А.С.Хоцей

          Аксиология — это наука о ценностях. В ней рассматриваются различные ценностные отношения человека к миру (правда, изначально и по сей день, увы — с огромным перекосом в сторону исключительно этической проблематики). При этом ценности и ценностные отношения понимаются как нечто, тесно связанное (а то и прямо совпадающее) с оценками и оцениваниями. Да и сами последние практически всегда, когда о них заходит речь, обратным образом сводятся (или хотя бы адресуются) к аксиологическим эпифеноменам. Между тем оценочная деятельность — не ценностное отношение, приписывание объекту ценности — не его оценка. Возможны, конечно, и ценностные оценки (то есть оценивания ценностей), однако это лишь особая разновидность оценок, подавляющее большинство которых носит вовсе не ценностный характер.

          Короче, в современной аксиологии (и науке вообще):

1) ценностное отношение смешивается с оценочной деятельностью ("ценение" — с оцениванием), тогда как это совершенно разные проявления активности субъекта: в одном случае объекту приписывается ценность, а в другом — выносится оценка;

2) оценочная деятельность не просто смешивается с ценностным отношением, но ещё и сводится только к нему, то есть к приписыванию объектам ценности или, в лучшем случае, к оцениванию ценностей (ценностным оценкам), тогда как в действительности оценивание ценностей — лишь частный вид оценивания, само же по себе последнее носит куда более общий характер;

3) ценностные отношения сводятся главным образом к этическому их типу, тогда как модальностей тут намного больше; одновременно ценностями этической модальности считаются только нормы этики, хотя спектр этих ценностей шире, а кроме (и хуже) того, — как раз этические-то нормы и не являются ценностями этической модальности.

          Формальной задачей настоящей работы и является прояснение всех этих и ряда других тёмных обстоятельств. Ну а содержательно, по большому счёту, я, разумеется, имею своей главной целью разобраться в самом том, что представляют собой все указанные явления, то есть, с одной стороны, оценочная деятельность и оценки, а с другой — ценностные отношения и ценности. Это необходимо и для решения поставленной формальной задачи; данные разборки представляют интерес (причём, гораздо больший) и сами по себе. С этим — приступим к делу.

          ПЕРВИЧНОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ     Наш головной мозг ("разум") развился, в основном, как орудие приспособления человека к внешней среде (а не как орудие поддержания гомеостаза: последнюю задачу решают лишь древнейшие его отделы — на пару с ещё более древними спинным мозгом и эндокринной системой). Его функцией является управление поведением (которое и представляет собой активность в отношении среды). Это управление состоит из, грубо выражаясь, ориентации в среде (в основном, ситуационной, а не просто пространственной), решения вопроса о том, что нужно (и можно) сделать в данных обстоятельствах для достижения той или иной цели, и отдачи команд о действиях.

          При этом ориентация в среде представляет собой в немалой своей части оценочную деятельность; добыча ответа на вопрос "что делать?" тоже связана не с чем иным, как с оценкой ситуации и возможностей индивида. Мозг сплошь и рядом занимается разного рода оценками. Но что это такое — заниматься оценками, оценивать? Оценивать что-либо — значит некоторым образом сопоставлять это "что-либо" с чем-то другим, вынося по результатам данного сопоставления какой-то вердикт (собственно оценку). Любая оценочная деятельность по своей сути (по характеру процедуры) есть некое сопоставление плюс заключение по его итогам.

          ВЫВОД ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ     При этом термин "сопоставление" обозначает нечто неопределённое в плане конкретики процедуры. Для начала нам довольно уже самого общего взгляда. Сопоставлять, конечно, можно по-разному, но здесь пока важно другое. А именно то, что каким бы ни было сопоставление, оно есть сопоставление, и, следовательно, в нём по определению присутствуют, как минимум, два "первоэлемента": (1) то, что сопоставляется, и (2) то, с чем это "что" сопоставляется. Первое в нашем случае есть оцениваемое, а второе — то, от чего отталкиваются при вынесении оценки, то есть, так сказать, её критерий. В этом смысле оценка всегда относительна (соотносительна), выявляется в соотнесении и определяется как соотношение с чем-то иным.

          КОНКРЕТНОСТЬ СОПОСТАВЛЕНИЯ     Помимо того, всякое сопоставление имеет всё-таки и некую "качественную" (я ставлю здесь и в ряде иных мест кавычки, подчёркивая тем самым, что закавыченные слова используются мной не в их буквальных значениях) определённость. То есть ту самую только что упомянутую конкретику процедуры. Сопоставляется всегда не только ЧТО-ТО с ЧЕМ-ТО, но и КАК-ТО, каким-то конкретным образом. Без этого КАК-ТО сопоставления просто не бывает, не может быть. Ведь всё, что есть (существует, бытийствует), есть лишь постольку, поскольку обладает некоей определённостью. Соответственно, и для бытия сопоставления как реальной процедуры необходимо наличие не одних лишь сопоставляемых объектов, но и конкретной определённости сопоставления.

          Чем обусловливается эта последняя? Прежде всего — характером задачи, решаемой посредством сопоставления объектов, целью, которая преследуется. Цель задаёт средства и пути своего достижения. Например, мы толкуем о сопоставлении, целью которого является оценка, вынесение оценочного вердикта. Тем самым мы имеем дело с особым видом сопоставления — оцениванием, иначе именуемым "сравнение". Оценивание, то есть сопоставление оцениваемого с критерием оценки — это их сравнение. Что же это за разновидность сопоставления?

          ЧТО ТАКОЕ СРАВНЕНИЕ     Тут для начала нужно отметить, что сравнение представляет собой двугранную, качественно-количественную процедуру (принадлежит к роду качественно-количественных сопоставлений).

          Сравнивать можно, во-первых, только то, что может быть поставлено на одну доску, что обладает каким-либо общим (присущим всем сравниваемым объектам) свойством (каковое обладание, кстати, именуется сходством). Как отмечает Б.Больцано,

          "Мы сравниваем мыслимые под представлениями А, В, С,.. предметы, если указываем на какое-нибудь существующее между ними сходство" (2, с. 403). Сие следует понимать так, что обнаружение сходства является необходимой предпосылкой сравнения, но не самим оным.

          Во-вторых, сравнение по общему свойству является именно сРАВНением: в ходе его устанавливается не что иное, как равенство или неравенство объектов в обладании данным "х" (в случае фиксации неравенства возможным и актуальным становится ещё и установление его — этого неравенства — конкретного значения: равенство всегда одно, а неравенств много). Всё это — количественные характеристики. В сравнении выявляется не просто сходство или различие объектов, то есть обладание или необладание ими неким общим свойством. Данное выявление сходства или различия, конечно, тоже осуществляется посредством сопоставления, но — иного типа. В отношении собственно сравнения оно — предшествующая процедура: сходство (обладание общим свойством) есть, как отмечалось, его (сравнения) необходимая предпосылка (различное сравнивать нельзя). (Отсюда вышеприведённая мысль Больцано, если понимать его так, будто мы сравниваем непосредственно указанием на сходство, является ошибочным; сам Больцано, похоже, как раз и допускает такую ошибку: сие видно из того, что дальше он противопоставляет сравнению различение, то есть ставит его (сравнение) на место отождествления, выявления сходства; впрочем, понятно, что так получается лишь при строго научном понимании термина, в быту же мы пользуемся словом "сравнение" как попало — вплоть до такого расширительного его толкования, при котором его значение сливается со значением термина "сопоставление вообще"). В самом сравнении выявляется уже не обладание сопоставляемыми объектами общим свойством, а вторичное, чисто количественное сходство или различие (равенство или неравенство) этого свойства, прописанного по данным разным адресам.

          Поясняю. Допустим, первично установлено: свойство "х" присуще и объекту А, и объекту В. Но величина (сила, интенсивность и пр.) этого свойства у А может быть как равна, так и неравна величине его у В. Эти величины и соотносятся в сравнении именно на предмет выявления их равенства-неравенства (и далее, если обнаружилось неравенство, — определения значения этого неравенства, каково оно конкретно: больше, меньше, ближе, дальше и т.п.). Оценивание (сравнение) — это сопоставление, выясняющее обладает ли А (оцениваемое) неким свойством "х" в равной, большей или меньшей степени, чем В (критерий оценки).

          В РЯДУ "ЭЛЕМЕНТОВ" ПРИБЫЛО     Из написанного выше видно, что задействуемое в сравнении свойство "х" является не только "качественным", но одновременно и количественным признаком. Эти две его определённости слиты тут нераздельно. Такой особенный признак имеет и особое имя — "параметр".

          Таким образом, в оценочной деятельности присутствуют не только оцениваемое (то, ЧТО сравнивается) и критерий оценки (то, С ЧЕМ сравнивается), но и то, ПО ЧЕМУ сравнивается. То есть параметр сравнения.

          ОЦЕНКА И СООТНОШЕНИЕ     Теперь взглянем на дело с другой стороны. Внимательнее приглядимся к феномену оценки. Что это такое? Как отмечалось, это наш вердикт, заключение по итогам сравнения. И не более того. В том смысле, что самой по себе никакой такой оценки в реальности нет. А что же тогда есть? Что является нам под видом оценки? Соотношение. Именно соотношения выявляются в такой разновидности сопоставления, как сравнение. Это они (наравне со сходствами, связями, отношениями и т.д.) существуют сами по себе (объективно) — до и помимо каких-либо сравнений (то бишь какой-либо нашей оценочной деятельности). Оценки же — это своего рода имена, понятия, то бишь словесные выражения (знаки, описания) соотношений (каковые, со своей стороны, выступают тут в роли денотатов). За всякой оценкой прячется (и порой, увы, весьма успешно) конкретное соотношение. Точнее, она и есть само это соотношение, вытащенное нами из его тёмного объективного бытия пред наши светлые познающие очи.

          Разумеется, при этом и то и другое носит количественный характер. Любое соотношение — это всегда соотношение по количеству (определённого "качества"). Любая оценка (имя конкретного соотношения) содержит в себе количественные термины и толкует о расположении оцениваемого на некоей количественной шкале.

          КАЖДОМУ СВЕРЧКУ — СВОЙ ШЕСТОК     В повседневной речи термин "соотношение" часто используется для обозначения отношений, а то и вообще всего выявляемого посредством любых сопоставлений (то бишь якобы "соотнесений") одного с другим. Даже в научной среде отношения и соотношения почти никто толком не различает (в ту же кучу порой сваливают также связи со сходствами). Но каждый сверчок должен иметь свой шесток. При этом термину "соотношение", на мой взгляд, больше всего подходит денотат в виде той и только той реальности, которая описана выше, а именно: выявляемой сравнением (впрочем, опять-таки — при строгом понимании теперь уже самого данного термина).

          ОТЛИЧИЯ СРАВНЕНИЯ ОТ ДРУГИХ ТИПОВ СОПОСТАВЛЕНИЙ     Итак, сравнение — это сопоставление объектов по величинам общего им свойства в целях выявления конкретного соотношения этих величин, предстающего в итоге в виде оценки ("выше", "ниже", "а хрен его разберёшь"). Подчёркиваю обязательность каждого из этих его отличительных признаков.

          Имеются и другие типы сопоставлений. Все они чем-то сходны со сравнением (ну хотя бы тем, что тут повсеместно налицо как минимум два объекта), отчего мы и зачисляем их вместе с ним, сравнением, в род сопоставлений вообще. В то же время по каким-то более частным признакам эти сопоставления различаются между собой, и в том числе, все несравнения отличаются от сравнений. Однако каждое — по-своему. И притом так, что одни из несравнений более, а другие менее сходны со сравнением (то есть обладают большим или меньшим числом одинаковых отличительных признаков; обратите внимание, что мы тут опять-таки приходим не к чему иному, как к сравнению).

          Например, выше упоминалось сопоставление на предмет выявления связи, которое вообще не требует какого-либо сходства сопоставляемых объектов, то бишь обладания ими общим свойством (то же самое отмечалось и по поводу выявления отношения). Разумеется, тут нет дела и до его (данного свойства, если оно всё-таки есть как общее) величин (у А и В). Ну и, понятно, заключение о наличии (или отсутствии) связи (а также отношения) — как любой вообще, так и какой-то конкретной — не является оценкой (описанием-названием соотношения).

          Аналогично, сопоставление суждения с практикой с целью выяснения его соответствия ей, то бишь установления практической истинности или ложности суждения (логическая истинность устанавливается иначе), не есть их (суждения и практики) сравнение по величине некоего общего свойства (даже в том крайнем случае, когда выявление соответствия всё-таки сводится к обнаружению какого-то сходства: в общем случае соответствие не требует сходства). Зато в указанном сопоставлении практика, как известно, есть критерий истины. И этим данный тип сопоставления похож на сравнение больше, чем те типы, в которых ни одна из сторон не выступает в таком амплуа. (О каком критерии можно вести речь, например, при выявлении отношения? Критерий нужен, скорее, при выявлении связи; однако и здесь — не непосредственно для выявления, а лишь для опознания выявленного именно в качестве связи (а не случайного совпадения); соответственно, критерий тут — не какой-либо из сопоставляемых объектов, а некий отличительный (эталонный) признак (признаки) самой связи; это, кстати, вариант (подтип) всё того же выяснения соответствия, другими подтипами которого являются установление истинности, правильности, подлинности и т.п.). Но и отмеченное сходство (в обладании критерием) не делает данное (и любое другое) выяснение соответствия сравнением, а заключения "истинно" и "ложно" — оценками. (Сравнение не бывает без критерия, но не всюду, где он имеется, налицо обязательно сравнение). Установление истинности суждения — не сравнение суждений по величине истинности (которое, конечно же, вполне возможно).

          Или взять само выявление сходства объектов, которое тоже происходит посредством их особого сопоставления — на предмет обнаружения присущести им одного и того же свойства. Это уже как будто бы точно сопоставление по свойству. Однако — совсем не такое, как в случае сравнения. Не по величине указанного свойства, а по обладанию им вообще. Выявление присущести некоего свойства "х" сопоставляемым объектам не есть соотнесение "порций" этого (заведомо наличного и там, и там) свойства, "прописанных" пообъектно. О величинах каких-либо свойств тут нет и речи.

          Возможны, конечно, такие утверждения, как "А больше сходно, чем В" или "А и В в большой степени сходны". Однако в обоих данных случаях за кулисами прячется некий третий объект С, с которым и производится сравнение. Первое утверждение легко расшифровывается как "А больше сходно с С, чем В". По числу общих свойств. Или по величине общего свойства "х". Второе утверждение ("А и В сходны в большой степени") лучше замаскировано, но, тем не менее, на деле тоже отсылает к какой-то норме (тому же С), если так можно выразиться, средней величине (хотя за норму далеко не всегда принимается нечто среднее), относительно которой данное сходство есть сходство именно в большой, а не в малой степени (естественно, опьянения). В этих двух случаях, само собой, налицо сравнения и оценки.

          Однако для отдельно (от С) взятых А и В обладание ими свойством "х" есть лишь их сходство по данному свойству, а не сравнение по его величинам. Сходство двух объектов между собой само по себе не может быть больше или меньше (А не может быть больше сходно с В, чем В с А). Строго выражаясь, речь не может идти даже о его равенстве (в том числе и тогда, когда это сходство само есть равенство, то бишь сходство А и В по количеству). Ибо это одно и то же, то есть не такое же, а именно то же самое, не два одинаковых, а одно-единственное сходство, а нельзя быть равным (приравненным к) самому себе, взятому единожды. Сходство А и В попросту либо есть, либо его нет; и для его наличия (а тем более, отсутствия) не имеет значения соотношение величин того свойства, по которому объекты сходны. Выявление того, что величина свойства "х" у А больше, чем у В, есть уже результат их сравнения по данному параметру, а не исходное установление их сходства.

          Тогда, может быть, оценку представляет собой хотя бы вердикт "сходно" ("несходно") — со всеми его синонимами типа "такое же, как", "то же самое, что" и пр.? Вдруг для этого (для бытия в качестве оценки) достаточно уже одного сопоставления по свойству (то есть сходства со сравнением в данном аспекте)? Ведь когда мы говорим "А и В сходны", нередко возникает такое "ощущение", что мы вроде бы как оцениваем их (приравниваем друг к другу). Однако каков буквальный смысл сего вердикта? Он таков: "А и В обладают одним и тем же свойством "х"". Это уже куда меньше похоже на оценку А через В (или В через А). Тут налицо лишь суждение об обладании. Тогда откуда же берётся указанное "ощущение"? Хитрость в том, что равенство есть частный случай сходства (как отмечалось, это сходство по количеству), отчего мы и норовим понять второе как первое, то бишь заключение о сходстве — как вердикт о равенстве. Отсюда проистекает аллюзия, возникает ассоциация, что данное заключение — оценка. Однако далеко не всякое сходство есть равенство: большинство сходств носит неколичественный характер (в том смысле, что объекты тут сопоставляются не по величине). Соответственно, выявления таких сходств (а также и сходств сходств — вплоть до понятия "сходство вообще", в котором снимается любая конкретная, в том числе и количественная определённость) — не оценивание, заключения по ним — не оценки. (О другой причине понимания выражения "А сходно с В" как оценки будет рассказано много ниже).

          Наконец, есть и такие сопоставления, которые вообще принадлежат к одному со сравнением виду качественно-количественных сопоставлений. То есть так же опираются на наличие у объектов общего свойства и сводятся к сопоставлению (конкретно — соединению (понимаемому как процесс), вычленению и пр.) его количеств (в данном случае по большей части в численном, а не величинном выражении). Таковы, например, все четыре действия арифметики и производимое с их помощью усреднение. Однако и здесь сходство не достигает степени тождества. (Укажу хотя бы на отсутствие во всех этих сопоставлениях критериев). Сложение, вычитание, умножение, деление и усреднение — не сравнения, а их результаты (сумма, разность, произведение, дробь и среднее) — не оценки. (И стоят за ними, само собой разумеется, не соотношения, а соединение (понимаемое как результат), остаток и т.д.).

          Так что, повторяю: типов сопоставлений много, и каждый из них определяется наособицу. Для сравнения характерно то, что оно принадлежит к роду сопоставлений по количеству "качества", выявляя при этом соотношение, данное нам в виде оценки.

          ОТОЖДЕСТВЛЕНИЕ И ОБОБЩЕНИЕ     Кстати, поясню значения ещё двух важных терминов. Выше я уже написал, что обладание объектами общим свойством именуется их сходством (для обозначения абсолютного сходства используют специальное имя "тождество", но его нельзя принять без оговорок), а необладание, соответственно, именуется несходством или различием. В свою очередь, сам процесс выявления сходства объектов называется их отождествлением (хотя точнее было бы воспользоваться термином "осходствливание"), а выявление несходства (различия) — различением. Далее, процесс отождествления распадается на подвиды — в соответствии с характером тех объектов, сходство которых устанавливается. Конечно, возможны его различения и по другим основаниям, но они попросту не проводятся. И даже по указанному основанию в принципе выделяется (пока?) только одна разновидность отождествления, а именно: обобщение.

          В обобщении производится выявление сходств весьма специфических объектов — наших представлений и понятий. Эти ментальные феномены представляют собой отражения и обозначения реальных объектов и, соответственно, включают в себя не их свойства (собственной персоной), а отражения и обозначения (знаки) оных. (Разумеется, представления и понятия как особые феномены тоже имеют свои "личные" свойства, однако речь здесь идёт не о них). Например, определённость понятий (взятых как знаки реальных объектов) сводится к их значениям, выражаемым в дефинициях. И в процессе обобщения понятий сопоставляются именно эти дефиниции, то есть перечисления реальных свойств, присущих (или приписываемых, ибо возможно и такое) тем объектам, знаками которых являются данные понятия.

          "КАК" — НЕ "ЧТО"     Полезно также отметить, что разность типов сопоставлений не предполагает разности сопоставляемых объектов. Как одинаковым образом могут сопоставляться разные объекты, так и по-разному — одни и те же. То есть конкретные объекты А и В можно и сравнивать (причём по любым параметрам), и отождествлять (причём по любым свойствам), и сопоставлять с целью выявления их разнообразных связей, соответствий и отношений. Тем самым и обнаруживаемые при этом конкретные соотношения, сходства, а также, возможно, связи, соответствия и отношения (ибо связи, соответствия и отношения обнаруживаются, конечно, не у всяких произвольно взятых объектов, тогда как соотношения и сходства (хоть какие-нибудь) — у любых) не выступают чем-то абсолютно чуждым друг другу, а суть грани "партнёрского" бытия объектов А и В.

          Например, причины и следствия находятся между собой как в отношении порождения-порождённости (следствия причиной), так и в той связи, что второе не бывает без первой, а первая без второго (что выражается формулами: "Если есть следствие, то есть и причина", "Всякая причина имеет следствие", "Нет следствий без причин и причин без следствий" и т.п.). Аналогично, базис и надстройка, состоя в "родственном" отношении основанности второй на первом, одновременно ещё и связаны между собой — правда, теперь уже вроде бы лишь односторонним образом: так, что не бывает надстройки без базиса ("Если есть надстройка, то есть и базис"), тогда как сам базис (не в определении его понятия, а в реальном бытии того, что может играть данную роль) не требует надстройки.

          ОЦЕНКА И ОЦЕНИВАНИЕ     К отмеченному добавлю, что следует различать оценку и оценивание. В русском языке (и не только в нём) многие процессы и их результаты именуются, к сожалению, одними и теми же терминами. Вот и слово "оценка" обозначает одновременно как процедуру оценивания (сравнения), так и выносимый по её итогам вердикт, собственно оценку ("пятёрку" или "двойку"), выставляемую оцениваемому объекту. Между тем это различные, хотя, конечно, и взаимосвязанные "явления".

          Различаются они именно как процесс и его результат (итог). Взаимосвязь же их проявляется в том, что тип оценивания, естественно, задаёт и тип оценки. Например, если мы затеем оценивать что-либо, обладающее высотой, по высоте, то оценивание по высоте будет конкретным типом оценивания, отличающим его от оцениваний по ширине, глубине, объёму и пр. Но при этом и оценка (вердикт) окажется тоже оценкой по высоте, а не по ширине и др., то есть "качественно" особой оценкой. Так что выражение "тип оценки" обозначает тип как оценивания, так и "приговора" по его итогам.

          Сие наблюдается и на более конкретном уровне. Как будет показано много ниже, типы оцениваний различаются не только по параметру, но и критериально. В связи с чем оценки тоже распадаются на подтипы. В одном случае мы заключаем, что А выше В, а в другом, что А высокое. Одновременно на данном уровне оценки приобретают ещё и дополнительную собственную (уже не связанную с характером оценивания) определённость. Объект А может быть не только выше, но и ниже объекта В, а высокое имеет своей противоположностью низкое. Эта парность оценок проистекает уже не из конкретики, а из общей природы оцениваний.

          РАЗЛИЧЕНИЕ РАЗЛИЧЕНИЮ РОЗНЬ     Итак, важно различать (как фактически, так и терминологически) процессы и их результаты. Однако делать сие тоже желательно грамотно, иначе такими различениями будет вымощена дорога в бред. В качестве анекдота сошлюсь, например, на различение процесса (то есть действия) и результата польским философом и логиком Твардовским. По его мнению, бег есть результат действия, именуемого словом "бегать" (3, с. 51). Тут просматривается какой-то карикатурно лингвистический подход. Слово "бег" (как отглагольное существительное), возможно, и является производным от слова (глагола) "бегать". Но при чём здесь реальность с её действительными процессами и их результатами? Во-первых, реальный бег — не результат процесса, а тоже процесс. Для его обозначения уместнее взять слово "следствие". Во-вторых, как это бег ("бежание") может быть результатом того действия, которым он, собственно, и является? То, что я делаю, когда бегу (бегаю), и есть бег. В лучшем случае отдельные движения есть элементы бега, но не его "родители". Если есть охота представить бег "результатом" (следствием), то тут причиной должен быть уже какой-то иной процесс, — например, воление бегущего, побуждающее его быстро переставлять ноги и т.п.

          ОБНАРУЖЕНИЕ ПАРАМЕТРА — НЕ СРАВНЕНИЕ ПО ПАРАМЕТРУ     Подчеркну далее ещё раз необходимость чёткого различения собственно оценочной деятельности (как "суммы" процедур оценивания-сравнения и вынесения оценки-вердикта) и — деятельности по выявлению её "элементов", то бишь оцениваемого, критерия и, в особенности, параметра оценки. Например, обнаружение высоты — это совершенно особая и отдельная процедура, которая сама может распадаться на (1) выявление её (высоты) как вообще существующей в природе, присущей каким-либо объектам, и на (2) обнаружение её присущести именно оцениваемому и критерию оценки. И эти обнаружения высоты — вовсе не то же самое, что сравнение по высоте (о чём я уже писал выше — приводя примеры выявления истинности и сходства).

          Обнаружения бытия параметра (в природе) и его присущести конкретным объектам А и В явно предшествуют сравнению этих объектов по нему. И причём вовсе не так, как само данное сравнение предшествует вынесению оценки, то есть не в рамках единой оценочной деятельности. Сравнение выражается в оценке, оценка нуждается в сравнении (является заключением по его итогам). Но выявления существования вообще и конкретного наличия (у данных объектов) параметра "х" вовсе не являются составными частями оценочной деятельности и не требуют в качестве своих составных частей (а также предшествия и продолжения) сравнения и оценки. Это автономные (по протеканию) и иные (по содержанию) процессы.

          НАЛИЧИЕ ПАРАМЕТРА — НЕ СООТНОШЕНИЕ     Равным образом, наличие некоего параметра (например, той же высоты) у объекта не является соотношением. И, соответственно, приписывание (признание присущести) параметра объекту — не оценка. Высота — это просто свойство. Особым образом сориентированная относительно некоего центра координат (на практике обычно — центра тяжести) длина (протяжённость). У неё может быть даже (и во всяком конкретном случае обладания объектом высотой — непременно бывает) количественная определённость — это ничего не меняет. Обладать вертикальной протяжённостью (любой длины) вверх от центра координат — само по себе ещё не значит "быть высоким" или "выше". Последнее устанавливается лишь в сравнении (выявлении соотношения) высоты данного объекта с высотой другого.

          КОГДА СРАВНЕНИЕ НЕВОЗМОЖНО     Наконец, в завершение параграфа, есть, пожалуй, смысл коротко разъяснить и ещё одно любопытное обстоятельство. Вот выше я всё писал, что для сравнения необходимо обладание объектами общим свойством. Это так. Однако данное утверждение можно и перевернуть, задавшись вопросом: всегда ли обладание общим свойством (сходство) обеспечивает возможность сравнения? На этот вопрос я отвечаю отрицательно. Возможность сравнения обеспечивает лишь обладание общими свойствами, имеющими количественные характеристики. Последние же имеются не у всех свойств. Подробнее разговор на эту тему пойдёт ниже, однако уже здесь хочу обратить внимание читателя на одно из таких свойств — самое фундаментальное.

          Это — бытийность, "свойство" быть, существовать вообще, понимаемое как способность своеобразно проявляться, являть себя Миру как нечто особое (для материальных объектов — обособленное, то есть не только особое (отличающееся от всего прочего), но и отдельное (отграниченное от всего прочего; впрочем, отграниченность тоже можно толковать как особый, пространственный тип отличия — по местоположению)). Всё, что есть, — существует. Того, что не существует (не обладает "свойством" быть), просто нет. В том числе, и как объекта реального сравнения. Тем самым данный "признак" общ всему, ставит все объекты на одну доску. Однако сравнения по нему невозможны. Ибо у бытийности нет величины (количества вообще). Ни что не существует больше или меньше другого. Или даже — наравне с другим. Здесь, где нет самого количества (которое есть атрибут лишь конкретно сущего), эти термины просто неуместны. Как нелепо говорить о запахе (реальном аромате) кварка.

          ОБ ЧЁМ, СОБСТВЕННО, РЕЧЬ?     Для лучшего понимания читателем предмета разговора обрисую общую картину происходящего, то бишь того, чем мы тут на досуге развлекаемся.

          В своей познающей мир деятельности человек занимается, помимо всего прочего, разного рода сопоставлениями. Естественно, не от фонаря и не как ему заблагорассудится (без этого, впрочем, тоже не обходится, однако сие уже не познавательная деятельность), а отталкиваясь от того материала, который ему предлагает, а точнее, навязывает сама реальность. Конечно, в данном плане реальность подсовывает ему в первую очередь разнообразные материальные объекты. Но со временем человек, пообтёршись и войдя во вкус, постепенно замечает и то, что данные материальные (да и всякие прочие) объекты имеют место не только сами по себе (каждый по отдельности), но ещё и "кучкуются по интересам", то есть разбиваются на пары, "особые тройки", "могучие кучки" и т.д., "связанные" между собой "одной цепью", какими-то "ниточками", "сварами", "дрязгами", короче — "несанкционированными контактами" (ой, ну я вас-таки умоляю, — не поймите все эти слова буквально! — тут просто не знаешь, как выразиться). То бишь обладают некоей сопоставимостью друг с другом, "содержат" в себе нечто, обеспечивающее объективную возможность операции сопоставления. Причём — самого различного толка, по разным основаниям.

          Таким образом, выделяется особый род познавательных процедур — сопоставления (являющийся орудием познания столь же специфической реальности — тех самых "нечто", о которых только что брякнуто выше). При этом данный род, как и всякий уважающий себя род, далее распадается на виды (даром, что ли, я заикнулся ещё и о разных основаниях?). А именно на:

1) сопоставления на предмет выявления общих (одинаковых) свойств разных объектов. Этот вид сопоставлений имеет специальное имя — "отождествление". Результатами его выступают обнаружения всевозможных сходств (и различий). Сущностью сходств является то, что они именно суть обладания объектами общими (одинаковыми) свойствами: этот факт обладания стоит за сходствами, к нему они сводятся в своём объективном бытии. Именами же сходств, с одной (так сказать, "качественной", задающей их определённость) стороны, выступают названия выявленных общих свойств; данные имена "звучат": сходство в высоте, сходство в полезности и др. Но этим дело не ограничивается, ибо, с другой стороны, поименование сходств требует ещё и указания на те объекты, которые сходны. Отсюда расширенные имена сходств принимают форму: сходство в высоте (полезности и пр.) объектов А и В. Однако и тут в процессе поименования рано ставить точку, ибо указанные А и В сами могут оказаться не конкретными объектами, а некоторыми обобщениями. Так, мы можем иметь под ними в виду и два сугубо конкретных дерева — вот эту берёзу и эту сосну, а можем толковать о берёзе вообще и сосне вообще. Сходство в высоте (в обладании высотой) берёз и сосен вообще — менее конкретное сходство, чем сходство в высоте вот этой берёзы и этой сосны. Соответственно, имеются ещё и личные имена абсолютно конкретных сходств, например: сходство в высоте вот этого А и этого В;

2) сопоставления на предмет выявления различных связей разных объектов. Этот вид сопоставлений не имеет специального названия (ну вот не придумали пока). Результатами его выступают обнаружения разнообразных связей. Сущностью связей являются зависимости (не обязательно взаимные) одних объектов от других, обусловливания одних из них другими, вытекающие из их внутренней природы и внешне выражающиеся в стабильных повторяемостях в их "поведениях" (проявлениях), взаимодействиях, отношениях, соотношениях и пр. Имена связей, аналогично именам сходств, делятся на объектные, "качественные" и личные (отчего полное имя всякой абсолютно конкретной (реально сущей) связи включает все эти три составные части). Объектные имена, как понятно, указывают на связанные объекты. Тут мы в самом общем виде (не конкретизируя) говорим о связи причины и следствия, связи базиса и надстройки, связи качества и количества и т.п. "Качественные" имена указывают на характер связи — что она собой представляет. Здесь мы даём определения всех указанных пообъектных связей, то бишь описываем само то, как именно причина связана со следствием или количество с качеством. Данные вторые (и тем самым более конкретные) определённости связей суть закономерности (закономерность есть "качественная" определённость связи), а их словесные выражения — законы. При этом законы суть не что иное, как имена закономерностей, а тем самым и стоящих за ними связей. Наконец, помимо всех этих обобщений возможны ещё и имена абсолютно конкретных связей — именно вот этой причины и этого следствия, этого базиса и этой надстройки (хотя наука нацелена на выявление обобщений, однако любые применения последних на практике сугубо конкретны и неизбежно "адаптируются" в указанном смысле к частным характерам соответствующих объектов);

3) сопоставления на предмет выявления разнообразных отношений объектов. Этот вид сопоставлений также не имеет специального названия (тут тоже ещё думают). Его результатами выступают обнаружения разнообразных отношений объектов. Сущность отношений в том, что сопоставляемые объекты чем-то являются друг для друга, например: с одной стороны, элементами, а с другой — их совокупностью (системой) (в отношении вхождения, принадлежности), с одной стороны, "родителями" (порождающим), а с другой — "детьми" (порождаемым) (в отношении порождения), с одной стороны, основанием, а с другой — основывающимся (в отношении основывания) и т.д. Имена отношений, естественно, также подразделяются на объектные (например: отношение базиса и надстройки), "качественные" (указывающие, что конкретно представляют собою данные отношения) и личные (конкретизирующие всё указанное до уровня сведения его к сугубо конкретным объектам);

4) сопоставления на предмет выявления различных соотношений разных объектов. Этот вид сопоставлений именуется "сравнение". Результатами его выступают обнаружения указанных соотношений. Сущностью соотношений являются различия (неравенства) или сходства (равенства) величин общих свойств объектов. В связи с этим первой, видовой, собственной, имманентной определённостью соотношений (ещё безотносительно к тому, что и как (по какому параметру) соотносится) выступает их количественная определённость, выражаемая терминами "больше", "меньше", "равно". Во всех же прочих отношениях имена соотношений тоже, с одной стороны, объектные (соотношение — в смысле: либо больше, либо меньше, либо равно — А и В), с другой — "качественные" (соотношение по высоте); более полное имя, соответственно, "звучит": соотношение А и В по высоте, а дальнейшая конкретизация указанных А и В даёт личное имя абсолютно конкретного соотношения: соотношение (либо больше, либо меньше, либо равно) по высоте данного А и данного В. При этом, будучи переведено в словесный ряд, соотношение принимает вид оценки (оценки в отношении соотношений — всё равно что законы в отношении закономерностей).

5) сопоставления на предмет выявления различных соответствий объектов. Этот вид сопоставлений не имеет специального названия. Результатами его выступают обнаружения всяческих соответствий (и несоответствий). Сущностью соответствия является обладание разными объектами одними и теми же (общими, одинаковыми) упорядоченностями, тождеством организаций (безотносительно к природе того, что организуется), то бишь наличие между объектами таких параллелей (сходств), благодаря которым они суть своеобразные проекции друг друга в своих "системах координат"; сие, соответственно, выражается в "переводимости" различных типов явленности чего-либо один в другой (выражение одного на "языке" другого). Таковы соответствия суждений (а также различных формул) — практике, средств — цели, поступка — правовой или моральной норме, модели объекта — реальному прототипу (а также, по всей видимости, наших представлений и понятий, выраженных в структурах и связях нервных клеток, — реальности) и т.п. Имена соответствий также делятся на объектные, "качественные" и личные.

          Этими пятью (я написал бы "основными", да боюсь опростоволоситься) видами сопоставлений, дело, конечно, не ограничивается. Мною упомянуты выше ещё усреднение, соединение, вычленение и прочие "денотаты" арифметических действий. Не сомневаюсь, что если подумать, то можно отыскать и много чего другого. Но это не моя задача — по крайней мере, в рамках данного текста. Здесь мне важно лишь дать читателю понять, что все перечисленные виды сопоставлений суть особые познавательные процедуры (отличающиеся не только от каких-то иных познавательных процедур, но и друг от друга), выявляющие при этом столь же особые (отличающиеся друг от друга) феномены, которые объединяет в одну группу (класс) только то, что все они выявляются в сопоставлениях, представляют собой "ниточки", протягивающиеся (а не протянутые: их никто не протягивал, они имеют место сами по себе — по природе данных объектов) между двумя и более объектами.

          ВСЁ ВЫШЕ, И ВЫШЕ, И ВЫШЕ     А теперь перейдём на следующий (более высокий) уровень понимания вопроса. Все вышеописанные сходства, связи, отношения, соотношения, соответствия и иже с ними, будучи, как отмечалось, особым классом феноменов-"ниточек", не одиноки в этом мире. В ряду феноменов есть не только "ниточки". Но и, например, те же материальные объекты. Или их свойства. Или их действия, складывающиеся в события, процессы и пр. (Кто-то, может быть, считает нужным добавить сюда и ментальные или культурные явления, но, на мой взгляд, они уже не онтологичны, а вторичны и производны). Все эти "пуговки" и "крючочки" (или, если взять более общий термин, — "фурнитура") тоже представляют собою особые классы реальных феноменов — наравне с нашими "ниточками", "выдёргиваемыми" из действительности в ходе сопоставлений объектов. А что это значит?

          Это значит, в частности, что данные классы — каждый из них — также разделяются на подклассы. И эти подклассы могут (и должны!) быть исследованы отдельно — на предмет того, что они собою представляют и чем отличаются не только как представители данного класса — от представителей других классов феноменов, но и как представители данного подкласса — от представителей других подклассов этого же класса. Например, в первом томе "Теории общества" я уделил большое внимание исследованию такой разновидности материальных объектов, как вещи, то бишь целые. Которые при этом отличил от колоний — простых, нецелостных совокупностей-соединений тех же вещей. В дальнейшем, уже в "Основной ошибке философии", я пришёл к тому выводу, что и сами колонии неоднородны: их следует различать по мощности и характеру связей между их элементами. Пришлось ввести общий термин "скопление", оставив за термином "колония" обозначение лишь более-менее прочных, не аморфных соединений вещей. Аналогично, в той же "ООФ" я частично занимался изучением и классификацией свойств — по крайней мере, в части их общего определения (что они собой представляют?) и отличения от такой их частной разновидности, как качество. В известной мере тема свойств затрагивается и в настоящей работе — дальше по тексту. Наконец, по ходу всей "Теории общества" я только и делаю, что различаю и пытаюсь убедить читателя в необходимости различать такие процессы, как становление и развитие, развитие и эволюция, становление и генезис и т.д.

          Разумеется, во всех этих областях мной сделано чрезвычайно мало — в сравнении с объёмом той работы, которую тут необходимо выполнить. Хуже того, все эти мои конкретные изыскания преследовали вовсе не цели изучения собственно материальных объектов или событий и свойств. Всякий раз они проводились мной лишь по необходимости — как обеспечивающие решения совершенно других задач. Соответственно, мои описания как материальных объектов, так и свойств с событиями, были фрагментарными и однобокими. Но тешу себя слабой надеждой, что и это немногое сделанное хотя бы даёт понять важность всех указанных различений, актуальность задачи такого подетального изучения того, что есть (то есть реальных феноменов, встречающихся в мире).

          И вот теперь мне под руку подвернулся ещё и феномен из четвёртого и последнего (из известных сегодня — по крайней мере, мне) класса. В настоящей главе я исследую фактически такую разновидность феноменов-"ниточек", как соотношение. Разумеется, опять-таки увы, не в качестве главного героя, а лишь в привязке к решению более частной задачи — показать автономию оцениваний и ценностных отношений. Однако и при таком своём зауженном ракурсе данное разбирательство отчётливо демонстрирует то краеугольное и почти никем (да совсем никем!) ныне не осознаваемое обстоятельство, что отношения, сходства, связи и пр. суть, во-первых, феномены одного и того же класса ("ниточек"), а во-вторых, они не одно и то же сами по себе, то бишь различаются между собой. А то ведь сегодняшняя ситуация такова, что философы, с одной стороны, толкуют только об отношениях и связях, "забывая" о сходствах, соответствиях и прочем (термин "соотношение" при этом понимается в основном как синоним термина "отношение"); с другой же стороны, те же отношения и связи истолковываются всеми (большинством — уж точно!) как одно и то же (очевидно, учёных вводит тут в заблуждение то кратко разъяснённое выше обстоятельство, что одни и те же объекты можно сопоставлять как на предмет выявления их отношений, так и с целью выявления их связей, и притом там, где обнаруживаются отношения, нередко обнаруживаются и связи; однако из того, что "мы с Тамарой ходим парой" ещё не следует, что "я и Тамара" — одно и то же).

          ЛОГИКА ПЕРВОГО ПАРАГРАФА     Поясню также на всякий пожарный случай смысл работы, проделанной мной выше. В принципе, она совершенно стандартна. Я поставил себе задачей разобраться с сущностью и отличительными особенностями оценочной деятельности (оценивания) вообще. Для этого требуется ответить на вопросы: что это такое? из чего данная деятельность состоит? что в ней задействовано?

          Всякое логическое исследование и изложение должно отталкиваться от общего. Оценивание есть разновидность сопоставления. Стало быть, ему должно быть присуще всё то, что характерно для сопоставлений вообще. Любое сопоставление (на предмет выявления хоть соотношений, хоть связей, хоть отношений и т.п.) по определению представляет собой "столкновение лоб в лоб", как минимум, двух объектов. Следовательно, и оценивание — тоже. В данном частном случае сопоставляемые объекты просто — в силу особенностей этого типа сопоставления — предстают как оцениваемое и критерий оценки (то, отталкиваясь от чего оцениваемое оценивается). Повторяю, эти два момента-"элемента" всякого оценивания я "вывел" уже из того, что оценивание, с одной стороны, есть вид СОПОСТАВЛЕНИЯ (где непременны хотя бы два сопоставляемых объекта), а с другой — ОСОБЫЙ ВИД сопоставления (который проводится специфически и, соответственно, навязывает сопоставляемым объектам специфические роли, "маски", амплуа).

          Затем я перешёл к тому, что конкретно отличает оценивание как особое сопоставление от других разновидностей последнего. Во-первых, сущностно, во-вторых, по составу участников и, в-третьих, по строению оценивания как процедуры, как процесса. Выяснилось, что: (1) сущностно — это сравнение величин общего свойства, присущего сравниваемым объектам, (2) по составу участников оценивание включает в себя святую троицу (или Особую тройку — на выбор): оцениваемое, критерий и параметр оценивания, наконец, (3) по строению оно распадается на сравнивание и вынесение вердикта по итогам оного (данный вердикт именуется "оценка"). Попутно я также пояснил ряд терминов и прочих обстоятельств, уяснение которых и само по себе важно, и необходимо для понимания текущего и последующего текста. С этим и пошагаем дальше в светлое будущее.

          ЧТО ДАЛЬШЕ?     Итак, мы отличили оценивание (сравнение) от других видов сопоставлений. Теперь можно закапываться дальше в "глубь", исследуя то, как различаются между собой уже сами конкретные оценивания (и, соответственно, оценки). Они ведь тоже не все сплошь одинаковы, а распадаются на подвиды (одним из которых и является, например, ценностное оценивание). Что лежит в основании этой их собственной ("внутриведомственной") дифференциации? Главным образом, особенности их "трёх источников и составных частей", то бишь оцениваемых объектов, параметров и критериев оценки. Отсюда следующим нашим шагом будет выяснение того, как различаются (внутри себя, а не между собой) все перечисленные "элементы" (каждый из них) и как эти их различия сказываются на характерах оцениваний и оценок.

          ВИДЫ ОЦЕНИВАЕМОГО И ИХ РОЛЬ     По поводу видов оцениваемого, а тем более влияния их особенностей на характер оценок, написать почти нечего.

          Всё, что тут приходит на ум, это, во-первых, само искомое отличие сравниваемых объектов по величине общего параметра (именно по его величине, а не по разности самих параметров: например, высоты и ширины; о "качественном" различии самих параметров речь пойдёт ниже), задающее конкретику оценки (вердикта). Эта связанная с величиной параметра конкретность оценки, как понятно, прямиком зависит от соответствующей конкретики оцениваемого, ибо именно последнее является либо высоким, либо низким, либо выше, либо ниже и т.п.

          Во-вторых же, можно указать ещё на упоминавшиеся выше феноменные различия оцениваемого, согласно которым объекты подразделяются первично на: — сущее (то есть материю, материальные объекты), — происходящее (то есть события), — характеризующее (то есть свойства), — выявляющееся в сопоставлении (общее название тут дать трудно; метафорически я обозвал сие "ниточками"). Затем вторично — более детально (по более частным признакам): сущее — на вещи и скопления вещей; события — на действия, изменения, процессы; свойства — на качество, количество, форму, состояние и др. (всё это имена особых родов свойств); выявляющееся в сопоставлении — на сходства, связи, отношения, соотношения, соответствия и пр. И так далее и тому подобное (имеется в виду возможность дальнейших подразделений теперь уже самих вещей, скоплений, изменений, процессов, форм, связей и т.д.).

          Эти различения оцениваемого значимы для характера оценок тем, что каждый такой выделённый класс объектов обладает своим (хотя местами и пересекающимся с другими) набором параметров (речь при этом идёт только об объективных параметрах), по которым могут производиться сравнения, то бишь оцениваться их (данных классов) представители. Так, материальным объектам присущи (свойственны) состояния и объёмы, которых нет у событий, а событиям — вероятность и темп, которых нет у матобъектов; зато вероятность имеется также у указанных состояний, которые суть свойства, события же и матобъекты роднит то, что и тем и другим присуща длительность во времени (правда, у матобъектов это продолжительность существования, а у событий — длительность происхождения ("протекания"), ведь события не существуют, а происходят).

          Однако задание спектра объективных параметров для возможных оцениваний и оценок — это не прямое обусловливание феноменным характером оцениваемого характера самих оценок. Последний определяется тут уже непосредственно особенностями выбранного (из наличного набора) параметра оценки. Поэтому перейдём к различиям параметров.

          "КОЛИЧЕСТВЕННЫЕ" РАЗЛИЧИЯ ПАРАМЕТРОВ     Оценка по особому параметру есть особый тип оценки. Однако сама особость параметра при этом может быть разной: "качественной", "количественной", ещё какой-то иной. Начнём с "количества" (как наиболее простого).

          Помимо самой их величины, по которой проводится сравнение, параметры различаются "количественно", пожалуй, лишь как более и менее распространённые (присущие тем или иным по мощности множествам объектов). Так, если длина, как отмечалось, присуща только материальным объектам, а темп — только событиям, то длительность (временная продолжительность) обнаруживается и у тех, и у других, то бишь более распространена. Однако данное различие параметров никак не влияет на характер оценок, не создаёт особых их разновидностей (обладающих какими-то специфическими свойствами). Распространённость — это лишь "внешняя", не существенная (не вытекающая из сущности, не связанная с ней) характеристика параметра и основанной на нём оценки. (Кстати, эта характеристика сама является параметром, по которому оцениваются параметры (как более и менее распространённые), да и не только они).

          "КАЧЕСТВЕННЫЕ" РАЗЛИЧИЯ ПАРАМЕТРОВ И ИХ РОЛЬ     Другое дело — "качество". Параметр, как мы его определили, это некое свойство объекта, взятое по его (свойства, а не объекта) величине. "Качественные" различия параметров суть не что иное, как различия этих свойств в их конкретных определённостях — в том, что делает высоту именно высотой, а не шириной или сложностью (как понятно, к этому никаким боком не прислонено количество: высота не перестаёт быть высотой с изменением её величины). Соответственно, конкретные различия оценок перво-наперво отражают определённости свойств, лежащих в "основании" параметров, по которым производится сравнение. Объекты можно сравнивать по высоте, чистоте, важности, сложности и т.д. — лишь бы оба они (то есть и оцениваемое, и критерий) обладали данным параметром. При этом оценка по длине (высоте, ширине, глубине) — это не то, что оценка по сложности или по красоте. Конкретная "свойственная" определённость параметра задаёт "качественный" тип оценки.

          Но всякое различие "ограничено" сходством, и наоборот. Для любых А и В, различающихся по свойству "х" (что означает наличие данного "х", например, у А и отсутствие его у В), можно найти свойство "у", по которому они сходны. То же касается и самих свойств (со всей их сугубой конкретностью). По каким-то иным ("свойским") признакам они также могут быть отождествлены, сведены в группы, семейства и т.д. — вплоть до тотального заточения всех и всяческих "длин", "цветов" и "запахов" в КПЗ единого класса — класса свойств. Отсюда у нас на руках дополнительно (к сугубым конкретностям) оказываются ещё и результаты этих отождествлений самых разных типов и уровней. И это, надо думать, тоже как-то отражается на особенностях опирающихся на данные обобщения (ибо на деле тут имеются именно обобщения) оценок (порождает новые их "качественные" разновидности; например, один и тот же конкретный звук ""до" нижней октавы", извлекаемый на одном и том же музыкальном инструменте, может различаться по величине лишь громкостью, а звучание вообще (то есть то, что обозначается общим термином "звук") — ещё и высотой, тональностью, тембром и т.д.).

          СВОЙСТВО СХОДСТВУ НЕ ТОВАРИЩ     Однако любые обобщения представлений и понятий о конкретных свойствах дают в итоге лишь общие представления и понятия об их классах. От высоты мы переходим тут к длине, от красного цвета — к цвету вообще. И только. На этом пути не возникает никакого принципиального отрыва от первичной конкретности. Однако помимо итогов обобщения (и как инструментарий оного) в отождествлении (теперь уже как свойств, так и обладающих ими объектов) выявляются ещё и сходства, которые, не будучи свойствами, тем не менее тоже могут выступать в качестве оснований параметров сравнений. Более того, имеются и другие виды сопоставлений объектов, приводящие к тому же результату, то бишь к выявлению "продуктов", способных выступать заменителями свойств на указанном поприще. Сравнивать можно не только по свойствам (в "натуралистическом" значении этого слова), но и по неким их подобиям. Поясню это на примерах.

          Опять призову на подмогу уже изрядно поднадоевшую нам высоту. Или красный цвет. Или даже цвет вообще. Всё это, если можно так выразиться, подлинные (в отношении цвета — от слова "подлость") свойства. Присущие объектам, взятым сами по себе (то есть самим по себе). В смысле не объективности последних (независимости их бытия и определённости от нас: сие пока предполагается априори), а простой отдельности. Все материальные объекты обладают этой отдельностью (а также отличностью), а нематериальные — хотя бы отличностью друг от друга (отчего между собой материальные и нематериальные объекты только различаются). Соответственно, любой объект вообще может быть отделён познанием ото всех прочих (для этого познанию достаточно уже отличия) и рассмотрен в оной своей отдельности на предмет его определённости, то бишь присущести ему некоего комплекса свойств (особенностей). Формирующие такие собственные определённости объектов свойства суть реальные. Таковы наши высота, сложность и — с некоторыми оговорками — даже цвет и запах. Мы можем взять отдельно объект А и обнаружить у него высоту (есть, конечно, риск напороться ещё и на сторожа, но это уже издержки профессии). Достаточно направить на объект В поток фотонов, и он, негодующе фыркая, отразит те из них, которые не обладают определённой частотой (длиной волны). Поковыряемся мы на досуге в объекте С и вздохнём: "Да, С нам не по зубам: он сложен" (из двух кирпичей).

          А теперь обернёмся на столь же (то есть в равной степени!) надоевшее нам сходство (о самом "свойстве" "быть надоевшим" лучше скромно промолчим, хотя здесь мы используем его именно в качестве параметра сравнения сходства с высотой). Оно тоже есть объективно (кто ж скажет, что сходств нет, что мы их выдумали?), но это уже вовсе не реальное свойство, определяющее конкретный объект и присущее ему самому по себе. Сходство имеется лишь там, где налицо хотя бы два объекта. Это обладание двумя и более объектами одним и тем же свойством. А отнюдь не какая-то собственная определённость каждого из них. Причём дело не просто в том, что в отдельно взятом объекте нельзя ОБНАРУЖИТЬ сходства (хотя сие, конечно, невозможно по определению), а в самом том, что его в нём и нет, оно так (тут) и НЕ СУЩЕСТВУЕТ. Можно сказать "А сходно с В" (варианты: "А и В сходны", "между А и В есть сходство"), не конкретизируя, в чём именно. Но нельзя сказать проще: "А сходно (обладает общим свойством)" (возникает вопрос: с чем? А относительно природы сходства: в чём?) или: "сходно с В" (сразу возникает вопрос: что?). Нельзя сказать даже: "А сходно в "х"" (сняв хотя бы вопрос о характере сходства). Тут непременно напрашивается добавление: "с В" (в случае со "сходно с В" — "А"). Ибо обладать ОБЩИМ свойством — не то же самое, что обладать конкретным свойством самим по себе. Общее есть лишь у многого. (Не стоит путать наличие у объекта А свойства "х" с наличием у него сходства по этому свойству с объектом В).

          Ещё заковыристее следующее издевательство. В Мире имеется бесчисленное множество сходных объектов. Вообще, какие из них не возьми, — все и вся они в чём-то сходны между собой — попарно, погруппно, в рамках целых классов и даже тотально — в самой своей принадлежности к "царству" объектов или — при онтологическом подходе — к числу феноменов (существующему вообще). Но тут важны не конкретные основания данных отождествлений. Важно то, что благодаря их наличию мы вправе признать все объекты так или иначе сходными и в самом данном обладании каким-либо сходством (в "свойстве" обладать сходством). (Нет такой зауми, которую не способен себе представить разум!). Данное "свойство" ещё дальше от реальных свойств, чем обычные сходства, и ещё меньше имеет право именоваться свойством (правда, сравнивать по нему, похоже, уже нельзя).

          Таким образом, повторяю, даже само отождествление, вдобавок к простым обобщениям, в качестве своего побочного продукта даёт ещё и весьма особый (отличный от нормальных свойств) феномен. Не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку — сходство. Которое, тем не менее, обладает количеством и по которому, следовательно, объекты можно сравнивать не хуже, чем по высоте, чистоте и, естественно, кр-р-расоте.

          ДРУГИЕ ПРИМЕРЫ     Однако на сходстве свет клином не сошёлся. Отождествление, в котором оно выявляется, как отмечалось, далеко не единственный вид сопоставления. Имеются ещё и сопоставления на предмет выявления разнообразных (внутри себя) связей, отношений, соотношений, соответствий, значимостей и т.д. Возможно, не все из них приводят к результатам ("продуктам"), способным выступить в роли параметров, но некоторые (и даже многие) — наверняка. Так, кроме сходств, конкуренцию нормальным свойствам на указанном поприще составляют практическая истинность (или ложность), значимость, сравнимость (а почему бы и нет?), подвернувшееся нам выше под ноги "свойство" "быть надоевшим" и др. Это всё тоже не свойства, но, тем не менее, феномены, обладающие количествами, по которым их (и связавшиеся с ними сдуру объекты) можно сравнивать. Ну почему бы, спрашивается, не сравнить разные объекты или даже сами отдельно взятые параметры по сравнимости? По-моему, получилось бы очень миленько. А что нам мешает замахнуться на самого, так сказать, Вильяма нашего, Шекспира? То бишь на собственно соотношения? Они ведь тоже бывают однотипными и притом разными по величине. Так, если "А выше В" и "В выше С", то вполне может быть так, что "Превышение А над В больше, чем превышение В над С". Здесь параметром сравнения выступает ещё одна зверушка — "свойство" "быть выше" и даже "превосходство по свойству быть выше" (указанную оценку можно изложить и так: "По свойству быть выше превосходство А над В больше, чем превосходство В над С". При этом мало сказать просто: "В больше сходно по высоте с С, чем с А". Тут теряется соизмерение соотношений, сами указания на то, что А выше В, а В выше С).

          Но оставим изыски изыскателям. Возьмём обыкновенную (то есть кажущуюся нам обыкновенной) нужность. Как и сходство, она тоже существует только в конкретном отношении А и В. Тут либо В нуждается в А, либо В нужно для А, но никоим образом не так, чтобы А или В обладали нужностью сами по себе. Сами по себе они на хрен никому не нужны. Поймайте соседскую Мурку, и вы легко найдёте у неё гибкость, пушистость, объём, выдающуюся блохастость и многое-многое другое. Но даю голову на отсечение, что ни под каким микроскопом вам не удастся углядеть её нужность. Однако подождите, — скоро появится разгневанная муркина хозяйка, и вы тут же убедитесь, что данная кошка всё-таки кому-то нужна (и, значит, эту зиму вам опять придётся ходить без шапки).

          Или зацепим практическую истинность. Безусловно, она (то есть соответствие некоторых суждений действительности) имеет место сама по себе (в смысле независимости от наших капризов). Однако — лишь у тех суждений, которые не сами по себе, а каким-то образом связаны с реальностью. Таковы ведь далеко не все суждения. Например, утверждение "Максимальный вес кентавра 325 кг", хотя логически и безупречно, практически — ни истинно, ни ложно. За неименением соответствующей реальности. (Истинным тут было бы утверждение "Кентавры не существуют"). И даже если сказать, что кентавры — человеколошади (или, соблюдая политкорректность, — лошадечеловеки), то это будет истинно лишь в смысле соответствия данного утверждения нашему представлению (фантазии) о кентаврах, но не практике. Суждения обладают практической истинностью или ложностью лишь в той мере, в какой они связаны с практикой — производны от неё, опираются на неё в своём содержании. И тем самым — могут быть проверены ею (сопоставлены с ней на предмет выявления соответствия). Так, суждение "Максимальный вес лошади (или человека) 325 кг" уже вполне "практично". В мире, безусловно, существуют (по крайней мере, пока) лошади (люди), и каждая из них обладает весом, который, притом, не безграничен. Данное суждение построено в соответствии с известными на настоящий момент фактами (директивами практики). И эта привязанность его к практике во всех его составляющих как раз обеспечивает его проверяемость, то есть обладание суждением практической истинностью или ложностью. Последние "существуют" уже в таком исходном соответствии суждений практике (производности первых от второй), а не только выявляются в последующем (возможном) их сопоставлении. Практическая истинность (или ложность) присуща нормальным суждениям самим по себе (то бишь ещё до проверки их практикой), однако и тут она имеет место лишь постольку, поскольку данные суждения соответствуют фактам, представляя собой просто новые их комбинации. Без такого соответствия о практической истинности или ложности суждений говорить просто нельзя. Вывод: практическая истинность как нечто присущее суждению вполне объективна и актуально (а не потенциально, как может показаться) суща, однако существует она при этом не в качестве "свойства" (определённости) суждения, взятого само по себе, а как сопоставленность (в форме соответствия) этого суждения и соответствующей (сформировавшей его) практики.

          Вместе с тем, и нужность, и практическая истинность суть особенности, по которым можно сравнивать: в первом случае — всё подряд, во втором — суждения.

          Таким образом, в основаниях параметров могут находиться как свойства реальные, задающие собственные определённости объектов, так и свойства сомнительные, которые ничего такого не задают и тем самым на почётное звание свойств не больно-то тянут. Дальше я так и буду называть их — "сомнительные" (а также: "спятившие").

          ТЕМ ЖЕ КОНЦОМ — ПО ДРУГОМУ МЕСТУ?     Естественно предположить, что на сомнительных свойствах "паразитируют" столь же сомнительные параметры. С кем поведёшься, от того и наберёшься. Однако такой вывод в данном случае будет, пожалуй, слегка поспешным. Спятившие свойства, конечно, ненормальны и свойствами могут именоваться лишь с натяжкой (то есть только при каком-то более широком понимании термина "свойство"). Однако основывающиеся на них параметры ничем особенно не отличаются от параметров, "эксплуатирующих" высоту, пустоту и их многочисленных сестёр (по-видимому, в силу своей "количественной ориентации": количеству частенько без разницы, количеством чего оно является). Во всяком случае параметры "с лёгкой придурью" столь же успешно играют свои роли, участвуя в разнообразных сравнениях, как и их благородная родня. Поэтому, хотя я и буду ниже для краткости обзывать их всякими нехорошими словами, не надо понимать это так, будто они и на самом деле заслуживают нелицеприятных отзывов. Отнюдь: это вполне почтенные члены семейства.

          СРАВНЕНИЕ ПО СХОДСТВУ: ВВОДНЫЕ     Рассмотрим для примера сравнение по сходству.

          Для начала вернёмся к истокам, то бишь к высоте. (1) Когда мы сравниваем конкретные объекты (А и В) по высоте, то данной экзекуции, конечно, подвергаются именно они, но де-факто это сравнение сводится не к чему иному, как к сопоставлению величины высоты объекта А с величиной высоты объекта В. И так — во всех сравнениях вообще. Сравнение по параметру есть сравнение величин параметра у сравниваемых объектов. Вот и в сравнении по сходству конкретные объекты сравниваются по величине этого присущего им сходства. То есть сравниваются в конечном счёте величины этого сходства у оцениваемого и критерия.

          Далее, (2) в реальности есть только конкретные объекты (А, В, С и т.д.), а не абстракции и общие понятия, и, соответственно, только конкретные свойства: высота объекта А, высота объекта В, высота объекта С (я опускаю здесь для простоты затронутую во втором параграфе проблему не обязательной сугубой конкретности самих данных А, В и С: будем считать это несущественным, или же сочтём сии объекты сугубо конкретными: "этой берёзой", "этой сосной" и "этим дубом"). Высота как таковая (высота вообще) сама по себе не существует. Представление (и понятие) о ней вырабатывается обобщением всех конкретных высот и абстрагированием от обладающих ими объектов. Но и на этом дело не кончается. Ибо сама высота вообще тоже может быть вторично отождествлена с шириной вообще и глубиной вообще и сведена вместе с ними к ещё более общему представлению о длине вообще. Относительно которой наша исходная "высота вообще" явится уже конкретным свойством — второго эшелона конкретности (высота — это длина с особой ориентацией в пространстве, отличающей её от длин иных ориентаций — ширины и глубины). Так что необходимо различать абсолютно конкретные (реально присущие объектам) свойства (АКС) и — продукты их последующих отождествлений: относительно конкретные свойства (ОКС) разных уровней. (Аббревиатурами абсолютно и относительно конкретных сомнительных свойств, соответственно, будут: АКСС и ОКСС).

          При этом в роли параметров всегда выступают именно и только относительно конкретные свойства — первого, второго, энного порядка. То есть в нашем примере исходно — высота вообще, затем — длина вообще и т.д. Объекты сравниваются по высоте, а не по высоте объекта А (последняя, правда, может быть принята тут за единицу измерения высот, но это уже совсем другая история): высота А присуща лишь А: по ней нельзя сравнивать (а также отождествлять) ни А с В, ни С с Д.

          Так же — и у сходств. Если исключить то не имеющее тут значения обстоятельство, что они исходно существуют не так, как абсолютно конкретные свойства, а лишь в сопоставлении двух и более объектов, то разделение сходств копирует разделение свойств. Аналогом абсолютно конкретной высоты А при этом выступает абсолютно конкретное сомнительное свойство "сходство (АКСССх, или сокращённо — АКСх) по высоте А и В" (которое тем самым не есть параметр), а аналогом относительно конкретной высоты вообще (то есть конкретной — лишь в плане её отличия от ширины, глубины, длины, красоты и т.п.) — относительно конкретное сходство (ОКСх — тут я сразу сокращаю) по высоте вообще (по которому и идёт сравнение).

          Дополнительно отмечу, что из того, что я всю дорогу сравниваю сходство с высотой и, соответственно, толкую только о нормальных свойствах, вовсе не следует, будто сходным можно быть лишь в таковых. Отнюдь. Сходство — крайне всеядное "животное". В частности, оно вполне в состоянии взять в качестве своего основания любое сомнительное свойство. (Ну, а что касается сходства вообще, то это опять-таки лишь общее представление (понятие), вырабатываемое отождествлением-обобщением всех конкретных сходств. В реальности (если тут уместно это слово) ему соответствует (денотатом его является) всякое конкретное сходство. И сия абстракция не может выступать в роли параметра за неимением у неё величины).

          Наконец, (3) у всякого параметра есть, так сказать, личное имя и конкретный адрес, по которому он в настоящее время проживает. Первое обозначает сам параметр — "что это?" (и одновременно, стало быть, является именем того относительно конкретного свойства, на которое он опирается), а второй — его принадлежность конкретному объекту — "чей он?" (одновременно, в соединении с именем параметра, выступая именем абсолютно конкретного свойства, присущего данному объекту). Так, слово "высота" есть имя самой высоты вообще и имя оседлавшего её параметра, а обозначение "высота А" (где "А" — имя объекта, а "высота" — имя параметра) — имя абсолютно конкретной высоты объекта А, имеющее к параметру "высота" лишь то отношение, что он тут "тут как тут" и по нему данный объект А может быть сравнён с каким-то другим.

          Сходно и у сходств. Всякое как относительно, так и абсолютно конкретное сходство, есть, во-первых, присущесть сравниваемым объектам некоего относительно конкретного свойства. То бишь оно есть сходство или в "х" (высоте вообще), или в "у" (ширине вообще), или в "z" (красоте вообще) и т.д. Это всё — имена сходств. Точнее: просто "в высоте" есть имя относительно конкретного сходства, а "сходство в высоте" — имя относительно конкретного "свойства" (кавычками я напоминаю, что речь тут идёт о спятившем свойстве) и соответствующего параметра. (Обращаю внимание, что если для поименования параметра "высота" хватает одного слова, то для поименования параметра "сходство в высоте" требуются два слова, — ввиду надстроечного над свойствами характера сходств).

          Во-вторых, любое сходство реально (в той мере, в какой сходства вообще могут быть реальными) существует лишь как сходство конкретных объектов А и В. Отчего при его полном обозначении ("величании") к имени "сходство в "х"" непременно добавляется прописка (указание на те объекты, которые, собственно, сходны). В итоге мы имеем: "сходство по высоте А и В"; "сходство по ширине С и Д" и др. Данные величания суть уже имена абсолютно конкретных сходств ("свойств": в развёрнутом виде это должно выглядеть так: абсолютно конкретное сомнительное свойство "сходство в "х" А и В" — аналог абсолютно конкретного свойства "высота А"). (Кстати, заметим: имя "высота А" содержит два слова, а имя "сходство по высоте А и В" — четыре; свою роль здесь сыграло удвоение числа объектов). Подчёркиваю: это уже именно имена абсолютно, а не относительно конкретных "свойств" (в данном случае — сходств: но так же — и с иными сомнительными свойствами); соответственно, это не имена параметров. Как и "высота А", "сходство А и В по высоте" не является (не может быть) таковым. Это то, что сравнивается (оцениваемое или критерий), а не то, по чему идёт сравнение.

          А ВЫ, ТОВАРИЩ, КТО БУДЕТЕ?     Пользуясь случаем, затрону и выражение "А сходно с В". Вот мы установили, что имя АКСх (выступающего в роли оцениваемого или критерия оценки): "сходство в "х" А и В", а имя ОКСх (выступающего в роли параметра): "сходство в "х"". А что именует указанное выражение?

          Оно является не чем иным, как заключением об обнаружении сходства. Точно так же, как оценка есть заключение по итогам сравнения. Сравнивая, мы даём оценку; выявление сходства (и вообще чего-либо) тоже требует некоего вердикта. Тут мы и говорим: "А сходно с В". Или "А и В сходны". Либо более конкретно: "А сходно с В в "х"". Наконец, четвёртый вариант: "между А и В есть сходство "х"". Повторяю и подчёркиваю: это заключение об обнаружении, фиксация наличия некоего сходства А и В, но отнюдь не имя оценки или какого-либо из её "элементов". (За исключением особого случая, который будет рассмотрен много ниже).

          СРАВНЕНИЕ ПО СХОДСТВУ: ТИПЫ ОЦЕНОК     Теперь рассмотрим некоторые типичные сравнения по сходству и выносимые по их итогам оценки.

          1) Начнём со сравнений по одному и тому же параметру (сходству в "х").

          Первой их (а также и всех вообще сравнений по одному спятившему параметру) особенностью является то, что для них нужны, как минимум, три объекта (больше можно, меньше нельзя). Это происходит потому, что в любых сравнениях сравниваются величины абсолютно конкретных свойств, которые в случае спятивших свойств неизбежно определяются с помощью двух объектов. Так, имена абсолютно конкретных сходств, как только что отмечалось, имеют вид: "сходство А и В в "х"". Соответственно, при неизменности "х" сравнение становится возможным лишь при подключении к делу хотя бы ещё одного, третьего объекта (иначе сравнивать просто не с чем). Этот случай является тут минимальным. Его мы только, в основном, и затронем (и то упаримся).

          Итак, на руках у нас три объекта — А, В, и С. При этом возможными оказываются сравнения величин сходства в "х" А с В, А с С и В с С. Отсюда проистекает следующий набор оценок: 1а) "Сходство в "х" А и В больше, чем сходство в "х" А и С". 1б) "Сходство в "х" А и В больше, чем сходство в "х" В и С". 1в) "Сходство в "х" В и С больше, чем сходство в "х" А и С".

          Те же смыслы могут быть выражены грамматически иначе. Например, формула 1а переиначивается в: "А больше сходно в "х" с В, чем с С"; "В больше сходно в "х" с А, чем С"; а также в: "Сходство в "х" А и С меньше, чем сходство в "х" А и В". Сходным образом можно перефразировать и 1б и 1в, а также и все прочие оценки; в дальнейшем я не буду замусоривать этим текст. Смысл же, к примеру, оценки 1а следующий: "расхождение величины "х" у А с величиной "х" у В меньше, чем расхождение величины "х" у А с величиной "х" у С" (при замене слова "расхождение" словом "близость" "меньше" меняется на "больше").

          Во всех трёх случаях параметр, как понятно, — "сходство в "х", а сходства в "х" А с В, А с С и В с С (то есть абсолютно конкретные сходства) попеременно выступают то оцениваемым, то критерием. При этом, однако, помимо данных трёх "элементов" сравнения, появляется ещё и нечто четвёртое, а именно: средний член оценки. В первой формуле в этой роли выступает сходство в "х" с А (у В и С), во второй — сходство в "х" с В (у А и С), а в третьей — сходство в "х" с С (у А и В). Именно они — каждое на своём месте — являются тут связующими звеньями. (Сие характерно только для "тройственных" сравнений по одному и тому же параметру).

          Также отмечу, что данные оценки вовсе не равнозначны друг другу (как это имеет место у их грамматических вариантов). Логически сие следует как раз из различности их средних членов (то есть из того, что в каждой оценке своё оцениваемое и свой критерий), а практически в этом легко убедиться, подставив вместо символов конкретные значения (например, вместо "х" — высоту, а вместо А, В и С — 1м, 4м и 5м или какие-то иные числа).

          Наконец, в данном случае (1), как отмечалось, невозможно (по крайней мере, бессмысленно) перекрёстное сравнение величины "сходства в "х" А и В" с величиной "сходства в "х" В и А". Ибо это одно и то же абсолютно конкретное сходство.

          2) Следующий случай — сравнение по двум (и более) параметрам (сходству в "х", сходству в "у" и т.д.). Здесь, как понятно, за счёт удвоения параметров вместо трёх возможных оценок появляются шесть: 2а) "Сходство А и В в "х" больше, чем сходство А и С в "у"". 2б) "Сходство А и В в "х" больше, чем сходство В и С в "у"". 2в) "Сходство В и С в "х" больше, чем сходство А и С в "у"". 2г) "Сходство А и В в "у" больше, чем сходство А и С в "х"". 2д) "Сходство А и В в "у" больше, чем сходство В и С в "х"". 2е) "Сходство В и С в "у" больше, чем сходство А и С в "х"".

          Все эти формулы, впрочем, можно удлинить путём продолжений (причём, как одиночных, так и сборно-коллективных), например: к 2а — "...и чем сходство В и С в "у""; "...и чем сходство В и С в "х"; "...и чем сходство А и С в "х""; "...и чем сходство А и В в "у"". Не распространяясь уже о многократно увеличивающем число возможных вариантов введении дополнительного параметра "z" ("m", "n" и др.).

          Разумеется, все подобные оценки осмысленны только при условии, что указанные разные параметры "х", "у", "z" и пр. сравнимы между собой, то бишь обладают общей единицей измерения. А сие означает не что иное, как их слияние на каком-то более высоком (относительно рассматриваемого) уровне отождествления (так, высота, ширина и глубина сравнимы лишь в той мере, в какой являются просто длинами). Однако отсюда не следует, что данные оценки (группы 2) в конечном счёте сводятся к вариантам 1а, 1б и 1в. Они обладают и вполне самостоятельным значением. Что из того, что высота и ширина суть длины? Это обеспечивается лишь их сравнимость по величине (в метрах), но вовсе не тождество. И мы вправе их сравнивать и заключать, что высота А больше, чем ширина В, и даже что высота С больше, чем ширина С.

          Так и в нашем случае: сходство А и В по высоте вполне может быть больше, чем сходство А и С по ширине и даже чем сходство самих А и В по ширине. То есть при разности параметров возможным становится запрещённое в предыдущем случае перекрёстное сравнение одних и тех же объектов. Так что дополним список группы 2 ещё одной формулой (оценкой): 2ж) "Сходство А и В в "х" больше, чем сходство А и В в "у". Это единственный случай, когда не требуется третий объект.

          Обращаю также внимание на то, что из-за разности параметров в данных формулах нет средних членов.

          3) Третий случай — сравнение по числу общих свойств. Это совершенно особый тип сравнения, возможный, видимо, только в сравнениях по сходству (в силу его исключительно прожорливой всеядности). Здесь за параметр принимается уже даже не то или иное относительно конкретное свойство (или "свойство"), общее сравниваемым объектам (сходным в нём), а само число таких общих свойств (сходств) у этих объектов. Ведь вполне возможно, что одни из них (А и В) сходны по многим параметрам (обладают рядом общих свойств или "свойств"), а другие (А и С) — по немногим, а то и только по одному. Само собой, что при таком раскладе сходство А и В по параметру "число их общих свойств" больше, чем сходство А и С по тому же параметру (то есть теперь уже по числу ИХ, А и С, общих свойств, которые могут быть как теми же самыми, что и общие свойства А и В, так и совсем другими: когда соизмеряется ЧИСЛО общих свойств, "качество" их не имеет значения — лишь бы они были общими, с одной стороны, у А и В, а с другой — у А и С).

          Примеры формул: 3а) "Сходство А и В по числу общих свойств больше, чем сходство А и С по числу общих свойств". У А и В их, допустим, три (и это сходства в "х", "у" и "z"), а у А и С — два (и это сходства либо в "х" и "у", либо в "m" и "n", либо в "х" и "n" и т.п.). 3б) "Сходство по числу общих свойств у А и В больше, чем сходство по тому же параметру у В и С". И так далее — см. случай 1, ведь тут мы опять имеем не что иное, как всё то же сравнение по одному и тому же параметру — "сходству в "х"", которое просто конкретизируется как "сходство в числе общих свойств".

          Подчеркну вышеотмеченное безразличие параметра "число общих свойств" к "качеству" этих свойств, то есть, например, к параметру "сходство в высоте". Сие ведёт к несравнимости этих параметров и, соответственно, к их автономии, некомбинируемости. Мы можем сравнивать объекты (в том числе одни и те же) либо так, либо иначе, но если захотим дальше привести результаты к какому-то общему знаменателю, то его выведение не может быть строгим. Я имею в виду такую ситуацию, когда, например, число общих свойств А и В больше, чем число общих свойств А и С, но при этом сходство в "х" А и С больше, чем сходство в "х" А и В. Какому преобладающему сходству отдать предпочтение, что счесть в итоге более сходным — А с В или А с С? На практике ответ на этот вопрос будет зависеть, конечно, от значений (величин) указанных конкретных "больше" (вдруг у А и В сто общих свойств против двух у А и С, тогда как близость высот А и В (величина их сходства в "х"; можно было также написать тут "разность высот" и "величина их различия в "х") лишь в два раза меньше, чем близость высот А и С?), а также от значения (веса), придаваемого нами каждому из указанных сходств. Но при любом (даже самом очевидном) раскладе заключение будет не логическим.

          4) Наконец, помимо "тройственных союзов", возможны также и сравнения, в которых участвуют (естественно, разбившись попарно — в обозначениях абсолютно конкретных сходств) четыре, пять и более объектов. Простейшая формула тут: 4а) "Сходство в "х" А и В больше, чем сходство в "х" С и Д". Естественно, при этом тоже могут иметь место сравнения не только по одному и тому же, но и по разным сходствам (параметрам), а также по числу общих свойств: 4б) "Сходство в "х" А и В больше, чем сходство в "у" С и Д". 4в) "Сходство А и В по числу общих свойств больше, чем сходство С и Д по тому же параметру".

          При этом возможное выражение "Сходство в "х" А с В, В с С и С с Д больше, чем сходство в "х" А с Д и В с Д" не является "комплексной" оценкой, а есть лишь простое суммирующее грамматическое соединение "до кучи" ряда "единичных" оценок. Его реальный смысл: "близость высот у А и В, В и С и С и Д больше, чем близость высот А с Д и В с Д". Заменим символы числами: 1м, 2м, 3м и 4м. Получится: "разность одного и двух метров (1м), двух и трёх метров (1м), трёх и четырёх метров (1м) меньше, чем разность одного и четырёх метров (3м) и двух и четырёх метров (2м)". Все эти абсолютно конкретные сходства можно и нужно сравнивать по отдельности — естественно, разбив их по парам "оцениваемое-критерий".

          А вот, если можно так выразиться, метавыражение "Сходство в сходстве в "х" А с В, В с С и С с Д больше, чем сходство в сходстве в "х" А с Д и В с Д" является уже множественной (по числу своих членов), "комплексной" оценкой. Здесь сравниваются расхождение разностей величин высот А и В, В и С энд С и Д — с расхождением разностей величин высот А и Д энд В и Д (приходится писать "энд", чтобы отличить данное "и" от того, которое соединяет объекты в пары — при том, что заменить это второе "и" на "с" в данном контексте нельзя: речь идёт о величинах высот и того, и другого партнёра, а не об их союзе-сходстве). Первое расхождение в нашем численном примере равно нулю (все разности величин высот одинаковы — равны 1м), а второе — одному метру (ибо разность величин высот А и Д (4м - 1м = 3м) больше на 1м разности величин высот В и Д (4м - 2м = 3м)). Вот и получается, что первое расхождение меньше (а его антипод — близость, соответственно, больше) второго. Это, кстати, ещё один пример всеядности сходств, которые могут быть обращены даже на самих себя.

          Однако с данным садомазохизмом о сравнениях по сходствам пора кончать. Его, конечно, можно было бы продолжать, но для наших целей написанного достаточно.

          ОСОБЕННОСТИ ОЦЕНОК     Проведённое разбирательство показывает, чем оценки сравнений (и сами сравнения) по сомнительным параметрам отличаются от оценок сравнений по нормальным параметрам. Первые: а) сложнее (чем примитивное "А выше В", то бишь "Высота А больше высоты В"), б) многочисленнее (чем всё то же единственное и сиротливое "А выше В"), в) вводят новые "элементы" оценок (средние члены) (оценки по высоте об этом и не слыхивали), г) осваивают новые способы сравнения объектов (по многим параметрам и по числу общих свойств) (для оценок по высоте это табу), д) допускают участие в одном сравнении неограниченного числа объектов (абсолютно конкретных "свойств") (оценки по высоте скромно ограничиваются двумя).

          Специи и соль добавьте по вкусу.

          НЕ СХОДСТВОМ ЕДИНЫМ     Разумеется, указанные различия установлены нами на примере сравнений лишь по сходству. Однако и все прочие сравнения по параметрам, основывающимся на спятивших свойствах, в основном таковы же. То есть, во-первых, используют "элементы" аналогичного толка и, во-вторых, выдают в итоге оценки, строящиеся примерно по тем же схемам. Так, в случаях "свойств" нужности и соответствия: а) имена параметров (ОКСС): "нужность "х"" и "соответствие "х""; б) имена АКСС: "нужность "х" А для В" и "соответствие "х" А и В"; в) "имена" заключений по обнаружению: "А нужно для В в смысле "х" (= "В нуждается в А в смысле "х""); "А соответствует В в смысле "х" (= "между А и В есть соответствие типа "х""); г) варианты оценок: "Нужность "х" А для В больше, чем нужность "х" А для С"; "Соответствие "х" А и В больше, чем соответствие "х" А и С". И так далее.

          В то же время у каждого типа сравнений по особому сомнительному параметру есть и свои особенности, определяемые, естественно, не чем иным, как особенностями соответствующих спятивших свойств, и отражающиеся каким-то образом на оценках. Сделаем краткий экскурс и в эту область.

          ОБОЮДНЫЕ И НЕОБОЮДНЫЕ СОМНИТЕЛЬНЫЕ СВОЙСТВА     Конкретно — отметим различение сомнительных свойств между собой по признаку обоюдности — на обоюдные и нет. То есть на такие, в которых объекты А и В в рамках их сопоставленности равноправны и неравноправны и, соответственно, могут и не могут меняться местами (само собой, ничего подобного нет у реальных свойств, присущих отдельным объектам).

          К первому виду относятся, например, сходства и различия (есть ли другие обоюдные свойства — вопрос открытый; к этому лагерю, похоже, можно ещё отнести соответствия, по крайней мере — некоторые). Заключение по обнаружению "А сходно с В" без каких-либо возражений со стороны логики преобразуется в выражение "В сходно с А" (я для краткости опускаю указание на то, что в виду имеется сходство в "х" и только в "х"). (Потому-то тут можно сказать и "А и В сходны", заменив предлог "с" союзом "и"). Ибо эти выражения равнозначны. И, вдобавок, одно следует из другого. Той же самой особенностью обладает и имя АКСС "сходство в "х" А и В"; здесь А и В тоже допускают беспроблемную перестановку: сходство в "х" остаётся при этом тем же самым сходством.

          А вот утверждение (то бишь заключение о выявлении) "А нужно для В" (равно как и имя АКСС "нужность "х" А для В") преобразуется лишь в свой грамматический эквивалент: "В нуждается в А", но не может быть логически вывернуто в утверждение "В нужно для А" (здесь я тоже опускаю то, что данная нужность есть нужность в смысле "х" и только в смысле "х). Так как при этом полностью меняется смысл. И одно из другого никак не следует.

          Даже тогда, когда А и В нужны друг другу, да притом ещё и в одном и том же смысле "х" — например, для выживания (в рамках симбиотического существования), — даже в таком крайнем случае нужность А для выживания В — не то же самое, что нужность В для выживания А. Это по-прежнему разные и не вытекающие одно из другого абсолютно конкретные "свойства" (оба они вытекают из третьего — симбиотического характера бытия А и В). Недаром их (а не по ним!) можно сравнивать друг с другом и выносить оценки типа: "А больше нужно В, чем В — А" (равнозначный грамматический вариант: "нужность А для В больше, чем нужность В для А"; при такой формулировке лучше видно, что сравниваются именно "нужность А для В" с "нужностью В для А"). Таким образом, "свойство" "нужность А для В" носит необоюдный характер.

          ПЕРЕКРЁСТНОЕ "ОПЫЛЕНИЕ"     Раз уж у нас зашла речь о перекрёстном двойственном (а не тройственном) сравнении одних и тех же объектов, продолжим тему. Выше уже отмечалась возможность аналогичного сравнения по сходству ("Сходство А и В в "х" больше, чем сходство А и В в "у""). При этом сия возможность обеспечивалась в данном случае (то бишь в сравнении по ОБОЮДНОМУ "свойству") исключительно различием параметров ("х" и "у"). Именно оно задавало то, что оцениваемым и критерием — при одних и тех же объектах А и В — оказывались разные абсолютно конкретные сходства: "сходство А и В в "х"" и "сходство А и В в "у"".

          Необоюдность "свойств", помимо такого подхода (который тут, конечно, тоже возможен) и в дополнение к нему, обеспечивает возможность перекрёстного сравнения ещё и иным образом — при одном параметре. Возьмём формулу: "Нужность "х" А для В больше, чем нужность "х" В для А". Параметр здесь один и тот же — "нужность типа "х"". Различно же само то, кто в ком (или что в чём) нуждается: А в В или В в А. В сравнениях по сходству от перестановки этих слагаемых ничего не меняется. А в сравнениях по нужности — за милую душу. "Нужность "х" А для В" и "нужность "х" В для А" — не одна и та же, а разные абсолютно конкретные нужности. И при том, естественно, сравнимые между собой — по общему параметру "нужность "х".

          Это — один из примеров различий оценок по обоюдным и необоюдным "свойствам".

          "МЯГКАЯ" И "ЖЁСТКАЯ" НЕОБОЮДНОСТЬ     Шлёпаем дальше. Итак, мы установили, что сомнительные свойства подразделяются на обоюдные и необоюдные и при этом нужность А для В принадлежит к числу вторых. Одновременно выяснилось, что иные из конкретных нужностей могут быть взаимными, двусторонними (не путать с обоюдностью), обеспечивая возможность перекрёстного сравнения даже при одних и тех же параметрах (в роли которых как раз и выступают данные конкретные нужности). Хотя выражение "нужность А для В" и не выворачивается без изменения смысла в выражение "нужность В для А", однако они всё-таки мирно соседствуют и даже дружат домами. Нужным в одном и том же смысле "х" может быть как А для В, так и В для А (такова, как отмечалось, нужность для выживания друг друга двух симбиотов). Данный тип необоюдности можно назвать "мягкой" необоюдностью.

          Однако имеются и другие типы нужностей, которые вовсе не взаимно вежливы. И не допускают никакого мирного сосуществования. Так, нужность причины для бытия следствия не только логически не преобразуется в нужность следствия для бытия причины, но тут и вообще нет и не может быть этой второй нужности. Причина не нуждается в следствии, а производит его. И такова (то есть одностороння) не только данная конкретная нужность, но и многие другие сомнительные свойства.

          Например, "принадлежность А к В" (или "основанность А на В" — в отношении надстройки к базису) тоже не только логически не может быть вывернута в "принадлежность В к А", но и вообще невзаимна. Коли А принадлежит к (входит в) В, то В, стало быть, никак не может принадлежать к (входить в) А. (Во всяком случае, в одном и том же смысле). При том, что абсолютно конкретная принадлежность А к В (типа "х") вполне может быть сравнена по степени (то есть величине) с абсолютно конкретной принадлежностью А к С (тоже типа "х, но можно и типа "у"), или с абсолютно конкретной принадлежностью (тех же любых типов) В к С. Результатами каковых сравнений будут оценки: "А больше принадлежит к В, чем к С" и "А больше принадлежит к В, чем С" — со сменой среднего члена с "принадлежности А к" на "принадлежность к В"). (При этом, само собой, не может быть оценки: "А больше принадлежит (в одном и том же смысле "х") к В, чем В к А"). Такую необоюдность назовём "жёсткой".

          О НУЖНОСТИ НУЖНОСТИ     Я всё пользуюсь в качестве примеров сомнительных свойств сходством да нужностью. А почему, собственно? Ну, со сходством-то выбор ясен — это "народная традиция". Но приоритет, отдаваемый нужности, требует объяснения. Тем более, что и сам я поначалу пытался было на указанное тёплое местечко пристроить значимость. Но в ходе долгих разборок с её многочисленными "ликами" (значениями термина "значимость") на руках у меня в сухом остатке оказалась лишь нужность.

          Как понимается значимость? Во-первых, семантически, как обладание значением. Это никак не "значимость А для В". Во-вторых, как значительность, то есть высокая степень чего-либо — в выражениях типа "значимо (значительно) выше". В этом случае слово "значимо" — не что иное, как синоним слов "многократно", "намного" и др. И тут тоже нельзя сказать "А значительно (намного больше) для В". Потому как "А значимо (много значит) для В", к которому неизбежно сползаешь, пытаясь понять данное выражение, имеет совсем иной смысл: "много значит" — не то же, что "намного больше". Из той же серии истолкование значимости как влиятельности и иже с ней: при этом имеется в виду высокая степень власти и т.п., а выражение "значимое положение" означает: "очень высокое положение" (ещё один синоним). То есть, по сути, повсюду здесь (во втором случае) понятие "значимо" выступает как оценка (часть её, указывающая на степень преобладания оцениваемого над критерием по некоему параметру), а вовсе не как имя относительно конкретного "свойства", по которому оценивают.

          В качестве такого "свойства" значимость предстаёт только в выражении "А значимо (обладает значимостью) для В". И раскрывается она при этом как важность, существенность, нужность и т.п. Но что прячется за словами "важность", "существенность" и, в особенности, "и т.п."? Если вдуматься в то, что они реально означают, то обнаруживается, что на деле (конкретно) всё тут сводится просто к нужности — в том или ином смысле. Важность А для В есть не что иное, как некая нужность этого А этому В. Всё, что важно, важно лишь потому, что нужно (понимание важности как значительности-влиятельности мы уже отбросили). Так же — и с существенностью. И тут что-либо существенно тоже лишь постольку, поскольку без него или совсем никак, или хотя бы далеко не уедешь. Так что во всех подобных случаях де-факто мы имеем дело с нужностью. "Значимо" в выражении "А значимо для В" = "нужно".

          При этом нужность, разумеется, бывает разной — как в "качественном", так и в количественном смыслах. С одной стороны, нужность причины для следствия отличается от нужности молока кошке: это "качественно" различные нужности ("х" и "у"). С другой стороны, любая "качественно" конкретная нужность градуируется от нуля до бесконечности, то бишь от простой желательности до необходимости (обязательной, непременной нужности). Так, молоко кошке, конечно, нужно, но — перебьётся как-нибудь: оно ей лишь желательно. А вот следствия без причины просто не будет — последняя для первого необходима.

          ДВА ЛИКА НЕОБХОДИМОСТИ     Впрочем, термин "необходимость" — это ещё один Янус о двух затылках (вот так возьмёшься объяснять одно слово, а за ним тянется вся его компания). Он имеет два значения: вышеуказанное (необходимость как непременная нужность) и — необходимость как неизбежность. Первая связана с возможностью, вторая противостоит случайности. Формально их представляют выражения: "А необходимо (край как нужно) для В" (для его бытия, возникновения, благополучия и т.п.) и "Если А, то необходимо (неизбежно, как нефига делать) В" (есть, было, будет).

          В первом случае А, как отмечалось, является тем, что задаёт возможность В, разрешает его бытие и др. Таково, например, отношение базиса к надстройке. А также причины и/или разрешительных условий к следствию. Не может быть надстройки без базиса, а следствия — без причины и без разрешительных условий. Надстройке (для бытия) необходим (непременно нужен) базис. Следствию необходимы (позарез нужны) причина и разрешительные условия (имеются ещё благоприятствующие условия, которые только желательны). То есть тут необходимость есть не что иное, как нужность соответствующих возможностей. То, что невозможно, — то не может быть, не может возникнуть и т.д. Для этого его возможность (то бишь всё то, что её обеспечивает) — необходима (непременно нужна).

          Вместе с тем данная необходимость, будучи разновидностью нужности, существует только как необходимость (непременная нужность) А для В. В роли В при этом выступает то, что хотело бы существовать, да не решается без разрешения начальства, то бишь разрешительных условий. А в роли А — сам этот комплекс условий, то, что разрешает, обеспечивает возможность (но, само собой, ещё не актуальность) бытия В. (Я не буду останавливаться тут ещё и на том, что сама возможность тоже многолика (например, те же вскользь упомянутые благоприятствующие условия обеспечивают совершенно иные — не разрешительные, а также лишь благоприятствующие возможности): достаточно понимать, что в сопоставлении с необходимостью возможность выступает в указанной ипостаси — как разрешение на "вылет").

          Во втором случае необходимость есть неизбежность В (ввиду А). То бишь не нужность причины для бытия следствия, а неизбежность следствия при наличии причины. Следствие не бывает без причины совсем не в том смысле, в каком причина не бывает без следствия. В первом случае, раз есть следствие, то есть (была) и его причина, потому что иначе следствия просто не было бы (из-за невозможности его появления). Во втором случае, раз есть причина, то есть (будет) и следствие, ибо первое необходимо порождает вторую.

          В данной своей ипостаси (неизбежности) необходимость аукается уже не с возможностью, а со случайностью. Которой она жёстко противостоит (в то время как нужность с возможностью "вась-васькаются"). То, что случайно, — не неизбежно. То, что неизбежно, — никак не случайно (опять-таки не буду здесь ударяться в подробности в отношении понимания ещё и самой случайности).

          Аналогично, и описание этой второй необходимости отличается от описания первой. Теперь речь идёт уже о необходимости В ввиду наличия А, где В — обусловливаемое, а А — обусловливающее (обеспечивающее не возможность, а неизбежность актуального бытия В).

          Таковы различия двух типов необходимости. Однако оные кое в чём и сходны. А именно: и непременная нужность, и неизбежность суть крайние и тем самым неколичественные, "бесконечные" феномены. Причём как экстенсивно "бесконечные" они не обладают внешней количественной определённостью, "внешней границей", а как интенсивно "бесконечные" — не имеют "внутренних границ", градаций (никак и ни с кем не делятся: всё жрут сами под подушкой; я не буду тут ввязываться в спор с Аристотелем, который внутреннюю бесконечность понимает как раз противоположно — как бесконечную делимость: я понимаю бесконечность не как бесконечное множество "концов", "границ", а как их полное отсутствие). Ввиду чего по ним нельзя ничего сравнивать. Одна неизбежность всегда равна другой неизбежности — хоть "изнутри", хоть "снаружи" (и независимо от того, неизбежностями чего они являются). ("Извне" они сравнимы разве что как две бесконечности разной мощности, но сие тоже вряд ли можно счесть сравнением, ибо бесконечность высшего уровня бесконечно больше бесконечности предшествующего). Так же обстоит дело и с обязательной нужностью. Ну а сами неизбежность и данная нужность не могут сравниваться уже и по той причине, что это "качественно" разные "свойства".

          ОБЪЕКТИВНЫЕ И СУБЪЕКТИВНЫЕ "СВОЙСТВА"     Но вернёмся к разновидностям сомнительных свойств (СС). Мы остановились на различении необоюдных СС на "мягкие" и "жёсткие". Теперь можно заметить, что и "жёсткие" НСС подразделяются далее на объективные и субъективные (все подлинные свойства, а также обоюдные спятившие и "мягкие" необоюдные "свойства" объективны). То есть на такие, которые сомнительны лишь в плане отнесения их к классу свойств, но вовсе не в смысле их объективного (не зависящего от нас) существования. И на такие, которые сомнительны в обоих данных смыслах. Объективных сомнительных свойств нет у объектов самих по себе (взятых отдельно), но они есть сами по себе относительно нас (пожеланий трудящихся). А субъективных спятивших (и притом, необоюдно и "жёстко") свойств (ССС; Р опять куда-то завалилось) нет ни у объектов самих по себе, ни самих по себе. Они — лишь отражения наших потребностей и установок.

          К числу таких субъективных "свойств" принадлежит, например, полезность. Практическая истинность или ложность (то есть соответствие или несоответствие практике) присущи суждениям объективно. Даже если мы не знаем, истинны последние или ложны. И уж, тем более, не зависимо от того, какой мы хотели бы видеть истину. Сходства объектов также имеют место не зависимо от того, обнаружили мы их или нет и безотносительно к каким-либо нашим потребностям и установкам. А вот полезность — не такова. Её нет у объектов — ни у самих по себе (что делает полезность просто сомнительным свойством), ни самой по себе (что делает её ССС). Полезность сообщается объектам нашим к ним предвзятым (и, к тому же, односторонним, — что делает данное ССС ещё и необоюдным и "жёстким"; особая статья здесь — только партнёрские субъект-субъектные отношения) отношением. То есть, во-первых, она "навязывается" им извне — сопоставлением с другим объектом; и этим полезность ничем не отличается от сходства и прочих объективных сомнительных свойств. Однако, во-вторых, в роли данного другого объекта ("точки отсчёта", "созидающего начала") тут выступает субъект. Сие уже задаёт коренное отличие полезности от сходства и иже с ним, состоящее именно в том, что без нас она (не в пример сходству) не существует.

          Зайдём с другого конца. Объективно есть лишь объекты в каких-то их определённостях (к числу таких объектов можно отнести и людей), то есть обладающие разнообразными конкретными свойствами. Благодаря этому данные объекты могут служить удовлетворению различных человеческих потребностей. Конкретная полезность объекта и есть его способность удовлетворить какую-то нашу потребность (тем самым полезность является разновидностью нужности — "нужностью для нас в смысле полезности"). Это, конечно же, не свойство данного объекта самого по себе, а лишь его "свойство" удовлетворять нас. Без нас тут — никуда. Вычеркни субъекта — и останется только объект (объекты) с "комплексом его неполноценности", то бишь набором присущих ему реальных (а также объективных сомнительных) свойств.

          Что же касается имён данного "ССС", то они, конечно, имеют те же формы, что и имена прочих сомнительных свойств. Имя ОКСС здесь: "полезность "х"", а имя АКСС: "полезность "х" А для В" (где В — субъект, А — полезный объект, а "х" — конкретное определение полезности А для В, опирающееся на характер удовлетворяемой с его (объекта) посильной помощью потребности).

          "ВЕСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ": ПРОБЛЕМА ОТЛИЧЕНИЯ ИМЁН ОТ ОЦЕНОК     Выше (в конце первого параграфа) я уже писал о том, что надо отличать выявление параметра от его использования. Но примером при этом выступала простая высота, отчего требуемое отличение выглядело детской забавой. Ведь высота обнаруживается у отдельно взятых объектов; её выявление и использование в сравнении различаются уже тем, что второе есть сопоставление, а первое — нет. Отчего их нетрудно развести в разные углы ринга (и набить им там по отдельности морды). В случае с сомнительными параметрами этот номер не проходит. Их выявление тоже происходит посредством сопоставления и, тем самым, по данному признаку неотличимо от использования. А вместе — они сила!

          Аналогично, в примере с высотой почти неактуальным был вопрос о различении имён параметров и оценок. Имена "высота" или "высота А" не похожи на оценки. А вот у сложных имён сомнительных свойств сходство с оценками, даваемыми при сравнениях по нормальным параметрам, намного больше. Сравните (а точнее, сопоставьте на предмет выявления сходства или различия) оценку: "А выше В" с именем абсолютно конкретного свойства "сходство в высоте А и В". Или с "именем" заключения об обнаружении данного АКСССх: "А сходно с В по высоте". А то даже и прямо с популярным сокращением последнего: "А сходно с В". Чем эти выражения, собственно, отличаются? Формально — почти ничем (отличие тут содержательное). И там, и там присутствуют два объекта и "отношение" между ними, причём в последних двух формулах ещё и выраженное таким же кратким прилагательным, как и слово "выше". Немудрено ошибиться и счесть выражение "А сходно с В" такой же оценкой, как "А выше В". Откуда рукой подать уже и до отождествления обнаружения сходства со сравнением (оцениванием).

          Стало быть, тут нужна двойная осторожность. Важно чётко отличать имена параметров, средних членов оценок, абсолютно конкретных "свойств" и заключений об обнаружении — от собственно оценок. С именами первых двух "сущностей", конечно, особых затруднений не возникает. Имя параметра (ОКСС): "сходство в "х"" так же не похоже на оценку, как и имя "высота". Здесь нет сравниваемых объектов. Трудно спутать с оценкой и имя среднего члена "сходство в "х" с А". Тут не хватает второго объекта, без которого тоже не может быть сравнения. Путаница в отношении данных имён возникает лишь как отражение и продолжение путаницы с пониманием (в качестве оценок) имени АКСх "сходство в "х" А и В" и заключения о выявлении "А сходно с В". Однако это вовсе не оценки. Ни в том, ни в другом случае ни А, ни В (ни ме-е, ни кукареку) не выступают в роли оцениваемого (или критерия). (В данной роли может выступить только указанное АКСх в целом — но тоже не само по себе, а лишь в рамках его сравнения с каким-то другим АКСх).

          Впрочем, сходству ещё повезло: с ним мы худо-бедно разобрались. Но есть ведь и масса других сомнительных свойств с не менее причудливыми именами. И они тоже пищат и тянут шеи. Как быть с ними, как избежать ошибок в раздаче червяков и подзатыльников? Для этого можно опереться на следующие отличия.

          Во-первых, любая оценка всегда включает в себя какой-то количественный термин типа: "выше", "ближе", "лучше" и др. (все их можно заменить соединением имени конкретного параметра с термином "больше"; например, "выше" = (то есть равнозначно) "больше по высоте"). В именах свойств и заключениях по обнаружению ничего подобного нет и быть не может.

          Во-вторых, в оценке по определению присутствуют оцениваемое, критерий и параметр. Тогда как ОКСС и есть параметр (и только параметр), а в АКСС и заключении о выявлении, как только что отмечалось, нет ни критерия, ни оцениваемого.

* * *

          Это пока всё, что я могу сообщить о различиях параметров, влияющих на различия оценок. Теперь перейдём к роли критериев.

          НЕПРИЯТНО, НО ФАКТ     Выше в качестве примеров конкретных оценок практически повсеместно использовались выражения формы: "А больше В". Я отдавал им предпочтение ввиду их сравнительной простоты: к ним возникает меньше вопросов. Решение и без того сложной проблемы зависимости характера оценок от характера параметров явно не стоило (да и преждевременно было) дополнительно обременять ещё и разбирательствами с непараметральными различиями оценок. Однако факт этих различий налицо. Оценки указанного типа — не единственная их разновидность.

          Причём речь идёт вовсе не о том, что у всех подобных выражений есть "зеркальные отражения" формы: "А меньше В". При замене термина "больше" термином "меньше" меняется лишь полярность оценки (с плюса на минус), но не её тип. Смена последнего достигается не сменой полярности и даже не переменой параметра (например, с нормального на сомнительный: при этом имеет место лишь усложнение формы, но не смена содержания). Главную роль тут играет уже характер критерия, того, с чем оцениваемое сравнивается. Однако — пойдём по порядку совещания.

          СУТЬ ДЕЛА     Вернёмся к тому фундаментальному факту, что в число основных вычленяемых-выделяемых нами из потока бытия Мира первичных феноменов, наравне с матобъектами, событиями и "ниточками", входят свойства, далее тоже подразделяющиеся между собой по целому ряду различных оснований на множество подклассов (как иерархически соподчинённых, так и независимых друг от друга). Например, в самом общем виде, конкретно-атрибутивно, — на пространственные, временные, качественные, количественные, структурные, организационные, форменные и т.п. особенности (при том, конечно, что все эти протяжённости, длительности, качества, количества, структуры, порядки и формы тоже бывают самых разных типов). Или, например, в предыдущей главе мы различили свойства по признаку их присущести-неприсущести отдельным объектам — на нормальные и сомнительные. Там же вскользь я написал и о том, что некоторые свойства (конкретно упоминались неизбежность и непременная нужность, а в первой главе — бытийность) экстенсивно и интенсивно "бесконечны", то есть не имеют "внешних и внутренних границ" (количественных характеристик).

          Теперь я хочу заострить внимание читателя на этом последнем факте, то бишь на том, что свойства разделяются ещё и на количественные и неколичественные, обладающие и не обладающие величиной, немонолитные и монолитные, порционные и непорционные, градуирующие и не градуирующие, делимые и неделимые. Бог с ними, с наличествующими или отсутствующими "внешними границами", — они нас пока не особенно интересуют. Но наличие или отсутствие у свойств "внутренних границ" кардинально важно. То, что некоторые свойства никак не делятся на порции, а существуют монолитно, выделяет их в особый подкласс свойств, которому, естественно, противолежит (а не противостоит: зачем стоять, когда можно лежать?) подкласс свойств, обладающих делимостью, градуирующих по величине. И именно лишь этот второй подкласс заваривает всю ту кашу, которую мы тут расхлёбываем. Из его особенностей вытекают рассматриваемые в настоящей работе следствия. Обозначу два из них (самые главные).

          Во-первых, делимые свойства, взятые пообъектно, по местам их обитания (то есть в качестве свойств конкретных объектов), не только существуют порционно, но ещё и не всегда распределены поровну. Одним объектам, как водится, достаются порции побольше, а другим — поменьше. Сие и обеспечивает возможность сравнения этих объектов по величинам присущих им свойств. Не было бы у данной группы свойств указанной особенности (то есть были бы все свойства либо монолитными, либо хотя бы порционно равными в их пообъектных распределениях), не было бы в природе и никаких соотношений (кроме разве что тотального равенства) со всеми их отражениями в нашем сознании.

          Во-вторых же, в дополнение к данному глобальному последствию, делимость свойств задаёт ещё и возможность выделения каких-то точек (или интервалов, диапазонов величин) на шкале градаций величин каждого из них в качестве, так сказать, срединных. Разумеется, эти точки (интервалы-диапазоны) совсем не обязательно должны располагаться строго посередине указанных шкал (тем более, что многие из последних, экстенсивно "простираясь в бесконечность", вообще не имеют середин). Но это и не важно. Значимо не реальное срединное или нет положение выделяемых точек на "линии", а уже само то, что они налицо, что тут есть что принять за условно срединное. Реализация этой последней возможности и задаёт новый подход к оцениванию объектов, а также новый тип оценок. Что при этом получается?

          РОЖДЕНИЕ НОРМЫ     Когда некая точка (интервал-диапазон) шкалы градаций величин свойства "х" принимается за срединную, она тем самым делит эту шкалу пополам и оказывается своеобразным "нулём", точкой отсчёта — в отношении того, что расположено на "линии" по обе её стороны. Значения величин свойства по одну сторону данного "нуля" выглядят при этом положительными (большими, чем нуль), а по другую — отрицательными (меньшими, чем нуль). (Слово "ноль" есть имя знака "0", обозначающего отсутствие величины, а слово "нуль" — непосредственно именует само это отсутствие величины). Всё происходит вполне стандартно — по правилам простой арифметики. С единственной поправкой на то, что данная якобы нулевая точка на самом деле вовсе не нулевая, а обозначает некую конкретную величину (диапазон величин) свойства "х". Именно эта величина и принимается за "нуль", а точнее, за срединную, за некую норму величины. И именно относительно её значения все прочие величины данного свойства оказываются или "в плюсе", или "в минусе" (сама же норма и не "положительна", и не "отрицательна").

          ОТНОСИТЕЛЬНЫЕ И АБСОЛЮТНЫЕ ОЦЕНКИ     Таким образом, в дополнение к обычному "междусобойчику" появляется критериально иной тип сравнения объектов — не друг с другом, а с общей для всех для них и при этом устойчивой, стабильной нормой. Что придаёт солидности-стабильности также и выдаваемой по итогам сравнения с ней оценке. Объект А может быть больше объекта В, но меньше объекта С. Его признание бОльшим тут сиюминутно и преходяще: объект А является таковым только относительно конкретного В, но не вообще. В случае же его сравнения с нормой и вынесения соответствующего "приговора" он оказывается большИм или малым уже на постоянной основе (вплоть до изменения закона, то бишь нормы): то, что он при этом больше или меньше С, ничего здесь не меняет. А остаётся большИм и тогда, когда оно меньше С.

          Сравним вердикты типа: "А выше В" (= "В ниже А") и "А высокое" или "В низкое". Вторые оценки, во-первых, неравнозначны, несводимы друг к другу. Они расшифровываются как: "А выше нормы высоты" и "В ниже нормы высоты", а не как "А выше В" (из того, что А выше В не следует, что А высокое, а В низкое). Во-вторых же, подобные расшифровки обычно и не делаются: оценки указанного второго типа употребляются в речи именно в своём сокращённом виде. И в такой форме они выглядят совсем иными, чем оценки первого типа. Если в первых двух формулах, как видно, А не обходится без В, а В без А (они именно соотносятся, сравниваются между собой), то во вторых двух — каждый объект не только безразличен к другому (А к В или В к А), но и вообще выглядит самостоятельным, определяющимся как высокий или низкий как бы сам по себе, а не в каком-либо соотношении. Поэтому оценки первого типа ("выше" и "ниже") можно назвать относительными, а оценки второго типа ("высокое" и "низкое") — абсолютными.

          "ЛЮБИТЕЛИ" И "ПРОФЕССИОНАЛЫ"     Для ясности повторю ещё раз всё то же самое другими словами и с приведением конкретных примеров. Итак, в роли критериев могут выступать как случайно подвернувшиеся под руку и единовременно взятые конкретные объекты, так и объекты (или даже их упрощения-заместители — величины их параметров), работающие критериями, если можно так выразиться, профессионально, на постоянной основе, то бишь принятые за некие нормы.

          Возьмём, например, оценку по высоте какого-либо здания. В первом случае оно сравнивается по данному параметру с любым другим реальным зданием, в результате чего выносится "приговор", что первое выше или ниже второго. При этом об оцениваемом здании не говорится, что оно высокое или низкое вообще. Оно (равно как и здание, выступающее в роли критерия) может быть каким угодно. Быть выше или ниже само по себе не значит — быть высоким или низким. Выше или ниже — это сугубо относительные оценки.

          Во втором случае имеется некий норматив высоты, выраженный хоть конкретно (в виде принятого в данном отношении за норму реального здания С или какого-либо другого обладающего высотой конкретного объекта), хоть абстрактно (в виде представления-понятия о "здании нормальной высоты" (в обыденной речи обычно говорят о "средней высоте") или даже просто понятия "нормальная (средняя) высота" в метрах). И сравнение оцениваемого здания идёт именно с данной нормой. При этом все здания, которые выше нормы, именуются высокими, а все, что ниже, — низкими (сама же норма и не высока, и не низка: она именно нормальна, средней высоты). Используются уже не относительные понятия "выше" или "ниже", а абсолютные оценочные термины "высокое" или "низкое". И оценки имеют форму не: "А выше В" и "В ниже А", а: "А высокое", "А низкое" и "В высокое", "В низкое". (В данном случае, повторяю, совсем не важно, что В ниже А: они сравниваются вовсе не друг с другом, а с нормой, и могут быть оба выше или ниже её).

          АБСОЛЮТНЫЕ ОЦЕНКИ — РАЗНОВИДНОСТЬ ОТНОСИТЕЛЬНЫХ     Подчёркиваю, что любые абсолютные оценки, фактически, по большому счёту (как вердикты по итогам сравнений объектов с нормами), являются относительными. Выражение "А высокое" на деле означает: "А выше нормальной (средней) высоты" (= "норма ниже А"). Норма выполняет тут роль критерия — просто в скрытом, свёрнутом виде. И именно эта свёрнутость оценок типа "А высокое" создаёт видимость самостоятельности данного определения А (в качестве высокого), иллюзию несоотнесённости определяемого так объекта с чем-либо иным. Ну а вызвана сия "свёртываемость крови", естественно, укоренённостью представления о нормативе высоты в нашем сознании, то есть тем, что он выступает в роли общепризнанной (само собой разумеющейся) точки отсчёта при оценке по высоте тех или иных объектов, отчего упоминание о нём кажется (да и на деле является) излишним.

          НЕПОСРЕДСТВЕННАЯ И ОПОСРЕДОВАННАЯ ПОЛЯРНОСТИ     Впрочем, как бы ни прятался заяц, а уши торчат. Реальный относительный характер абсолютных оценок предательски проявляется в том, что все используемые в них абсолютные оценочные термины — парные, имеют свои "зеркальные отражения" по ту сторону нормы. Высокое предполагает низкое, толстое — худое, щедрое — жадное, твёрдое — мягкое и т.п.

          В принципе, дело здесь обстоит так же, как и у обычных относительных оценок с их полярностью. Только последние, выясняя свои отношения, обходятся без посредников. Из того, что "А выше В", само собой вытекает, что "В ниже А". Тогда как из "А высокое" следует только то, что оно выше нормы высоты. И всё. По поводу В тут ничего не говорится. Высокое оно или низкое определяется его собственным конкретным соотношением с нормой. (Логический вывод здесь возможен лишь в случаях, когда: (1) А высокое, а В выше А; тогда В тоже высокое; (2) А высокое, а В низкое; тогда В ниже А).

          Тем не менее в силу того, что норма профессионально выступает в роли некоего водораздела, межи, средней величины, по обеим её сторонам оказываются абсолютные оценки разной полярности. И, соответственно, такие же оценочные термины. Полярность — как важнейший признак всех оценочных терминов вообще — сохраняется и у абсолютных оценочных терминов, просто принимая "разорванный" вид, благодаря вклиниванию во взаимоотношения их пар в качестве посредствующего звена (и арбитра) срединной нормы.

          КТО ИЩЕТ, ИНОГДА НАЙДЁТ     Отсюда, если нужно определить, является ли некое слово оценочным термином, прежде всего надо посмотреть, есть ли у него напарник в "зазеркалье". Но только при этом важно не путать "зеркальное отражение" с простым отрицанием, образующимся прибавлениями к тому или иному слову приставок "не", "без" или того хуже — "анти". Слово "невысокий" в бытовой речи нередко выступает синонимом слова "низкий", и мы сплошь и рядом именно так его и понимаем, однако строго логически невысоким является не только то, что низко, но и то, что не низко, не высоко, то есть норма. Так же и полезному "потусторонне" не бесполезное, а вредное.

          Кроме того, при таком способе "обнаружения" "зазеркального партнёра" легко ошибиться. Ибо приставку "не", вообще-то, можно присобачить к чему угодно. В том числе — и к словам, которые вовсе не являются оценочными. Есть ведь и такие свойства, по которым просто нельзя сравнивать. Например, сказать о чём-то, что оно не неизбежно, отнюдь не значит — сказать, что оно находится по другую сторону какой-то нормы относительно того, что неизбежно. Это — лишь отрицание неизбежности. Равным образом отрицание "не красный" не является оценочным термином полярного типа в отношении слова "красный": между ними тоже не прячется никакая норма, являющаяся и не красной, и не некрасной (нормой тут выступает, скорее, сам тот цвет, который именуется красным; только можно ли здесь говорить о норме?). Так что лучше вообще забыть об указанных приставках и в поисках "разносторонних" (относительно нормы) оценочных терминов обращать внимание исключительно на значения слов. Собственно, так ведь оно обычно и бывает, что полярные оценочные термины выражаются разными словами, а вовсе не с помощью приставок "не" или "без".

          Впрочем, русский язык богат и полон неожиданностей. Подозреваю, что в нём можно найти и выраженные разными словами чистые взаимоотрицания, то есть пары с противоположными значениями, не являющиеся при том оценочными терминами. Поэтому на роль второго важного признака последних выдвигается наличие между ними "посредника" в виде какой-либо нормы. Наконец, третьим признаком оценочного характера полярных терминов является их производность от имён делимых свойств (и, соответственно, собственная делимость, способность соединяться с теми или иными вариациями терминов "больше" и "меньше"), но об этом — чуть ниже.

          И ЧЕГО НАМ ПРИСПИЧИЛО?     Пока же поясню само то, почему мы вообще пользуемся оценками абсолютного толка. С относительными-то оценками сие более-менее ясно: они нужны для описания конкретных соотношений объектов. Когда мы, сравнивая, сталкиваем лоб в лоб А и В, то никак не можем обойтись без оценки и словечек типа "больше-меньше". Однако абсолютные оценки не только не похожи на имена соотношений, но даже и на практике (в процессе коммуникации и ориентации в среде) играют роли вовсе не их описаний, а определений объектов. То бишь — выступают на этом поприще суррогатами обычных свойств. Так зачем же мы вместо использования точных имён самих свойств, связываемся с какими-то подделками под них?

          Ну, во-первых, затем, что особая точность вовсе не всегда нужна, во-вторых же и в главных, потому что нередко определить объекты с помощью "личных" имён свойств невозможно или хотя бы затруднительно. Вот и приходится прибегать к услугам оценочных терминов.

          Говоря о свойстве "х" объекта Х, мы обычно сразу же стараемся указать и его (данного свойства) количественную определённость. Мало сказать просто, что А обладает высотой. Зачастую желательно ещё и уточнить, какой именно высотой. Но это не всегда возможно сделать точно — посредством выражений типа: "Высота А равна 5 метрам". По большей части определяемый объект или практически трудно измерить, или он вообще неизмерим в известных единицах измерения (попробуйте-ка измерьте нужность или щедрость). В связи с этим на роль такой "единицы" (а вернее, точки отсчёта) и приглашается некая норма. Не случайный объект, сравнение с которым может дать представление лишь о конкретном соотношении с ним, но не о какой-либо стабильной определённости оцениваемого (напоминаю: по величине присущего ему свойства), а именно нечто постоянное и общезначимое, известное всем, общепризнанное в качестве межи.

          Таковой и является норма. Конечно, её конкретная величина обычно тоже в той или иной степени неопределённа, но, тем не менее, достаточно ясна для того, чтобы, отталкиваясь от неё, каждый мог хотя бы грубо определиться с тем, по какую её "сторону" находится интересующий его конкретный объект (и внятно сообщить об этом собеседнику). В немалом числе случаев этого вообще бывает достаточно, но даже и там, где сие лишь паллиатив, — хоть что-то всё равно лучше, чем ничего. Некоторое примерное представление о величине определяемого объекта по свойству "х" мы таким образом всё-таки получаем.

          Стало быть, резюмирую: абсолютные оценочные термины выполняют в речи роль заменителей "личных" имён свойств — в тех случаях, когда необходимо указать их количественные определённости, но сделать это точно не представляется возможным. Поскольку же последнее случается сплошь и рядом, то определение количества "качества" указанным способом весьма распространено.

          ОТ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ — К ПРИЛАГАТЕЛЬНЫМ     Позволю себе ещё несколько замечаний на лингвистические темы. Как уже неоднократно отмечалось, объекты сравниваются по величинам их общих (и, вдобавок, обязательно — делимых) свойств: эти свойства лежат в основаниях параметров. При этом как данные свойства, равно так и параметры, обозначаются с помощью таких частей речи, как существительные. Высота, плотность, яркость, громкость, нужность, сходство и т.п. — это всё имена делимых свойств (нормальных и сомнительных) и одновременно — существительные.

          Данное их именование может сохраняться и в том случае, когда они применяются в оценках. Вполне возможны такие формулировки последних, в которых параметры называются своими именами, а оценочный характер суждениям придаётся с помощью особых оценочных терминов "больше-меньше" или "большой-малый". Например, ни что не запрещает нам использовать для выражения относительной оценки форму: "А больше В по высоте", а для выражения абсолютной: "А большое по высоте".

          В то же время содержания этих оценок обычно (по крайней мере, в русском языке) принято излагать иным образом. Применяя не собственные имёна параметров (вкупе с оценочными терминами), а производные от них слова (впрочем, я не настаиваю на том, что именно такова их этимология; термин "производные" используется мной условно), которые сами по себе (без посторонней поддержки под локоток) имеют оценочный характер. Данные слова являются уже не существительными, а прилагательными. Место "А больше В по высоте" занимает "А выше В", а место "А большое по высоте" — "А высокое". Такого рода прилагательные, образованные от имён делимых свойств, суть не имена свойств, а оценочные термины, просто сохраняющие в себе указание ещё и на конкретность того параметра, по которому идёт сравнение.

          Подчёркиваю: (1) прилагательные типа "высокий", "низкий", "громкий", "тихий", твёрдый", "мягкий", "жидкий", "густой", "быстрый", "медленный", "щедрый", "жадный" и т.д. являются именно абсолютными оценочными терминами. (Об относительных оценочных терминах я не пишу, потому что по ним и так видно, ху есть ху). Хотя в предложениях они, как и все их собратья по классу, выполняют функции определений и этим подозрительно смахивают на имена свойств (правда, свойства суть определённости объектов в реальности, тогда как прилагательные (будучи частями речи) являются определениями лишь при использовании их в качестве членов предложений — в отношении подлежащих, сказуемых и др.). Рискну даже заявить, что все прилагательные, образованные от имён делимых свойств, представляют собой оценочные термины. Однако, с другой стороны, (2) таковы только прилагательные, производные от имён делимых свойств. То бишь, во-первых, СВОЙСТВ и, во-вторых, ДЕЛИМЫХ. Подавляющее большинство прилагательных имеет иное происхождение и суть не оценочные термины.

          КТО НЕ ШАГАЕТ ДРУЖНО В РЯД?     К данному большинству принадлежат, например, все прилагательные, производные от существительных, являющихся именами не свойств, а материальных объектов, действий, связей, ментальных и культурных феноменов и пр. То, что не имеет касательства к свойствам, по определению не может быть ни параметром сравнения, ни его реинкарнацией в оценочный термин. Всевозможные определения типа: "деревянный", "оловянный", "стеклянный" (указывающие на материал объекта), "плотничий", "дворовый" (указывающие на принадлежность объекта), "беглый", "торопливый" (указывающие на характер действий объекта) и иже с ними, конечно же, не имеют никакого отношения к оценкам. (Равным образом такого рода определённости нельзя считать и действительными определённостями объектов, то есть онтологическими свойствами).

          С другой стороны, и среди самих свойств хватает ренегатов. Ведь далеко не все они делимы. В связи с чем образованные от их имён прилагательные тоже не имеют оценочного содержания. Таковы, например, прилагательные, связанные с обозначениями форм, фигур и состояний. Все термины типа: "кубический", "шарообразный", "квадратный", "треугольный", "мёртвый", "живой", "беременный" (человек), "жидкий", "твёрдый", "газообразный" и т.д. — не оценочны. Нельзя быть ни более шарообразным, ни менее треугольным, ни более мёртвым, ни менее беременным, ни более жидким, ни менее газообразным (фазовые переходы скачкообразны). Тут либо так, либо эдак — без степеней и середин. (Имеющее хождение выражение "очень живой" обозначает на деле вовсе не степень свойства "быть живым", а лишь степень активности, подвижности, энергичности живого существа. Равным образом вторые части оппозиций "твёрдый-мягкий" и "жидкий-густой", которые я намеренно привёл выше, суть не какие-то степенные переходы от твёрдого состояния к жидкому и наоборот, а лишь имена особых видов твёрдого и жидкого. Жидкости не бывают мягкими: таковыми могут быть только твёрдые тела. Твердые тела не бывают густыми: таковыми могут быть только жидкости. В тех значениях слов "твёрдое" и "жидкое", которые связаны со значениями слов "твёрдое тело" и "жидкость", являющихся именами фазовых состояний, эти слова вовсе не противолежат словам "мягкое" и "густое", а включают их в себя).

          Думаю, имеются и другие подклассы неделимых свойств и связанных с ними прилагательных, но для примера достаточно и перечисленных.

          Наконец, неоценочными являются также прилагательные, обозначающие конкретные цвета (красный, зелёный), звуки (мажорный, минорный), запахи (миндальный, жасминный), вкусы (горький, солёный), тактильные ощущения (шероховатый, гладкий) и т.п. Говоря "красный" или "солёный", мы не соотносим объект ни с какой нормой, а непосредственно определяем его цвет или вкус (то бишь фактически говорим о том, что мы при этом испытываем, обозначаем характер своих ощущений). Более того, данные прилагательные сами выступают в роли имён своеобразных "как бы норм", неких отправных точек, конкретных определённостей, относительно которых их количественные "оттенки" различаются и оцениваются как более и менее (а также очень и не очень) красные, мажорные, миндальные, горькие и т.д. (Впрочем, с этими "вторичными свойствами" Локка всегда проблемы. Всё у них не как у людей. Видимо, просто потому, что это — не свойства. Можно ли считать свойствами колебания воздуха? Свойствами чего они являются? Вот особенности этих колебаний — точно их свойства. Но сами они — именно колебания, особые процессы. То же и с отражёнными электромагнитными волнами, наличием определённых молекул и формами поверхностей).

          КУ-КУ ОТ СХОДСТВА     С учётом вновь открывшихся обстоятельств не откажу себе в удовольствии чуток "подыздевнуться" над читателем, переосмыслив и кое-что из написанного раньше. Русский язык, увы, не только полон детских неожиданностей, но местами и экономно экономен. Подобно тому как разные значения нередко передаются в нём одними и теми же словами — омонимами (чему примерами только что разбиравшиеся слова "твёрдое" и "жидкое"), так и разные смыслы подчас выражаются одними и теми же фразами.

          Сие касается, в частности, суждения "А сходно с В". Выше я писал о том, что оно представляет собой сокращение от "А сходно с В в свойстве "х"" и является констатацией наличия данного сходства (в "х") у данных объектов. Я усиленно подчёркивал, что это не оценка, в том числе аргументируя сие тем, что здесь нет ни оцениваемого, ни критерия. Беру свои слова назад. Выражение "А сходно с В" может быть и оценкой. Нет, что касается указанного его понимания, то написанное выше верно: в этом смысле суждение "А сходно с В" действительно есть лишь краткая констатация наличия у А и В сходства в "х", а никакая не оценка. И оцениваемого с критерием тут нет как нет. Однако данному выражению может быть придан и иной смысл. А именно — абсолютной оценки. Когда такое возможно?

          Такое происходит тогда, когда мы заняты не выявлением наличия или отсутствия сходства А и В по определённому свойству "х" и не поисками ответа на вопрос: в чём они сходны и сходны ли хоть в чём-нибудь? (то бишь обнаружением у них хоть какого-нибудь конкретного сходства), — такое происходит при решении вопроса о том, сходны ли эти А и В между собой вообще, взятые как они есть в целом, в их полных определённостях, во всём многообразии присущих им свойств, из которых одни свойства для них общи, а другие — нет. Что у них при этом преобладает — сходство или различие? Какими их следует признать?

          На этот вопрос не так-то легко ответить. В особенности в связи с тем, что все объекты — какие ни возьми — в чём-то сходны, в чём-то различны, и число этих их сходств и различий одинаково бесконечно. Да и комбинации присущих объектам общих и необщих свойств могут быть какими угодно. Так можно ли тогда вообще утверждать, что какие-то два объекта сходны или различны — не по какому-то конкретному свойству "х", а в целом? Не равноценны ли будут оба возможных взаимоисключающих утверждения? Вот перед нами два дерева — карликовая берёза и сосна. Или дерево и дом одинаковой высоты. Что тут следует признать сходным, а что различным — не по высоте и не по форме, а вообще? Как решить эту задачу?

          На помощь тут приходят некие имеющееся у каждого из нас представления, во-первых, — об иерархии, сравнительной значимости тех или иных свойств (и, соответственно, сходств), то есть о том, на какие из них следует обращать внимание в первую очередь, а на какие — в последнюю очередь (высота в нашем примере — явный аутсайдер; как, впрочем, и форма). Во-вторых, — о каких-то предельных соотношениях "мощностей" различных конкретных сходств и конкретных различий, за границами которых объекты необходимо уже считать либо в большей степени сходными, чем различными (то есть сходными вообще), либо в большей степени различными, чем сходными (различными вообще). Тем самым де-факто мы имеем не что иное, как представление о норме — идею такого набора конкретных сходств и различий, при наличии которого объекты в общем смысле и не сходны, и не различны, ибо их различия уравновешиваются сходствами и нельзя отдать чему-либо предпочтение. Именно сравнивая сходства-различия А и В с этой считающейся равновесной нормой, мы и делаем вывод о том, ЧТО всё-таки перевешивает в нашем конкретном случае, то есть сходны А и В по большому счёту или различны. Выдаваемый в итоге на-гора вердикт (либо "А сходно с В", либо "А различно с В") является абсолютной оценкой.

          При этом, кстати, снимается и проблема отсутствия оцениваемого и критерия: последнего в абсолютной оценке, как известно, и не должно быть — он тут скрыт (являя собой норму); в роли же оцениваемого выступают сами А и В в их полных определённостях, включающих общие и необщие свойства, то есть весь набор их сходств и различий. Также отмечу, что в данном случае налицо именно сравнение, а не отождествление и различение. Мы вовсе не сопоставляем здесь А и В на предмет выявления их сходств и различий: последние нам уже даны, и мы лишь сравниваем их конкретный набор с нормой. Ну а что касается критиковавшегося выше спутывания выражения "А сходно с В" с оценкой "А выше В", то оное и при понимании первого в качестве абсолютной оценки остаётся ошибочным (ибо второе — относительная оценка).

          КОМБИНИРОВАНИЕ ОЦЕНОК: О-О, А!     Но вернёмся к нашим мериносам (грубо оторвав их от вдумчивого созерцания очередных новых ворот). Итак, в зависимости от случайного или нормативного характера критерия, оценки распадаются на относительные и абсолютные. Однако из этого отнюдь не следует, что первые есть Запад, а вторые — Восток, и вместе им не сойтись. Напротив, ни от чего больше они, похоже, не получают такого удовольствия, как от всяческих взаимных скрещиваний.

          Так, абсолютным образом оценённые ранее объекты дальше "любят" сравниваться между собой на предмет того, какой из них круче, "абсолютнее". При этом на-гора выдаются оценки типа "А более высокое, чем В", "С более низкое, чем Д" и т.п., то есть, если можно так выразиться, относительно-абсолютные (ОА). Данный тип оценок, как видно, формируется путём добавления к конкретным именам абсолютных оценок относительных оценочных терминов "более" или "менее".

          При этом подчёркиваю, что данные комбинированные оценки вовсе не равнозначны чисто относительным оценкам "А выше В" и "С ниже Д". При таком их понимании выхолащивается всякий "абсолютизм". Конечно, из "А более высокое, чем В" следует, что "А выше В", а "В ниже А", но вовсе не то, что "В более низкое, чем А" (отчего я и взял в качестве второго примера соотношение С и Д). Относительно-абсолютные оценки содержательнее, чем простые относительные. Формула "А более высокое, чем В" указывает не только на соотношение высот А и В, но ещё и на то, что оба объекта — высокие, то бишь имеют высоту, бОльшую средней. Тут работает следующее правило: если в основании комбинированной оценки лежит абсолютная оценка, то комбинированная оценка остаётся таковой и в целом, как бы мы ни нагружали её относительными оценочными терминами.

          В такого рода сравнениях критерием выступает, конечно, уже не норма высоты (она свою роль сыграла до того — тогда, когда мы исходно определяли, что А и В высокие, а С и Д — низкие), а степень превышения её у В (степень недотягивания до неё у Д); оцениваемым же является степень превышения нормы высоты у А (степень недотягивания до неё у С). Здесь сравниваются именно две "высокости" ("низкости"), две степени превышения (недотягивания до) нормы. В этом плане относительно-абсолютные оценки родственны дважды относительным (ОО), то есть таким, где тоже сравниваются по степени два превышения, однако не нормы, а конкретных объектов. Выше я уже приводил пример соотношения таких превышений в виде оценки типа "Превышение А над В больше, чем превышение В над С".

          А-А, О...     Не менее часто встречается обратная ситуация — когда абсолютные оценки прицепляются к допрежь того относительно оценённым объектам. При этом к относительным оценкам добавляются абсолютные оценочные термины типа "намного", "немного", "значительно", "несколько", "на порядок" "чуть-чуть" и пр. В итоге получаются формулы: "А намного выше (ниже) В", "В чуть-чуть выше (ниже) С" и т.п., то есть абсолютно-относительные оценки (АО).

          Естественно, раз в основании данного типа комбинированных оценок лежат относительные оценки, то они и остаются таковыми при любых их заигрываниях с абсолютными оценочными терминами. Из того, что А намного или несколько выше В, никак нельзя определить, высокие ли эти А и В или низкие. Оценивается на деле лишь масштаб их "личного" неравенства по высоте.

          Ну, а критерием тут оказывается некая норма превышения одного объекта над другим, признаваемая средней, с которой и сравнивают, оценивая, все конкретные превышения (А над В или С над В) на предмет выяснения того, зашкаливает ли данное конкретное превышение (оцениваемое) за эту норму превышения или не дотягивает до неё. В первом случае мы констатируем, что А превышает В больше, чем это следовало бы по норме превышения, а во втором — что В превышает С меньше, чем следовало бы по той же норме.

          А-А, А...     Несколько иначе обстоит дело в случае дважды абсолютных оценок (АА), формируемых путём прибавления к конкретным абсолютным оценкам степенных абсолютных оценочных терминов "очень", "не очень", "в большой степени", "в малой степени" и т.п. Таким способом плодятся формулы типа: "А очень высокое", "В не очень низкое", где речь идёт уже не просто о некоей единой норме превышения объектов друг над другом, а о двух нормах — "высокости" и "низкости", то есть норме превышения нормы высоты и норме недотягивания до оной. Если объект, превышающий норму высоты и тем самым при любой погоде являющийся высоким, тем не менее, не дотягивает до некоторой общепризнанной средней нормы такого превышения, то его называют не очень высоким, а если зашкаливает за неё — очень высоким. Аналогично, объект, не дотягивающий до нормы высоты и тем самым являющийся низким, может быть как выше, так и ниже нормы "низкости", оцениваясь тем самым либо как не очень, либо как очень низкий.

          У-У-У...     Только что я прилежно запутывал читателя, рассуждая о норме превышения (и норме недотягивания до) нормы в случае абсолютно-абсолютных оценок. Теперь же что-то и у меня зачесалось в затылке. Ибо на горизонте, раздувая паруса и щёки, обозначились оценки типа: "чересчур (чрезмерно, слишком) высокий". Здесь речь идёт, похоже, уже о превышении нормы превышения нормы превышения нормы высоты. Ну-у, дескать, вы уж совсем перебрали, ребята. Так нельзя. Можно, конечно, быть о-очень высоким, но не таким же дылдой!

          Впрочем, у данной оценки обнаруживается и более простой — практический смысл. Мы говорим "слишком высокий" и в тех случаях, когда для решения некоторой конкретной задачи требуется определённая высота объекта (то есть тоже некая норма высоты — от двух до пяти), а объект просто выше её. И тем самым "не влазит". Данное "слишком" — чрезмерно именно с точки зрения решения указанной задачи и фигурирующей в ней нормы. И чрезмерным тут является любое превышение этой нормы — даже самое незначительное. Обзовём такие оценки запредельно абсолютными (к относительным оценкам слова "чересчур", "слишком" и пр. что-то не липнут — очевидно, потому, что такие оценки не являются определениями и сами по себе никак не связаны с нормами: тут просто нечего превышать).

          РАДИКАЛЬНЫЕ ОЦЕНКИ     Наконец, самой специфической разновидностью комбинированных оценок являются оценки, пасущиеся и на том, и на другом полях. То бишь формируемые либо посредством прибавления к абсолютным оценочным терминам этого самого словечка "самый" (ту же семантическую функцию выполняют и некоторые суффиксы и приставки), либо добавлением к относительным оценочным терминам слова "всех". В результате мы получаем выражения "А самое (наиболее) высокое (высочайшее, наивысшее)" и "А выше всех", смыслы которых идентичны. Сие обусловлено тем, что в обоих данных оценках фигурирует не только одно оцениваемое, но и один и тот же критерий: им выступает вообще вся совокупность объектов энного типа. Именно сравнение со всеми ними по высоте и приводит к заключению, что А — самое высокое (= выше всех). При этом норма высоты, естественно, всегда оказывается превышенной (да и чужой на этом празднике жизни): даже в относительном варианте оценки то, что выше всех, по определению выше объектов средней высоты.

          НОРМА И ЕДИНИЦА ИЗМЕРЕНИЯ     Коротко подчеркну то, что норма является точкой отсчёта, "нулём", а не единицей измерения. Это критерий сравнения, различения "плюса" и "минуса". С помощью нормы определяют объект, оценивая, а не измеряя: оценивание — не измерение, а соизмерение, выявление не конкретной величины, а соотношения величин. Оценка — не имя измеренного, а описание соотношения. Сказать "высота А равна пяти метрам", не значит — сказать "высота А больше средней нормы, равной трём метрам".

          При этом сама по себе норма с её претензией на звание средней величины, конечно, должна быть как-то (ну хотя бы приблизительно, на глазок, интуитивно) количественно определена, и в тех случаях, когда соответствующее свойство поддаётся измерению в единицах измерения, — измерена в них. Впрочем, данный вопрос заслуживает отдельного рассмотрения.

          ЕЩЁ ЧЕТЫРЕ ТИПА СВОЙСТВ     До сих пор, рассуждая о порождаемых нормами абсолютных оценках, мы обращали внимание лишь на их общие особенности (отличия от относительных оценок), а не на то, что различает их между собой. Но без различий тут тоже не обходится, и обусловливаются эти различия оценок, разумеется, различиями самих норм, каковые, в свою очередь, определяются характерами соответствующих ("нормируемых") свойств. Последние же в этом (задающем особенности норм) плане подразделяются, по одному основанию, на экстенсивно "конечные" и "бесконечные" (чем мы выше поначалу пренебрегли), а по другому — на измеримые и неизмеримые в единицах измерения. Отсюда комбинированием выводятся четыре типа свойств: измеримо-"конечные", измеримо-"бесконечные", неизмеримо-"конечные" и неизмеримо-"бесконечные".

          КАКИЕ БЫВАЮТ "КОНЕЧНОСТИ" И "БЕСКОНЕЧНОСТИ"     Экстенсивная "конечность" свойств бывает двух типов: если можно так выразиться, (1) имманентная (теоретическая) и (2) вынужденная (практическая). С одной стороны, возможна собственная количественная ограниченность конкретного свойства "х" по диапазону — ввиду наличия у него минимальной и максимальной предельных величин (например, масса имеет по крайней мере нижний предел в виде массы электрона; есть также абсолютный нуль температуры, максимум и, вероятно, минимум скорости вещества и т.п.). С другой стороны, оно (свойство "х") может быть ограничено и чисто внешним образом, не по собственной своей природе, а конечностью числа обладающих им объектов. Даже "бесконечное" (потенциально) само по себе свойство (не имеющее в теории никаких ограничений, величинных пределов) в этом втором случае оказывается практически (актуально) "конечным". Его верхний и нижний "пределы" положены тут конкретными значениями величин данного свойства у самого большого и самого маленького (по нему) объектов (а эти значения всегда определённы и тем самым конечны).

          Причём эта вторая (практическая) конечность тоже распадается надвое: на реальную (2а) и субъективную (2б). Первая налицо тогда, когда число обладающих свойством "х" объектов ограниченно (конечно) само по себе, объективно, а вторая — когда оно ограничено для нас, то есть рамками нашего опыта (личного, группового или общечеловеческого вообще). Последнее, разумеется, имеет место всегда и везде — даже и там, где де-факто мы имеем дело с экстенсивно "бесконечным" свойством.

          В свою очередь, экстенсивная "бесконечность" свойств бывает только имманентной, то есть такой, когда они не имеют пределов величин либо с обоих, либо хотя бы только с одного "конца". Что же касается бесконечности или конечности числа объектов, которым присуще данное свойство, то оные бесконечность и конечность лишь позволяют или не позволяют проявиться (реализоваться, стать актуальной) этой имманентной "бесконечности". Само же по себе бесконечное число объектов, обладающих свойством "х", не придаёт и не прибавляет последнему "бесконечности".

          РОЛЬ "КОНЕЧНОСТИ" И "БЕСКОНЕЧНОСТИ"     При этом "конечность" типа 1 обеспечивает объективное существование средней величины свойства "х". Мы можем не знать этой середины или даже, зная, не принимать во внимание, руководствуясь при определении нормы какими-то другими соображениями, но она тут, тем не менее, есть сама по себе, независимо от нас. И может (при её познании или хотя бы случайном угадывании) выступить в роли реальной средней нормы.

          То же самое, в принципе, можно утверждать и по поводу "конечности" типа 2а. Однако здесь есть тот нюанс, что большинство объектов склонны плодиться, размножаться и, главное, меняться на глазах. В том числе — и по величинам присущих им свойств. Соответственно, средняя величина в её конкретном численном выражении есть тут явление преходящее, сиюминутное. Даже если мы сегодня, определяя её, попали в точку, то завтра сегодняшнее представление о норме может оказаться уже не соответствующим реальному положению дел. Так что тут неизбежны постоянные корректировки данного представления (естественно — лишь по мере практической надобности сего).

          Ещё хитрее случай "конечности" типа 2б. Здесь тоже, какой бы данная "конечность" ни была субъективной, средняя величина имеется объективно — в том смысле, что мы её не выдумываем и не определяем по собственному желанию. Она навязывается нам практикой, опытом. В то же время сами последние переменчивы в ещё большей степени, чем вышеописанные плодящиеся и изменяющиеся реальные объекты. Мало того что одно тут покорно следует за другим, то есть знания — за реальностью, — так последняя может и вообще не меняться, а наши знания о ней всё равно будут постоянно углубляться, расширяться и исправляться. Тем самым "опытные" представления о средних величинах свойств на порядок недолговечнее самих этих постоянно меняющихся объективных средних величин (хотя, в силу опережающего развития знаний, первые должны всё-таки по экспоненте приближаться ко вторым).

          Со своей стороны, "бесконечность" свойств (хоть одно-, хоть обоюдосторонняя) ведёт к отсутствию у них вообще каких-либо средних величин. В этом случае при определении нормы всё отдаётся на откуп "нормировщику", то бишь нашему опыту и потребностям. За норму мы тут принимаем либо среднее от известного, либо ту величину, которую нам удобно считать нормальной по практическим соображениям (точнее, второй подход превалирует во всех ситуациях, но не может сильно расходиться "в цифрах" с первым: здесь вероятно лишь естественное отставание традиционной практики с её нормами — от новых знаний с их поправками в отношении последних).

          РОЛЬ ИЗМЕРИМОСТИ И НЕИЗМЕРИМОСТИ     Измеримыми в единицах измерения (то есть отчётливо градуирующими, позволяющими выделить какие-то стандарты и применить их повсеместно) являются, по-видимому, в основном реальные свойства (длина тут измеряется в метрах, длительность — в секундах, масса — в граммах, водка — в поллитрах, громкость — в децибелах и т.д.), а неизмеримыми — в основном, сомнительные (сходство, нужность и др.; особо глубокую задумчивость вызывает скорость: оную и без того не знаешь, куда приткнуть, а тут ещё кашу дополнительно портит маслом комплексный характер единиц её измерения, "связующих" пространство и время).

          При этом там, где есть измеримость, есть и возможность строгого определения норм (например: "высота в 1,75 метра — норма роста современного мужчины"). Подчёркиваю: имеется в виду определение именно норм, а не реальных средних величин, возможность бытия и выявления которых обусловливается вышеописанной "конечностью" свойств. Последние величины, конечно, тоже можно в данном случае строго определить, однако это уже совсем из другой оперы. Нормы не обязательно должны совпадать с этими средними величинами, и могут быть даже там, где никаких реальных средних величин нет и в помине, то есть при наличии "бесконечных" свойств. Причём и в этом крайнем случае, если свойство измеримо в единицах измерения, величина, принимаемая за норму, может быть строго определена.

          Другой вопрос — стоит ли это делать? Во-первых, с точки зрения потребностей. Раз само определение с помощью абсолютных оценок применяется лишь там, где точное определение величины свойства "х" объекта невозможно или не нужно, то нет никакой особой надобности и в точном определении норм — достаточно того, чтобы они были всем примерно ясны. Во-вторых, имеет значение и переменчивость реальности и наших представлений о ней, из-за которой точное (застывшее) определение норм оказывается даже неоправданным. То бишь не просто излишним, но уже и вредным. Поэтому наши реальные представления о нормах обычно расплывчаты, размазаны по какому-то диапазону величин, верхняя и нижняя границы которого строго не определены, "колеблются".

          Ещё заметнее это обнаруживается в случае неизмеримых "свойств", которые не могут быть точно определены не только по практическим соображениям, но и по своей собственной природе. Тут мы, даже если бы и захотели, ничего не смогли бы сделать. Определённость таких норм дана нам интуитивно, на глазок. Мы можем сказать, когда нужность есть лишь желательность, а когда — необходимость, но некая средняя между этими крайностями величина нужности практически неуловима.

          ИТОГ     Таким образом, можно констатировать:

1) в отношении измеримо-"конечных" свойств: здесь сами по себе есть и могут быть выявлены средние величины свойств (с необходимыми уточнениями в случаях 2а и 2б), а также даны строгие определения норм; будут ли при этом нормы совпадать со средними величинами — дело второе;

2) по поводу измеримо-"бесконечных" свойств: здесь нет средних величин, однако сие не отменяет возможности строгого определения величин, принятых за нормы;

3) для неизмеримо-"конечных" свойств: здесь имеются реальные средние величины, но нет средств для их выявления и строгого определения; соответственно, невозможны и строгие определения норм;

4) в части неизмеримо-"бесконечных" свойств: здесь нет ни середин, ни возможности строго определить нормы.

          Ну и во всех данных вариантах наличие возможностей не означает того, что мы ими непременно пользуемся. По крайней мере — на полную катушку.

          ОБЪЕКТИВНОСТЬ НОРМ     Помимо всего прочего, из написанного выше видно, что средние величины свойств, если они имеют место, имеют место сами по себе, вполне объективно — даже и в рамках нашего опыта. Тогда как нормы суть лишь наши текущие представления о них, тяготеющие, конечно, к этим реальным средним величинам, но редко когда совпадающие с ними. Это несовпадение не означает, однако, произвольности и условности (договорного характера) норм. Их определённости (то есть определённости представлений о них) сплошь и рядом вырабатываются не соглашениями людей, а практикой — наравне со всеми прочими нашими представлениями-знаниями.

          Впрочем, даже если бы нормы устанавливались соглашениями — по общему велению, моему хотению, — это мало что меняло бы в ситуации. Ибо тут важно не то, как и где мы ставим данную "запятую на линии", а само то, что она есть и, стало быть, делит "располагающиеся вдоль этой линии" объекты на две группы, оцениваемые полярно. Конечно, с перемещением указанной "точки с запятой" (сменой нормы) кое-что из того, что считалось прежде высоким (или низким), оказывается низким (или высоким), и это демонстрирует преходящий характер абсолютных оценок. (Впрочем, то же самое можно сказать и об относительных оценках, где со сменой критерия (с В на С) объект А оценивается то как: "выше В", то как: "ниже С"). Но преходящесть — не условность: в каждый данный момент за норму принимается вполне определённая и объективно сущая величина свойства; и, соответственно, столь же определённы и объективны выносимые в сравнениях с нею абсолютные оценки. (Это всё равно как измерять длину либо в метрах, либо в футах: со сменой единицы измерения изменяется лишь число этих единиц в отрезке, но не длина самого отрезка).

          ЭТАЛОНЫ     Идём дальше. Нормы — это критерии, с которыми сравниваются объекты с целью "выставления" им абсолютных оценок. И они представляют собой в идеале средние величины свойств, по которым идут сравнения. Однако встречаются и такие феномены, которые не будучи ни тем, ни другим, то бишь ни критериями сравнений, ни средними величинами параметров, тем не менее, так и норовят примазаться, пошакалить у иностранных посольств, навязаться реальным нормам в кумовья, то бишь мимикрируют под них и тем самым изрядно запутывают следователей. Речь идёт об образцах, идеалах, эталонах. Это всё — не срединные нормы, а совсем иные (особые) статьи УК. Что для них характерно?

          Во-первых, всеядность, широчайший охват реальности. Природа эталонов такова, что они могут "гулять" далеко за теми пределами, которыми охвачен "ареал обитания" норм. Им по зубам и неделимые свойства, и вообще не свойства. Идеализировать, в принципе, можно всё, что угодно, — хоть материальные объекты (именно так формируются понятия "образцовый человек", "эталон дерева"), хоть действия ("идеальный бег"), хоть состояния ("идеальный газ"), связи, ситуации, формы, фигуры, структуры, составы, типы организации, образы прекрасного и т.п.

          Во-вторых, эталоны представляют собою результаты не усреднения, а идеализации, которая производится либо умозрительно, либо грубо натурально. В первом случае представление о совершенном Х вырабатывается путём стаскивания в кучу всего наилучшего, что встречается у конкретных Х-ов (носа Никифора Парамоновича, ушей Порфирия Петровича и т.д.) или даже может быть лишь воображено в качестве такового. Во втором случае за эталон простецки принимается какой-то реальный объект. Например, идеал человека может быть и выработан умозрительно, и привязан общим мнением (или диктатом СМИ) к некоей конкретной личности (и дай бог, чтобы это был не очередной вождь). Отсюда эталон может как реально существовать, так и быть чистым вымыслом, недостижимым образцом.

          В-третьих, следует подчеркнуть "качественный" характер любого эталона, то есть то, что каждый из эталонов есть совершенный образец лишь для объектов одного с ним рода (вида). Идеальный человек не может выступать образцом газов или движений. У газов — свой образец, у движений — свой. А представление об идеальном человеке есть эталон лишь для людей (да притом ещё и с учётом того, какое конкретное совершенство имеется в виду, — физическое, моральное или какое иное).

          Наконец, в-четвёртых и в главных, повторяю: эталоны ни при какой погоде не имеют прямого отношения к оценочной деятельности, то есть не являются ни критериями, ни параметрами сравнений. Расскажу об этом подробнее.

          ФЕДОТ, ДА НЕ ТОТ     Прежде всего уясним себе, что во всех тех случаях, когда объекты (А, В, С и др.) сопоставляются с эталонами, взятыми именно как таковые (а не как такие же объекты, которые можно использовать любым образом), имеются не сравнения, а сопоставления на предмет выяснения соответствия первых вторым. Эталоны в таких сопоставлениях, конечно, играют роль критериев, но отнюдь не критериев сравнений. И результатами тут являются лишь суждения о соответствии или несоответствии эталонам, а вовсе не оценки.

          Впрочем, последнее требует отдельного разъяснения. Ибо здесь мы сталкиваемся с тем же казусом, что и в рассмотренном выше случае со сходством; ситуация повторяется буквально один к одному (что, как мы увидим ниже, не случайно). Суждение "А соответствует образцу" (или "В не соответствует образцу") может пониматься и как простая констатация, и как абсолютная оценка. Заключением о соответствии оно является тогда, когда представляет собой сокращение выражения "А соответствует образцу в отношениях "х", "у" и "z"" (или "В не соответствует образцу в отношениях "m", "n" и "k""). Данная конкретизация, безусловно, не оценка. Но указанному суждению ("А соответствует образцу") может быть придан и смысл ответа на общий вопрос о том, чего в А больше — соответствия или несоответствия образцу? И тогда оно (это суждение) окажется равнозначным выражению "А больше соответствует, чем не соответствует образцу", то есть уже не заключением о соответствии, а абсолютной оценкой.

          В то же время в нашем случае и это не спасает положения, ибо указанная абсолютная оценка, естественно, имеет своим критерием вовсе не эталон, а представление о некоей средней (равновесной) норме, разделяющей соответствие и несоответствие ему. Сам образец при оценочном понимании выражения "А соответствует образцу" критериальной роли не играет.

          Ещё чётче обнаруживается эта его "некритериальность" во всех прочих оценках (которые уже не спутаешь с заключениями о соответствии). Так, в суждении "А соответствует образцу больше В" (относительная оценка) критерием очевидно является соответствие образцу объекта В, а в суждении "А в большой степени соответствует образцу" (дважды абсолютная оценка) — опять-таки некая "дочерняя", промежуточная норма, разделяющая большую и малую степень соответствия эталону (которые обе при этом являются именно степенями СООТВЕТСТВИЯ, то бишь находятся по одну сторону "материнской" нормы, разделяющей соответствие и несоответствие вообще).

          ЛЮБОПЫТНЫЙ ПРИМЕР     Рассмотрим также для примера хитрый (и сам по себе интересный) случай оценивания вероятности происхождения некоего события А с целью выставления ей (вероятности) абсолютной оценки (при относительных сравнениях величин вероятностей происхождений двух или даже нескольких событий никаких затруднений не возникает).

          Главное, что тут следует понять (дабы не запутаться), это то, что оценивание вероятности не есть её исчисление. Последнее исходит из знания наличных условий (разрешительных и благоприятствующих возможностей) при незнании причин (неизбежностей) (в классическом (теоретическом) исчислении вероятностей расклад причин полагается неизвестным: данное исчисление — не предсказание происхождения события). При этом разброс вероятностей происхождения события располагается между нулём (полной невероятностью, невозможностью) и единицей (абсолютной вероятностью, неизбежностью события). Эти пределы кое-чем (а именно: самой своей предельностью) смахивают на эталоны — идеальные расклады обстоятельств, обеспечивающие: один — стопроцентную, а другой — нулевую происходимость события. (В принципе, степень соответствия наличного расклада обстоятельств одному из данных идеалов-пределов (и, обратным образом, несоответствия другому) и есть величина вероятности события А).

          Однако, как и всякие эталоны, указанные идеальные расклады не имеют никакого отношения к оцениванию вероятностей. Для последнего имеет значение лишь то, что между нулём и единицей есть своя средняя величина — 1/2. Эта величина и выполняет тут функцию нормы. В связи с чем все вероятности, численные значения которых выше 1/2, мы оцениваем как "большие" (естественно, со своей градацией от "не очень" до "о-очень больших"), а те вероятности, численные значения которых меньше 1/2, — как "малые" ("не очень малые" и "совсем малюсенькие"). Подчёркиваю: оценками тут являются именно указанные "неопределённые" определения вероятностей, а вовсе не точные численные их определения типа: "вероятность происхождения данного события равна 3/4 (1/5, 13/138 и т.д.)". Установление конкретной величины вероятности (степени соответствия тому или иному эталону-пределу) — не оценка. (Желательно ещё не путать оценку (равно, впрочем, как и исчисление) вероятности происхождения события — с обнаружением бытия самой этой вероятности, то есть возможности события вообще, соответствия наличного расклада обстоятельств тому, при котором событие возможно. Крайне любопытен, кстати, и вопрос: что это, вообще, за свойство — вероятность? Исчислимое, но виртуальное. Ведь тут мы имеем, по сути, некое определение того, чего пока нет).

          ТИП СООТВЕТСТВИЯ     Итак, констатирую: там, где эталон является критерием, всегда имеется не сравнение, а сопоставление на предмет выявления соответствия. Там же, где наличествует именно сравнение, эталон есть уже не критерий, а лишь элемент определённости параметра по имени "соответствие образцу".

          Само же выражение "соответствие образцу" есть не что иное, как конкретизация (разновидность) общей формулы "соответствие объекту Х". То, что Х-ом в данном случае является именно эталон, само по себе несущественно, само по себе есть частный факт: на его месте легко представить любой другой объект того же рода — не обязательно эталонный. И ничего в результате не изменится.

          При этом я, однако, не случайно написал "соответствие объекту Х", а не "соответствие типа "х"" (и не "соответствие в "х""). Одно дело — то, ЧЕМУ соответствует А или В, и другое дело — КАКОВ ТИП самого соответствия (хотя второе и определяется первым). В нашем случае, когда речь идёт о соответствии объектов определённого рода любому объекту Х того же рода (в том числе и принятому за эталон объектов данного рода), налицо соответствие особого типа, а именно: представляющее собой обычное сходство (с чем и связано копирование вышеупомянутого казуса). Есть и другие типы соответствий — между объектами разных родов: например, соответствие средств цели или соответствие суждений практике. В первом случае сходство совершенно ни при чём, во втором же дело отчасти тоже сводится к сходству, однако — не буквальному, а искажённому переводом с одного "языка" на другой. Соответствие же объекту того же рода (и в том числе, эталону) не нуждается ни в каком переводе, предполагая именно буквальное, натуральное, неискажённое сходство. (Это, кстати, пример того, как "качественный" характер "соответственного" критерия задаёт характер соответствия. В сравнениях такое не просматривается. В частности, разнородности оцениваемого и критерия здесь не может быть в принципе: разнородное несравнимо).

          Отсюда, выявляя соответствие А или В образцу, мы на деле всегда выявляем их реальное сходство с образцом. Выражение "А соответствует эталону" равнозначно выражению "А сходно с эталоном". Та или иная степень соответствия есть не что иное, как та или иная степень сходства. Оценка "А в большой степени соответствует эталону" равнозначна оценке "А очень сходно с эталоном", а оценка "А соответствует эталону больше В" означает: "А сходно с эталоном больше, чем В".

          ВСЕЯДНОСТЬ В КВАДРАТЕ     К слову замечу, что всеядность эталонов, накладываясь на всеядность сходств (которые, как читатель, надеюсь, ещё помнит, тоже жрут всё, что ни попадя, а потом болеют гриппом), даёт в итоге такую взрывчатую смесь, которая позволяет взлететь на воздух самым невообразимым сравнениям. Вполне возможными тут оказываются оценки типа "Ромб больше сходен с квадратом ("квадратнее"), чем параллелограмм", "Эллипс с почти совпадающими фокусами очень сходен с кругом" и т.п. Правда, встаёт вопрос, — можно ли считать сходство с квадратом собственно квадратностью, а оценивание по сходству с кругом — оцениванием по круглости? Ведь на деле ни "квадратность", ни "круглость" не выступают в приведённых оценках в роли параметров: ими являются лишь "сходство с квадратом" и "сходство с кругом". Тем не менее, колоссальное расширение диапазона возможных сравнений тут налицо.

          А ПАРАМЕТРЫ КТО?     Из тождества рассматриваемого типа соответствия с буквальным сходством следует, что базовым во всех сравнениях с участием эталона параметром выступает "сходство с эталоном" (или, что то же самое, — "соответствие образцу"). При этом сравниваются (во всяком случае, первично: комбинированные сравнения проводятся уже, как минимум, в два этапа) именно величины данного сходства у оцениваемого и критерия, которым выступает либо какой-то другой объект того же рода (в относительных сравнениях), либо норма, то есть некая средняя (равновесная) величина сходства-несходства с эталоном (в абсолютных сравнениях).

          При этом стоит отметить, что данное сходство с эталоном (то есть "сходство с Х") — вовсе не то же самое, что известное уже нам "сходство в "х" (в свойстве "х")". Второе сходство обнаруживается между самими А и В и оно конкретно (оно есть сходство именно в "х"), первое же является не сходством между А и В, а сходством каждого из них, взятого отдельно, с третьим объектом, и причём не обязательно одного толка: А может быть сходно с Х в свойствах "х" и "у", а В — в свойствах "m", "n" и "k".

          ФОРМЫ "ЭТАЛОННЫХ" ОЦЕНОК     Что же у нас в итоге получается? Конкретно — следующее.

          а) Абсолютные оценки с участием эталонов принимают следующие формы: "А сходно с эталоном" (= "А соответствует эталону" = "А эталонно" и т.п.). (Здесь, конечно, есть риск спутать с оценкой заключение о соответствии (сходстве)). Оцениваемым в данном случае выступает набор свойств А (его сходство-различие с набором свойств эталона), критерием — набор свойств равновесной нормы, отделяющей сходство с эталоном от несходства с ним, с параметром — сходство с эталоном. Набор свойств А сравнивается с набором свойств нормы на предмет выявления того, какой из них больше сходен с набором свойств эталона. Выражаясь иначе: величина сходства с эталоном А сравнивается с величиной сходства с эталоном нормы на предмет выявления того, чьё сходство больше. Если у объекта А, то А сходно с эталоном. Если у нормы, то А несходно с эталоном.

          б) Дважды абсолютные оценки выглядят так: "А очень сходно с эталоном" (= "А в большой степени соответствует эталону"). Оцениваемое тут — то же сходство А с эталоном (набор свойств А). Но критерий уже — сходство с эталоном "дочерней", промежуточной нормы, то есть набор свойств этой нормы, фиксирующей некое среднее превышение (в сходстве с эталоном) над набором свойств "материнской" нормы. Параметром тут опять выступает сходство с эталоном. Набор свойств А сравнивается с набором свойств "дочерней" нормы на предмет выявления того, какой из них больше сходен с набором свойств эталона. Другими словами: сходство с эталоном А сравнивается (по величине) со сходством с эталоном промежуточной нормы, и если больше первое, то А признаётся очень сходным с эталоном, а если второе — не очень сходным с эталоном.

          в) Относительные оценки принимают следующие формы: "А больше сходно с эталоном, чем В" (= "А соответствует эталону больше В"). Оцениваемое при этом — набор свойств (сходство с эталоном) А, критерий — набор свойств (сходство с эталоном) В, а параметр — сходство с эталоном. Дальнейшие комментарии не требуются.

          г) Дважды относительные оценки выглядят так: "Превышение сходства с эталоном А над сходством с эталоном В больше, чем превышение сходства с эталоном В над сходством с эталоном С". Оцениваемое здесь — величина превышения величины сходства с эталоном А над величиной сходства с эталоном В (разность величин сходства с эталоном А и В). Критерий — аналогичное превышение В над С. Параметр сравнения — "превышение сходства с эталоном". Разность величин сходства с эталоном А и В сравнивается с разностью величин сходства с эталоном В и С на предмет выявления того, какая разность больше.

          д) Относительно-абсолютные оценки выглядят следующим образом: "А более сходно с эталоном, чем В". По форме это легко спутать с простой относительной оценкой "А больше сходно с эталоном, чем В". Но смысл — иной. В первом случае подразумевается подлинное, перешедшее черту равновесности сходство (никак не являющееся несходством), во втором же речь идёт лишь об отношении двух то ли сходств, то ли несходств с эталоном. В относительной оценке оба объекта могут находиться как по ту, так и по другую сторону равновесной нормы, а в абсолютной — только по одну. Поэтому выражение "А больше сходно с эталоном, чем В" можно выразить и формулой "В больше несходно с эталоном, чем А" (с использованием термина "несходно"), а оценку "А более сходно с эталоном, чем В" — нельзя. Её "зеркальное отражение" — выражение "В менее сходно с эталоном, чем А".

          Что же касается "элементов" данной оценки, то они здесь те же самые, что и в простой относительной: вся разница лишь в том, что в этом случае объекты А и В ещё и предварительно сравнены (каждый по отдельности) с "материнской" нормой и оценены как сходные (а не как несходные).

          е) Абсолютно-относительные оценки принимают формы типа: "А намного больше сходно с эталоном, чем В". Тут оцениваемым оказывается превышение А над В (в сходстве с эталоном), критерием — некая норма подобного превышения, а параметром — превышение в сходстве с эталоном. Буквальный смысл оценки: "Превышение величины сходства с эталоном у А над величиной сходства с эталоном у В больше, чем средний ("по больнице") разрыв величин сходства с эталоном" (= "Разность величин сходства с эталоном у А и у В больше, чем норма такой разности").

          СРАВНЕНИЯ С УЧАСТИЕМ ПРЕДЕЛОВ     Наконец, бегло коснусь и сравнений с участием "одномерных" подобий эталонов — пределов (некоторые свойства, как известно, имеют предельные величины: или минимальные, или максимальные, или те и другие вместе; вспомним хотя бы вероятность). Прямые сравнения объектов (по величинам присущих им порций данных свойств) с ними (единственный случай, когда критериями выступают сами пределы) бессмысленны: предельные величины на то и предельны, чтобы заведомо быть либо меньше, либо больше всех прочих величин. Пределы вообще выглядят как нормы, у которых есть лишь одна сторона; поэтому абсолютные оценки здесь (то бишь в тех случаях, когда критериями выступают именно пределы) отсутствуют: определения, никак не различающие объекты, суть не определения и никому не нужны.

          Ну, а различные иные сравнения объектов — (1) между собой (на предмет выявления того, какой из них ближе к пределу), (2) с нормой отстояния от предела (на предмет выяснения того, близок или далёк данный объект от предела), (3) с нормами отстояний (в ту или иную сторону) от нормы отстояния от предела (на предмет выяснения того, очень или не очень данный объект близок к пределу или далёк от него) и т.п. — ученически копируют аналогичные сравнения с участием эталонов (то бишь сравнения по параметру типа: "сходство с Х (отличие от Х)" вообще).

* * *

          На этом я заканчиваю писать о критериях сравнений и об оценочной деятельности в целом и перехожу к выяснению того, что представляют собой ценностные отношения и ценности, а также каково их отношение к оцениваниям и оценкам.

          Ценностные отношения, буквально, суть отношения субъекта к тому, что он ценит.

          "Человек... является субъектом ценностей и ценностного отношения, и сама постановка вопроса о ценностях вне человека лишается смысла" (10, с. 551).

          Главным действующим лицом тут выступает субъект, и всё — от исходного наличия до локальной конкретики указанных отношений — определяется его особенностями. Отсюда первым делом требуется установить, какова эта (порождающая ценностные отношения к действительности) природа человека. Этим мы ниже и займёмся. Но прежде давайте уточним значение самого понятия "субъективность", отличив его от значений иных однокоренных слов.

          СУБЪЕКТНОСТЬ     Прежде всего отмечу нетождественность субъективности и субъектности. Субъектным мы называем всё то, что является делом рук человеческих, то есть любую деятельность субъекта и любые её порождения (результаты и продукты). Это наиболее общий (охватывающий всё, связанное с субъектом) подход. Субъективность же — лишь частный случай субъектности. Не всё, что субъектно, — субъективно. Но всё, что субъективно, — субъектно.

          Поясняю подробнее. Мир, в котором мы обитаем, существует объективно, сам по себе. При этом всё, что в нём есть, активно, как-то проявляет себя в действиях, являющихся действиями не вообще, а действиями именно конкретных объектов, конкретного сущего. То же самое касается и мыслящих существ. Мы тоже проявляем себя, действуем, и наша деятельность (практическая, познавательная, оценочная и пр.) есть деятельность субъектов, субъектная деятельность (соответственно, субъектны и её результаты). Термин "субъектность" указывает на простую принадлежность, присущесть чего-либо субъекту (или производность от него) — без какой-либо дополнительной "качественной окраски" этого принадлежащего (производного). Термин же "субъективность" определяет уже как раз некоторый род такой "окраски", её, если можно так выразиться, особый "цвет". Действия субъектов (субъектные действия) могут быть как субъективными, так и нет. Например, та же оценочная деятельность, будучи деятельностью субъектов и, тем самым, безусловно, субъектной деятельностью, в то же время далеко не всегда субъективна: субъективны лишь ценностные оценки.

          Обратным образом можно утверждать, что всё, не являющееся деятельностью человека или её результатами, не субъектно, а объектно. И эту объектность также желательно не путать с объективностью, противостоящей вовсе не субъектности, а субъективности (и в другом смысле — субъективизму). Объективно всё то, что не субъективно, а таковы многие виды субъектной (то бишь, тем самым, не объектной) деятельности. Отсюда объективно и то, что объектно, и часть того, что субъектно (те же объективные оценки или истинность суждений).

          СУБЪЕКТИВИЗМ     Кроме того, нужно отличить субъективность от субъективизма, то есть от ещё одной "качественной окраски", но только теперь уже не субъектности, а самой субъективности. Здесь налицо всё то же соотношение (по объёму-охвату) общего и частного, в рамках которого всё субъективистское — субъективно (и тем более, субъектно), но не всё субъективное — субъективистское.

          Субъективистской именуется такая деятельность человека (вкупе с её плодами), которая никак не сообразуется (не считается) с действительностью, представляя собой чистый произвол. Субъективизм есть там и тогда, где и когда желаемое принимается (выдаётся) нами за действительное, само же последнее игнорируется.

          В противоположность этому, объективное видение реальности (и соответствующее поведение) есть видение её такой, какая она есть на самом деле. Подчёркиваю: "на самом деле", а не "сама по себе". Объективность, противостоящая субъективизму, — иная по смыслу, чем объективность, противостоящая субъективности. В последнем случае имеется в виду то, что есть нечто, существующее только благодаря нам, в зависимости от нас, и нечто, существующее без нас, само по себе; первое бытие мы и определяем как субъективное, а второе — как объективное. В случае же противостояния субъективизма и объективизма речь идёт уже не о характере чьего-либо существования, а об адекватности нашего поведения и представлений о мире: таковы ли они, каков этот мир на самом деле? Или мы тут кое-что добавили от себя?

          Разумеется, указанная склонность принимать желаемое за действительное вполне в природе человека и тем самым является одним из проявлений его субъективности. Однако только к такого рода стремлениям последняя, само собой, не сводится. Субъективизм — это лишь момент субъективного бытия, да, к тому же, далеко не самый важный: если бы во главе угла у нас стояли "капризы", то мы бы просто не выжили. Соответственно, данным недугом страдают в основном лишь наши отдельные представления о мире, касающиеся далёких от практики сфер. Неадекватные реальности практические действия (и, стало быть, провоцирующие их надуманные идеи) обладают гораздо меньшей "выживаемостью" (устойчивостью), чем аналогичные соображения непрактического характера.

          СУБЪЕКТИВНОСТЬ     Ну, а что же в конце концов представляет собой сама субъективность? Это — то, что в природе человека (и даже всякого высшего животного), что делает его таковым, то есть собственная определённость (индивидуальность) субъекта, комплекс присущих ему особых (отличительных) свойств. Подчёркиваю, речь идёт не о характере самого БЫТИЯ разумных существ (да и просто обладающих высшей нервной системой организмов): последнее, безусловно, объективно. Мы суть не в меньшей и не в большей степени, а также не иначе (не как-то по-другому), нежели все прочие материальные объекты. Но люди (и даже высшие животные) суть особые объекты, обладающие особыми свойствами, особой определённостью, которая и именуется субъективностью (тем самым субъективность не отрицает объективность, а "надстраивается" над ней, субъективность есть специфическая характеристика объективного).

          Конечно, реально (первично) такая определённость есть лишь сугубо конкретно — как определённость каждой отдельной личности, данного Эго, моего "Я". Моя субъективность — это то, что характеризует меня как индивида: мои частные пристрастия, желания, потребности, темперамент, способности, чувства, взгляды, убеждения и др. Их особенности делают меня — мной, особым субъектом, отличающимся от всех прочих людей. Равным образом, эти последние также определяются в своих конкретных субъективностях (как конкретные субъекты) через особенности их личных пристрастий, потребностей, взглядов и т.д.

          В то же время указанные частные особенности суть особенности именно пристрастий, взглядов и потребностей, то есть таких специфических сущностей, ментальных феноменов, которые (в их полном наборе) обнаруживаются у любого нормального человека. Отчего их обобщением формируется уже общее понятие "субъективность вообще", в котором игнорируется то, что различает субъекты между собой, и учитывается, напротив, то, в чём все они сходны, но притом отличаются как класс от всего того, что не является субъектами. Это та определённость, которая присуща любому субъекту как таковому — в его отличие от несубъекта. (Именно с этой субъективностью вообще главным образом и имеет дело наука).

          Соответственно, все проявления данной субъективности (как конкретной, так и общечеловеческой), а также все её порождения (то, что не существует без неё, что не существует само по себе) именуются субъективными. Во-первых, непосредственно субъективны сами наши желания, чувства, взгляды, убеждения и пр. Таковы даже имеющиеся у нас те или иные наборы знаний: с одной стороны, как именно специфические наборы (характеризующие конкретную личность), а с другой — как ментальные феномены вообще (знаний явно нет у несубъектов; тут не должно смущать и их внешнее происхождение: многие потребности тоже воспитуемы). Просто не надо понимать эту субъективность знаний как их якобы субъективизм. Ни то, что у каждого свой набор знаний, ни то, что все они суть ментальные феномены, не имеет отношения к тому, какие это знания: адекватные или неадекватные реальности. Они бывают теми и другими (ведь склонность к субъективизму, как отмечалось, тоже свойственна человеку), однако это уже более частные их определённости, характеризующие знания не в плане их отнесённости к объективным (сущим сами по себе) или субъективным феноменам, а лишь по линии их соответствия действительности.

          Во-вторых, опосредованно субъективно и всё то, что "испускает отражённый свет" исходной субъективности, то есть хоть и существует вроде бы вне нас (не как наша особенность), но, тем не менее, не само по себе, а лишь в нашем оплодотворяющем отношении к окружающей среде. К числу таких порождаемых нашим отношением к внешним объектам феноменов относятся, в частности, и ценности. Их бытие, ассортимент и особенности определяются, как отмечалось, природой человеческого "Я", то есть тем, что заложено в этой природе. Что же тут конкретно заложено?

          ИСТОЧНИКИ ЦЕННОСТНОГО ОТНОШЕНИЯ     В самом общем плане в состав субъективности входят все те (и ещё кое-какие другие) ментальные феномены, которые уже перечислены выше, однако для нас интерес представляют только те из них, которые значимы в плане ценностного отношения человека к действительности. Таковыми же выступают главным образом потребности, а во вторую очередь — взгляды и убеждения, или, если можно так выразиться, установки. Причём и эти вторые вторичны не только и не столько в плане своей меньшей важности, сколько в том смысле, что они тоже так или иначе производны от первых и сливаются с ними. Потребности и тут оказываются той почвой, на которой всё произрастает и в которую всё уходит. Поэтому следующими этапами нашего разбирательства должно стать выяснение общего характера потребностей, тех оснований, по которым они распадаются на виды, и особенностей этих разновидностей.

          СУЩНОСТЬ ПОТРЕБНОСТЕЙ     Откуда берутся и что представляют собой потребности? В их основании лежит "запрограммированность" ("нацеленность") всего живого (бактерий, одноклеточных или организмов) и даже любого целостного вообще на самосохранение и самовосстановление (выживание и воспроизводство), каковые сводятся в конечном счёте к поддержанию, с одной стороны, внутреннего состава и порядка функционирования живого (его гомеостаза), а с другой — его баланса с внешней средой. Данное поддержание осуществляется посредством многообразной конкретной деятельности, с одной стороны, частей и структур конкретного живого, а с другой — его самого, взятого в целом (как бактерия, клетка или организм); последняя деятельность, понятно, суть действия, осуществляемые главным образом в отношении внешней среды и именуемые поведением.

          При этом у организмов, обладающих развитой нервной системой (впрочем, "даже простейшие вирусы способны испытывать своего рода "отвращение", они "пятятся", стараясь избежать контакта с ядовитым веществом" — 5, с. 18), указанная деятельность (в особенности, в части внешнего поведения) инициируется (мотивируется и запускается) конкретными ощущениями (под которыми я понимаю тут все физиологические чувствования, то есть не только ощущения, поступающие от внешних и внутренних рецепторов, но и состояния: тошноты, усталости, сонливости и пр.; в подобных случаях используют ещё термин "драйв") и переживаниями (под которыми также мыслятся все психические чувствования, а не только эмоции и настроения), сигнализирующими об определённых нарушениях гомеостаза и/или дисбалансах с окружающей средой. Сии неблагополучия и воспринимаются (то есть ощущаются и переживаются) организмами как некие нужды, желания, хотения, то бишь потребности (правда, "наиболее распространённой является точка зрения, согласно которой потребность — это не сама нужда, а её отражение в сознании человека,.. психический образ нужды" — 6, с.23, но нам такие тонкости не важны). Реально за потребностями стоят прежде всего именно указанные "поломки" и "неполадки", ну а даны они живым организмам как соответствующие ощущения-драйвы (голода, жажды, холода, боли, то есть желания есть, пить и т.д.) и переживания (страха, подавленности, ярости и т.п.).

          Как сигналы о негативе данные ощущения и переживания, естественно, носят отрицательный (подстёгивающий) характер, то бишь являются тоже негативными (неприятными вплоть до болезненности). Отчего потребность тут состоит в избавлении от них, в устранении их источника — конкретной "неполадки". В то же время и сам процесс устранения последней, и — иногда — его конечный результат (то есть пребывание в сбалансированном состоянии) поощряются испытыванием организмом противоположных, "положительных" ощущений (насыщения, согревания, сытости, тепла) и переживаний (умиротворённости, успокоенности, приподнятости). Потребности даны организмам не только в виде желаний избегнуть неприятного, но и желаний испытать приятное. В подталкивании организмов к нужным для поддержания гомеостаза и баланса со средой действиям нервная система использует политику как кнута, так и пряника. В силу чего представляемые полярными ощущениями и переживаниями потребности распадаются на положительные и отрицательные (зачастую естественным образом дополняющие друг друга: уход от "минуса" (голода) нередко (с переходом некоторой критической точки) превращается в движение к "плюсу" (сытости), хотя порой и ограничивается достижением простого "нуля", — как в случае избавления от боли; при этом, кстати, поощряется (снижением интенсивности боли) только процесс, а не результат).

          Наконец, есть и такие потребности, которые сами по себе не являются желаниями избежать неприятного или испытать приятное, но важны как подспорья в реализации оных. Такова, например, тяга к удовлетворению любопытства (желание совать свой нос во все дырки), свойственная только высшим животным и носящая разведовательный (поисковый) в отношении внешней среды характер. Данная разведка боем как раз имеет своей конечной целью выяснить, что в этой среде приятно, а что нет, к чему следует стремиться, а чего избегать (то бишь обслуживает в итоге удовлетворение базовых потребностей). Недаром любопытство проявляют главным образом молодые, только набирающиеся жизненного опыта особи (старые уже знают, что делать, с чего начать и кто виноват).

          ОСОБЕННОСТИ ЧЕЛОВЕКА     Всё отмеченное присуще и человеку. Его отличие от других организмов в данной области сводится лишь к тому, что он есть существо (а) социальное и (б) разумное.

          Отсюда, во-первых, окружающая нас среда более сложна, является не только природной, но и социальной (одновременно эта вторая среда выступает буфером в отношении первой, опосредует взаимоотношения человека с природой).

          Во-вторых, человек относится ко всему сознательно. В том числе и к своим потребностям. Если животное "вспоминает" об оных по большей части лишь тогда, когда приспичит, когда нужда уже ощущается (за исключением разве что самых существенных, жизненно важных потребностей, об обеспечении которых заботятся инстинкты), то человек загодя (исходя из предыдущего опыта) знает о том, что ему потребуется в скором и даже отдалённом будущем, благодаря чему он способен заблаговременно предпринять шаги к удовлетворению и тех нужд, которые в настоящем ещё "дремлют" (соответствующим образом относясь к потребным для этого объектам).

          В-третьих, человек осознаёт не только конкретную локальную связь между ощущаемой потребностью и тем, что конкретно её удовлетворяет (например, между голодом и пищей), но и огромную массу прочих зависимостей, обусловливающих бытие и добычу (производство) этого потребляемого. Тем самым понимание того, что нужно для удовлетворения данной потребности, у нас сильнейшим образом расширяется и распространяется даже на такие объекты, которые крайне далеки от финальной точки непосредственного потребления, представляя собой условия обеспечения условий обеспечения и средства добычи средств добычи конечного продукта.

          Наконец, в-четвёртых, разумность и социальное бытие человека (каждое — по-своему) обеспечивают, с одной стороны, колоссальное развитие исходно присущих ему животных нужд, с другой — появление у него ряда новых, чисто человеческих потребностей, а с третьей — значительно большие возможности их удовлетворения.

          ТЕЛЕСНЫЕ ПОТРЕБНОСТИ     В зависимости от того, что именно разбалансировано в составе и порядке функционирования организма или в его взаимоотношениях с внешней средой, а также вообще от того, чего особи хочется, потребности различаются между собой как сугубо конкретные.

          Во главе всего тут стоят, естественно, чисто телесные нужды — в пище, воде, воздухе, определённой температуре, наличии приятных и отсутствии неприятных ощущений (в первую очередь, боли, вызываемой механическими и химическими повреждениями организма), отправлении естественных потребностей, нормальном физическом самочувствии (здоровье), сексе (точнее, снятии сексуального напряжения), двигательной активности, а также, напротив, отдыхе и сне. Наконец, в этот же ряд следует, наверное, поместить и потребность в привлечении противоположного пола, то есть в том, чтобы заманчиво выглядеть, пахнуть и т.п. (Кстати, К.Изард почему-то именует драйвами только "физиологические потребности, или нужды", к которым "относятся голод, жажда, потребность в выведении из организма продуктов жизнедеятельности, потребность в безопасности (избегание боли) и половое влечение" — 5, с. 26. Но разве желания спать или хорошо себя чувствовать менее физиологичны, чем желание есть?). То, что кое-что из перечисленного (типа воздуха) по большей части находится в свободном доступе — так, что мы почти никогда не ощущаем недостатка в нём и не осознаём наличия соответствующей потребности, вовсе не означает, что этой потребности нет (о желании дышать почему-то мало кто упоминает: рекомендую почаще нырять в воду).

          Все данные нужды — ещё чисто животные в своей основе, однако у человека они гораздо более развиты и диверсифицированы, чем у других животных, и их удовлетворение носит качественно иной характер. Данный круг потребностей обеспечивается, с одной стороны, потреблением несоизмеримо большего набора благ — разнообразной еды и напитков, отопительных приборов и кондиционеров, одежды, спальных принадлежностей, мебели, жилья, транспорта, лекарств, медицинской аппаратуры, средств защиты, спортивного инвентаря, парфюмерии, украшений и т.п. С другой стороны, в подавляющем своём большинстве эти блага являются не природными объектами, а продуктами общественного производства. Отчего для достижения и поддержания указанного уровня потребления необходимо ещё и наличие общества.

          БАЗОВЫЕ ЭМОЦИИ     Перечисленные телесные потребности оповещают организм о себе (и подталкивают его к принятию соответствующих мер) посредством главным образом физиологических чувств (ощущений голода, жажды, удушья, холода, жары, зуда, боли, сексуального влечения, мышечного застоя, усталости, сонливости, болезненных состояний и т.п.). В то же время есть и некоторые базовые переживания (эмоции), носящие упреждающий в отношении внешних опасностей (то есть прежде всего — возможных телесных повреждений) характер. (Эмоции вообще обслуживают не внутреннее функционирование организмов, а лишь их действия в отношении окружающей среды, причём и тут — не столько простые рефлекторные реакции, сколько сложное поведение). Таковы, например, страх (испуг) и ярость (гнев), понуждающие нас: первый — к избеганию (бегству), а вторая — к отражению внешней угрозы. Данные эмоции, подчёркиваю, будучи сами по себе ментальными феноменами, тем не менее, представляют и протежируют вовсе не психические, а именно телесные потребности, переживаются лишь в ситуациях угроз телесному благополучию организма и инициируют действия по их ликвидации.

          ПСИХИЧЕСКИЕ ПОТРЕБНОСТИ     Помимо телесных у всякого обладающего высшей нервной системой организма имеются ещё и некоторые психические потребности. К их числу относятся, например:

1) потребность в смене (новизне) впечатлений, устраняющей так называемый сенсорный голод;

2) потребности во всевозможных развлечениях: играх (желательно, азартных), зрелищах, острых ощущениях и т.п. Основным негативным переживанием, подталкивающим к удовлетворению данных потребностей, является скука (сплин, хандра, то есть состояние, представляющее собою отсутствие настроений, состояние эмоционального и информационного голода, которое тоже угнетает психику);

3) интеллектуальные потребности: с одной стороны, познавательные, движущими силами которых выступают такие специфические ментальные феномены, как любопытство и любознательность, а с другой — упражняющие мышление и память посредством решения различных задач, нахождения ответов у загадок и пр. (что сродни телесной потребности в двигательной активности, разминании мышц).

          Наконец, 4) к психическим потребностям, пожалуй, можно отнести и интересы неинтеллектуального толка — различные увлечения, хобби, склонности к собирательству и обладанию теми или иными предметами (например, блестящими — у сорок) и т.п.

          Обращаю внимание на то, что в обоих последних случаях мотивирующую роль играют не эмоции и настроения (и даже не скука), а особые переживания — интересы. Правда, Изард относит интересы к роду эмоций, но, по-моему, переживание интереса весьма отлично от переживания радости или горя. Они, конечно, сходны в том плане, что являются мотивационными феноменами, но это ещё не основание для полного отождествления: мотивация обеспечивается и ощущениями (драйвами). Может, их и следует счесть эмоциями? Интерес отличается от эмоций хотя бы тем, что вторые обычно полярны, а первый не имеет антагониста: отсутствие интереса — не антиинтерес. Хотя Изард опять-таки выдвигает на роль такового отвращение (а стыду противопоставляет почему-то презрение) (5, с. 57), но отвращению противостоит, скорее, притягательность (а стыду — гордость).

          Разумеется, все указанные потребности у человека тоже сильнейшим образом видоизменились, диверсифицировались и усложнились (в сравнении с их животными основами), а со стороны своего удовлетворения — профессионализировались и оснастились различными техническими приспособлениями. В связи с этим обеспечение всего их ассортимента также носит сегодня решающим образом общественный характер.

          ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ПОТРЕБНОСТЬ     Несколько наособицу в ряду психических потребностей стоит эстетическая потребность, представляющая собой ментальный аналог телесных нужд в испытании приятных и отсутствии неприятных ощущений. Здесь дело тоже сводится к получению удовольствия и избеганию неудовольствия, но доставляемых уже не ощущениями, а кое-чем гораздо более "фантомным" — порядками их компоновки.

          Поясняю детально. Все ощущения (любой модальности) могут быть как приятными, так и неприятными. Нам приятны тепло, прохлада, покачивания, поглаживания, умеренно сладкий вкус, цветочный запах, мелодичные (и в меру громкие) звуки, сочные цвета и плавные очертания. Нам неприятны жара и холод, резкие смены направлений движения, щипки и удары, горький или чрезмерно сладкий вкус, гнилостный запах, скрежет железа по стеклу, однообразные серые (и вообще мрачные) тона и ломаные линии. В этом плане все рецепторы одинаковы: все выполняют свои функции — понуждают организм избегать неприятного и стремиться к приятному (о других их функциях я тут, разумеется, не пишу). Однако они различаются в ряде других отношений, из которых для нас здесь существенны два. С одной стороны — степень связи конкретного рецептора с головным мозгом и в особенности с его корой и с теми отделами, которые непосредственно отвечают за психическое в субъекте. С другой стороны — объём и сложность поставляемых данным рецептором ощущений. Что от этого зависит?

          Степень связи рецепторов конкретной модальности с психическими отделами мозга определяет способность ощущений данной модальности ассоциироваться с ментальными феноменами, то есть вызывать своим восприятием (возбуждая контактные нейроны) сопутствующее интеллектуальное и/или эмоциональное "сопровождение" — образы, воспоминания, переживания. Наиболее приближены тут ко двору зрение и слух. Поэтому некоторые зрительные образы и созвучия могут влиять на наши настроения и умственную деятельность. Все прочие ощущения в этом плане преимущественно нейтральны. Вестибулярный аппарат, вкусовые и обонятельные рецепторы вообще выходят своими нервными окончаниями преимущественно на непсихические отделы мозга, отчего связанные с ними ощущения суть всегда ощущения простого физического удовольствия или неудовольствия, не порождающие никаких переживаний. Более масштабно представлена в коре головного мозга кожа с её температурными, тактильными и болевыми "датчиками", однако транслируемые ею в мозг сигналы (ощущения) тоже не ассоциируются у нас ни с какими образами и не сопровождаются эмоциями: поглаживания разве что успокаивают (впрочем, повинна в этом, видимо, уже относительная простота кожных ощущений).

          Объём и сложность ощущений, поставляемых рецепторами конкретных модальностей (каковые объём и сложность задаются не только и не столько качественным и количественным разнообразием соответствующих внешних воздействий, сколько нашей способностью к их различению), определяют прежде всего возможность их комбинирования, а затем — число вариантов и степень сложности данных возможных комбинаций (сочетаний). Абсолютными чемпионами на этом поприще у людей опять же выступают зрение и слух. Конечно, есть отдельные граждане (из числа особо зажравшихся), различающие (частью — врождённо, частью — благодаря тренировке) тонкие оттенки вкусов и наловчившиеся получать удовольствие от разнообразных (и подчас довольно неожиданных) их сочетаний. Встречаются также уникумы, имеющие острое обоняние и способные ориентироваться в мире запахов. Однако всё это и не делает погоды, и не идёт по своим масштабам ни в какое сравнение с тем, что дают даже самому обычному индивиду глаза и уши. Последние поставляют нам, во-первых, львиную долю информации о внешнем мире и, стало быть, основной объём впечатлений, сохраняемых в памяти и могущих быть комбинируемыми в различных сочетаниях. Очертания, цветА и звуки, во-вторых, наиболее тонко различаются нами во множестве своих нюансов, что дополнительно обогащает зрительные и звуковые впечатления, увеличивая разнообразие и красочность вышеуказанных возможных их сочетаний.

          Вместе с тем данные возможности комбинирования — вовсе не все разрешительные условия, которые тут необходимы (непременно нужны). Если нечего сочетать, то никаких сочетаний, конечно, быть не может. Однако не достаточно и одного наличия элементов. Нужен ещё и тот, кто способен ими манипулировать. Например, собаки имеют вообще непревзойдённый нюх, а что толку? Увы, Шарики и Жучки не умеют ни воспроизводить (искусственно синтезировать), ни произвольно комбинировать запахи, создавая из них "симфонии", отчего и вынуждены наслаждаться лишь теми их естественными сочетаниями, которые предлагают окрестные помойки. Человек, однако, в данном случае отличается в лучшую сторону (что в первую очередь связано с его разумностью и социальностью). Мы не только многое видим и слышим (то есть располагаем материалом для сочетаний), но и в состоянии произвольно комбинировать данные свои (запечатлённые в мозгу) впечатления, а также воспроизводить получившиеся сочетания вне себя (опять в зримое и слышимое), делая их восприятие доступным как для своих, так и для чужих глаз и ушей.

          Благодаря этому в наличии оказываются все разрешительные условия. Чтобы возможное превратилось в действительное теперь требуется только причина, в роли которой в данном случае выступает наше желание воспользоваться указанными возможностями, реализовать их. Откуда сие желание берётся? Его порождает, естественно, приятность тех или иных сочетаний цветов и звуков, наше стремление получить удовольствие от соответствующих ощущений. В принципе, приятны, как отмечалось, уже многие отдельные очертания, цвета и звуки, отчего даже животные предпринимают попытки воспроизведения понравившихся им "картин" и звучаний. У человека же и воспроизводственные возможности не в пример шире, и создать он способен такое, что доставляет на порядок большее чувственное удовольствие, чем виды и звуки, естественным образом встречающиеся в природе. Так что творчество и потребление его результатов в данных областях достаточно простимулированы.

          Почему, однако, степень приятности сочетаний зримого или слышимого выше, чем степень приятности отдельных их фрагментов? В чём заключается приятность и неприятность самих последних? В общем случае, неприятны слишком сильные ощущения и, соответственно, приятны умеренные. Кроме того, неприятны или приятны те или иные отдельные конкретные очертания, цвета и звуки. В отношении очертаний мы, например, предпочитаем плавные линии угловатым, чёткие контуры — расплывчатым, богатое информацией изображение — скудному. В отношении цветов зелёный цвет нам приятнее коричневого, сочный — бледного, а из звуков чистые нравятся больше дребезжащих и т.п. Так вот, сочетания, во-первых, сводят воедино все эти отдельные, частные приятности, дополняя одно другим и порождая тем самым кумулятивный эффект. Во-вторых, в них оказывается возможным включить в качестве усиливающих общее удовольствие даже такие ощущения, которые сами по себе являются неприятными. (В определённых пропорциях горечь добавляет блюду остроты и пикантности).

          Наконец, в-третьих и в главных, сочетания суть именно сочетания и как таковые имеют ряд совершенно новых характеристик, которых просто нет у отдельных ощущений и которые тоже способны быть либо приятными, либо неприятными. В частности, доставляющими нам удовольствие выступают изящество общей композиции и соразмерность элементов, их симметричное расположение и связность, плавность перехода от одного к другому, лёгкость восприятия (простота, воздушность) всей конструкции и, одновременно, её богатство элементами, насыщенность. Обратным образом, дурное впечатление производят грубые, несоразмерные, ассиметричные, бессвязные, громоздкие и, вместе с тем, бедные содержанием сочетания. И при этом, подчёркиваю, впечатления, производимые гармонией (воспользуюсь этим термином как интегралом перечисленных свойств) или дисгармонией сочетаний, обычно намного сильнее (что в особенности касается гармонии: удовольствие вообще достигается более сложными путями, чем неудовольствие), нежели те, что мы получаем от любого отдельного приятного или неприятного очертания, цвета и звука.

          Обращаю теперь внимание на то, что все перечисленные особенности суть нечто общее для любых сочетаний. Не зависящее ни от модальности комбинируемых элементов (то есть от того, звуки это или цвета, вкусы или запахи), ни от какой-либо другой их конкретики. Гармония приятна (а дисгармония неприятна) нам сама по себе — где бы мы её ни обнаружили. В силу чего мы можем получать удовольствие или неудовольствие и от таких комбинаций, элементами которых являются вовсе не ощущения. Например, от художественных текстов, научных теорий, логических рассуждений и математических формул (во всех этих случаях мы имеем сочетания значений и смыслов). Или от каким-то образом ставших нам доступными переживаний других людей (от сочетаний их эмоций). Или же от последовательностей чьих-то поступков — поведений (здесь источниками приятности или неприятности выступают уже сочетания мотивов; отсюда видно, кстати, что "неощущенческими" на деле бывают только комбинации ментальных феноменов: все прочие (реальные) сочетания всегда даны нам через ощущения).

          Способность испытывать удовольствие от гармоничности вообще (чего бы то ни было) и называется эстетическим чувством (или чувством прекрасного). А желание его испытывать есть эстетическая потребность.

          ЭСТЕТИЧЕСКИЕ УСТАНОВКИ     Указанная способность (и, соответственно, потребность) отчасти дана нам от природы. Но у других животных она обычно развита довольно слабо: человек продвинулся в этом отношении значительно дальше — с одной стороны, опять-таки благодаря разуму, а с другой стороны, благодаря обществу. Разум, как отмечалось, задаёт тут возможность творчества, создания искусственных, не встречающихся в природе комбинаций (в том числе даже сочетаний неприродных элементов) — с гораздо большим потенциалом эстетического воздействия. Общество же обеспечивает досуговые, материальные и технические условия для такого творчества и потребления его результатов.

          В то же время оба данных фактора (разум и общество) играют в отношении эстетической потребности не только развивающую, но зачастую и корректирующую (то есть развивающую лишь в определённом направлении) и даже искажающую её природную сущность роль. Все те свойства сочетаний, которые перечислены выше, суть то, что нам нравится (и не нравится) само по себе, по нашим животным склонностям. Но человек, во-первых, — существо социальное. Общественное довлеет в нём над животным. И если обществу (то есть какому-либо признанному им авторитету, например, в области моды) почему-то (да из простого желания выпендриться, прослыть оригинальным) вдруг взбредёт в голову объявить реально красивое уродливым, а уродливое — красивым, то каждый из нас лишь вздохнёт, скрипнет зубами и подчинится: станет это носить.

          Причём даже ругаться мы будем не только про себя, но и недолго. Ибо, во-вторых, человек — существо не только подчиняющееся, но ещё и пластичное, воспитуемое, внушаемое. То есть доверяющее больше разуму, чем инстинктам и чувствам. Последние не обманешь, а первый — запросто. Собаку не заставишь считать приятным то, что ей не нравится. А человека можно убедить в чём угодно. И он сам вполне искренне в это поверит. И даже постепенно научится, в том числе, получать удовольствие от реально уродливого (лишь бы оно, конечно, не было слишком уж отвратным).

          Впрочем, это я взял крайний случай — когда навязываемые обществом и добросовестно усваиваемые нами представления о якобы прекрасном резко расходятся с тем, что диктуют нам животные склонности. Но такое расхождение вовсе не обязательно. Указанные представления могут различаться у разных людей и целых этносов и без каких-либо разногласий с природными установками. Ведь последние сами по себе довольно аморфны (не предъявляют собой жёстких требований, не претендуют на многое) и, к тому же, многогранны. Отчего они могут развиваться в весьма широком спектре и в различных направлениях. Так, в одной культуре предпочтение может быть отдано одному (например, соразмерности), а другой — другому (например, плавности переходов). И в результате "воспитанники" этих культур будут несколько по-разному отвечать на вопрос "Что есть красота?" и получать удовольствие от разных культурных факторов. Повторяю — не вступая при этом в острый конфликт со своими природными задатками.

          Такие представления о прекрасном (эталоны красоты), навязанные нам обществом как вразрез с нашими естественными склонностями, так и в ходе их особого развития, я называю эстетическими установками. Важно то, что они именно не врождённы, а воспитываются социальной средой и, соответственно, весьма несхожи у носителей тех или иных культур.

          ПОТРЕБНОСТИ В ЛЮБВИ, ПРИВЯЗАННОСТЯХ И СИМПАТИЯХ     Ещё одной группой особняком стоящих психических потребностей являются потребности в любви, привязанностях и симпатиях.

          Эти потребности носят, во-первых, обоюдонаправленный характер. Человек (и всякое другое высшее животное) нуждается и в том, чтобы его любили, и в том, чтобы самому любить. Равным образом, каждый хочет как того, чтобы к нему сочувственно и дружелюбно относились, так и того, чтобы самому испытывать к кому-нибудь аналогичные чувства. (Хотя эгоцентризм, конечно, первичнее и доминантнее).

          Во-вторых, у любви, привязанностей и симпатий могут быть весьма различные объекты (и субъекты). Человек (и всякое другое высшее животное) нуждается в любви как со стороны (или в отношении) особей своего вида, так и со стороны (или в отношении) особей иных видов. (Можно любить даже плюшевого мишку, только вряд ли он ответит тем же).

          В-третьих, данные чувства различаются качественно и количественно. Например, любовь бывает междуполовая, родительская, детская, братская, сестринская и прочая родственная. Привязанности и симпатии градуируют от приятельских к дружеским.

          Все эти потребности, как отмечалось, присущи и другим животным; у человека они лишь более развиты в силу его большей психичности, а также отчасти облагорожены культурой. Удовлетворяются же данные потребности исключительно посредством личных человеческих взаимоотношений.

          СОЦИАЛЬНО-ПСИХИЧЕСКИЕ ПОТРЕБНОСТИ     Выше неоднократно отмечался тот факт, что как для становления (воспитания) и бытия некоторых потребностей (не распространяясь уже о становлении и бытии самого человека), так и для полноценного удовлетворения подавляющего их большинства необходимо общество. С этим связаны два важных обстоятельства (и два новых класса потребностей).

          Во-первых, общество, в котором мы живём, выступает для нас в качестве второй (после природы) и притом главной окружающей среды, к которой мы вынуждены как-то приспосабливаться. Вписанность в него, то есть социальная адаптация, жизненно важна для индивида. От положения, занимаемого в социальной иерархии, зависят как его материальное благополучие, так и психическое самочувствие.

          При этом стремление к материальным благам, конечно, само по себе обслуживает лишь всё те же телесные потребности: общественное положение тут важно просто как средство их удовлетворения. Однако чувства психического комфорта или дискомфорта, испытываемые теми, кто находится на разных ступеньках социальной пирамиды, представляют собой уже вполне самостоятельные переживания особого рода. В основе их лежит (или за их спиной прячется) потребность каждого человека в общественном самоутверждении, в признании обществом его значимости, в уважении и почтении, оказываемом ему людьми, а также в известности и славе. Жажда этого нередко даже сильнее телесных нужд (при условии хотя бы минимального удовлетворения последних), и вторыми жертвуют во имя первых. Так, власть и связанные с нею переживания (а не одни лишь открывающиеся тут материальные перспективы) для многих важнее богатства (если, конечно, оное само не даёт власти).

          СОЦИАЛЬНО-ПРАКТИЧЕСКИЕ ПОТРЕБНОСТИ     Во-вторых, наша потребность в обществе понуждает нас оберегать и поддерживать своё общественное бытие. Поскольку же последнее есть, прежде всего, не что иное, как мы сами в своих взаимодействиях (то есть поведении, поступках друг в отношении друга), то его сбережение фактически сводится к установлению и поддержанию некоего порядка этих взаимодействий, к урегулированию, подчинению их определённым правилам.

          Данные правила поведения распадаются на две группы: на те, выполнение которых жизненно важно для бытия общества, и на те, выполнение которых только желательно. Первые оформляются в виде законов, обязательных к исполнению и носящих преимущественно запретительный характер. В данном случае общество активно защищает себя: нарушение указанных предписаний карается им в соответствии со степенью общественной опасности проступка (поощрение же тут не предусмотрено: им выступает уже отсутствие наказания). Такого рода правила относятся к нормам права. (Понятно, что и здесь, и ниже словом "норма" обозначается не нечто среднее по величине, а, скорее, эталон: эталонное наказание или эталонное поведение).

          Вторые правила жёстко не регламентируются и не требуют обязательного исполнения, а выдвигаются, если можно так выразиться, факультативно и в рекомендательном порядке. Их выполнение вызывает лишь одобрение, а невыполнение — неодобрение окружающих. И по содержанию они носят не только и не столько запретительный, сколько, напротив, "рекламный" характер, то есть трактуют больше о том, как следует, а не о том, как не надо себя вести. Данные правила именуются нормами морали или этическими нормами (эталонами). Их природа и общественная функция, в принципе, аналогичны природе и функции норм права; более того, требования тех и других норм местами вообще идентичны, отчего соответствующие нормы права выглядят оправданными морально. Однако само то, что к выполнению норм морали никто насильственно не принуждает, придаёт им особый шарм в глазах людей. Тот, кто строго придерживается данных норм, вызывает обычно большее уважение, чем тот, кто всего лишь не нарушает законы, боясь наказания (и это — даже при условии справедливости, то есть моральной оправданности данных законов; при их же расхождении с моралью предпочтение всегда отдаётся второй).

          Помимо того все правила поведения — как правовые, так и этические — ещё и иерархически структурированы: от общих принципов — к промежуточным положениям и, далее, к их конкретным применениям в виде отдельных, регламентирующих определённые типы поступков (или наказаний за проступки) норм.

          Наконец, содержание данных правил у каждого общества своё, отражающее, во-первых, степень его исторического развития, а во-вторых, его культуру, цивилизационные особенности, то есть характер народного менталитета.

          ЭТИЧЕСКИЕ УСТАНОВКИ     Далее обращаю внимание на двуликость обоих указанных видов правил. К каждой отдельной личности они поворачиваются то лицом, то затылком (а иногда и выходят боком). С одной стороны, все мы, безусловно, приветствуем их бурными рукоплесканиями, ибо они ограничивают произвол других людей в отношении нас и суть наши права. С другой же стороны, законное недовольство вызывает то, что данные предписания запрещают нам вести себя так, как хочется, и вообще — зачем они нужны, эти обязанности? Вот когда соседа заставляют вернуть мне украденную курицу — это хорошо. Но когда я не могу в качестве превентивной меры увести у него корову — это уже чистое безобразие!

          Следовательно, как обращённые к нам положительной стороной, данные правила нужны и радуют глаз, сердце и другие органы, а как обращённые отрицательной — не нужны и даже нежелательны. В первом случае их наличие и неукоснительное выполнение (другими) удовлетворяет наши насущные потребности в безопасности, гарантированности существования и пр., а во втором — наоборот, нашей естественной потребностью (первым порывом души) оказывается их нарушение. И единственное, что удерживает нас от этого шага (заставляет опомниться и, плюнув, отступиться), — это боязнь наказания, нежелание подвергнуться ему или, по меньшей мере, опасение вызвать неодобрение (градуирующее от порицания до презрения) окружающих (вспомним, что уважение с их стороны тоже является значимой социально-психической потребностью). Потребность тут находит на потребность, как коса на камень. И искры очень красиво летят во все стороны.

          В то же время, как уже отмечалось, человек — существо внушаемое. Воспитание творит с нами буквально чудеса. Благодаря чему вполне возможно и такое, что отдельные люди (в особенности, обладающие от природы альтруистическим складом характера) настолько проникаются убеждённостью в том, что надо вести себя хорошо и не надо плохо, что поведение в соответствии с предписаниями морали превращается у них в настоящую потребность, а этические нормы — в глубинные (то есть определяющие, форматирующие личность, стержневые для неё) установки. В итоге поступки, идущие вразрез с этими нормами, вызывают у таких индивидов: на стадии их реализации — внутреннее сопротивление, а после — чувство психического дискомфорта, стыд (гнев против самого себя) и укоры так называемой совести (совесть и есть данное чувство дискомфорта, испытываемое в случае расхождения поступка личности с её этическими установками; впрочем, совесть в должном объёме имеется далеко не у всех людей: её укорами, например, не очень страдают эгоцентрические и агрессивные особи — оные предпочитают всё как-то больше возмущаться бессовестностью других).

          ЕЩЁ О СУБЪЕКТИВНОСТИ И СУБЪЕКТИВИЗМЕ     Кстати, воспитываемый, навязываемый нам обществом характер некоторых потребностей (а таковыми могут быть не только эстетические и этические установки, но даже и пищевые предпочтения) как будто бы задаёт новый ракурс соотношения субъективности и субъективизма. Безусловно, для сформировавшейся личности комплекс её конкретных потребностей есть характеристика (одна из характеристик) её объективно сущей субъективности. И их удовлетворение является обязательным (или хотя бы настоятельным — в меру их значимости), а выбор данных потребностей (быть или не быть им таковыми) не зависит от воли субъекта (от этой воли зависит только то, будет человек или нет идти на поводу у своих желаний). Однако тут всё-таки присутствует некий как бы произвол со стороны общества. В известных пределах именно общество, его традиции определяют, каким потребностям быть, а каким не быть. Вопрос тем самым упирается в то, можно ли этот общественный диктат считать проявлением субъективизма. Я полагаю, что нельзя.

          Является ли, во-первых, само общество субъектом, имеющим какие-то желания и свободу воли (то есть способным проявлять субъективизм)? Разумеется, нет. Общество с его традициями — это не единая личность. Оно не обладает ни желаниями, ни волей. Общество — это простая совокупность людей, да притом ещё сформировавшихся в вышеописанном смысле, то есть даже частным порядком не вольных в своих потребностях и передающих последующим поколениям только то, что имеют. Так что субъективизму здесь нет места уже за неимением самого субъекта.

          Во-вторых же и в главных, даже если бы общество было субъектом и сознательно навязывало своим членам свои желания, то при чём здесь субъективизм? Ведь сущность последнего, напоминаю, вовсе не в том, чтобы иметь желания и подчиняться им (действовать в соответствии с ними, в том числе и переделывая самого себя), а лишь в том, чтобы выдавать и принимать желаемое за действительное. Ничего подобного в процессе воспитания нет. Здесь мы (в лучшем случае) имеем обычную субъективность (особую определённость) и только субъективность — как воспитуемого, так и воспитателя. Кем бы этот последний ни был.

          ПОТРЕБНОСТЬ В УТЕШЕНИИ     Наконец, ещё одну свинью человеку подкладывает разум, заставляющий его не только физически переносить и переживать, но и осознавать несовершенства этого мира, дополнительно расстраиваясь по данному поводу и тем самым испытывая острую нужду в какой-то компенсаторной психотерапии, то бишь в утешении. Потребность в последнем есть, например, у тех, кто волею судьбы (начиная с рождения не в той семье) оказался на нижних ступенях социальной лестницы и не имеет никаких шансов продвинуться выше. Ещё более фундаментальное и тяжёлое впечатление на людей производит осознание того печального факта, что все мы смертны и с этим ничего не поделаешь. Мысли о смерти могут довести наиболее слабые натуры даже до невроза. Что сему можно противопоставить?

          Отдельные просвещённые индивиды издревле перебиваются тут с помощью стоической, эпикурейской и тому подобных философий, но тёмное большинство спит и видит, как бы пришёл кто-нибудь, кто навеял бы ему сон золотой. То бишь наобещал бы и вечную загробную жизнь, и возмещение в ней всех лишений и невзгод, претерпеваемых в жизни здешней. Эту роль доброго сказочника и профессионального утешителя последние пять тысяч лет играют преимущественно религии (разумеется, сие лишь одна из их функций и даже не самая главная). Причём религии самого разного толка, а не обязательно только монотеистические. Например, концепция переселения душ справляется с указанной ролью ничуть не хуже, чем любая из религий.

          Таким образом, как потребность (а не что-то иное) пресловутое "религиозное чувство", во-первых, есть на деле лишь простая нужда в утешении, а во-вторых, не требует для своего удовлетворения непременного выдвижения идеи Бога (веры в него).

* * *

          ДВА ЛИКА ЦЕННОСТИ     Фраза, завершающая предшествующий параграф, есть общее определение феномена ценностей. При этом, однако, важно различать два значения термина "ценность". Им мы именуем, во-первых, некое свойство, то, чем обладает ценимый объект (конечно, не сам по себе, а благодаря отношению к нему субъекта: ценность есть сомнительное свойство и, притом, субъективно сомнительное). Когда мы что-нибудь ценим, мы тем самым приписываем (сообщаем) этому "чему-нибудь" ценность (для нас).

          Во-вторых, ценностями также называют и сами объекты, обладающие указанным свойством. Только что было отмечено, что ценности суть то, что мы ценим. Здесь слово "ценность" использовано как раз в этом втором значении. И это не оговорка, а общепринятая практика. О свойстве "ценность" вообще поминают редко. Ценность определяется главным образом "как предмет любой природы, обладающий значимостью для субъекта, т.е. способностью удовлетворять его потребности" (8, с. 799).

          Таким образом, у нас на руках не только ценность как свойство данного объекта, но и сам данный объект как ценность. Сие, конечно, равнозначно тому, как если бы о чём-то, обладающем высотой, говорили, что это сама высота, а сходные объекты называли сходствами. Однако к последнему наше ухо непривычно, тогда как в отношении термина "ценность" отмеченная языковая практика (называния свойства и обладающего им объекта одним и тем же именем) вполне устоялась. Причём приоритетным является как раз "объектное" его значение. Поэтому и я, подчиняясь тирании традиции, буду далее обозначать словом "ценность" прежде всего ценное, ценимое (хотя тут правильнее бы было писать именно "ценное", "ценимое", а в том случае, когда ценимым выступает материальный объект, — "благо"); если же речь пойдёт о свойстве, я буду специально оговариваться.

          ЦЕННОСТЬ КАК СВОЙСТВО     Впрочем, то, что термин "ценность" используют главным образом для обозначения ценимых объектов, а не того свойства, которым они обладают, по-видимому, не случайно и объясняется сомнительностью данного свойства, то есть неясностью того, что оно собой представляет. В самом деле, что это такое — ценность?

          Обычно ценность истолковывают как значимость для субъекта, то есть отсылая от одного сомнительного свойства к другому, более абстрактному. "Вообще ценность — это значимость объекта для субъекта" (4, с. 21). И в приведённой выше цитате ценный "предмет любой природы" определяется как "обладающий значимостью для субъекта" (8, с. 799). Однако одной только отсылки к роду для полноценного определения недостаточно. Мало сказать, например, что человек есть животное, — важно указать и его видовые отличия. Точно так же дело обстоит и с ценностью. Ценность — это, конечно, значимость. Но какая именно?

          "Значимость для", как уже отмечалось, есть нужность. Но нужность тоже бывает разной (вспомним хотя бы нужность причины для следствия или базиса для надстройки). В случае с ценностью это нужность объекта для субъекта. Объект же может быть нужен субъекту только в одном смысле — для (или, шире: в плане) удовлетворения какой-либо потребности последнего. И никак иначе. Недаром слово "нужен" синонимично словам "потребен" и "требуется". Отсюда ценность как свойство есть нужность для (в плане) удовлетворения потребностей ценящего субъекта. Отмечу, что и выше "значимость для субъекта" понимается именно как "способность удовлетворять его потребности" (8, с. 799).

          ЦЕННОСТЬ И СПОСОБНОСТЬ     Последнее, кстати, поднимает вопрос о том, как реально связаны между собой нужность для удовлетворения и способность удовлетворять? По-видимому, это и впрямь почти одно и то же. По крайней мере семантически различение здесь провести очень трудно (если вообще возможно).

          Взятые сами по себе объекты не обладают, конечно, ни нужностью, ни способностью удовлетворять. Им, объектам, присущи реальные свойства. Лишь сопоставление этих свойств с потребностями субъекта выявляет их, свойств, пригодность для удовлетворения данных потребностей, то есть способность удовлетворять последние. Эта способность и есть то, что делает объект ценным, что субъект ценит в нём, или — за что он ценит объект. Но то, за что объект ценится, и есть ведь не что иное, как присущее ему свойство ценности. Которое как раз состоит в способности удовлетворять потребности: такова его конкретная определённость. Осознание способности объекта удовлетворять потребности одновременно является и осознанием его ценности, нужности. И наоборот, нужным может быть только то, что способно удовлетворять потребности.

          И ценность, и способность удовлетворять потребности, и нужность для их удовлетворения суть то, чем обладает объект (в отношении к нему субъекта). Это всё, по существу, разные ипостаси (грани) одного и того же свойства, связанные с различными ракурсами его рассмотрения, перенесениями смыслового центра тяжести с одного аспекта на другой. Так, если задаться вопросами: "Чем ценен объект?", "Почему он ценен?" и "В чём состоит его ценность?", то ответы будут: "Тем (потому, в том), что он способен удовлетворять потребности". А если спросить: "Какова определённость его ценности?", "Что она означает, как выражается, как её надо понимать?", то тут расшифровкой окажется указание на то, что объект нужен для удовлетворения потребностей.

          Затруднение вызывает, правда, то обстоятельство, что иные способности удовлетворять потребности, даже будучи осознанными, как будто бы не делают объекты ценностями. Например, мусульмане не едят свинину и не ценят её как пищу, хотя она вполне способна утолять голод. Способность тут вроде бы налицо, а ценность (нужность) — отсутствует. Однако данный казус обусловливается просто "борьбой ценностей", отрицающих одна другую. Свинина де-факто есть ценность и для мусульман (как обычных людей), однако их религиозные установки, признаваемые высшими ценностями, запрещают им есть свинину, приписывая ей антиценность. Вот и оказывается, что одна ценность отменяется другой (немаловажным условием чего выступает то, что в повседневной жизни данный запрет не вступает в острый конфликт с чувством голода: потребность в пище легко утоляется иным образом).

          ЦЕННОСТИ И ЦЕЛИ     Следующий заслуживающий внимания аспект — соотношение ценностей и целей (то есть объёмов, сфер применения соответствующих понятий). Цель — такой же субъективный феномен, как и ценность, и так же производна от потребностей. Конечной целью любого нашего действия является удовлетворение той или иной потребности (удовлетворение, взятое не как процесс, а как результат, как состояние удовлетворённости: любой процесс может быть только промежуточной целью; конечной целью всегда выступает указанный результат); ценности же (как объекты) суть то, что удовлетворяет (способно удовлетворить) эти потребности. На деле мы опять имеем тут как бы две стороны одной медали, разные подходы к одному и тому же. То, что в одном отношении (смысле) является целью, в другом оказывается ценностью, и наоборот.

          Впрочем, и отношения-то эти не сильно отличаются. Цель — это то, к чему мы стремимся, чего хотим достичь, а ценность — то, что нам нужно. Но мы ведь и стремимся лишь к тому, что нам нужно. (Недаром иные даже определяют ценность "как то, к чему стремятся как к цели, или рассматривают как средство достижения цели" — 8, с. 799). Представление (выдвижение) чего-либо в качестве цели равнозначно представлению (осознанию) этого "чего-либо" в качестве ценности. Даже сами вышеозначенные конечные цели (состояния удовлетворённости) могут быть осознаны как ценности, как то, что нужно нам, ценно для нас (сие, кстати, и заставило меня уточнить выше, что ценность есть то, что нужно В ПЛАНЕ, а не просто ДЛЯ удовлетворения какой-либо потребности). Не распространяясь уже о всех многоступенчатых этапах их достижения с их промежуточными целями-средствами. Всякая конкретная цель (то, к чему мы стремимся) есть тем самым ценность (ценимое). Недаром целеполагание именуют даже "ценностным причинением".

          И опять-таки сплошь и рядом бывает, что всё обстоит противоположным образом. Разница здесь разве лишь в том, что конкретная ценность, во-первых, не всегда непременно вот сейчас, актуально является целью (ценностей много, тогда как наши возможности действовать, преследуя какие-то цели, ограниченны), оставаясь при этом ценностью: целью она всегда выступает только потенциально. Во-вторых же, в том случае, когда ценностями являются материальные объекты — блага (пища, одежда и т.п.), мы уже чисто семантически (при строгом понимании термина "цель") не вправе объявить их своими целями: последними тут выступают лишь обладания этими благами и те или иные использования их (наша цель — не хлеб, а его добыча и поедание, а в конечном счёте — сытость). Так получается потому, что цели как субъективные феномены всегда завязаны на субъекта: ими не могут быть объекты, взятые сами по себе, а могут быть только какие-то наши отношения к ним: достижение, обладание, потребление и пр. Зато собственно субъективные феномены (те или иные наши состояния, переживания и т.п.) вполне могут выступать целями непосредственно (будучи при этом и ценностями, ценимым). В описанных двух смыслах не всякая ценность является целью.

          ЦЕННОСТЬ И СМЫСЛ     Там, где имеются цели, там всегда имеют место и смыслы. Ведь цели суть то, что придаёт осмысленность нашим действиям. Отсюда и ценности, как альтер-эго целей, оказываются "смысловыми основаниями" (8, с. 798) этих действий. Абсолютизируя данный момент, Франкл даже "трактовал сами ценности как смыслы и через них (или "напрямую") стратегии жизни, деятельности" (8, с. 798). Да и в целом аксиология определяется порой как "философская дисциплина, занимающаяся исследованием ценностей как смыслообразующих оснований человеческого бытия, задающих направленность и мотивированность человеческой жизни, деятельности и конкретным деяниям и поступкам" (8, с. 15).

          ЦЕНИТЬ — НЕ ОЦЕНИВАТЬ     Остановлюсь, наконец, и на том (главном в рамках данной работы) пункте, что ценить (признавать ценным, обладающим свойством ценности) что-либо — вовсе не то же самое, что оценивать это "что-либо". Сопоставление объекта с нашими потребностями на предмет выявления его способности удовлетворять оные и, следовательно, нужности нам — не сравнение его с этими потребностями и вообще с чем-либо. Здесь мы имеем не оценивание, а всё то же давно уже известное нам обнаружение свойства (параметра). Ситуацию просто дополнительно запутывает то, что в данном случае свойством (параметром) выступает именно ЦЕНность, что тут мы что-то ЦЕНим. Вот и кажется, что это "ценение" и есть оЦЕНивание.

          Более того, в языке даже отсутствует такое слово — "ценение": вместо него как раз и пользуются словом "оценка" (которое, вдобавок, само "двулико", ибо обозначает не только процесс оценивания, но и собственно оценку). Данные процедуры (ценения и оценивания) не различаются уже чисто терминологически, что ведёт и к их содержательному (семантическому) отождествлению, а точнее — исходно отражает оное (ведь если бы мы понимали, что тут налицо разные процессы, то, наверное, и не называли бы их одинаково). Но ценностное отношение — не оценочная деятельность. Приписывание ценности (заключение о присущести объекту данного свойства) — не оценка. И даже выставление цены объекта (то есть конкретное определение его ценности) — не оценка (подобно тому, как не является таковой конкретное исчисление вероятности). Утверждение "Ценность (цена) буханки хлеба равна пяти рублям" ничем не отличается от утверждения "Высота данного здания равна ста метрам". Оценка тут и близко не стояла.

          Ценность (как свойство) — это разновидность нужности. Признание объекта ценным (ценностью) — это лишь признание его нужным нам для удовлетворения какой-то потребности. После чего, конечно, возможно дальнейшее сравнение его по данному параметру с другими объектами или с какими-то нормами, то есть оценивание и выставление оценок. Но это уже совершенно другое дело, чем исходное обнаружение (приписывание) ценности.

          ВАРИАНТ АБСОЛЮТНОЙ ОЦЕНКИ     Единственный случай, когда признание объекта ценным (ценностью) может быть оценкой — это всё тот же вариант абсолютного оценивания, рассмотренный выше на примерах сходства и соответствия эталону. Суждение "Данный объект нужен нам для удовлетворения потребности "х"" есть заключение об обладании объектом качественно конкретной ценностью "х". Но на объект можно взглянуть и с той точки зрения, чего в нём больше — нужности нам или нежелательности для нас? И заключить, допустим, что нужность всё-таки преобладает. Такое заключение (что нужность больше, чем нежелательность, и что объект тем самым является ценным, ценностью, а не антиценностью) будет уже, разумеется, не обнаружением конкретной ценности, а абсолютной оценкой (отталкивающейся от некоей равновесной нормы нужности-нежелательности).

          ПРОБЛЕМА АНТИЦЕННОСТЕЙ И ПАРАМЕТРА     Возможность интерпретации заключения о ценности объекта в качестве абсолютной оценки ставит вопрос: что при этом выступает параметром? Не сама же ценность, которая оказывается тут определением, оценкой положительного толка. В суждении "А ценно" (= "обладает ценностью" = "представляет собой ценность"), понимаемом как абсолютная оценка, слово "ценно" ("ценность") есть оценочный термин — наподобие терминов "сходно", "высокое" и т.п. Но "высокому", во-первых, противостоит "низкое", "сходному" — "различное"; а что противостоит "ценности"? Призывая на подмогу более общий термин "нужность", я, например, этой нужности противопоставляю хотя бы нежелательность (при том, что последняя на деле полярна лишь такой мягкой разновидности нужности, как желательность). Однако у самого слова "ценность" ("ценное"), имеющего исключительно положительное значение, нет (по крайней мере, в русском языке) полярного термина. Несмотря на то, что сами по себе антиценности (то есть объекты, способные ухудшить наш гомеостаз и баланс с внешней средой и, вообще, усугубить неудовлетворённость тех или иных наших потребностей) реально существуют.

          К тому же, даже если бы антиценные объекты (и их свойство антиценности) имели отдельное имя (лучше — имена), то оно тоже обозначало бы (в нашем случае) вовсе не параметр, а лишь отрицательную оценку, было бы оценочным термином. Так, "высокое" имеет в качестве антагониста "низкое", но ни то, ни другое не имена параметра: последний именуется "высота". Аналогично и ценность с антиценностью должны быть частными выражениями какого-то стоящего за ними общего свойства-параметра, положительные (превышающие некую равновесную норму) значения которого у объекта определяли бы его ценность, а отрицательные (не дотягивающие до указанной нормы) — антиценность (та же проблема имеется, понятно, и у сходства с различием).

          На роль такого параметра предлагается значимость для субъекта. Понятие "значимость для" достаточно абстрактно (обще) и может пониматься хоть так, хоть эдак (например — хоть как нужность, хоть как нежелательность). При таком обобщении, как пишет А.М.Коршунов,

          "Ценность есть положительная значимость... Этим самым мы ограничиваем сферу ценности, понимая её как одну из форм значимости. Явления, играющие отрицательную роль... могут интерпретироваться как отрицательные значимости" (цит. по 1, с. 287). При этом, разумеется, неплохо бы и ценностные отношения переименовать в значимостные.

          ИЕРАРХИИ ЦЕННОСТЕЙ     Ещё раз повторяю: ценить объект (признавать его ценным) вовсе не значит — оценивать его. Зато оцениваниями, безусловно, являются такие популярные занятия, как различные ранжирования ценностей, выстраивания тех или иных их иерархических систем. В данных случаях ценимые объекты (подчёркиваю, что речь идёт только об объектных ценностях) сравниваются между собой на предмет как раз того, какие из них обладают большей, а какие меньшей ценностью (как свойством).

          При этом имеет значение прежде всего то, какого рода ценности сравниваются: удовлетворяющие одну и ту же или разные потребности? В первом случае дело сводится к внутренним разборкам между объектами одного типа — к выяснению того, какие из них лучше (в некотором определённом смысле) удовлетворяют данную потребность "х". Во втором случае ранжирование ценностей (ценимого) отражает иерархию удовлетворяемых ими потребностей, то есть важность удовлетворения той или иной из них для субъекта. Одновременно каждый из этих двух случаев имеет свои "подслучаи", определяемые особенностями тех подходов, в рамках которых строятся конкретные иерархии.

          Возьмём для начала сравнение ценностей объектов, удовлетворяющих одну и ту же потребность. Они могут сравниваться, во-первых, непосредственно по своей способности удовлетворять её, то есть по степени удовлетворения потребности в ходе их потребления. Так, мясо более калорийно (и тем самым более ценно), чем хлеб, а хлеб лучше утоляет голод, чем фрукты и овощи. (Одновременно, конечно, последние вкуснее хлеба, но сие касается уже способностей того и другого удовлетворять совсем иную потребность — не в насыщении, а в испытывании приятных вкусовых ощущений).

          Во-вторых, многие любят сравнивать объекты, удовлетворяющие одну и ту же потребность, по тому, как они её удовлетворяют: прямо или косвенно, финально или подготовительно, в качестве непосредственно потребляемого или как условия и средства его добычи. При этом за параметр фактически принимается близость объекта к конечному удовлетворению потребности: что ближе, то якобы и ценнее. Крайним тут оказывается объявление высшими ценностями вообще самих конечных целей, то есть состояний конкретной удовлетворённости, именуемых счастьем, свободой (независимостью от внешней среды) и прочими хорошими словами (сытостью и прочими "низменными" состояниями те, кто сыт и здоров, конечно, пренебрегают).

          В-третьих, предусмотрительные люди вроде бы, напротив, предпочитают удочку рыбе, средства добычи благ — самим благам. Здесь иерархия ценностей (ценимых объектов) выстраивается уже по тому, как с ними связано удовлетворение потребностей на перспективу. Например, в этом ряду находится и ценность значимого положения в обществе — в качестве средства обеспечения высокого уровня материального и психического комфорта; недаром, достижение данного положения для многих является целью жизни (ещё одной высшей и к тому же "смыслообразующей" ценностью).

          Наконец, в-четвёртых, в этике высшими ценностями принято также именовать общие принципы, из которых выводятся все прочие конкретные нормы. Тут сравнение идёт по параметру общности-частности. И более ценным почему-то (видимо, из соображений авторитетности) считается более общее.

          Теперь обратимся к иерархиям ценностей, удовлетворяющих разные потребности. Как отмечалось, в основе тут лежат сравнения значимостей самих данных потребностей для субъекта. Отчего фактором, определяющим типы иерархических систем, выступает главным образом характер этого субъекта.

          Так, за него может быть принят человек вообще — взятый в среднем и как запрограммированный на выживание. При таком подходе разные потребности (и, соответственно, ценности объектов, посредством которых они удовлетворяются) сравниваются по значимости (важности, нужности) их удовлетворения для бытия данного человека вообще, то есть для его выживания и процветания. Удовлетворение каких-то из них тут непременно нужно, а других — только желательно. Например, без воды и пищи (удовлетворения нужд в воде и еде) жить нельзя, а без музыки (удовлетворения эстетической потребности) — можно. Градуируют и степени желательности удовлетворения тех или иных не жизненно важных потребностей. Так, слава и связанные с ней переживания большинством (то есть именно — в среднем) ценятся выше удовольствия, получаемого от потребления произведений искусства.

          Несколько иная картина получается, если в качестве субъекта взять носителя той или иной культуры или вообще конкретного реального индивида. При этом, естественно, обнаруживается, что сколько людей (культур), столько и мнений. У каждого — свой набор потребностей (по крайней мере в части того, что лишь желательно) и уж тем более — свои представления о том, какие из них важны, а какие не очень. Азиаты ценят послушание, европейцы — свободу. Для одного индивида наивысшей ценностью (при условии минимального удовлетворения базовых нужд) является власть, другой всему предпочитает секс, а третий — творчество. Иные же ради самоуважения (во имя так называемого чувства собственного достоинства) готовы пожертвовать и жизнью. Так что каждая культурная общность и каждый отдельный человек имеют свои иерархии ценностей, то есть нужд и удовлетворяющих их (и ценимых за это) благ.

          Наконец, даже один и тот же конкретный индивид не представляет собой в рассматриваемом отношении чего-то абсолютно устойчивого, всегда одинакового. Во-первых, мы изменяемся на протяжении жизни, меняя и системы своих предпочтений. Во-вторых, мы по-разному ценим те или иные блага в зависимости от своего сиюминутного состояния, то есть от степени текущей удовлетворённости конкретных потребностей. Так, для наевшегося до отвала человека пища некоторое время не является ценностью. Ему подавай музыку. И погромче!

          ОСОБЫЕ ПОТРЕБНОСТИ — ОСОБЫЕ ЦЕННОСТИ     Выстраивание тех или иных иерархий ценимого при любых способах их построения опирается на сравнение величин того, за что мы ценим объекты, и представляет собой количественный подход. Однако помимо количественных различий ценности различаются и качественно — в соответствии с тем, какую конкретную потребность они удовлетворяют.

          По данному основанию ценимое подразделяется на: — пищу плюс средства её добычи, приготовления, сохранения и доставки в желудок (орудия труда, холодильники, посуда и пр., то есть всё то, что тем или иным образом обеспечивает утоление голода); — питьё плюс средства его добычи и доставки в желудок (то же самое); — кислород (воздух) плюс средства его производства, хранения и доставки в лёгкие (растения, акваланги, кислородные подушки); — тепло или прохлада плюс средства поддержания температурного баланса со средой (одежда, жилища, калориферы, кондиционеры); — то, что доставляет приятные ощущения, и средства его добычи (покачивания и качели, массаж и массажные принадлежности); — средства избавления от неприятных ощущений (антистатик, беруши); — способы и средства поддержания здоровья (спорт и спортивный инвентарь); — то, что удовлетворяет эстетическую потребность, и средства его добычи (картины и краски, музыка и музинструменты); — то, что удовлетворяет любознательность, и средства его добычи (книги, библиотеки, лаборатории); — то, что удовлетворяет потребность в любви, и средства его добычи (дети и родильные дома) и т.п. — по всему оглашённому и неоглашённому выше списку потребностей. Каждая из них удовлетворяется своим набором благ (которые, со своей стороны, рассматриваются как качественно особые ценности именно в силу обладания ими способностью удовлетворять конкретную потребность).

          Это — что касается ценимого. Но то же самое, разумеется, относится и к тому, обладание чем делает его таковым, то есть к ценности как свойству. Нужность для удовлетворения КАКОЙ-ЛИБО потребности — есть ценность вообще. А нужность для удовлетворения той или иной конкретной потребности — частная её (ценности как свойства) разновидность.

          И КАК ЖЕ ВСЁ ЭТО ПРИКАЖЕТЕ НАЗЫВАТЬ?     Впрочем, так просто и ясно обстоит дело только в действительности. С обозначающими же её терминами ситуация, как всегда, хуже.

          Живой язык вообще развивается, обслуживая прежде всего насущные практические нужды людей. Его лексикон, соответственно: (а) историчен (свои имена имеют только те реальности, которые распознаны на текущий момент), (б) ограничен (далеко не все даже распознанные реальности имеют свои имена — по халатности или за ненадобностью этого), (в) избыточен (в нём полно синонимов — слов, имеющих одно и то же значение), (г) недостаточен (в нём полно омонимов — слов, имеющих несколько значений), (д) неточен (в нём немало слов с неясными, плохо осознанными значениями), (е) мистифицирован (в нём встречаются слова, за которыми вообще ничего реально не стоит: таково, например, даже само слово "ценности" — в том случае, когда им именуют какие-то "метафизические" сущности, которые нам непосредственно не даны и не представимы, а реализуются через нормы (очевидно, морали?), но не сводятся к ним, а стоят за ними — см. 8, с. 798), (ж) нестрог, неупорядочен, выстроен без какого-либо единого плана.

          Всеми этими хворями страдает, разумеется, и лексикон аксиологии. В частности, в нём практически отсутствуют имена особых родов ценностей (а также особых разновидностей свойства "ценность", которыми они обладают). Вообще, в этом случае куда проще перечислить то, что есть, чем то, чего нет. Так, именами конкретных (по модальности) ценностей тут выступают такие термины, как "полезное", "приятное", "красивое", "моральное", "любопытное", "интересное", "занимательное", а именами соответствующих свойств — "полезность", "приятность", "красота", "моральность" и т.д. Никакого единообразия в порядке выдвижения и значениях этих терминов не прослеживается: одни из них представляют собой специальные, другие — общие имена ценностей; большая часть этих терминов обозначает только конечные, непосредственно удовлетворяющие потребности блага, но "полезная" часть — ещё и средства и условия их добычи; различны и основания, по которым эти термины формируются. Сие, конечно, затрудняет их классификацию и анализ. Но уж что есть, то и есть. Иного не дано.

          Зато здесь, наконец, имена конкретных видов объектных ценностей и имена тех свойств, которыми они обладают, отличаются друг от друга (окончаниями). Полезное хотя бы не именуется непосредственно полезностью, как в случае с ценностью. Кроме того, на данном уровне свои особые имена обретают также и антиценности. Полезности противостоит вредность, красоте — уродливость (безобразие), моральности — аморальность, приятности — неприятность и пр. (а полезному, соответственно, вредное, красивому — уродливое и т.д.). Спасибо, как говорится, и на этом.

          Остаётся добавить, что полезность и вредность суть положительная и отрицательная значимости утилитарного толка, красота и уродливость — эстетического, а моральность и аморальность — этического (и это как бы имена параметров соответствующих возможных абсолютных оценок). Для других особых (по модальности) значимостей специальных названий не придумано.

          ИНЫЕ ПОДХОДЫ     В предложенном качественном различении ценностей, я беру (по крайней мере, стараюсь взять — там, где можно хоть за что-то ухватиться) за основание конкретику потребностей, которые ими удовлетворяются. Однако куда чаще встречаются иные подходы, опирающиеся не на данные сущностные, а на различные поверхностные признаки. Например, нередко рассуждают о политических, идеологических, религиозных, мировоззренческих, философских, научных, национальных, культурных и т.п. ценностях. В этих случаях ценимые объекты определяются просто по их принадлежности, "месту жительства" (из какой они области — политики, религии, идеологии, науки) или по тому, кем они ценятся (представителями определённых этносов и культур). Наверное, такое деление тоже кому-то интересно, но, на мой взгляд, оно именно второстепенно. Объявление какого-либо объекта, допустим, политической ценностью указывает лишь на то, что он — (а) из сферы политики и (б) за что-то ценится людьми. Главным вопросом при этом всё равно остаётся следующее: за что он ценится, что в нём ценно, какова его определённость (модальность) как собственно ценности?

          Ну и, само собой, ошибочно вперемешку, через запятую перечислять данные (то бишь политические, религиозные, научные и др.) ценности и — утилитарные, этические, эстетические и пр. их разновидности: это классы ценностей, формирующихся по принципиально различным основаниям. Поползновения отдельных учёных ставить, например, религиозные ценности в один ряд с этическими — неправомерны. Точнее, сие оправданно только в том случае, когда сами этические ценности понимаются не "качественно" (не модально), а "географически" — просто как ценности из области этики (этика ведь тоже общественный институт, наравне с религией, а также — научная дисциплина, наравне с философией и пр.).

          ИГРА ВО ВСЕ ВОРОТА     Теперь заострю внимание на том, что потребности и способности их удовлетворять — это одно, а объекты, обладающие этими способностями — совсем другое. Отсюда следуют такие выводы.

          Во-первых, одна и та же потребность может быть удовлетворена за счёт разных объектов. Голод непосредственно утоляется и хлебом, и мясом (и даже простой резекцией желудка). В свою очередь, хлеб можно добыть как с помощью трактора и плуга (то есть земледельческим трудом), так и посредством денег (купив в магазине) и даже с помощью отмычки и кастета (украв или отняв). Все эти блага тоже так или иначе (хотя и каждое — по своему) обладают свойством удовлетворять данную потребность — потребность избавиться от голода.

          Во-вторых, один и тот же объект, имея различные физические, химические, структурные и многие прочие свойства, способен удовлетворять разные потребности. Например, будучи калорийным — утолять голод, будучи вкусным — доставлять приятные ощущения, будучи красивым — вызывать эстетическое удовольствие, будучи престижным (социально значимым) — тешить самолюбие, то есть удовлетворять жажду общественного самоутверждения и т.д.

          В-третьих, один тот же объект может обладать значимостью не только разной модальности (удовлетворяя разные потребности), но и разной по знаку, то есть быть как полезным, так и неприятным (пример — горькое лекарство), как вредным, так и красивым (пример — пожар на спиртзаводе).

          В-четвёртых, бывает и так, что один и тот же объект обладает разными по знаку значимостями одной модальности, являясь в одном отношении полезным (утоляя голод), а в другом — вредным (для здоровья), с одной стороны этичным, а с другой — нет (ложь во спасение), в одном смысле приятным (вкусным), а в другом — неприятным (обжигающим). И так далее.

          Наконец, помимо способностей одного и того же объекта удовлетворять разные потребности, то есть присущести ему различных ценностных свойств, возможны ещё, в-пятых, и собственные взаимоотношения этих свойств — в смысле ценимости некоторых из них в рамках иной модальности (прежде всего, полезности). Например, обладание красотой способствует достижению жизненного успеха, а восприятие её благотворно сказывается на психическом и физическом самочувствии людей, то бишь красота — полезна. Так же могут быть полезными приятные ощущения и моральное поведение. Со своей стороны, полезное тоже бывает моральным: этичным в первую очередь и признаётся такое поведение, которое приносит пользу людям.

          При этом полезность красоты не делает ни красоту полезностью, ни полезность красотой. То, что полезно, обладает полезностью, но не есть сама она. Даже и в том случае, когда полезное — такое же (как и полезность) ценностное свойство. В данном случае красота просто принимается за объект, обладающий свойством полезности. Но в своей собственной определённости этот объект есть именно красота, а не полезность. Равно как и полезность в своей определённости есть именно полезность, а не красота и не вредность с приятностью. Ни их совместная присущесть одному и тому же объекту, ни даже присущесть их друг другу не делает их одним и тем же. Каждое из них при любом раскладе остаётся ценностным свойством особой модальности, отличным от всех прочих разновидностей ценности.

          Что же конкретно они собой представляют? Наскоком рассмотрим важнейшие из них: полезность и моральность.

          ПОЛЕЗНОСТЬ     Что есть полезность? Это способность объекта улучшать или поддерживать на приемлемом уровне физическое и/или психическое (в том числе, умственное, когнитивное) самочувствие (состояние) субъекта. (Соответственно, вредность объекта есть его способность ухудшать указанные самочувствия-состояния или удерживать их на неприемлемом уровне).

          Данные улучшение или поддержание могут осуществляться путём удовлетворения практически всех потребностей, ввиду чего полезность является общим свойством. При этом удовлетворение ряда потребностей (называемых собственно утилитарными) напрямую выражается в улучшении или поддержании хорошего самочувствия и/или состояния субъекта. Но есть и такие нужды, удовлетворение которых не ведёт к этому улучшению. Так, приятные ощущения или эстетическое удовольствие сами по себе — не улучшения самочувствия (состояния), хотя могут иметь его своим следствием (способствуя поднятию настроения и т.д.) и потому потенциально полезны (актуально полезными они становятся тогда, когда производят упомянутые улучшения). (Правда, есть такие люди, для которых эстетическое удовольствие жизненно необходимо, в его отсутствие они впадают в депрессию. В таком случае данное отсутствие следует счесть вредным, а то, что удовлетворяет данную потребность указанных людей — полезным. При, тем не менее, сохранении собственной определённости красоты). Аналогично, и соответствие поступка этическим нормам само по себе не является улучшением чьего-либо физического или психического состояния, но тоже может стать причиной такового.

          Кроме того, как отмечалось, полезность присуща не только тому, что обеспечивает конечное удовлетворение потребностей (то есть пище, воде и пр.), но и тому, что способствует этому косвенным образом. Все такие объекты-средства тоже являются утилитарными ценностями.

          Впрочем, мы склонны называть полезными даже средства добычи неутилитарных благ, в рамках своих модальностей остающиеся бесхозными. Так, краски или музыкальные инструменты, будучи средствами созидания определённых родов красоты, сами по себе вовсе не являются красивыми (по крайней мере, в том же роде). Так же ни приятны, ни неприятны качели и орудия их производства. Но они явно ценны, ибо нужны для удовлетворения соответствующих потребностей. Вот мы и норовим объявить их хотя бы полезными.

          Наконец, всеядность полезности ведёт и к тому, что это свойство приписывается порой даже таким объектам, которые находятся вне ценностных отношений. Последние характерны только для разумных существ, но мы позволяем себе говорить и о полезности молока для кошки или удобрений для растений, распространяя данное сомнительное свойство на всё живое (обладающее потребностями, состоянием и самочувствием).

          ДВА ВИДА ПОЛЕЗНОСТИ     Согласно предложенному определению, полезность бывает двух видов: улучшающая и поддерживающая. В первом случае мы имеем дело с тем, что называется пользой. Польза — это любое положительное изменение, улучшение либо непосредственно в состоянии (самочувствии) субъекта, либо в чём-то ином, связанном с этим состоянием, влияющим на него. (Обратным образом, всякое отрицательное изменение, ухудшение есть вред). Приносить пользу — значит, производить указанные изменения.

          С другой стороны, то, что не производит никаких изменений и, тем самым, не приносит пользу (или вред), может быть полезным (или вредным) в плане поддержания приемлемого (или неприемлемого) состояния субъекта. Например, полезна неизменная ситуация (или неизменность ситуации), обусловливающая хорошее самочувствие. Тут ценно именно то, что ничего не меняется — но раз обеспечиваемое данными обстоятельствами состояние нас устраивает, то его следует квалифицировать как состояние благополучия.

          ДРУГИЕ ПОДХОДЫ     Помимо указанного общего подхода к различению полезного возможны, естественно, и более частные, отправляющиеся как всё от того же озвученного выше "местопребывания" полезности, так и отражающие её конкретное содержание. Например, польза, извлекаемая в бизнесе и подобных ему (имеющих целью получить больше, отдав меньше) родах деятельности, называется выгодой (здесь достигается улучшение материального благосостояния субъекта), а полезность научных гипотез выражается, в частности, в их эвристичности, то есть способности стимулировать дальнейшее развитие науки (играющей ныне решающую роль в плане удовлетворения практически всех наших потребностей).

          МОРАЛЬНОСТЬ (ЭТИЧНОСТЬ)     Вторым важнейшим и самым популярным (во всяком случае, чаще всего обсуждаемым: тут сломано больше всего копий) ценностным свойством является моральность (для иных идеалистически настроенных философов так и вообще все ценности мира сводятся только к этическим, да разве что ещё эстетическим: ценностей прочих модальностей они просто в упор не видят). Что это такое? Ответить на данный вопрос, в общем-то, нетрудно, однако этот ответ вряд ли будет правильно понят, если не разъяснить прежде ту путаницу, которая осложняет сегодня понимание указанного феномена. Главная беда здесь, как водится, заключается в многозначности термина "моральность" — при фактической неосознанности этой многозначности, отчего одно его значение в головах людей постоянно подменяется другим.

          Во-первых, моральными называются поступки, соответствующие нормам морали. Здесь моральность есть соответствие (а аморальность — несоответствие) указанным нормам. И только. Точно так же как соответствие законам (нормам права) есть законность, а соответствие требованиям науки — научность. Это вовсе не ценностное, а совсем иное сомнительное свойство. Никто тут ничто ни за что не ценит (и, тем более, не оценивает): имеет место лишь фиксация соответствия объектов определённым эталонам.

          Во-вторых, моральными именуются также сами указанные нормы. Просто уже потому, что они — нормы МОРАЛИ. Это — их определение по принадлежности, отнесённости. Тут как бы подразумевается вопрос: "Нормы, чьи вы будете?" — "Да этой, как её?.. Морали". — "А-а, моральные, значит". По той же схеме принципы науки именуются научными, а догматы религии — религиозными. Тоже без какого-либо их ценения. Это чисто лингвистический трюк: замена в качестве определения существительного прилагательным. При полной неизменности смысла.

          Кстати, данную вторую моральность нетрудно терминологически отличить от первой. Для этого достаточно вместо двусмысленного слова "моральное" взять более определённые термины "этичное" и "этическое". Эти последние применяются как раз в указанных двух случаях, но каждый — в своём (в связи с чем спорным представляется мнение составителей "Словаря русского языка", полагающих, что "этичный" — "то же, что этический" — 9, с. 770). Этичными (или неэтичными) именуются главным образом поступки людей. Этичность и есть не что иное, как соответствие нормам этики (морали). Отсюда сами эти нормы никак не могут быть этичными или неэтичными. Их и называют не этичными, а этическими — в отмеченном смысле простейшего указания на то, что это — нормы этики, а не чего-либо иного. Аналогично, этическими (по принадлежности) именуют и все прочие феномены, каким-либо образом относящиеся к сфере этики. (В том числе, так может быть понято и выражение "этические ценности").

          Впрочем, данные терминологические разборки поступков и норм между собой — их частное дело. Они никак не касаются ценностного понимания моральности (этичности) (кстати, обращаю внимание на то, что от прилагательного "этический" существительное "этическость" — как имя соответствующего свойства — не образуется, и это не случайно). Вообще, в обоих рассмотренных случаях термин "моральность" употребляется не в контексте какой-либо нужности кому-либо того, что именуется моральным, и безотносительно к способности этого морального удовлетворять чьи-либо потребности. Сии значимые (для ценностных отношений) феномены появляются в поле зрения только при обращении к исследованию генезиса и предназначения этических норм. Тут-то и обнаруживается, что последние возникают и существуют (в том или ином виде) лишь потому, что нужны людям в качестве средств и важнейших условий удовлетворения целого спектра их потребностей. Причём главным образом таких, которые являются утилитарными.

          Отсюда следует, что мораль с её нормами в своей основе полезна, что она есть утилитарная ценность (ведь недаром целый ряд концепций морали основывается на её полезности). А моральность (этичность) как свойство поступков (повторяю: о нормах самой морали нельзя утверждать, что им присуща этичность, а "этическости" не бывает) — лишь разновидность полезности, наподобие выгодности или эвристичности. Моральное — это просто полезное в определённой области (человеческого поведения) и в определённом смысле (для удовлетворения конкретных потребностей). Моральные поступки суть полезные поступки, то бишь: либо обеспечивающие индивиду комфортную среду обитания (в качестве поступков других людей), либо (в качестве его собственных поступков) позволяющие ему избежать порицания окружающих и лучше приспособиться к жизни в обществе. (Отмечу, что в указанном смысле мораль ничем не отличается от права: как ценность последнее тоже утилитарно и только утилитарно). Таким образом, хотя здесь мы наконец и обнаруживаем ценностное отношение и ценностное свойство, однако им оказывается полезность.

          В то же время, как уже отмечалось выше, предписания общественной морали в процессе воспитания (социализации) человека в той или иной мере превращаются в его внутренние поведенческие установки. В результате формируется совершенно особая и уже неутилитарная потребность — в этичности поведения: как чужого, так и своего. Поступки других людей и свои собственные приобретают для индивида специфическую значимость: этичное (или неэтичное) поведение становится ценностью (антиценностью) само по себе, а не просто в силу его полезности (или вредности) для благополучия субъекта. Человек обретает способность испытывать положительные эмоции (восхищение, воодушевление, умиление, гордость) при виде хороших (благородных, справедливых, милосердных, добрых, честных) поступков и переживать негативные чувства (возмущение, гнев, отвращение, подавленность) при виде плохих (несправедливых, жестоких, подлых, злых). Причём данные переживания оказываются доступны ему не только в тех случаях, когда указанные поступки касаются его лично, но и, что важно, тогда, когда его дело — сторона, когда милосердие или подлость направлены на других (если бы люди переживали лишь по поводу "добра" и "зла" в собственный адрес, то это мало чем отличалось бы от эмоций, обслуживающих удовлетворение утилитарных потребностей). Наконец, у человека прорезаются и такие ментальные "зубы", как стыд и совесть, которые грызут его изнутри при совершении им неэтичных поступков и покусывают за пятки, понуждая к совершению этичных. Причём подлянки этой внутренней цензуры нередко так забористы, что заставляют индивида поступать этично даже в ущерб личному благополучию, во вред себе. Что явственно демонстрирует, с одной стороны, неутилитарность, а с другой — приоритетность данной новоприобретённой ценностной мотивации и связанной с нею потребности (каковое обстоятельство, конечно же, многие с удовольствием абсолютизируют, вообще отказывая морали в утилитарности и приписывая её происхождение Богу, врождённому чувству добра, нравственному закону внутри, трансцендентальному субъекту и прочим подобным фикциям — со всеми логическими следствиями сего в виде утверждений о неисторичности, абсолютности (ни от кого и ни от чего независимости) морали и т.д.).

          Вот это внутреннее психическое приятие ("жажда") "добра" и неприятие (отторжение) "зла", ставшее потребностью (установкой) субъекта, и лежит в основании такого его ценностного отношения к объектам действительности (и прежде всего — к своим и чужим поступкам), которое сообщает им особое свойство ценности, именуемое моральностью в третьем и теперь уже подлинно ценностном значении этого слова. В данном новом смысле этической ценностью является уже не просто то, что имеет некое отношение к этике, будучи при этом ценимым совсем за другое — за приносимую им пользу. Здесь и ценится именно сама этичность, а не полезность. То есть то, что утоляет указанную "жажду" справедливости, милосердия и пр.

          ОЧЕРЕДНАЯ ДВУСМЫСЛЕННОСТЬ     Подчеркну ещё раз актуальность различения двух смыслов понятия "этическая ценность". Где слово "этическая" может быть понято и как указание на принадлежность этой ценности (являющейся сама по себе утилитарной или эстетической) к эпифеноменам этики, и как собственная её ценностная характеристика, то есть определение ценимого объекта в качестве ценности особой, этической модальности (ценимой именно за её этичность).

          К сожалению, для современной аксиологии типично непонимание этого обстоятельства. Многим так и кажется, что всегда, когда звучит выражение "этические ценности", речь идёт непременно об этически ценимых объектах, о ценностях этического толка (модальности). Тогда как на деле, если вникнуть, в подавляющем большинстве случаев (контекстов) данное выражение обозначает просто объекты этической принадлежности (относящиеся к сфере этики), ценимые отнюдь не этически, то бишь вовсе не за их этичность.

          ЧТО МЫ ЦЕНИМ ЭТИЧЕСКИ?     Итак, значимостями (ценностями и антиценностями) подлинно этического характера являются только такие объекты, которые вызывают у нас чувства, утоляющие или, наоборот, растравляющие "жажду" справедливости, добра, честности и т.п., то есть этическую потребность. Что выступает в этой роли? Как отмечалось, главным образом — поступки людей (как других, так и свои собственные). Именно поведение прежде всего может быть как этичным, так и неэтичным — со всеми отмеченными последствиями в плане его восприятия и ценения.

          Помимо того, этичными или неэтичными, то есть соответствующими или несоответствующими нормам некой конкретной принятой за точку отсчёта морали Х, бывают также нормы права или же нормы каких-то иных моралей А, В и С (например, каннибалов), которые тоже регулируют поведение людей, но иначе, чем Х. Эти иные поведенческие нормы тоже могут вызывать у адептов морали Х либо восторг, либо возмущение (чаще всего, разумеется, второе: ведь для каждого адепта его конкретная мораль — самая правильная мораль в мире: все же прочие морали или гнусны, или, в лучшем случае, глупы и смешны).

          В то же время с трудом представляется ситуация, в которой адепты морали Х испытывали бы те же чувства в отношении собственных моральных норм. Возмущение тут исключено в принципе; поскольку это собственные нормы, принятые за эталоны этичного, то неэтичными они не могут быть никак — причём не только по названию, но и по существу. С другой стороны, этичными их неправильно называть лишь грамматически (ибо нельзя соответствовать самим себе), тогда как содержательно они абсолютно "этичны". Однако и это не меняет положения. Невозможно (по меньшей мере, нелепо) восхищаться нормами собственной морали, испытывать по их поводу какое-то воодушевление и т.п. Для эталонных норм их эталонность есть нечто само собой разумеющееся, а вовсе не предмет удивления и восторга (удивляться и восторгаться можно лишь тому, что находятся такие дураки, которые ведут себя в соответствии с этими эталонами). Так что ценностное восприятие "своих" моральных норм, пожалуй, способно быть только утилитарным. Они, конечно, суть ценности, но полезные, а вовсе не этически ценимые. (Впрочем, их восприятие и вообще может быть не ценностным, а просто когнитивным: не всё же требуется ценить).

          Между тем в науке (философии и социологии) издавна (похоже, начиная с Канта) принято именовать этическими ценностями именно нормы и главным образом нормы. Так, согласно М.Веберу, "ценность — это норма, которая имеет определённую значимость (какую? — А.Х.) для социального субъекта" (10, с. 548). При этом Вебер имеет в виду как раз этические и религиозные ценности, а не ценность вообще (иначе его зацикливание на одних только значимых нормах выглядело бы вообще странным: нет, что ли, других ценных объектов — допустим, хлеба и зрелищ?). Однако и при таком ограничении сведение всех этических (да и религиозных) ценностей исключительно к нормам неправомерно. Во-первых, потому что этическими ценностями являются не только нормы этики, но и соответствующие им поступки, нормы права и т.п. Во-вторых же, наверное, имеет значение и модальность этих ценностей, то есть то, за что они ценятся? А тут ситуация такова, что собственно нормы этики суть ценности вовсе не этического, а, скорее, утилитарного толка. Мы вовсе не ценим их за соответствие самим себе. И не ликуем по этому поводу, бросая в воздух чепчики и прочие головные уборы.

          ОТ МОРАЛИ — К НРАВСТВЕННОСТИ     Всякая мораль есть мораль конкретного общества и поэтому тоже конкретна. Одни сообщества придерживаются одних моральных норм, другие — других. Всеобщий нравственный закон внутри нас почему-то упорно не желает вылезать наружу. Общечеловеческое понимание того, что такое хорошо, а что такое плохо, вырабатывается лишь постепенно (исторически) и двумя путями: практическим и теоретическим.

          На практике означенное понимание естественным образом унифицируется в процессе глобализации и унификации человечества. При этом сближаются и моральные кодексы различных обществ. Со временем они даже могут стать полностью идентичными. Однако данная унификация норм вовсе не равнозначна превращению их в совершенные нормы абсолютной нравственности. Всеобщей может быть и вполне гаденькая конкретная мораль.

          Вопрос о содержании (характере) совершенной морали (подлинной нравственности) решается уже теоретически. Принципиально возможность научного теоретизирования обеспечивается при этом тем фактом, что все люди по большому счёту одинаковы, обладают одними и теми же потребностями и, тем самым, в состоянии понять друг друга, поставив себя на место другого. Отсюда главным (исходным) принципом совершенной морали и признаётся тезис об отношении к другому, как к самому себе. С точки зрения любого субъекта хорошо (морально) то поведение, которое полезно лично ему. Распространение этого подхода на всех прочих людей преобразует его в заповедь "Поступай в отношении других так, как ты хочешь, чтобы поступали в отношении тебя". Перифразом данной заповеди выступает также и кантовское требование относиться к человеку как к цели, а не средству достижения целей.

          ОЦЕНИВАНИЯ ЦЕННОСТЕЙ     На этом, пожалуй, пора заканчивать текст о ценностях. Моя главная задача (показ того, что ценение и оценивание — не одно и то же) решена. Осталось разве что кратко написать по поводу ценностных оценок (сравнений и оцениваний ценностей). Рассусоливать тут особо нечего: то, что заслуживало отдельного внимания, уже освещено, а остальное, в основном, стандартно (для сомнительных свойств). Относительные оценивания конкретных ценностей (с вынесением соответствующих вердиктов-оценок) производятся обычным сравнением их между собой (одна из ценностей при этом выступает оцениваемым, а другая — критерием) по параметру-свойству, обладание которым делает данные объекты ценностями. Абсолютные оценивания — это сравнения с некими нормами (как критериями) по тем же параметрам. Причём в виду имеются, естественно, не эталонные, а срединные нормы. Когда же в деле оказываются именно эталоны (эстетические или этические), то здесь налицо уже либо вообще не сравнения, а сопоставления на предмет выявления соответствия, либо рассмотренные выше (в конце первой главы) сравнения по параметру "сходство с эталоном".

          В завершение — несколько иллюстраций той путаницы, разбору которой посвящена настоящая работа.

          СПУТЫВАНИЕ ЦЕНЕНИЯ С ОЦЕНИВАНИЕМ     Начну с главного — со смешения (вплоть до отождествления) ценения с оцениванием (каковое, в свою очередь, двусмысленно именуется оценкой). Примеры россыпью:

          Я.Щепаньский: "Ценность определяется как любой предмет, материальный или идеальный... в отношении которых индивиды или группы занимают позицию оценки" (8, с. 799).

          В.Л.Абушенко: "Выделение и конституирование предметной проблематики аксиологии как самостоятельной области философской рефлексии было связано... с обнаружением неустранимости из познания оценочного момента" (8, с. 15). "Основной вопрос, который изначально поставила аксиология... — это вопрос об условиях возможности оценок, имеющих "абсолютное значение" (там же).

          П.В.Алексеев и А.В.Панин: "Процесс ориентации на ценность связан с оценкой. Оценка складывается из акта сравнения (собственно оценки) и рекомендаций к отбору (выбору) того, что признаётся за ценность" (1, с. 290). П.В.Алексеев и А.В.Панин пока ещё толкуют вроде бы о роли оценивания при построении иерархий ценностей и выборе ценнейшего (самого нужного в данный момент) объекта. Однако затем следует продолжение: "Тот, кто оценивает, формирует суждения о полезности или вредности, правильности или неправильности, необходимости или ненужности того, что оценивается" (там же).

          Суждения о полезности или вредности объектов формируются в результате их ценения, а не оценивания. (Обращаю также внимание на неправомерность отнесения к ценностным свойствам — путём постановки в один ряд с полезностью — правильности и непременной нужности).

          Те же П.В.Алексеев и А.В.Панин: "Оценочные суждения имеют момент долженствования; в них заключено требование соответствовать интересам субъекта, быть "правильным", "полезным"" (там же).

          Оценочными суждениями здесь явно называются ценностные. Это как раз в рамках последних ценные объекты определяются как, если можно так выразиться, "соответствующие интересам субъекта" (и, в частности, полезные). Но только никаких моментов долженствований и требований соответствовать данные (а уж тем более — подлинно оценочные) суждения не содержат. Они указывают лишь на способность удовлетворять потребности, а не требуют её. Похоже, П.В.Алексеева и А.В.Панина как-то излишне напрягло слово "потребность", которое они переосмыслили как "требование".

          А.В.Луначарский: "Вне соотношения с каким-либо чувствующим организмом ничто не имеет цены (то есть ценности, что совершенно справедливо — А.Х.). Оценивать что-нибудь — значит устанавливать отношения между объектом и субъектом, с точки зрения которого оценивают" (Цит. по 7, с. 125).

          А вот тут следовало бы написать уже не "оценивать", а "ценить". Это ценить — значит, "устанавливать отношения между объектом и субъектом, с точки зрения которого" объект ценен. Оценивать же можно и объекты, взятые сами по себе — не только относительно субъекта. И вообще — это совершенно другая процедура.

          СПУТЫВАНИЕ ОБНАРУЖЕНИЯ С ОЦЕНИВАНИЕМ И ОЦЕНКОЙ     Следующей обычной ошибкой является спутывание обнаружения свойства (параметра) с оцениванием (сравнением) и оценкой. Вот что пишут, например, те же Алексеев и Панин:

          "Уже при конкретно-чувственном познании объектов происходит их сопоставление, сравнение и выделяются сходные или, наоборот, несходные их признаки, свойства... Это — тоже оценка" (1, с. 286).

          И далее Алексеев и Панин подчёркивают объективный характер данной "оценки", ибо сходство, дескать, есть само по себе. Сходство-то, конечно, вполне объективно (хотя и является не реальным, а сомнительным свойством). Однако его выявление — вовсе не оценка (тем более, когда речь идёт конкретно о выделении сходных или несходных признаков). Равно как и не всякое сопоставление обязательно — сравнение; в частности, им как раз не является сопоставление на предмет выявления сходства. Но для большинства учёных, увы, "сопоставление" и "сравнение" — синонимы. Поэтому везде, где они обнаруживают сопоставления, им грезятся сравнения и — оценки, оценки, оценки!

          СПУТЫВАНИЕ ПАРАМЕТРОВ С КРИТЕРИЯМИ     А вот любопытный пример спутывания параметров с критериями.

          Л.Хьелл и Д.Зиглер, рассуждая об оценке теорий личности, то есть решая вопрос о том, "благодаря чему одна теория лучше другой?" (12, с. 35), приходят к выводу, что "она может быть оценена положительно (а вовсе не "лучше другой", как было вроде бы поначалу заявлено: то есть Л.Хьелл и Д.Зиглер попутно ещё и подменяют относительную оценку абсолютной — А.Х.) в том случае, если удовлетворяет" некоему списку "критериев" (там же). Это выглядит странно. В нормальных оцениваниях, которыми как будто предполагается заняться, с критериями сравнивают, а не им удовлетворяют. В чём дело?

          На вопрос: "Почему одна теория лучше другой?" можно ответить двояко: 1) "Потому что одна теория превосходит другую по таким-то и таким-то параметрам" и 2) "Потому что первая теория больше соответствует эталону хорошей теории (коему указанные свойства-параметры приписываются в максимально возможном виде)". Оба эти ответа в своей основе суть относительные оценки. Аналогично, на вопрос: "Когда теория может быть оценена положительно?" следуют ответы: 1) "Когда присущие ей положительные свойства перевешивают отрицательные" и 2) "Когда её соответствие эталону хорошей теории перевешивает несоответствие (когда она ближе к эталону, чем некая средняя норма соответствия)". Тут имеют место уже абсолютные оценки.

          При этом в обоих вариантах во вторых случаях оценивания идут по параметру "соответствие эталону", в рамках которого сам эталон является уже критерием — только не сравнения (теорий между собой или теории и нормы), а именно соответствия (каждой из сравниваемых теорий — эталону или теории и нормы — эталону). Сие изрядно запутывает неискушённые умы: поди пойми, где тут параметр, а где критерий? Видимо, на этой почве и вырастает ошибка Хьелла и Зиглера. Удовлетворять критериям ведь и значит — соответствовать им. Да и сами Хьелл и Зиглер прямо объявляют своей целью "сравнительный анализ всех обсуждавшихся в книге теорий в соответствии с данными критериями" (12, с. 35). Так что речь они явно ведут о соответствии. Чему, спрашивается? А вот чему.

          В свой список "критериев" Хьелл и Зиглер включили верифицируемость, эвристическую ценность, внутреннюю согласованность, экономность, широту охвата и функциональную значимость, то бишь вовсе не то, С ЧЕМ сопоставляют, а то, ПО ЧЕМУ сравнивают теории, не критерии, а параметры, свойства теорий. И какое-либо соответствие (с его "соответственными" критериями) тут ни при чём. Нет, можно, конечно, по отдельности сопоставить, например, экономность данной теории — с какой-то идеальной (максимальной) экономностью, а эвристичность — с эталоном эвристичности. Но это, с одной стороны, будут уже вовсе не сравнения (и не оценки) самих теорий (хоть между собой, хоть с нормой), а с другой стороны — это будут даже не сравнения вообще, а лишь выявления соответствий. Хьелл же и Зиглер нацелены именно на сравнения. Все перечисленные свойства они используют в качестве параметров. И в завершение своей книги толкуют не о чём ином, как о величинах этих параметров, то бишь о низком, среднем и высоком уровне верифицируемости, эвристичности и пр. той или иной теории (12, с. 580). Стало быть, их "критерии" — вовсе не критерии, а параметры.

          ВСЕГО ПОМАЛЕНЬКУ     Отдельного разбирательства заслуживает цитата из "ФЭС":

          "По существу всё многообразие предметов человеческой деятельности, общественных отношений и включённых в их круг природных явлений может выступать в качестве "предметных ценностей" как объектов ценностного отношения, т.е. оцениваться в плане истины или неистины, красоты или безобразия, допустимого или запретного, справедливого или несправедливого и т.д. Способы и критерии, на основании которых производятся сами процедуры оценивания соответствующих явлений, закрепляются в общественном сознании и культуре как "субъективные ценности" (установки и оценки, императивы и запреты, цели и проекты, выраженные в форме нормативных представлений), выступая ориентирами деятельности человека" (11, с. 765).

          Во-первых, здесь всё в том же режиме ценностное отношение, то есть ценение, именуется оцениванием (и, видимо, понимается как таковое).

          Во-вторых, неправильно ставить в один ряд свойства и объекты. Красота (безобразие) есть ценностное свойство, а справедливое (несправедливое) — ценимый объект (поведение, норма).

          В-третьих, нельзя перечислять через запятую и феномены разных уровней. Красота (безобразие) есть особая модальность ценности, которой в качестве другой особой модальности соответствует этичность (неэтичность), но не справедливость (несправедливость). Последняя есть лишь особый тип этичности (неэтичности).

          В-четвёртых, вообще не являются ценностными понятиями "истина" и "неистина" (а также "правильное" и "неправильное" и т.п.) и уж, тем более, "допустимое" и "запретное" (или "должное" и "недолжное"). Первые понятия — из области гносеологии, а вовсе не аксиологии; учение о долженствовании (нормативном) тоже напрасно спутывается с учением о ценностях (ценимом): это две различные дисциплины. Конечно, истинное суждение (истина) может цениться, то бишь быть ценностью, а неистинное — "отторгаться", быть антиценностью (тогда как допустимое или запретное поведение даже трудно вообразить себе таковыми — разве можно ценить за допустимость?). Но собственно истинность, правильность и пр. — отнюдь не ценностные свойства особых модальностей. Мы ценим истинное и правильное (и не ценим допустимое) лишь за приносимую ими пользу (и иногда — эстетически), а не каким-то иным, собственно "истинностным" и "правильностным" образом (с точки зрения особых потребностей в истинном и правильном). (В плане происхождения данной ошибки, отнесение истинности и допустимости к ценностным свойствам, очевидно, производно от общего спутывания оценивания и ценения. Истинность и допустимость — обычные сомнительные свойства, способные выступать в роли параметров сравнений. Вот и кажется (тем, для кого оценивать — то же самое, что ценить), что раз по ним оценивают, то, стало быть, и ценят).

          В-пятых, привлекает внимание различение ценностей в качестве предметных и субъективных. "Предметные" в данном случае — не совсем то, что "объектные" у меня. Я именую объектными ценностями все вообще ценимые объекты как именно объекты — в противовес свойству ценности. В этом плане оба указанных класса ценностей одинаково объектны. Их различие носит иной характер, а именно: субъективными ценностями на деле в цитате объявляются нормы, правила, предписания и прочие регламентации (вот только непонятно, как в эту тёплую компанию эталонов затесались оценки), а предметными — всё остальное, что ценится людьми (и в том числе, как видно, и истинные суждения, справедливые поступки и т.п.). Это рецидив (дань, реверанс в сторону) традиционного записывания в ценности только норм морали: нормы опять выделяются на особое положение, ничем особо такой чести не заслуживая.

          Не очень удачным представляется и называние этих норм субъективными ценностями, порождающее вопрос: "А что, предметные ценности не субъективны?"

          В-шестых, указанные "нормативные представления", конечно, правильно названы в цитате "критериями", но это суть критерии соответствия. Эталонные нормы для того и предназначены, чтобы служить критериями сопоставлений на предмет выявления соответствия им. Однако вопрос в том, какие это нормы? Не понятно, например, что делают в перечисленном списке некие проекты. Различных эталонных (и неэталонных) критериев соответствия много, однако к ценностным отношениям имеют касательство только нормы этики и эстетики. Все прочие нормы-критерии (например, практика как критерий истины или нормы права как критерии допустимости-запретности поведения) сами по себе неценностны (что же касается полезности, приятности и иже с ними, то у них просто нет эталонов — по крайней мере, в чётко оформленном виде). (Кстати, здесь высвечивается ещё один путь к сближению истинности со товарищи с этичностью (и К^о). Раз обе они связаны с нормами-эталонами-критериями, то велик соблазн счесть их сходными и во многих других отношениях, и, в частности, в принадлежности к ценностным свойствам).

          Наконец, в-седьмых, дело не только в том, что не все нормы-эталоны-критерии ценностны, но и в том, что это — критерии именно соответствия, а не критерии "процедур оценивания соответствующих явлений", о которых написано в цитате. Таким образом, в ней, цитате, спутано не только оценивание и ценение, но ещё и сравнение (оценивание) — и сопоставление на предмет выявления соответствия.

          Десять строк, а сколько кайфа!

* * *

Список цитируемой литературы:

1. Алексеев П.В., Панин А.В. Философия. Учебник. — М.: "Проспект", 1999. — 576 с.
2. Больцано Б. Учение о науке. — СПб.: Наука, 2003. — 518 с.
3. Воленьский Я. Львовско-Варшавская философская школа. — М.: РОССПЭН, 2004. — 472 с.
4. Гумницкий Г.Н., Зеленцова М.Г. Понятие человечности в общей теории морали. — Философия и общество, 2008, N 3, с. 20-31.
5. Изард К.Э. Психология эмоций. — СПб.: Изд-во "Питер", 2000. — 464 с.
6. Ильин Е.П. Мотивация и мотивы. — СПб.: Изд-во "Питер", 2000. — 512 с.
7. Любутин К.Н., Франц С.В. Российская версия философии марксизма: Анатолий Луначарский. — Философия и общество, 1999, N 5, с. 120-138.
8. Новейший философский словарь. — Мн.: Изд-во В.М.Скакун, 1998. — 896 с.
9. Словарь русского языка. Том IV. — М.: "Русский язык", 1988. — 800 с.
10. Философия: Учебник для вузов / Под ред. проф. В.Н.Лавриненко, проф. В.П.Ратникова. — М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004. — 584 с.
11. Философский энциклопедический словарь. — М.: "Советская энциклопедия", 1983. — 840 с.
12. Хьелл Л., Зиглер Д. Теории личности. — СПб.: Питер Ком, 1998. — 608 с.