А.С.Хоцей

          В 13-м номере самиздатовского журнала "Демократическая оппозиция" (г. Ленинград, партийная принадлежность — Демократический Союз) некто Х.Х. опубликовал статью под названием "Карл Маркс придумал социализм". Сама по себе эта статья, быть может, и не заслуживает особого внимания, однако выраженные в ней взгляды, судя по всему, имеют довольно широкое распространение. Например, недавно, к своему удивлению, я услышал очень сходное с Х.Х. мнение из уст весьма мною уважаемого учёного-историка Ю.Афанасьева, высказанное последним на выступлении в Казанском университете. Поэтому есть все резоны подвергнуть концепцию Х.Х. критическому разбору. Дабы не было претензий по поводу замалчивания или извращения текста статьи Х.Х., я приведу этот текст целиком, благо он невелик. Итак, что же сообщает нам Х.Х.?

          "Если кому-либо, освоившему вузовский курс общественных наук, задать вопрос: кто является автором той модели, по которой была создана феодальная общественно-экономическая формация? — то в ответ наиболее вероятно услышать: да никто тут, вроде бы, персонально ничего и не изобретал, всё как-то само собой получилось... Ну а если спросить: кто придумал капиталистическую формацию? — то конкретных творцов её модели тоже, по-видимому, никто не укажет. Да и нет таких, формация сложилась совершенно стихийно, сама собой. Но вот что касается социализма, то всякий мало-мальски образованный человек сразу же назовёт её авторов: Карл Маркс, Фридрих Энгельс и Владимир Ленин. Именно эти люди создали теорию (более правильно будет, по-видимому, назвать её гипотезой) общественного развития, руководствуясь которой, фанатичные экстремисты и мечтатели-идеалисты принялись строить "новое общество" — будь то в России, Китае, Камбодже или какой-либо ещё другой стране. Вдумаемся же как следует в этот поразительный факт: впервые в истории форма общественно-экономических отношений сложилась не путём свободного развития общества, возникла не сама собой, а была выдумана, "предсказана", и реальной жизни было предписано следовать чьим-то "гениальным предначертаниям".

          Кому из нас не знакомы лозунги, призывающие людей "претворить в жизнь идеи партии"? До сих пор саму живую жизнь в нашей стране пытались и пытаются втиснуть в схему, придуманную классиками марксизма-ленинизма и их последователями. Что из этого получилось, хорошо знает всякий, кто сталкивался с советской действительностью. Но почему, по каким причинам она такой получилась? Ну что же, давайте попытаемся разобраться с этим вопросом.

          Современный уровень науки позволяет уверенно утверждать, что Материальный Мир — это саморазвивающаяся, самоорганизующаяся, саморегулирующаяся и самосовершенствующаяся система. Только путём саморазвития, только путём проб и ошибок, только посредством перебора альтернативных вариантов и постоянной самокоррекции система может перейти в равновесное состояние, оптимальное для данных условий. Всякая же попытка волевого вмешательства, насильственной переделки Мира по заранее заданной схеме приводит, как правило, к дестабилизации системы с непредсказуемыми последствиями.

          Это объясняется тем, что в таких сложных системах, какими являются природа и общество, количество системообразующих элементов и их связей так велико, что практически невозможно учесть всё их многообразие и рассчитать алгоритм поведения системы. Большевики любят повторять, что марксизм — это революционное учение, преобразующее мир. Большой популярностью пользуется у них одиннадцатый тезис Маркса о Фейербахе:

          "Философы лишь различным способом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы переделать его".

          Молодой Маркс писал это в 1845 году, когда успехи науки и техники в условиях бурно развивавшегося в Европе капитализма создавали видимость всевластия человека над силами Природы и порождали надежды на возможность конструировать мир по своему усмотрению. Однако сегодня мы со всей очевидностью должны признать, что Мир переделывать нельзя. Мир — он таков, каков есть, и мы можем лишь наблюдать и изучать миропорядок, изначально существующий в Природе и подчиняющийся только её Законам (но никак не чьим-либо предначертаниям). Нелишне в связи с этим напомнить слова Энгельса:

          "Не будем... слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую такую победу она нам мстит. Каждая из этих побед имеет, правда, в первую очередь те последствия, на которые мы рассчитываем, но во вторую и в третью очередь уже совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых".

          Энгельс в данном случае писал о природе, но всё это можно с полным правом отнести и к обществу. Что подтверждается, в частности, самой практикой построения социализма в СССР: большевики Россию, конечно, переделали, но результат этой переделки никому, наверное, не мог присниться даже в кошмарах. Очевидно, пришла пора признать ошибочность марксистского положения о насильственной переделке Мира и вернуться на путь естественного саморазвития и самоорганизации общества. Ошибаться простительно — непростительно упорствовать в ошибках: слишком уж дорого обходится это людям."

          Итак, ошибка Маркса прощена, и он, видимо, может покоиться с миром. А нам теперь, судя по всему, следует отбросить все эти бурно раскритикованные Х.Х. представления о возможности переделки окружающей действительности (очевидно, и существующего общества тоже?), сложить лапки и ждать, пока "естественное" течение событий не приведёт нас ко всеобщему счастью — равновесному состоянию. Непонятно только: о каком же, собственно, равновесном состоянии у Х.Х. идёт речь? Похоже — раз социализм объявляется выдумкой — что о том самом "естественном" порядке, который именуется капиталистической системой. В связи с чем любопытно было бы узнать: а отдаёт ли себе Х.Х. отчёт, что при сложенных лапках даже и к этому благословенному, с его точки зрения, состоянию прийти нам так и не удастся? Потому что тут необходима всё-таки какая-то борьба, то есть насильственная переделка существующей общественной системы, — против чего, в общем-то, ведь и ратует наш автор.

          Агитируя за "естественный" капитализм против "неестественного" социализма, он, видимо, полагает, что вдохновлённые его агитацией массы, горько раскаиваясь в допущенных ошибках, дружно бросятся их исправлять и насаждать капиталистические порядки, и что никакого насилия тут ни к кому применять не понадобится. Я всё же позволю себе усомниться в этом. "Вернуться на путь естественного саморазвития" сегодня возможно, увы, только через неестественную, с точки зрения нашего Х.Х., переделку общества. В какой же мере тогда данный путь будет естественным, если причиной этой переделки окажется вовсе не нечто сверхчеловеческое, а всё те же волевые действия людей? Над этим вопросом Х.Х. надо бы хорошенько подумать. А я пока начну анализировать его заметки более подробно.

          Ошибки заголовка

          Прежде всего, у меня есть претензии к самому заглавию статьи Х.Х. В нём допущены, по меньшей мере, три ошибки.

          Первая — Карл Маркс "придумал" вовсе не социализм. У Маркса сплошь и рядом речь идёт о коммунизме. Разница есть. И эта оговорка Х.Х. показывает, что сам он, очевидно, трудов Маркса толком не читал и что взгляды его сложились в основном, видимо, в процессе "освоения вузовского курса общественных наук" и дальше того не пошли. Это ведь как раз в наше время стали говорить уже не столько о коммунизме, сколько именно о социализме. Что и отразилось в сознании Х.Х., которому я посоветовал бы не только повторять ходячие суждения родной ему эпохи, но ещё и поближе познакомиться с опровергаемым им учением. Не стоит спешить опровергать то, в чём не вполне разобрался.

          Вторая ошибка Х.Х. заключается в том, что коммунизм придумал вовсе не Карл Маркс. Коммунизм — это, вообще-то, чрезвычайно древнее учение. Его элементы можно обнаружить, например, ещё в раннем христианстве — а то даже и в идеологии родового строя. Коммунизм проповедовали Кампанелла, Мор, Бабёф и десятки других людей задолго до Маркса. Маркс же лишь подвёл под представления о коммунизме научную базу, то есть перевёл дело из области фантазий в область научного предвидения.

          И вот здесь — третья ошибка Х.Х. Карл Маркс коммунизм вовсе не придумал. Вся его деятельность заключалась именно в том, чтобы выбить из-под коммунистического учения утопические подпорки. Маркс занимался как раз тем, что разоблачал фантастические, мечтательные представления о коммунизме. А реальные свои коммунистические убеждения Маркс сформировал в результате глубокого и кропотливого анализа закономерностей развития современного ему общества. Так что выдумки тут не было ни на грош. Впрочем, Х.Х., как и любой другой критик, безусловно, волен объявлять теорию Маркса чем угодно — в том числе и выдумкой. И, конечно, очень хорошо, что он, дабы не быть голословным, ещё и подкрепляет этот свой тезис рядом соображений. Характер которых я сейчас и намерен рассмотреть.

          Космический масштаб претензий Х.Х. выражается в том, что в своей критике Маркса он выходит в область высокой философии, игнорируя, естественно, конкретно-земной анализ капитализма, на основании которого Маркс, собственно, и пришёл к коммунистическим убеждениям. Кстати, это вообще отличительная черта многих критиков марксизма: они предпочитают апеллировать к понятиям очень обширным и абстрактным. Видимо, трудновато спорить с Марксом конкретно — тут ведь нужны кое-какие специальные знания. Зато куда как легче метать громы и молнии из заоблачных высей — или моральных, или общефилософских: ведь на такой высоте поверхностность не столь заметна.

          Х.Х. опровергает Маркса, разумеется, довольно сумбурно. Но если присмотреться повнимательнее, то видно, что аргументация его представляет собой трактовку следующих проблем: о месте и деятельности человека в мире и обществе, о практической ценности знаний, а также о возможностях науки в плане определения действий людей. Я проанализирую все эти вопросы по порядку.

          Человек и природа

          Х.Х. отвергает право человека на переделку мира. По его мнению, "...мы можем лишь наблюдать и изучать миропорядок, изначально существующий в Природе и подчиняющийся только её Законам". Но каковы же эти законы? Каков тот естественный миропорядок, который мы, оказывается, можем лишь наблюдать?

          "...Материальный Мир — это саморазвивающаяся... система". Фраза не очень точная, поскольку Мир с большой буквы, то есть Универсум, не представляет собой системы (см. текст "Есть ли бог?") и, значит, не развивается как таковой, ибо в силу своей бесконечности и вечности находится вне времени и конечных процессов. Но здесь, понятно, не место рассуждать о таких тонкостях. Поясню только, что развивается не сам мир, взятый в целом, а лишь очень многие объекты в мире, то есть то, что является конечным, то, из чего, в общем-то, и состоит бесконечный мир. С этой поправкой можно признать вслед за Х.Х., что мир развивается. Причём, поскольку никто со стороны его не развивает, то он развивается сам, и в этом смысле действительно, имеет место саморазвитие.

          Но что это такое — саморазвитие? Отмечу тут два аспекта. Первый связан с тем, что всякое развитие есть особого рода изменение. Изменение — это общее понятие: оно бывает регрессивным, однолинейным и прогрессивным. Последнее, собственно, и есть развитие. Развитие относится к изменению, как частное к общему. И соответственно, всё, что относится к изменению, относится и к развитию как к его конкретной форме.

          И вот тут нужно отметить, что всякое вообще изменение неизбежно имеет своей причиной некое внешнее воздействие на изменяющийся объект. Изменение — это всегда результат какого-то действия. Вещи изменяются не сами по себе, а в результате какого-то на них воздействия.

          Изменение есть реакция на действие, откуда бы это действие ни исходило — извне или изнутри объекта. Впрочем, всякое "изнутри" на практике обычно оказывается лишь замаскированным "извне". В силу этой привязанности изменения вообще и его особой формы — развития — к некоему действию, всякое изменение-развитие есть, по сути, не что иное, как переделка объекта. Изменение никогда не бывает произвольным или беспричинным, оно никогда не происходит само собой — нет, оно обязательно связано с наличием чего-то воздействующего, производящего изменение. Всякое изменение — это именно переделка.

          Второй аспект, который я хочу отметить, связан с тем, что саморазвитие вовсе не есть абстракция. Потому что нет Мира как вещи, как системы, как чего-то цельного — что я уже отмечал выше. Но даже и у цельного Мира развития быть не могло бы. Развитие-изменение рождается во взаимодействии объектов, в их действиях друг на друга. А раз даже цельный Мир ни с чем посторонним ему взаимодействовать не может (просто по причине несуществования этого самого "постороннего" Миру, постороннего всему сущему), то, значит, изменяться как целое он и не в состоянии. Именно расщеплённость Мира на мириады и мириады частей (термин "часть" тут, конечно, условен, раз нет и целого), систем, объектов как раз и является условием такого взаимного действия, для осуществления которого необходимо противостояние действующего и воспринимающего действие. Х.Х. не замечает того обстоятельства, что Мир как целое — это всего лишь понятие, причём ложное (см. "Есть ли бог?"). А в реальности Универсум представляет собой бесконечное число различных материальных систем и объектов, постоянно взаимодействующих, то есть постоянно действующих друг на друга. Эти их взаимные действия порождают взаимные изменения, то есть переделки, в результате которых только и становится возможным развитие.

          Саморазвитие Мира, таким образом, является на деле развитием именно составляющих его элементов в их воздействии друг на друга, в их взаимной переделке. Эту живую деятельность окружающей нас реальности мы постоянно и наблюдаем. И это есть коренная, сущностная особенность природы, всего существующего. Бытие — оно активно, а не инертно. То, что никак не влияет ни на что — то никак не обнаруживает себя и тем самым просто не существует. А всё сущее — обязательно деятельно.

          Не надо, конечно, примерять эту деятельность к уровню человеческого восприятия и вульгарного понимания. Ведь речь идёт не об относительной, а именно об абсолютной активности. Камень, лежащий на дороге, кажется нам инертным, но на самом-то деле он, например, и давит на землю, и взаимодействует с нами — гравитационно, фотонно, электронно. Просто мы ничего этого не замечаем из-за грубости наших чувств. Возьмём хоть самый последний разнесчастный атом. Какие вокруг него постоянно происходят катаклизмы в его микроскопическом масштабе! Любые частицы, молекулы, клетки, организмы только тем и занимаются, — поскольку существуют и действуют, — что приспосабливаются к окружающей среде и приспосабливают её к себе, воздействуя на неё и испытывая воздействие, изменяя и изменяясь, переделывая и переделываясь.

          Именно в этой атмосфере всеобщей переделки и обитает человек. Куда же ему податься, чтобы остаться нейтральным наблюдателем? Умереть, уснуть? Бесполезно. Ведь даже мёртвое тело достаточно активно вмешивается в окружающую его среду, отличаясь от живого всего лишь характером и степенью своего воздействия. Даже пребывая в форме простой органической или химической массы, мы, тем не менее, обязательно будем оказывать некое преобразующее влияние на мир. И от этого нам никуда не уйти. Разве что покончить с существованием вообще, превратившись в абсолютное Ничто. Что с точки зрения материализма невозможно, а с точки зрения практической — нецелесообразно. Я надеюсь, что Х.Х. выступает всё же не за превращение в Ничто.

          Таким образом, пожелание Х.Х. привести человека в этом мире к некоему полностью нейтральному состоянию — попросту нелепо, ибо данное пожелание совершенно невозможно выполнить. Ведь поскольку человек уже существует, то он неизбежно будет активен даже как простой материальный объект. Активность есть синоним существования. Конкретно это выражается для человека в том, что он живёт лишь потому, что взаимодействует с миром на особом уровне. Например, уже чисто биологически человек вынужден обмениваться с внешним миром для своего воспроизводства какими-то веществами — выражаясь проще, он должен есть, пить, одеваться и т.д. Этого уровня активности никак нельзя исключить, не исключив прежде самого человека — который тем самым уже намертво связан со специфическим воздействием на мир, с особой переделкой природы.

          Или взять то же наблюдение. Это ведь вовсе не нейтральный процесс, как кажется нашему критику марксизма. (Я уж не беру во внимание тот факт, что наблюдать на голодный желудок не больно-то и разбежишься — нужно прежде поесть, чтобы спокойно предаваться созерцанию.)

          Дело в том, что сегодня без серьёзного технического обеспечения наблюдение уже абсолютно невозможно. Изучать мир без синхрофазотронов, телескопов, ракет и прочей техники — нельзя. А использование этой техники обязательно предполагает некое существенное воздействие на мир.

          Но кроме того, у науки должна ведь существовать ещё и какая-то цель. Познание ради познания? Где и когда оно было и будет? Любые исследования мира имеют своей целью его практическое приспособление к нуждам человечества. От науки требуется материальная отдача, а иначе никто и не будет тратить на неё время и силы. Сегодня же — ещё и немалые средства.

          Следовательно, человеку избавиться от вмешательства в дела мира — ну никак нельзя: потому, что сам естественный процесс бытия и состоит в том, что всё и вся бытующее переделывает друг друга. И человек тоже подчиняется этому общему закону — наравне с последним электроном или гигантской галактикой. Отказаться от воздействия на внешний мир и от переделки его мы никак не можем. Единственное, на что мы способны, дабы потрафить Х.Х. — так это как-то регулировать масштабы воздействия: сообразно своим потребностям. Кроме того, мы ещё можем сделать выбор между различными способами воздействия и, например, можем даже полностью отказаться от чисто человеческих способов, от осознанных действий — сойдя, допустим, с ума, или застрелившись и превратившись из живого разумного существа в кучу разлагающейся органики. Но всегда и везде в любом случае будет иметь место лишь переход от одного масштаба и типа переделки мира к другому — но всё же не уход от активности вообще.

          Кстати, надо отметить, что такие переходы к большей инертности и пренебрежение достигнутыми в результате эволюции человеческими способами воздействия на мир были бы величайшей глупостью. Ведь всё в мире борется за место под солнцем. И в этой борьбе успеха добивается именно та система, которая освоила лучшие пути подчинения себе окружающей среды, то есть та система, которая стала более мобильной и защищённой от давления извне. Человек на данном поприще имеет немалые достижения. Эти достижения — во-первых, разум, способность к познанию законов природы, способность использовать их к своему благу, а во-вторых, производство, то есть особая переделка природы — значительно увеличили выживаемость человека. Нужно ли отказываться от них? Конечно, Х.Х., фактически, вовсе и не призывает к такому отказу. Ведь он — за сохранение производства (хотя бы капиталистического) и за науку (наблюдение), очевидно, преследующую какую-то практическую пользу. То есть он, получается, всё-таки за переделку мира, причём специфически человеческими способами. Не зовёт же он, будем надеяться, людей в пещеры и на деревья или, например, к апокалиптическому самоубийству? Так против чего же тогда на самом деле выступает наш Х.Х.? Как обнаруживается, он не против переделок вообще — он против именно нерациональных переделок. Это, конечно, здорово — но разве кто-нибудь когда-нибудь выступал за подобные переделки? Впрочем, Х.Х. зачем-то пытается обвинить в этом Маркса, а попутно — видимо, для верности — замахивается ещё и на саму активность материи. Но в этом последнем пункте, разумеется, терпит фиаско, расходясь с общеизвестными истинами науки.

          Человек и общество

          Но, может быть, активность имманентна только частям природного мира? А общество тут, может быть, стоит особняком? И уж его-то, может быть, не надо никак переделывать, ибо это пойдёт только во вред его естественным законам? Сразу же усомниться в этом заставляет всё тот же очевидный и упомянутый Х.Х. факт "саморазвития" общества. Впрочем, куда более печально для Х.Х. то обстоятельство, что в обществе люди оказываются ещё ограниченнее в манипулировании степенью и способами своих действий, чем это имеет место в их отношениях с природой.

          Х.Х. как-то ведь даже не разделяет природу и общество, полагая, очевидно, что отношение к ним у человека должно быть одинаково (одинаково инертно), и потому является тут "материалистом" в квадрате. Но на самом деле между отношением человека к природе и отношением человека к обществу имеется огромное различие. Дело в том, что природа существует сама по себе и может прекрасно обходиться без человека. А вот общество есть не что иное, как сами люди, связанные между собой определённым взаимодействием в процессе совместного воспроизводства. Общество без людей просто не существует. Если в отношениях с природным миром у человека есть возможность вести себя абсолютно "естественно" с точки зрения нашего автора — то есть, например, просто встать на уровень обезьяны и добывать диким способом себе пищу, существовать, прозябая как биологическая особь, — то по отношению к обществу такой фокус совершенно исключен. К природе можно относиться по-животному, не задействуя потенциал человеческого мозга, то есть перестав быть человеком; к обществу же нам по-животному относиться нельзя. Ибо в таком случае общества просто не будет.

          Плоть общества — особые, социальные, сознательные отношения людей между собой. Без участия разума общества нет и быть не может. Х.Х., проводя тут аналогию с природой, грубо заблуждается. Без субъективного фактора общества, повторяю, нет. Мало того, что в обществе, как материальной системе, сохраняется имманентная активность его частей, то есть людей — но это ещё и обязательно специфически человеческая, а не просто животная, химическая и проч. активность. Общество потому и существует, что такая активность налицо.

          Характерная же особенность человеческой активности, человеческой деятельности — сознательность и рациональность. Сама суть общества — это отношения людей, их связь, выражающаяся в осознанных, целенаправленных волевых поступках друг по отношению к другу. Тут нет места инстинкту, поскольку инстинкт руководит не общественным, а всего лишь биологическим поведением особи. Инстинкты, конечно, присутствуют в человеческой психике, есть в ней и эмоции, но и те и другие рассчитаны именно на примитивные животные ситуации. Общественные же отношения всё-таки гораздо сложнее тех коллизий, которые обычны для животных, и в них, в этих отношениях, нельзя правильно ориентироваться без рациональной, разумной оценки обстановки. Воля есть сознательное управление своим поведением, действиями. Акт воли — это приказ самому себе. Приказ осознанный. Нет воли без разума. Поэтому "волевое вмешательство" — это всегда осознанное, специфически человеческое вмешательство.

          Общественное поведение человека — это всегда сознательное и, тем самым, всегда волевое поведение. Отказаться от него, то есть от своей человеческой сущности — человеку нельзя никак. Потому что при этом не только сам человек перестанет быть человеком, субъектом общественных отношений — при этом исчезнет ещё и непосредственно сам объект отношений: общество.

          Таким образом, если природу человек может переделывать бессознательно, не по-человечески, то в отношении общества подобное совершенно исключено. Конечно, и в отношении природы, и в отношении общества некая переделка, некие взаимодействия будут обязательны, но вот во втором случае это неизбежно будет уже именно волевая переделка, "волевое вмешательство". Ведь там, где присутствует сознание — там волю устранить нельзя, ибо она и есть сознание, направляющее действия. Человеку как материальному объекту обязательно присущи действия, активность; а как особой форме материи, как собственно человеку — сознание. В силу этого все его собственно человеческие действия (а именно таковы его действия в отношении общества) осознанны, то есть все они являются актами волевого вмешательства в окружающую действительность. Отсюда можно видеть, что призывы Х.Х. отказаться от "волевого вмешательства" в жизнь общества — это призывы человека, недостаточно хорошо понимающего смысл тех слов, которыми он пользуется. Как прежде Х.Х., по сути, ратовал за превращение всех нас в Ничто, так теперь он принялся выступать за исчезновение общества как такового, за наш отказ от того, что составляет суть общества — то бишь от волевого взаимодействия людей.

          Всё общественное поведение людей осознанно, то есть направляется волей. Воля является абсолютным источником общественных действий индивидуума, а поскольку действия суть переделка внешнего мира, то для человека характерна именно волевая переделка общества.

          В то же самое время воля — это именно действующее сознание. И потому очень большое значение имеет содержание этого сознания. От этого содержания зависит, например, то, какого рода действия предпримет человек. Сознание есть познание внешнего мира и своего места в нём. Чем это познание глубже, грамотнее, научнее, тем лучше человек ориентируется в окружающем его мире, тем вернее он выстраивает своё поведение, добиваясь намеченных целей. Это всё прописные истины, о которых Х.Х. почему-то забыл. Так вот: задача человека состоит поэтому в том, чтобы как можно лучше разобраться в действительности, повысить уровень её познания и своего сознания — дабы вести себя максимально осознанно как в отношении переделки природы, так и в отношении переделки общества. Именно за это, надо заметить, всегда и выступал Маркс.

          Человек, поскольку он живёт и действует, всегда переделывает общество. А поскольку мыслит, поскольку является человеком — всегда переделывает его сознательно, волевым образом. Вопрос лишь в степени этой сознательности. Индивидуально человек слаб и не в состоянии провести серьёзные преобразования внешнего мира. Однако, правильно используя свойства и закономерности этого мира — благодаря познанию их, — он в состоянии неизмеримо повысить своё преобразовательное могущество. Точно так же обстоит дело и в отношении общества. Простое волевое вмешательство, не опосредованное наукой, конечно, не может дать существенного результата. Кроме того, браться за значительную переделку общества без знания его законов — просто недопустимо. Ведь если неграмотными преобразованиями займутся значительные общественные силы, то это может привести даже к катастрофическим последствиям. Впрочем, здесь я затронул уже довольно высокий уровень переделки общества. А в основе своей такая переделка совершается, понятно, гораздо проще.

          Конечно, сознание людей обычно не охватывает всех закономерностей функционирования общества. Но для повседневной ориентации людям это и ни к чему. Людям обычно достаточно бывает знать законы только актуального состояния общества — например, особенности капиталистической формации. Всякий человек живёт ведь не в обществе вообще, не в некоей теоретической абстракции, а во вполне конкретном, реальном обществе. К нему-то он и приспосабливается, его-то он и старается приспособить к себе, борясь за личное выживание и благополучие. Знание особенностей данного общества, его законов и проч. — большое подспорье в этой борьбе. Я имею тут в виду, конечно, не просто юридические установления. В общественной деятельности человек, с одной стороны, постоянно переделывается под влиянием общества — воспитывается и т.п., а с другой стороны, и сам переделывает окружающих людей, общественные институты, законы, материальную базу. В этом постоянном взаимодействии и взаимопеределках людей и их связей (в первую очередь, конечно, производственных — с изменением производительных сил) и происходит изменение общества в целом, то есть его развитие, его переделка. Причём Х.Х. напрасно полагает, что результатом этого естественного процесса является только становление равновесия. Столь же естественно здесь вызревает и нарушение этого равновесия. Раз есть развитие, то неизбежно имеются и скачки от одного качественного состояния системы к другому. Идеальное равновесие — это, можно сказать, миф. Абсолютное равновесие — это энтропия, смерть, отсутствие всякого развития и изменения. В реальной же природе и обществе равновесия как идеала нет, а есть лишь постоянный живой процесс его становления и нарушения. Оба эти момента равнозначны. И оба они характеризуют изменение и стабильность как две стороны одной медали. Изменчивость и устойчивость — вот полярные и взаимодополняющие характеристики мира.

          В обществе волевые взаимодействия людей ведут к стабилизации их отношений в некоей общественной системе. Но всего лишь на время. Эти же взаимодействия рано или поздно порождают дестабилизацию прежних общественных структур, понуждают людей к их изменению, переделке. И этот процесс тоже происходит на уровне волевого вмешательства, сознательной деятельности. Люди (то есть не просто некие двуногие, а существа, проявляющие свой разум), как уже отмечалось, вообще не действуют бессознательно. Именно осознание несовершенства существующих отношений, осознание их несоответствия назревшим потребностям общества — то есть потребностям самих составляющих общество индивидов — толкает людей к действиям, направленным на коренное преобразование общественных порядков, законов. Нередко это преобразование совершается насильственным путём, потому что далеко не все люди рвутся покончить со старыми порядками и ввести новые. Для некоторых людей старые порядки как раз выгодны. И эти люди, разумеется, сопротивляются преобразованиям, причём зачастую довольно решительно. Без насилия в отношении данных людей иногда бывает просто невозможно обойтись. Вот так, с элементами борьбы, а то и насилия, и происходит всякий "естественный" процесс развития общества. Именно так — а вовсе не столь умиротворённо и биологически, без "волевого вмешательства", как представил дело Х.Х.

          Осознание обществом потребности в каких-то преобразованиях выражается прежде всего через выступления различных идеологов, которые воспринимаются обществом как герои его, общества, конкретного времени лишь потому, что их идеи — это отражение идей, так или иначе уже овладевших широкими массами. Поэтому заслуга идеологов состоит, в основном, лишь в том, что они просто более чётко и более внятно, чем другие люди, выражают назревшие перемены общественного сознания.

          Карл Маркс занимает в ряду подобных идеологов достаточно скромное место. То есть он ничем так уж особенно не отличается от всех прочих учёных-обществоведов. Х.Х. утверждает, что никто персонально не выдумывал феодализм и капитализм. Становление их, дескать, происходило естественно, стихийно. Однако на самом деле всё было далеко не так. Идеологами феодального общества были, например, Платон с его кастовым идеалом государства, Кун-цзы (Конфуций) и др. Идейных же вдохновителей буржуазных преобразований, рассуждавших о том, каким должно быть идеальное (буржуазное) общество, вообще трудно перечесть. Разве не Монтескьё отстаивал принципы демократического ограничения всевластия феодального государства, разве не Руссо провозгласил "естественные права" и идею гражданского общества, разве не он же, выступая вроде бы против частной собственности, на деле ратовал именно за неё? А Вольтер, Локк, Гегель? А множество других? Все эти мыслители в той или иной степени были теоретиками буржуазных преобразований в обществе — и это не распространяясь уж о массах тех практиков, которые сии преобразования совершали, сообразуясь даже не столько с идеалами и теоретическими рецептами, сколько с собственными потребностями, вполне осознанными и понятными.

          Всё то же самое, если разобраться, имело, в сущности, место и у нас в стране: не к марксизму приспосабливалась практика, а как раз сам марксизм был приспособлен к нуждам преобразователей России для оправдания их действий. Чем же тут Маркс отличается от Руссо? Да всего лишь тем, что отразил потребность уже не в буржуазных преобразованиях, время которых прошло, а интересы пролетариата и необходимость преобразований коммунистических. Сущность этих преобразований, уже назревших для общества, Маркс как раз и описал в своих исследовательских трудах. В этих трудах Маркс, анализируя характер и закономерности капиталистического общества, обнаружил ключевые тенденции его развития. Данные тенденции, как оказалось, ведут в тупик, выход из которого состоит в преобразовании общества, во введении новых общественных порядков, противоречащих интересам буржуазии, но зато полезных пролетариату и всему остальному небуржуазному населению. Сам пролетариат и должен совершить такое преобразование волевым вмешательством в жизнь общества — столь же естественным, каким некогда было вмешательство буржуазии, а ещё раньше — феодалов. В связи с этим все претензии Х.Х. представить марксизм чем-то из ряда вон выходящим — не совсем обоснованны. И лишь демонстрируют не вполне твёрдое усвоение им истории и некоторые пробелы в области его знания законов развития общества.

          Итак, я делаю предварительное резюме. Универсум есть постоянно взаимодействующая материя. Каждый объект одновременно и действует, и испытывает воздействия извне, изменяя окружающий мир и изменяясь сам. То есть мир саморегулируется и саморазвивается в силу того, что все составляющие его объекты, во-первых, постоянно приспосабливают себя к другим объектам и, во-вторых, постоянно приспосабливают, обратным образом, эти другие объекты к себе. Это два основных направления взаимодействия объектов со средой — пассивное и активное. Первое есть реакция на воздействие извне, второе — самостоятельное воздействие. Какой способ выживания эффективнее? Если исходить из стабильности существования, то эффективнее именно второй способ, потому что первый способ предполагает как раз неустойчивость, опасность потерять наработанную приспособленность. Хотя, вообще-то, и при первом способе выживания тоже возможен успех. Например, многие болезнетворные микроорганизмы вполне успешно противостоят натиску лекарств как раз в силу своей феноменальной изменчивости, отчего среди триллионов погибающих от лекарств особей находится хотя бы одна, способная существовать в новых, неблагоприятных для других условиях. Но всё же, если уж вести речь об устойчивости бытия, то устойчивость эту легче и проще всего бывает обеспечить именно способностью незыблемо противостоять среде, её агрессивным влияниям, способностью подчинять себе эту атакующую среду. Лучшей защитой чаще всего является всё-таки как раз нападение — то есть наиболее эффективным ответом на агрессию, как правило, оказывается стратегия подчинения себе агрессора. Поэтому при такой активной, при такой наступательной стратегии выживаемость каждого представителя вида обычно повышается. В принципе, во всех обстоятельствах преимущество получает именно та форма материи, которая в наибольшей степени способна противостоять агрессии внешней среды, её постоянным изменениям в неблагоприятную сторону. Прогресс в адаптации, в приспособлении в значительной степени есть прогресс в активности систем. Человек в нашей области Вселенной в данном отношении является одним из наиболее активных и живучих объектов. Он достиг значительной гибкости как в вопросе собственного изменения, переведя это изменение из плоскости биологической в плоскость социальную, так и в вопросе изменения среды, приспособления её к себе.

          Эти две стороны приспособляемости, характерные для человека, присущи, повторяю, вообще любым материальным объектам. Человек так же занят переделкой окружающего мира, как, например, и атом. И человек никоим образом не может отказаться от данной переделки — ведь иначе он просто перестанет существовать. Человек может лишь перевести свою переделочную деятельность на другой, нечеловеческий уровень. В отношении же переделок общества человек даже и на это не способен. Тут волевая, сознательная деятельность предрешена изначально. Человек не может не переделывать общество — и он не может переделывать общество бессознательно. Вопрос лишь в уровне этого сознания. Чем оно будет выше, научнее — тем эффективнее, тем успешнее окажется человеческая деятельность, тем с большим основанием можно будет рассчитывать на то, что её результатом окажется благо для человека.

          Но вот здесь Х.Х. приводит ещё одно возражение. Своё предубеждение против переделки мира и общества он связывает с невозможностью адекватного познания таких сложных систем, как мир или общество. По утверждениям Х.Х., научно тут подойти нельзя принципиально, ошибки тут неизбежны фатальным образом. Так что лучше уж, мол, и не соваться в это дело вообще.

          Это, надо заметить, достаточно странная позиция. Ведь, как теперь уже ясно, не переделывать окружающее человек не может. Значит, ему надо стараться делать это грамотно. Но Х.Х., с его своеобразным агностицизмом, считает, что такое просто невозможно. Так что же человеку тогда остаётся делать? Действовать наобум? Отказаться от "заранее заданных схем", то есть от научного предвидения? Но ведь элементами этого предвидения всегда грешит вообще любое человеческое действие: поскольку люди действуют сознательно, то они, значит, всегда заранее предполагают конечный результат своего будущего действия. Степень познания и есть степень научности.

          Сегодня все мы страдаем как раз от недостаточной продуманности, от ненаучности наших действий — как в отношении природы, так и в отношении общества. Поэтому призывать вместо повышения научности, вместо углубления познания к полному отказу от них — совершенно неправильно. Особенно при нынешних мощных средствах воздействия на мир, когда роль предвидения, роль предварительных расчётов как раз неизмеримо возросла.

          Так что теперь, видимо, настала пора проанализировать ту почву, из которой произрастает агностицизм (то есть отрицание возможности познания) нашего Х.Х.

          Возможна ли наука?

          Главным препятствием для познания, по мнению Х.Х., является сложность природы и общества. Отчего "...практически невозможно учесть всё их многообразие и рассчитать алгоритм поведения системы". Из этой цитаты хорошо видно, что Х.Х. совершенно не понимает существа науки и мышления вообще. Ведь разве только общество столь сложно? Возьмите любую вещь — стол, электрон, молекулу и т.п. Все они тоже бесконечно сложны. И если начать рассматривать их именно с этой стороны, то тогда останется только в бессилии опустить руки. Ведь бесконечная сложность любого без исключения объекта, действительно, делает его изучение занятием совершенно безнадёжным. Однако в каком смысле безнадёжным? В таком, что мы никогда не познаем этот объект до конца. Бесконечность сущего отрицает возможность постижения абсолютной истины, возможность достижения полного знания. Однако уже с возможностью достижения именно относительного, то есть относительно истинного знания — а как раз его-то нам практически всегда и хватает для правильной ориентации в этом мире — дело обстоит совсем не так уж и плохо. Ведь наука-то как-никак существует — это факт. И вся наша практическая деятельность опирается, в общем-то, именно на неё, на накопленные знания. Так, выходит, познание всё-таки возможно? Несмотря на сложность всего и вся?

          Причина этого — в особенностях устройства мира. У Х.Х. мир сложен — и всё тут. А на самом деле мир одновременно ещё и прост. Простота и сложность — это две взаимодополняющие характеристики Универсума и всех составляющих его объектов. Здесь главным оказывается то, с какой стороны мы на всё это дело смотрим. Если с той, что всякий объект состоит из бесконечного числа частей и подчастей, то тогда обнаруживается абсолютная сложность. Но можно ведь обратить внимание и на то, что всякий объект есть целое, единое, на то, что система как единица — абсолютно проста. При таком рассмотрении объекта игнорируются все его внутренние сложности, а учитывается только то, что имеется на выходе, результирующее поведение объекта — то есть тут учитываются его свойства как целого, а не свойства составляющих его элементов. Человека можно разложить, например, на кучу атомов и обнаружить громадное количество их взаимосвязей и т.п. Однако вряд ли кому-нибудь удастся потом собрать всё это обратно. Во всяком случае, пока учёным разобраться в оной куче до конца так и не удалось. Но можно ведь воспринимать человека и целиком, игнорируя всю его сложность на атомном, молекулярном, клеточном уровнях. На выходе мы будем иметь, таким образом, довольно простое, довольно предсказуемое поведение особи — по крайней мере, например, такое, что если данная особь физиологически нормальна, то она обязательно должна есть, пить, спать и проч.

          Именно эта особенность объектов Универсума и облегчает положение науки. Последняя всегда ограничивается неким фиксированным уровнем познания действительности, она берёт пределы от сих и до сих, а вовсе не замахивается на познание чего-то бесконечно сложного. Мир в его совокупности стараются охватить все науки, весь их комплекс — однако данный комплекс, конечно, всегда ограничен относительно бесконечности Универсума. Но нам, людям, это ведь и не важно. Для нас существенно то, что любая конкретная наука — например, наука об обществе — вполне дееспособна (в чём мы убеждаемся постоянно, раз науки вообще существуют, раз есть разум и познание), потому что имеет дело не с бесконечной, а с вполне конечной сложностью. Кстати, задача науки как раз и состоит в том, чтобы в неразберихе и сумятице проявлений конкретного объекта обнаружить, выявить, вычленить существенное, главное, простое. Суть науки — облегчение и упрощение ориентации человека в окружающей его обстановке, упрощение самой окружающей его действительности — в смысле сведения этой действительности к комплексу неких немногих основных закономерностей. Но вовсе не в ущерб практической ценности знания, а в развитие её. В этом, собственно, и отражается сам характер мышления, которое есть в первую очередь именно абстрагирование, обобщение конкретного, обобщение ощущений, сведение различного и многого к общему и единому. Наука таким выявлением общего и единого как раз и занимается.

          Как, конкретно, она это делает? Х.Х. зачем-то представил проблему так, что наука будто бы обязана целиком и полностью учитывать огромное "...количество системообразующих элементов и их связей" — имея, очевидно, в виду под этими элементами всякую мелочь и чепуху. Наука, однако, на самом-то деле этой мелочью совсем не занимается. Она берёт только что-то существенное для данной системы, обобщает мелкие детали в крупные блоки, в целое частей. И этих целых насчитывается вовсе не то необозримое количество, которое практически невозможно было бы просчитать и учесть в их взаимодействиях.

          Взять, к примеру, общество. Оно состоит из десятков и сотен миллионов людей, которые субъективны и прихотливы в своём поведении. Психика людей разнообразна и пестра. Нет абсолютно идентичных её моделей, нет идеально тождественных личностей. Как же тут не запутаться, как учесть результирующее поведение всех этих людей? Так вот марксизм как раз тем и силён и знаменит, что он первым нащупал глубинные законы, управляющие развитием и жизнью общества. Маркс обратил внимание на простое обстоятельство: на то, что все люди сходны в одном — каждый человек является биологической особью. Которой обязательно нужно есть и пить и которая, соответственно, руководствуется в своём поведении прежде всего собственными материальными интересами. Маркс обратил внимание именно на это — на то, что все люди имеют одну и ту же цель, одну главную мотивацию своего поведения. Далее Марксом было замечено, что хотя цель тут и одна, но все люди пытаются достичь её в достаточно разных условиях. А разные условия заставляют людей достигать одной и той же цели достаточно разными средствами. Далее Маркс обратил внимание на то, что в обществе имеются целые группы людей (так называемые социальные их слои), находящихся примерно в одних и тех же условиях.

          Следовательно, и основные тенденции поведения всех этих находящихся в сходных условиях людей тоже должны быть сходными. А главное, объективно предсказуемыми. По большому, естественно, счёту, — то бишь если брать не отдельные личности, а большие их массы. Или же среднего их представителя, вычисленного статистически. Итак, известна цель, известны условия, а стало быть, и методы, средства достижения этой цели — средства, возможные для данного слоя людей, для данного их класса. Поэтому с большой вероятностью успеха можно предсказать, что данный слой, данный класс будет действовать в целом именно так, а не иначе. Огромное и неуправляемое количество субъективных действий сводится, тем самым, к ограниченному числу вполне уже объективных, не зависящих от воли отдельного субъекта и вполне теперь прогнозируемых типов действий целых классов, сотен тысяч и миллионов людей. Марксизм как раз всем этим и занимается — исследует, как та или иная группа людей должна вести себя в данной обстановке, чтобы достичь своего материального благосостояния. При этом, конечно, вполне резонно предполагается, что возможны и некие исключения, то есть что какая-нибудь особенная личность может вдруг повести себя как-то иначе, чем все остальные — из альтруистических или каких-либо иных побуждений. Но все эти исключения из-за их сравнительной незначительности спокойно игнорируются. В расчёт же берётся только поведение большинства, решающее для судеб общества. И лишь тот опровергнет марксизм, кто докажет, что большинство людей не гоняется за материальными благами, за выгодой, что это не является существеннейшей, а то и основной целью практически каждого человека, целью, обусловленной самой материальной конституцией человека как биологической особи.

          Итак, субъективные начала общества можно свести к исчислимым объективным мотивам поведения, к чему-то вполне изучаемому и прогнозируемому. Научное предвидение в обществе возможно — через изучение объективных условий существования тех или иных групп людей, их общих стремлений и интересов. Поэтому можно вполне достоверно предсказать, что одни люди, одни социальные их слои будут добиваться одного устройства общества, другие — другого, а победит сильнейший. Опять же можно установить, кто сильнее, факторы силы. Ведь всё это вполне объективные вещи. Можно предусмотреть, что то или иное развитие общества и производства играет на руку одним слоям людей, усиливая их — и одновременно ослабляет другие их слои. Установив все эти тенденции, разве нельзя дать достоверный прогноз, указав, в каком именно направлении движется развитие общества и какие именно социальные слои играют решающую роль в этом процессе? Маркс показал, что дать этот прогноз можно на основе научного анализа устройства современного ему капиталистического общества. На основании данного анализа Маркс сам и сделал экстраполяцию тенденции развития общества в будущее — и тем самым конкретно предсказал, что рано или поздно общество должно будет прийти к обобществлению средств производства (раз они приобрели общественный характер), к отмене, таким образом, частной собственности на них. А выполнить эту задачу должен будет новый класс: пролетариат. Потому что, во-первых, выполнение этой задачи в его интересах, а во-вторых, потому что пролетариат обладает достаточными возможностями для захвата и удержания власти и установления нужных ему порядков в обществе. Так что никакой выдумки в таком предвидении не было.

          Никто и ничто не заставляет ныне Х.Х. следовать "гениальным предначертаниям" Маркса. Кроме, разве что, самой жизни, которая упорно движется именно в сторону всё большего отрицания частной собственности в полном соответствии с предсказаниями учёного. На Западе, в наиболее развитых странах этот процесс идёт уже полным ходом, как ни пытались бы иные политики (типа М.Тэтчер, например) повернуть его вспять. Кстати, повернуть его вспять они пытаются только потому, что другого пути просто не видят, не желают видеть. Некоторые отдельные составляющие общей тенденции к обобществлению в условиях классового антагонизма и эксплуатации, будучи преломленными через эти условия, порождают уже не само обобществление, а лишь его извращённую форму — монополизацию, и процесс этот ведёт к кризису и краху экономики.

          Монополизация — это ложное, бюрократическое обобществление. При нём массы оказываются отчуждёнными от распоряжения средствами производства — даже на том же благословенном Западе. Ведь государственная собственность там тоже оказывается правом не всего общества, а лишь тех немногих людей, которым, собственно, и принадлежит государство — то есть она оказывается преимущественным правом класса частных собственников. Оттого-то там, как и у нас, национализация вовсе не является обобществлением, оттого-то она и порождает застой и загнивание. То есть процесс там совершенно аналогичен нашему. И совершенно аналогично нашим товарникам западные теоретики и идеологи взывают к возврату священной свободной конкуренции, к демонополизации. Но всё это суть попытки преодолеть расхождение между потребностями современного производства и характером производственных отношений путём оживления (кстати, отмечу, путём именно искусственного оживления, то есть путём всё того же коробящего Х.Х. "неестественного", "волевого" оживления) старых, менее вредных общественно-экономических порядков. Естественным-то образом они как раз отмерли, переродились, но М.Тэтчер и подобные ей политики стараются реанимировать прошлое, систему середины XIX века. Однако нынешние средства производства в массе своей просто не допускают бесконтрольного частного использования. Не понимающие этого, не желающие с этим примириться политики всё же судорожно пытаются избавиться от монополизма и бюрократизации путём насаждения конкуренции — естественно, рыночной, то есть опять-таки частнособственнической. (В то время как другие политики, гораздо более разумные, стараются понемногу ограничивать частную собственность законами.)

          Здесь наличествует абсолютное противоречие, которое заключается в том, что по-старому жить и работать уже нельзя, с частной собственностью надо кончать, с ней кончает сама экономическая действительность — и это отражает как ход концентрации производства, выливающейся в развитие монополизма, так и сама государственная политика, ставящая заслоны бесконтрольности частных собственников, в том числе тех же монополистов.

          С другой же стороны, если действовать по-новому, по-прогрессивному — то следует ликвидировать буржуазную частную собственность; однако это, конечно, вовсе не означает, что взамен неё нужно ввести собственность экстремально частную, то есть монополистическую или государственно-бюрократическую. Эти последние являются как раз конечными формами естественного загнивания обычной буржуазной частной собственности. Она перерождается в них самим своим экономическим развитием, заводя тем самым экономику в тупик. Выход же из тупика многие видят сзади — что и отражают их призывы к искусственному оживлению конкуренции. Но дело в том, что все пути назад давно уже перекрыты самим характером средств производства, которые просто нельзя раздать частным лицам. Реальный выход — лишь вперёд, к подлинному обобществлению средств производства, к распоряжению ими всем обществом в интересах самого этого общества, а не к распоряжению данными средствами производства кучкой монополистов или группой-классом обособленной от общества государственной бюрократии.

          Именно здесь и коренится проблема современных западных экономик. Фактическое вытеснение частного распоряжения производством, то есть права частной собственности на средства производства, происходит там повсюду. Но естественным путём (то есть при сохранении прежнего общественного устройства и власти в руках частных собственников, хотя бы и переродившихся из капиталистов в монополистов и бюрократию) оно, это вытеснение, идёт не в сторону обобществления, а в сторону монополизации и огосударствления собственности. И вот здесь главным оказывается такой вопрос: в чьих руках будет находиться распоряжение самим государством — в руках ничего не производящих частных собственников-капиталистов, в руках самой государственной бюрократии, вышедшей из-под контроля всех других общественных слоёв — или же всё-таки в руках всего демократически организованного общества?

------------

          Таким образом, можно заключить следующее. Всё в мире переделывается и переделывает окружающее. И человек никак не может устраниться от этого процесса всеобщего переделывания. Что же касается, в частности, общества, которое, понятно, состоит из взаимодействующих людей, то человек тоже обречён его переделывать — причём переделывать именно волевым образом. Проблема заключается лишь в том, чтобы эта сознательная переделочная, преобразовательная деятельность была как можно более научной. Для этого нужно как можно глубже познать законы, движущие обществом.

          Разумеется, нельзя переделывать природу, да и общество произвольно, "конструировать мир по своему усмотрению". Да это и не получится никогда. Ведь человек не бог. Вся его преобразовательная деятельность эффективна лишь постольку, поскольку он ведёт её со знанием дела, то есть со знанием закономерностей того объекта, который он переделывает.

          Это как раз и есть то, за что выступает марксизм. Нелепо приписывать Марксу мечтательность, склонность к фантазиям в этой области. Трудно найти в истории более скрупулёзного и реалистичного ученого. И если Маркс делает какие-то выводы, то они обычно бывают сугубо научными. Впрочем, Х.Х. эти выводы опровергать даже и не пытается; он, похоже, имеет о них вообще самое смутное представление. Потому-то он, видимо, и предпочитает критиковать Маркса с высот философии, с высот самых общих представлений, отрицая возможности науки, отрицая предвидение вообще, призывая к инертности и проч. — и тем самым демонстрируя, что он не только не знает марксизма, который взялся опровергать, но ещё и путается в азах философии. Оказывается, наш Х.Х. просто агностик (так как отрицает возможность познания мира и общества) и идеалист (так как выступает за всеобщую инертность, то есть за инертность самой материи, отчего реальную её активность остаётся объяснять только какими-то внешними, надматериальными силами, то есть деятельностью бога).

          "Мир переделывать нельзя"? Да нет же, напротив, — мир нельзя как раз не переделывать, настолько он несовершенен, настолько существующие общественные порядки не соответствуют нашим потребностям. Но мир нельзя переделывать неграмотно. В СССР и в сходных с ним режимах, к сожалению, в этом вопросе сильно напортачили. Причём не только по глупости, но ещё и потому, что те люди, которые оказывались субъектами переделки, преследовали, в основном, чисто эгоистические цели. Например, Пол Пот вовсе не стремился переделать Камбоджу на коммунистический лад — он лишь прикрывался марксистской фразеологией, добиваясь на деле совершенно другого. Печально, что некоторые другие люди не видят и не хотят видеть этого.

          Так что же можно в таком случае сказать о людях, которые поддаются на данный грубый и очевидный для всякого грамотного человека обман? Если эти люди искренни, то, значит, у них есть, видимо, какие-то проблемы с ясностью мышления. Если же они всё понимают, но повторяют ложь в своекорыстных целях, то, значит, они не вполне честны.

          Тот, кто путает сталинизм и полпотовщину с марксизмом, — тот всё-таки очень серьёзно заблуждается. Сталинизм, вне всяких сомнений, не имеет никакого отношения к коммунизму; и наша общественная система, конечно, никоим образом не социалистическая. Гитлер ведь, как известно, тоже объявлял себя социалистом. Но из того, что разного рода тираны используют в своих низких целях популярные лозунги и имена, вовсе ещё не следует, что эти лозунги и имена фальшивы. Программа Гитлера, с которой он пришёл к власти, была, кстати, куда как революционна и "народна". И это совсем не удивительно: ведь Гитлеру и всем подобным ему деятелям удавалось оболванивать и порабощать толпу именно потому, что невежество клюёт на всякий блестящий крючок, не умея и — что особенно печально — не желая научно обнаружить привязанную к этому крючку леску.

          К сожалению, Х.Х. тоже пока трепыхается на некоем крючке. Пусть и не гитлеровском, к счастью. (А впрочем, кто его знает, что там кроется в рядах наших нынешних "демократов" и тем более — "патриотов"?) И вот, трепыхаясь на этом крючке красивых фраз и обывательских представлений о "естественности" капитализма и т.п., наш горе-критик ещё и с пренебрежением отталкивает руку помощи, которую протягивает ему марксизм, отталкивает знание, науку.

          Сие есть, конечно, поведение не мужа, но мальчика. По известному выражению — "мальчика для битья" в политике.