А.Хоцей

Часть 1

          Здравствуй, Лёнь. Я ещё раз внимательно перечитал твою книгу "Философия, социология и теория истории". И, естественно, не согласен с тобой по очень многим пунктам. Вот тебе мои беглые замечания, которые я, извини, делаю бессистемно — попросту следуя за твоим текстом.

          По главе первой

          АККУРАТНЕЕ С ТЕРМИНАМИ   Прежде всего, мне не нравится то, что ты повсюду использовал термин "история", повествуя о философии истории и т.п. Я понимаю, что это традиция, но дурных традиций много, но есть ведь ещё и требования научного подхода, согласно которым надо избегать многозначных слов — во избежание путаницы и двусмысленности. Слово "история" применяется для обозначения как исторического процесса, так и дисциплины, изучающей его. Когда употребляют выражение "философия истории", то только из контекста приходится улавливать, о чём конкретно идёт речь. И при этом нередко бывает так, что сами авторы сбиваются с одного понимания термина на другое. Ты в основном понимаешь под "историей" именно исторический процесс, то есть, если можно так выразиться, Историю человечества с большой буквы — но у меня складывается и такое ощущение, что на твоё истолкование философии этой Истории оказывает влияние также подспудное сближение данной Истории с историей как научной дисциплиной.

          Философия собственно Истории (исторического процесса) связана с осмыслением её реального хода, с поиском тут каких-то закономерностей и т.п. Философия же истории (научной дисциплины) — это учение о её методах, о способах установления истины в суждениях об исторических фактах и т.д. Это две совершенно разные "философии", ибо они касаются совершенно разных предметов. Нельзя спутывать их в рамках одной философии. У тебя же, по-моему, что-то такое происходит. Во всяком случае, чёткости различения явно не хватает. Так, на с. 15 философия истории у тебя, с одной стороны, "является синтезом и интерпретацией истории", а с другой, "важнейшей её задачей является помощь в установлении правильного взгляда на историю... как науку конкретную" и т.д. Не надо бы сближать две задачи: понимание собственно Истории и понимание характера такой дисциплины, как история.

          "Философия истории" у тебя "пытается создать основу для изучения общества и исторического процесса, особое внимание уделяя соотношению общественной реальности (онтология) и тому, насколько мы правильно можем понять её (гносеология), в какой мере, когда и как можно использовать полученные знания (методология истории)" (с. 22). Проблемы познания конкретного объекта — это чисто методологические проблемы. Это вопрос о методах познания, используемых конкретной дисциплиной, а не вопрос о характере её предмета, самого познаваемого, не его теория.

          Вообще, ты как-то слишком уж выпячиваешь значение теории исторического процесса в качестве поводыря для историков, для собственно исторической науки (сс. 15-16), как будто в этом-то и состоит главное предназначение философии Истории. Тогда как, на мой взгляд, указанная теория нужна прежде всего для объяснения прошлого и, пуще того, для предвидения будущего. А её методологическая помощь историкам — дело второе. Труд самих историков нужен как раз, главным образом, для того, чтобы способствовать созданию эффективной теории исторического процесса, обеспечить выработку этой теории соответствующей рудой фактов.

          ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ НАУКИ   Этот вопрос, как понятно, упирается в общий вопрос о предназначении науки. Для чего мы познаём что-либо? Для удовлетворения своего любопытства или же с практическими целями? Я убеждён, что мы познаём во имя практики, во имя более эффективного нашего приспособления к действительности. Чтобы лучше знать, что нам делать, чтобы достичь каких-то желаемых результатов. Все знания имеют смысл только как подсказки в этой области. Оттого, что я просто знаю что-то (ну, допустим, то, что Наполеон умер на острове Святой Елены), мне ни холодно, ни жарко. Это мусор в голове. А вот когда я знаю, что если сделать то-то, то получишь то-то и то-то, — то это практически полезное знание. И именно к добыче таких знаний стремится ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ (а не просто собирающая факты) наука. Но это и значит, что её задача — обеспечение предвидения, обратной стороной медали которого является объяснение того, что уже было.

          Отсюда же следует, что те знания, которые стремится добыть теоретическая наука — это не просто знания фактов типа того, где и когда кто-либо умер, а такие знания, которые позволяют именно объяснять прошлые и предвидеть будущие события. Это знания о каких-то стабильных связях, повторяющихся соотношениях и отношениях явлений (понятием "явление" я тут называю всё, что способно стать объектом нашего познания; далее я буду употреблять термин "феномен"). То есть это знания о закономерностях. Всякая теория — это свод знаний о конкретных закономерностях, а не о чём-либо ином. О закономерностях ты специально пишешь во второй главе. Однако уже и в первой главе обозначаешь свои основные ошибки в их понимании.

          ПЕРВАЯ ОШИБКА   Цитирую:

          "Теоретическое исследование и знание всегда больше или меньше огрубляют, искажают действительность, поскольку им сначала надо анатомировать её, разъять на части и элементы, функции и отношения, затем описать их в категориях и уже после вновь соединить. Единичное и индивидуальное они должны увидеть во всеобщем, уникальное — в повторяющемся, неделимое и неразъёмное — в делимом и разъёмном, движение — в покое и т.п." (с. 17).

          На мой взгляд, это довольно странное представление о характере теоретического исследования и знания. И позднее, в главе второй, оно будет воспроизводиться тобой постоянно.

          Возьмём первое предложение. Я не понимаю, почему "анатомирование" действительности (в особенности, мысленное) есть её искажение. Тем более, если в оконцовке это разъятие на элементы вновь завершается соединением. В чём тут может состоять искажение? Разве действительность не состоит реально из каких-то фрагментов и их связей и отношений? Разве познание действительности не сводится именно к выявлению, обнаружению, распознаванию познающим этих фрагментов и их связей? Что ты понимаешь под действительностью конкретно? Что-то абсолютно монолитное и однородное, что ли? Что вообще можно знать о действительности, как не то, что в ней присутствует и происходит по отдельности и как эти отдельно существующие объекты связаны между собой? Познание всегда носит прежде всего различающий характер. И эта его природа является не чьей-либо прихотью, а отражением того объективного обстоятельства, что действительность такова сама по себе.

          Нас к тому же интересует не процесс познания, а его результат — знания. Относительно "искажающей" роли собственно "анатомирования" есть смысл вести речь только в том случае, если это как-то сказывается на его результате, то есть даёт нам столь же искажённые знания. Впрочем, ты по ошибке пишешь об искажении не знаний о действительности, а самой действительности. А в этом плане, как мне кажется, о каком-либо искажении познаваемого в процессе его познания можно вести речь только тогда, когда познание носит, если можно так выразиться, "материальный" характер, то есть связано с непосредственным вмешательством в действительность. Как это имеет место, например, в квантовой механике. Тут, конечно, тоже можно поспорить относительно реальности искажения, ибо на деле квантовая механика толкует больше не об искажении познаваемого, а о невозможности одновременного познания, например, импульса и координат частицы. Невозможность же одновременного познания — не ложность знания. Это совершенно другой феномен. Но нам сие и не важно. Ибо у нас не тот объект и не те процедуры познания. В отношении исторического процесса мы осуществляем его "разъятие на части" мысленно. Мы можем делать это ошибочно, но и только. Саму же действительность мы при этом никак не искажаем. Мы получаем только ошибочное знание. А действительность как была, так и остаётся нетронутой. И ничто не мешает нам ещё раз подумать и "разъять", а затем и "собрать" её правильно. То есть получить адекватное знание о ней. Повторяю: сама по себе процедура "разъятия" никак не искажает действительность или наше знание о ней. Знание о ней и есть непременно знание о ней, как о состоящей из каких-то элементов. Едина она лишь в том смысле, что все эти элементы некоторым образом связаны между собой, находятся в каких-то отношениях и взаимоотношениях.

          В особенности всё это касается теоретического познания, то есть познания таких феноменов, как закономерности. Давай не забывать, что в рамках выработки теории мы должны познавать не конкретные события, а закономерности их происхождения. Например, не движение Земли по орбите, а закономерность тяготения вообще. Знание о закономерности — это вовсе не знание о конкретном событии. Вся твоя проблема состоит в том, что ты отождествляешь теорию объекта, то есть знание о закономерностях его бытия, с самим объектом. Это у тебя прослеживается по всему тексту и я ещё многократно проиллюстрирую сие ниже. Пока же не буду отвлекаться, а вернусь к методике "разъятия". Без неё, с одной стороны, как я уже отмечал, вообще невозможно познание чего-либо, но в особенности без неё невозможно познание закономерностей. Ведь закономерности — это всегда какие-то отношения чего-то с чем-то. Законы всегда описывают именно какие-то связи, отношения, соотношения. Следовательно, тут всегда необходимо прежде выявить это соотносящееся, связанное, причём — как фрагментарное, отдельное друг от друга. А затем выявить характер их связи, отношения. Так что указанное разъятие просто необходимо тут по самой природе познаваемого феномена (закономерности). Оно как раз не искажает, а адекватно отражает действительность этого феномена. Странно было бы пытаться познать закономерность как-то "целостно". Более того, указанное "разъятие" необходимо и нисколько не искажает, а, напротив, способствует адекватности теоретического знания "действительности" (то бишь реально отражаемым в нём закономерностям) ещё по ряду причин. Я подозреваю, что под своим "разъятием" ты имеешь в виду не только простые различение и разделение, но и абстрагирование и идеализацию. Во всяком случае, о них ты начнёшь писать позже. И ты, видимо, полагаешь (дальше будет ясно, что слово "видимо" тут излишне), что эти процедуры тоже дают неадекватное знание — какое-то идеальное, то бишь описывающее лишь идеальный объект, а не то, что имеется в конкретной реальности. И вот тут-то с наибольшей выпуклостью проявляется твоё отождествление закономерностей с самими теми объектами, закономерностями бытия которых они являются.

          Знание о закономерности — это вовсе не знание о каком-то сугубо конкретном объекте. Оно таково лишь в меру конкретности самой закономерности. Ведь все закономерности тоже конкретны, то есть присущи как таковые не всем вообще, а лишь вполне конкретным объектам. Например, закономерность тяготения обнаруживается в "поведении" всех тел, обладающих массой, то есть тяготения с его закономерностями нет там, где нет масс. С другой же стороны, закономерности тяготения обнаруживаются у тел, обладающих массой, взятых именно как массы и только как массы, а не в каком-то ином их качестве. Знание этой закономерности — это вовсе не знание о конкретном поведении, к примеру, пушинки, падающей на Землю. "Поведение" конкретной пушинки, само собой, определяется не только её и Земли массами, но и множеством других обстоятельств. Однако тяготение между пушинкой и Землёй присутствует и происходит в рамках той закономерности, которая описывается законом тяготения. Установить же эту закономерность (и сформулировать описывающий её закон) мы можем, как раз только устранив все прочие мешающие обстоятельства, — если уберём воздух, магнитное поле и пр., то есть всё, кроме масс Земли и пушинки, если сделаем ситуацию максимально идеальной, абстрагируемся от всех посторонних влияющих факторов — в идеале: практически, ну, а на худой конец, хотя бы мысленно. Только в этом случае мы как раз и способны установить подлинный (взятый в чистом виде) характер закономерности тяготения. То есть сформулировать такой закон, который будет адекватно выражать эту закономерность. И так обстоит дело с установлением всех вообще закономерностей и с формулированием всех законов.

          Так что давай не путать процедуры (а) конкретного прогнозирования "поведения" конкретной пушинки и (б) выявления закономерностей, которые "определяют" это поведение. (Я обрамляю слово "определяют" кавычками потому, что собственно закономерности, скорее, не определяют, а характеризуют "поведение" чего-либо. Определяется оно условиями и причинами, то есть материальными факторами, воздействиями на нечто и природой его самого; закономерностью же мы называем именно некое постоянство в соотношении определённого воздействия и его результата). При выявлении закономерностей (установлении их точного качественно-количественного характера) операции абстрагирования и идеализации просто необходимы. Без них мы просто не в состоянии выявить указанный характер с достаточной точностью и достоверностью и, соответственно, сформулировать такое суждение об этой закономерности, такое её описание, то есть закон, которое было бы адекватно самой данной действительности, то бишь реально имеющейся закономерности.

          Так что абстрагирование и идеализация ни к какому "искажению действительности" на самом деле не приводят — напротив, только они и дают нам возможность получить подлинное знание феномена.

          Что же касается прогнозирования "поведения" конкретной пушинки, то оно уже делается как раз с учётом всех влияющих на него факторов и соответствующих закономерностей, выявленных вышеуказанным образом. Конечно, это "поведение" невозможно предсказать, опираясь на знание одного лишь закона тяготения, ибо реальная пушинка испытывает не только тяготение Земли. Но это проблемы именно любого конкретного предсказания — предвидения конкретных событий, а вовсе не проблема выявления конкретной закономерности и формулирования закона как знания об этой закономерности. Это не есть проблема теории тяготения. Знание о закономерности тяготения, разумеется, не есть знание о "поведении" конкретной пушинки, то бишь о "действительности" в твоём её понимании. Это есть знание о "фрагменте" данной действительности, именно о закономерности тяготения, которая вместе с рядом иных закономерностей "определяет" указанное "поведение". Но называть его искажённым знанием о действительности нельзя. Свой "фрагмент", то есть закономерность тяготения, сие знание отражает вполне адекватно (в меру достигнутой точности этого знания). И как таковое оно вовсе не искажает знание о "поведении" пушинки (как в прошлом и настоящем, так и в будущем), а как раз позволяет объяснить или предвидеть это "поведение" с исчерпывающей (со стороны влияния тяготения) полнотой. Другое дело, что этого знания тут недостаточно, ибо влияние тяготения не исчерпывает "поведения" пушинки со всех сторон (или хотя бы со всех значимых сторон — ведь влиянием магнитного поля Земли даже для наэлектризованной пушинки, наверное, можно, в основном, пренебречь). Но недостаточность знания одного лишь закона тяготения для описания данной ситуации опять же — это вовсе не его (указанного знания) искажённость.

          Так что твой тезис, что, мол, теоретическое познание (в силу его аналитическо-синтетического и абстрагирующе-идеализирующего характера) даёт искажённое знание о действительности (или даже искажает саму действительность), на мой взгляд, ошибочен. Теоретическое познание есть познание закономерностей, теоретическое знание есть знание о закономерностях (представленное как законы, то есть суждения о объективных закономерностях). И как таковое оно правомерно использует указанные методы как способы достижения достоверного, а не искажённого знания о своих объектах (закономерностях). Ты же просто подставляешь тут на место требования соответствия законов-суждений объективным закономерностям требование соответствия предсказаний реально происходящим событиям. И считаешь, что поскольку тут нередко наблюдаются расхождения, то это происходит якобы потому, что теоретическое знание грубо и искажённо представляет "действительность" (то бишь эти самые конкретные события). Однако на самом деле причиной неверных прогнозов выступает обычно вовсе не "искажённость" нашего знания о конкретной закономерности, на которое мы опираемся в своём предвидении, а просто недоучёт нами иных влияющих факторов и иных закономерностей. Бывает, конечно, и так, что знание о закономерности, на которое мы опираемся, тоже ошибочно, но эта его ошибочность вовсе не врождённа и не обязательна и отнюдь не связана с тем, что данное знание добывается методами абстрагирования, идеализации и иже с ними. Оно, скорее, может быть ошибочным по причине именно недостаточности указанных абстрагирования, идеализации и т.д. Из-за того, что мы не очистили ситуацию, на примере которой постигаем данную закономерность, от посторонних примесей (например, судим о тяготении, наблюдая движение пушинки в потоке воздуха).

          Вот то, что касается первого предложения цитаты. Главное тут — что ты не различаешь процедур (а) формирования теории (выявления закономерностей) и (б) её использования при объяснении и предсказании. Из того, что всякая теория характеризует только свою грань многогранной событийной реальности и обычно недостаточна для объяснения и предсказания в отношении конкретного, не пробирочного и лабораторного, а натурального, "живого" процесса, ты заключаешь, что всякая теория груба и неверна и что она даёт искажённую картину "действительности" (под которой ты понимаешь именно конкретное событие во всей его многогранности, тогда как на самом деле теория фиксирует "картину" лишь отдельной "грани" события, и при этом — вполне адекватно).

          Это такая твоя ошибка, посредством которой ты дискредитируешь значение теории как основы предвидения. Разумеется, не бывает теорий, отвечающих "на все вопросы" (с. 18), — это какой-то бред. Но каждая теория, безусловно, отвечает на какой-то специфический круг вопросов в рамках своего предмета и в этом "кругу" освещает именно все вопросы.

          ВТОРАЯ ОШИБКА   Есть в приведённой цитате и другая ошибка. Теперь уже не дискредитирующая теорию, а просто уничтожающая её как таковую, сводящая её к простой классификации. Обратимся ко второму предложению цитаты. Приведу его ещё раз:

          "Единичное и индивидуальное они (теоретические познание и знание — А.Х.) должны увидеть во всеобщем, уникальное — в повторяющемся, неделимое и неразъёмное — в делимом и разъёмном, движение — в покое и т.п."

          Здесь проглядывает не что иное, как спутывание закономерного с общим, а обнаружение закономерности — с выявлением общего. Правда, в данном месте это спутывание представлено у тебя как-то странно. Будто бы задача теории — увидеть во всеобщем индивидуальное. В то время как у теоретического познания задача как раз обратная: тут в единичном, уникальном надо увидеть (обнаружить) общее, повторяющееся — если закономерности (как предмет поиска теоретического познания) суть общее. А вот увидеть в общем единичное (или в повторяющемся — уникальное), как ты пишешь, ну никак нельзя. Общее есть как раз отвлечение от всех единичных объектов того, что обще им. Общее — оно и есть общее. Как в нём можно обнаружить, увидеть единичное, ума не приложу. Это у тебя метафора, что ли? Ты имеешь в виду что-то иное? Например, не то, что в общем надо увидеть единичное, а что знание об этом общем надо как-то использовать при познании единичного. Например, задача теоретического знания — объяснить посредством особого общего (то есть общих закономерностей) единичное. Именно объяснить, а не увидеть одно в другом (да ещё и в перевёрнутом виде; повторяю: только в единичном можно увидеть общее, но не наоборот). То, что ты вместо слова "объяснить" используешь слово "увидеть", как раз показывает, что ты отождествляешь общее и закономерности. Это общее можно увидеть в единичном (прежде, естественно, обнаружив его путём сравнения нескольких единичностей, иначе ты просто не будешь знать, что тебе нужно увидеть) и только. Знания о закономерностях (то есть теории) требуют совсем иного применения.

          Закономерности, конечно, тоже бывают общими для ряда единичных объектов. Например, закономерности тяготения характерны для всех тел-масс, то есть общи для них. (Хотя бывают и необщие закономерности, присущие только единичным уникальным объектам; "общими" данные закономерности являются только в том смысле, что они характеризуют "поведение" данных объектов на всём протяжении их индивидуального бытия, то есть "общи" им во времени, одинаковы во все моменты их существования). Однако закономерности (теории) нужны не для того, чтобы "увидеть" их в единичных объектах, а для того, чтобы с их помощью объяснить-предсказать "поведение" этих объектов. Закономерности вообще относятся к "поведению", проявлениям, действиям объектов. Увидеть их можно только в событиях. И в отношении этих событий они выступают в объяснительной роли.

          Впрочем, бог с ней, с неудачностью твоего выражения. Вернусь к соотношению закономерностей и общего. Закономерности, поскольку они суть повторяемости, конечно, всегда суть нечто общее — общее или для разных объектов, или, как отмечалось выше, для одного и того же объекта в разные моменты его бытия.

          Повторяю: закономерность как повторяющееся есть общее. Но вот общее вовсе не обязательно есть закономерность. Общими могут быть и свойства, и место нахождения и т.п. Общее и закономерность соотносятся как род и вид. Закономерность есть разновидность общести. И сущность её, соответственно, не столько в том, что она общее (как свойство и т.п.), а в том, что составляет определённость именно данного вида общих феноменов. Одновременно, выявление закономерности — совсем не то, что выявление общего свойства. Последнее достигается сравнением, обобщением, то есть индуктивно, эмпирически, а выявление закономерности требует дедукции, размышления, знания природы объектов, их "поведения". Ведь это выявление не сходства объектов, а их причинно-следственной связи.

          Конечно, любое суждение о наличии общего свойства как будто бы нетрудно переформулировать так, чтобы оно звучало как суждение якобы о закономерности. Например: для всех листьев закономерен зелёный цвет. Проблема, однако, в том, что это вовсе не закон, не суждение о закономерности, а простая констатация факта, который ничего не объясняет, а свидетельствует лишь о своём собственном наличии. Суждение о закономерности зелёного цвета для листьев (о зелёности как закономерном), во-первых, вовсе не является суждением о закономерности как таковой, как феномене. Во-вторых, утверждение указанного факта в качестве закономерного — оно на деле произвольно. Закономерностью тут будет то, что объясняет данный факт: почему листья зелёные? (Почему вообще что-то бывает зелёным, ведь зелены не только листья?). Или — что следует из того, что они зелёные?

          Поясню на более близком примере. Есть такое сходство обществ, по которому мы отождествляем их как имеющие монархическую форму правления. Это сходство, с одной стороны, требует объяснения. В чём его причины? Каковы тут закономерности, что многие разные по другим признакам общества все, тем не менее, суть монархии? И когда мы обнаружим ту причину, которая порождает данное следствие, то выведем соответствующую закономерность. Такую конкретно, что монархическая форма правления является обязательным следствием преобладания натурального производства. Там, где производство натурально, там обязательно должна установиться монархия. С другой стороны, сама монархия может выступать в качестве объясняющего фактора.

          Например, ты пишешь, что при монархиях роль личности выше, имея в виду личность монарха и сосредоточение в его руках значительной власти. Я, конечно, с этим не совсем согласен, но пускай. В любом случае тут ты сам отмечаешь некую закономерность: связь монархии как причины с её следствием — значимостью роли в Истории личности монарха.

          Как видно, в обоих случаях фактор общести (одинаковости) обществ по данной форме правления, взятый просто как сходство, не даёт никакой закономерности (и теории), ибо сходство (общесть) само по себе ещё не закономерность, а лишь признак её возможного наличия, лишь приглашение к её обнаружению. Общие закономерности тут появляются лишь при попытках как-то использовать эту выявленную как факт общесть в качестве элемента объяснения — либо в роли объясняемого (следствия), либо в роли объясняющего (причины).

          Закономерность всегда является описанием связи объясняемого и объясняющего, а вовсе не простым указанием на какое-то сходство-общесть, пусть даже и объявляемое голословно закономерным на том основании, что оно всегда встречается. Было ведь время, когда подавляющее большинство обществ, если не все, известные науке, были монархическими, и был соблазн признать это состояние закономерным для любого общества вообще — без выяснения конкретных причин такого состояния. А вот когда появились демократические формы правления, сразу стало ясно, что монархические формы, если и закономерны, то вовсе не по природе общества вообще, а по каким специальным причинам. И голословно делать выводы об их закономерности, то бишь объявлять их закономерными вообще, стало нельзя. Реальная закономерность обнаруживается вовсе не обнаружением общего, а в процессе его объяснения. И то, что некое сходство именуется закономерным, вовсе не означает, что оно и есть закономерность. Собственно закономерность — это не закономерное сходство, не результат "действия" какой-то закономерности, а то, что делает это сходство закономерным. То бишь закономерность — это сама жёстко определённая связь между некоей причиной и данным следствием-результатом. Само по себе простое обнаружение сходства даёт основание лишь для классификации, но не означает обнаружения каких-либо закономерностей и создания теории. А у тебя и закономерность есть общее, и от классификации до теории один шаг.

          Кстати, ты обратил внимание на то, что я повсюду пишу "общесть", а не "общность"? Это не случайно. Общность — это общее по принадлежности. Так ствол дерева общ для его ветвей. Однако общее интересует науку не в этом смысле. А в смысле тождества, сходства объектов. Общее по сходству правильно называть не общностью, а общестью. Надо и тут терминологически различать значения, оттенки смысла, чтобы не допускать двусмысленности и не запутаться. Обобщение, которое практикует наука при классификации, — это обнаружение сходства и установление единства по сходству, а вовсе не обнаружение какого-то другого типа единства — по общему корню, месту пребывания и т.п.

          "ПРОБЛЕМА" АРОНА   Далее в первой главе моё внимание привлекло поддерживаемое тобой высказывание Арона о том, что

          "философия истории — это философия прошлого... Но как можно утверждать полную, истинную философию истории, если она ещё не завершена?" (с. 18).

          И находят же люди проблемы на пустом месте... Это само собой разумеется, что любые наши знания формируются только на базе известного нам материала, а известно нам только то, что произошло и происходит. Причём не только в Истории человечества, но и в истории живого, Солнечной системы, Вселенной вообще. Ну и что? Разве это мешает нам выявлять на данном материале какие-то закономерности (в том числе, и закономерности протекания самих эволюций Вселенной, живого, человечества) и использовать знание о них для предсказаний? Ситуация, на которую указывает Арон, вполне тривиальна, то есть касается не только Истории, но и вообще всего, что мы познаём. На деле он лишь констатирует ещё раз простенькую мысль о том, что абсолютное знание недостижимо. И что же нам теперь — комплексовать по данному поводу и отказываться от познания, теоретизирования и связанных с ним попыток предсказаний вообще? Или, может, следует дожидаться конца Истории, чтобы только тогда, обладая всей полнотой материала, начать наконец его теоретическую обработку? Но на хрена оно тогда будет нужно — это знание? Ведь предсказывать-то с его помощью будет уже нечего: История кончилась. Это будет практически совершенно бесполезное знание. Ты сам, кстати, отметил это:

          "если сама история нам заранее известна, то не нужна и философия истории" (с. 18).

          Ну и, наконец, а будет ли сам конец Истории?

          Вообще, как мне кажется, вся проблема тут в том, что Арона смущает особый характер объекта. В виде Истории перед нами предстаёт как будто бы нечто не стабильно повторяющееся, а постоянно изменяющееся. Тогда как закономерности могут быть обнаружены только там, где что-то повторяется, ибо закономерности и есть по большому счёту повторяемости. Отсюда и скепсис в отношении теоретизирования по поводу Истории. Но это ошибка. Во-первых, у общества как объекта масса повторяющихся моментов. Причём как в том фундаментальном случае, когда мы берём общество вообще — в самом общем виде (ведь само собой ясно, что раз мы выявляем такой объект, то выявляем его как определённый, постоянный в каких-то своих чертах и характеристиках, обнаруживающихся в любом обществе, если оно — общество, а не фунт колбасы), так и тогда, когда мы рассматриваем какой-то конкретный тип обществ — например, формационный (буржуазное, феодальное), цивилизационный (азиатское, западноевропейское) и т.п., — или даже тогда, когда мы исследуем некое конкретное общество (английское, российское) в конкретный исторический период. Повсюду, если есть сам объект исследования, то он есть только как каким-то образом определённый, то есть обладающий некоторыми повторяющимися характеристиками и закономерностями своего бытия. Но это — что касается общества.

          Сложнее как будто бы обстоят дела в отношении познания исторического процесса, который собственно и есть не что иное, как процесс эволюции, изменений человечества, то есть всех обществ, как по отдельности, так и совокупно взятых. Тут-то, когда речь идёт именно об изменениях, вроде бы и нет места чему-то повторяющемуся, то бишь закономерностям и, соответственно, теоретизированию, теории. Но это тоже чепуха. Ибо сами изменения обнаруживают некое постоянство. Во-первых, в самом своём бытии в качестве именно изменений, а не хрена с редькой. Изменение ведь тоже есть некий определённый объект (в гносеологическом смысле), если оно вообще есть и если разные изменения могут быть отождествлены друг с другом как именно изменения. То есть мы можем познавать все изменения как Изменение вообще. Во-вторых, среди изменений опять же можно обнаружить разные их типы: усложняющие, упрощающие изменяющиеся объекты, линейные и т.п. изменения. И можно, стало быть, исследовать те закономерности, которые присущи каждому особому типу изменений, взятому за стабильный в этой своей определённости объект.

          Наконец, в-третьих, встречаются и такие случаи (это я очень мягко выражаюсь — "встречаются"; на деле же таких случаев полным-полно: они-то и поглощают практически всю массу изменений), когда изменения каким-то образом связаны друг с другом, идут друг за другом в определённой последовательности, образуя некую направленность своей совокупности, то есть составляя собою так называемые процессы. В зависимости от типов участвующих в этих процессах изменений и сами процессы тоже специфичны, то есть обладают некоей определённостью, которая выражается в их тенденциях. И предметом теоретизирования тут являются именно данные определённости, повторяемости в направлениях совокупностей (процессов) различных типов изменений.

          Например, есть такой процесс изменений, как развитие (усложнение). Есть становление, деградация и т.д. Вообще, если есть какой-то процесс, то он есть как таковой только в том случае, если у него имеется направление, тенденция. При бессистемности изменений, когда из них не выстраивается никакая линия, нет и процесса. Если же налицо какие-то направления изменений, то бишь какие-то процессы с их тенденциями, то сами эти тенденции суть нечто повторяющееся и, тем самым, суть полноценные объекты теоретического познания. Тут требуется установить, чем обусловленно наличие тенденции как определённой. А это есть не что иное, как установление неких закономерностей, выработка теории данного специфического процесса изменений (например, развития). Так что для теоретика масса работы и тогда, когда он имеет дело с изменяющимися объектами, с процессами их изменений.

          ЧТО ДОЛЖЕН ЗНАТЬ ТЕОРЕТИК?   Недоумение вызвал у меня и твой пример шаткости и недостоверности тех данных, которыми-де пользуется теоретик. Ты написал:

          "Скажем, нашли археологи несколько зёрен пшеницы на стоянке и сделали вывод, что данный народ уже знал земледелие. А через несколько лет более тщательный анализ выявил, что это зёрна дикой пшеницы. И все выводы — насмарку. А ведь теоретик доверяется, вынужден доверяться в датировках и прочем конкретным исследователям" (с. 20).

          Да на черта теоретику точность в датировках? Они вообще ему совершенно до лампочки. Теоретик выявляет закономерности, связи событий и явлений. А когда конкретно тот или иной народ освоил земледелие, его никак не волнует. Ибо это чисто фактическое знание, а не знание о какой-то закономерности. Честное слово, Лёнь, такие твои реплики заставляют меня заподозрить, что ты имеешь довольно смутное понятие о работе теоретика.

          Вот я, например, полагаю, что занимаюсь теоретической работой, выработкой теории общества и исторического процесса. И я что-то не припомню, чтобы хоть когда-нибудь озадачивался проблемами конкретных датировок. В отношении всех исследуемых мною предметов и процессов я задаюсь лишь одним вопросом: "почему?" А не "когда?", "где?" и им подобными. Почему люди перешли к земледелию? К чему это привело? Вот это и есть то, что только и интересует теоретика. Он ищет причины и следствия, то бишь закономерности связей событий и явлений. Создание теории имеет целью объяснение Истории, а вовсе не её конкретное написание-описание. Последнее — дело собственно историков.

          ВОПРОС О МЕТОДАХ   Споткнулся я и о следующий твой тезис:

          "Её (социологии Истории — А.Х.) первая задача — найти сходства в очень непохожих коллективах (имеются в виду общества — А.Х.), в их строении и функционировании, используя специфические для неё методы. Но, однако, лишь в виде наиболее общих правил, принципов и подходов, так, чтобы не принуждать исследователя к готовым выводам, чтобы принцип помогал ему искать, а не давил на него" (с. 21).

          Лёнь, во-первых, для выявления сходств не нужны специфические методы. Сходство — это вполне определённый объект сам по себе — независимо от того, ЧТО сходно и В ЧЁМ сходно. Сходство всегда и везде выявляется одним методом — сравнением. Вся специфика тут носит вовсе не методологический характер, а чисто фактический. Всюду сравнением и только сравнением устанавливаются именно сходства разных объектов (ЧТО сходно) и по разным параметрам (В ЧЁМ сходно). Однако ты всё-таки толкуешь именно о специфических методах и на деле имеешь под ними в виду вовсе не метод выявления сходств (обществ), а вообще методы более углублённого исследования такого объекта, как общество. Тут, конечно, имеется некоторая специфика в методах познания, определяемая спецификой самого объекта, которым выступает не сходство как таковое, а именно само общество.

          Однако, во-вторых, и природу этих специфических методов ты понимаешь превратно — зачем-то оговариваясь, что они должны-де выступать лишь в виде наиболее общих правил, не принуждая исследователя к готовым выводам. Но ведь все вообще методы, как именно методы познания, всегда суть, если можно так выразиться, "наиболее общие правила" познания, а точнее, правила вообще. (Просто у каждого специфического объекта эти правила — свои). И никогда эти правила не предрешают конкретику вывода, то есть добытого знания, результата познания. Максимум, что они предрешают, так это верность или неверность добытого знания. Но, повторяю, вовсе не его конкретное содержание. Неадекватные, неправильные методы познания, конечно, приводят к неверным знаниям. Методы — это процедуры, алгоритм, способы, принципы познания. Они могут быть правильными или нет. Они могут способствовать успеху (добыче верных знаний) или же мешать ему. То есть они сказываются лишь на достоверности, истинности знаний. Но не на их конкретном содержании. Ты же полагаешь, что методы могут влиять на содержание. Ведь готовые знания — это именно знания как имеющие некоторое конкретное содержание. Ни в каком ином плане они готовыми быть не могут. Определённость знания — его содержание: что это за знание, о чём оно. Ложное же оно или истинное — это не его определённость ("готовность"), а его ценностная характеристика.

          На содержание выводов исследователей могут влиять не методы, а установки этих исследователей, какие-то их исходные позиции, то есть тоже знания, а вовсе не методы. Ты опять же имеешь в виду фактически не методы, а эти установки, то есть влияния более общих знаний на менее общие (частные). Ведь есть такое методологическое правило, что частное знание должно коррелировать с общим. Общее знание всегда выступает ориентиром при исследовании единичных объектов. И содержание этого общего знания, естественно, влияет на выработку представлений о данных единичных объектах. По-моему, ты запутался именно в этом, смешав данное влияние содержания общего знания на содержание частного с влиянием правильности методов познания на истинность знания.

          Повторяю: есть такой метод познания — использование общих знаний (установок) при добыче частных (то есть при исследовании единичных объектов). Как именно метод, это вполне правильный метод. И применение его всегда оправданно. Тут даже нечего сомневаться и как-либо предостерегать исследователей от его использования — дескать, здесь надо быть осторожным. Осторожным надо быть не в отношении применения данного метода познания, а в отношении содержания самого общего знания. Вот это знание само может быть недостоверным и, соответственно, при его использовании (каковое, повторяю, как метод познания, совершенно правильно) приводить к не тому содержанию частного знания. Претензии тут могут быть только к характеру общего знания, используемого в качестве ориентира, а не к характеру самой процедуры использования этого общего знания при добыче частного. Метод верен. Неадекватность результата в данном случае является следствием не неверности метода как такового, а ошибочности содержания общего знания. Ориентир ведёт нас не в ту сторону. Но само по себе обращение к ориентирам абсолютно правомерно. Чтобы сделать сырую картошку пищей, её надо варить (или жарить, парить, печь). И этот метод её приготовления не имеет никакого отношения к тому, гнилая сама по себе картошка или нет. Из гнилой картошки, понятно, еды не получится, как её ни приготовляй. Но сам метод варки тут ни при чём. Сам по себе он правилен. Причём не только в отношении картошки (то есть конкретного содержательного характера пищи). Вот какая тут обнаруживается тонкость. Ты же выступаешь прямиком против методов — что они, мол, не должны диктовать готовых выводов. Да ведь это, Лёнь, им и не по силам. Содержание может определяться только содержанием же, а не способами его добычи. Последние влияют только на доброкачественность этого содержания, а не на его конкретику.

          ВОПРОС О ЗАДАЧАХ   Далее ты объявил выявление сходства первой задачей социологии Истории. С этим спорить я не буду. Разумеется, обнаружение сходств всегда является первоочередной задачей любого исследования, ибо без этого просто нет предмета для исследования, без этого нечего объяснять. Однако сие — только самое начало работы, а что касается теоретизирования, то даже и не начало его, а предпосылка. Теоретик должен иметь перед собой нечто для объяснения, но выявление этого нечто — не его непосредственная задача. Его задача — объяснить наличие сходств, то есть выявить некие закономерности, которые порождают эти сходства. Так что если вести речь собственно о теоретизировании, то для него важен не этот первый шаг всякого исследования, то есть не обнаружение факта (сходства), требующего теоретического объяснения, а некий второй шаг (который для теоретика, по сути, первый его собственный шаг) — обнаружение закономерности, причин сходства.

          Ты же, указав на вышеозначенный первый шаг, вторым шагом исследования объявил... всё то же обнаружение сходств, только более частного характера.

          "Другая задача — показать типы обществ на разных этапах и вообще соединить их в группы" (с. 21).

          Всю работу исследователя ты свёл лишь к "сравнению и классифицированию" (с.21). "Социология истории" у тебя "пытается выработать термины, методы и правила, которые бы позволили исследователю, изучающему отдельные периоды, общества и подсистемы, сравнивать разные социальные организмы" (с.22). Неужели же это и есть создание теории? Неужели же дело исследования обществ сводится только к тому, чтобы понаобнаруживать сходства самых различных степеней общести, понасоставлять массу классификаций обществ, поразбивав их на различные группы по тем или иным признакам? А как же с объяснением всей этой груды фактов? Как с выявлением закономерностей, то бишь с собственно теоретической работой? Об этом ты совершенно умолчал. Этот "шаг" для тебя не существует. Лёнь, три-четыре года тому назад я уже указывал тебе на то, что теория — это вовсе не классификация (которой ты только и занимаешься всю дорогу), но ты так и игнорируешь это, так и шпаришь всё то же.

          Само слово "теория" у тебя появляется только в следующем абзаце — уже в связи с рассказом о познании исторического процесса (что же, в отношении обществ теорий быть не может?). Да и там — в таком странном аспекте, будто бы при построении "теории этого процесса мы обращаем преимущественное внимание на то, какие общества внесли какой вклад в развитие человечества" и т.п. (с. 21). Да какое дело теоретику, призванному иметь дело с закономерностями и только с закономерностями, до того, кто какой вклад в Историю внёс и какой вынес? Это чисто конкретное знание, конкретные перипетии Истории и не более того. Теория же обязана давать нам картину идеального, очищенного от примесей процесса. Конечно, объяснение конкретной Истории вынуждено оперировать конкретными же фактами. Однако данное конкретное объяснение само по себе вовсе не есть теория. Теория, то есть свод знаний о закономерностях, есть то, посредством чего объясняется конкретная История, что используется в этом объяснении (естественно, предварительно будучи выявленным) в качестве его орудия. Задача теоретика состоит именно в том, чтобы создать эту объяснительную базу, эти орудия объяснения. Разумеется, при этом он должен ещё и показать, что его теория — не фикция, а действительно объясняет реальный исторический процесс, отчего, например, я в своей "Теории общества" изрядно мучаю читателей (к счастью, крайне немногочисленных) различными объяснениями конкретики. Однако это — лишь иллюстрации эффективности теории, проверки её на вшивость, а вовсе не сама теория как таковая. Ещё раз повторяю: теория — это вовсе не процесс объяснения конкретной Истории, а свод знаний о закономерностях, с помощью которых достигается указанное объяснение.

          Тобой в этом преимущественном обращении внимания на "первопроходимцев", внёсших вклад, вообще руководит та мысль, что именно тут только и действуют какие-то законы, а вот в отношении отстающих они якобы не действительны. По-твоему, не следует

          "...уверять, что эти законы одинаковы для любого общества" (с. 22).

          Мысль, на мой взгляд, на редкость не соответствующая действительности и опирающаяся на ошибочное понимание природы закономерностей и теоретического знания. Но об этом ещё будет повод написать ниже.

          ТЕОРИЯ И ОБЪЯСНЕНИЕ КОНКРЕТИКИ   Пока же напоследок (для первой твоей главы) приведу ещё одну цитату. Ты написал, что

          "...теория исторического процесса исследует историю как процесс, её переходы, причины перехода от этапа к этапу, наиболее перспективные моменты, позволившие совершить рывок, а также то общее, что можно выделить в каждом периоде" (с. 22).

          Оставим это твоё вечное "выделение общего" как якобы теоретическую работу. Оставим и "наиболее перспективные моменты" как чистую конкретику. Обратимся к "причинам перехода от этапа к этапу". Как кажется, тут-то ты наконец и заводишь речь о познании закономерностей. Но, увы, это только кажется. Ибо реально под причинами ты мыслишь вовсе не теоретические причины, не то, что связано с закономерным ходом Истории, а чисто случайные внешние обстоятельства, ускоряющие или замедляющие этот ход (впрочем, ты, интересуясь в первую голову "наиболее перспективными моментами", "первопроходимцами", обращаешь внимание только на ускоряющие факторы).

          Во второй части третьего тома "Теории общества" я положил немало сил на отсеивание случайного от закономерного, конкретно значимого от теоретически значимого. Для тебя же всё это — пустые хлопоты. Причудливая траектория пушинки для тебя своей наглядностью забивает всякие разговоры о теории тяготения. Этой теории с её закономерностями у тебя и быть не может, ибо движение пушинки ею не объяснить, а тут надо обращать внимание прежде всего на те или иные случайные (в отношении феномена тяготения) порывы ветра и т.п. Вот эти порывы ты и выдаёшь за причины, которые надо исследовать при исследовании процесса падения пушинки на Землю. Они-то якобы и составляют плоть той теории, которая описывает это падение. Однако это как раз такие причины, которые объясняют отклонения пушинки от её прямого падения на Землю — но не само данное падение. Даже если падение пушинки в силу какого-то влияния произошло ускоренно — в сравнении с нормальной скоростью (ускорением) чистого падения (например, рядом с бешеной скоростью пролетел метеорит и прихватил по дороге пушинку, и она оказалась на Земле гораздо быстрее, чем если бы падала в безвоздушном пространстве под влиянием чистого тяготения Земли). То бишь ещё раз отмечаю, что ты путаешь создание конкретной теории как орудия объяснения — с самим объяснением конкретной Истории, в котором применяется много таких орудий-теорий (причём именно теорий, а не того "безобразия", которое подставляешь, именуя "теориями", на их место ты), дополняющих друг друга в рамках этого конкретного объяснения. Так, для объяснения траектории падения пушинки необходимо привлечь не одну только теорию тяготения, описывающую влияние на этот процесс различных масс в их пространственном распределении, но и множество иных теорий, объясняющих, например, и то, почему на данное падение повлияли порывы ветра в данном их пространственно-временном распределении, и почему они именно так повлияли и т.д. Конкретное объяснение всегда оперирует двумя моментами: а) характером конкретной ситуации, то есть указанным распределением в пространстве и времени действующих факторов, и б) закономерностями действий этих факторов. При этом первое, то есть характер конкретной ситуации, может быть каким угодно, то бишь произвольным, а вот действующие в разнообразных условиях закономерности всегда одинаковы.

          Теоретическая работа как раз и состоит в выявлении данных закономерностей. А конкретное объяснение — в приложении выработанных таким макаром теорий (то бишь сводов знаний о закономерностях) к конкретной ситуации, в которой закономерно действующие факторы сгруппированы определённым оригинальным образом.

          Отсюда и ясно, что (а) задача теоретика — выявление закономерностей, создание теорий, а вовсе не чистое объяснение конкретных событий само по себе. Что (б) объяснение конкретных событий интересует теоретика лишь в качестве инструмента проверки эффективности выработанной им теории. Что в этой проверке он (в) вынужден привлекать для объяснения не только какую-то одну теорию (над которой он, допустим, конкретно работает и которую проверяет на вшивость), но и ряд иных теорий (ибо всякое конкретное событие обычно сложно и его нельзя объяснить силами только одной теории — например, теории тяготения). Что (г) для объяснения конкретного события приходится учитывать не только все имеющие отношение к делу теории, но и конкретную расстановку влияющих на ситуацию факторов.

          И вот во всей этой сложной процедуре ты совершенно запутался: где (и что есть) теория, где (и что есть) её выработка, где её использование в объяснении, где само это объяснение со всеми его атрибутами. Ты, с одной стороны, упёрся взглядом фактически только в расстановку факторов, которая произвольна, случайна, для каждой ситуации своя (и не имеет никакого касательства к теории, никакого теоретического значения) и на основании этой произвольности расстановки заключил, что закономерности — фигня на постном масле. Ты питаешь такую иллюзию, будто объяснение — это и есть теория, что объяснять конкретику — это и значит — строить её теорию (будто теория вообще — нечто сугубо конкретное, будто у всякого отдельного события — своя теория). Выработка теории исторического процесса (на деле тут надо вести речь о ряде теорий, ибо исторический процесс — сложное явление, — не проще падения пушинки) у тебя — то же самое, что конкретное его объяснение. Лёня, соблюдай субординацию! Выработка теории (обнаружение закономерностей в их чистом виде) — это одно (и тут необходимы идеализация и абстрагирование, то есть как раз игнорирование конкретики, освобождение от всего наносного, случайного в ней). Использование теории для объяснения конкретики — другое. Конкретное же объяснение — вообще третье, ибо, с одной стороны, оно требует использования нескольких теорий, а с другой — не сводится только к использованию теорий.