А.Хоцей

          Уважаемые С.Гайворонский, А.Совет, Г.Твердохлебов и др., позвольте подбросить в потихоньку затухающий костёр вашей дискуссии о трудовой теории стоимости дополнительную вязанку дров. Не в виде ещё одной оригинальной концепции, каковой у меня просто нет, и не в виде критики ваших концептуальных построений, а в форме вольных размышлений на указанную тему, призванных попросту посильно упорядочить представления о трудовой теории стоимости в моей собственной голове.

          Заранее прошу прощения за то, что не смогу порадовать вас краткостью изложения. Единственное, от чего я берусь вас избавить, так это от излишних цитат и ссылок на сочинения экономистов прошлого и настоящего, а также и от их персональной критики и вообще оценок. Мне интересна не историография вопроса, а одна только голая суть дела. Но вот что касается выяснения самой этой сути, то тут я разрешаю себе не церемониться. Размышлять — так размышлять. Допускаю, что ввиду этого не у всех хватит терпения дочитать мои соображения до конца (как редкая птица долетит до середины Днепра). Ну да сие и не важно.

          О чём шумим?     Прежде всего, давайте уточним проблему. По поводу чего разгорелся весь сыр-бор (не в рамках дискуссии на данном форуме, а вообще в науке)? На мой взгляд, центральным тут явился вопрос о происхождении меновых пропорций. В нашей повседневной жизни наблюдается такой факт, что на рынке пара ботинок безропотно отдаётся, условно выражаясь, за двадцать буханок хлеба (но не за десять и не за тридцать). В то же время кило гвоздей обменивается на бутылку водки, а одно шило — на одно мыло. Причём не только случайно, разово, но и с некоторым постоянством данных соотношений для значительного (а то и всего) множества соответствующих сделок, осуществляющихся как одновременно, так и на протяжении некоторого временного периода. (Впрочем, сие пояснение-уточнение, по сути, излишне: если в обмене шила на мыло, а хлеба на ботинки не было бы никакого постоянства, то мы и не наблюдали бы никаких меновых пропорций в качестве требующего объяснения факта: поведение обменивающихся сторон тогда было бы абсолютно шизоидным и неопределённым). Кроме того, данные постоянные пропорции устанавливаются при обмене не просто определённых пар товаров, а и вообще между всеми ими. Так, что за бутылку водки отдают не только килограмм гвоздей, но и столь же строго определённые количества ботинок, хлеба, мыла и даже шил. И наоборот. Факт таков, что все товары как-то приравниваются друг к другу на стабильной основе.

          Отсюда возникают следующие вопросы. Чем обусловлено указанное постоянство? Что стоИт за устойчивостью меновых пропорций? А если они иногда меняются, то с чем связаны эти их изменения?

          На данные вопросы и призвана ответить так называемая теория стоимости или ценности. (Я не хочу сразу использовать тут слова "стоимость" и "ценность" и далее буду по возможности уклоняться от этого — вплоть до того момента (если он наступит), когда данным терминам будут приданы конкретные значения. Однако поначалу необходимо как-то идентифицировать свои размышления о происхождении и о сущности меновых пропорций с теми теориями, которые ныне претендуют на объяснение указанных происхождения и сущности и при этом имеют устоявшиеся наименования с использованием слов "стоимость" и "ценность"). По крайней мере таково её (теории стоимости или теории ценности) реальное предназначение (хотя многие экономисты, конечно, использовали те или иные её трактовки и для других целей — в меру тех возможностей такого расширенного использования, которые открывали сами эти трактовки; ещё правильнее выразиться так, что данные экономисты, скорее, как раз имели своими главными целями решения каких-то иных вопросов, к чему и приспосабливали свои трактовки происхождения и сущности меновых пропорций). Соответственно, и я здесь буду искать ответы именно на перечисленные вопросы. В центре моего внимания будет находиться только проблема происхождения и сущности меновых пропорций, а не, например, богатства, эксплуатации или даже денег и цен, поскольку последние (имеются в виду деньги и цены) вторичны в отношении обмена и его пропорций, лишь некоторым образом "отражая-выражая" их. Происхождение и сущность меновых пропорций возможно понять без упоминания о деньгах и ценах. Но не наоборот.

          Ещё раз подчёркиваю, ибо это весьма важно: в экономике и в политэкономии (а это дисциплины с несколько разными предметами) много разных проблем. Помимо вопроса о происхождении и о сущности меновых пропорций (моментом которого является вопрос о ценах), тут исследуются также вопросы о происхождении и о распределении дохода, о достижении рыночного равновесия, о регулировании производства спросом, об оптимальном распределении ресурсов и т.п. Все эти проблемы, конечно, некоторым боком связаны с решением вопроса о сущности меновых пропорций (ибо экономический механизм — единое взаимосвязанное целое), но не так, будто это один и тот же вопрос, что теория распределения ресурсов есть фрагмент или продолжение теории меновых пропорций. Теория меновых пропорций — это не общая теория всей экономики (и политэкономии), которая своим содержанием определяет решения всех прочих перечисленных (и неперечисленных) вопросов. Максимум, что тут может быть общего, — это использование сходных методов познания-решения проблем. Например, метода предельного анализа (дифференциального исчисления). Но теории, в которых применяется дифференциальное исчисление, вовсе не одна и та же теория. Сходство методов не означает тождества содержаний или сведения содержания всех теорий к содержанию какой-то одной из них (в рамках которой данный метод анализа был просто раньше всего освоен). Однако теориям стоимости-ценности придавалось нередко как раз такое фундаментальное значение исходного пункта дедуктивной теоретической системы всей экономической науки. Решение локального вопроса о сущности меновых пропорций тем самым привязывалось к решению всех прочих проблем и получало именно такую трактовку, которая подгонялась под решение этих проблем. А вовсе не под задачу решения именно вопроса о сущности меновых пропорций. Здесь мне желательно этого избежать. Поэтому предлагаю забыть обо всех прочих актуальных проблемах экономики и политэкономии. Текущая задача скромна: выяснить происхождение и сущность меновых пропорций. И только.

          Также ещё раз отмечу, что я пишу здесь: "меновые пропорции", "пропорции обмена", "меновые соотношения" и т.п., а не: "меновая стоимость (ценность)", как это обычно практикуется. Во-первых, так понятнее, о чём идёт речь. Сами слова "стоимость" и "ценность" требуют ещё каких-то дополнительных разъяснений — ведь о сущности того, что прячется за меновыми пропорциями, что является их базисом, я как раз и предлагаю поразмышлять. Пропорции обмена — это куда более ясное явление, ибо они натурально даны нам. На них можно указать пальцем. А кто, когда и где наблюдал стоимость?

          Во-вторых же, "меновые пропорции" и "меновая стоимость (ценность)" — вовсе не тождественные понятия. Пропорции — они и есть пропорции, то есть отношения количества хлеба к количеству ботинок или количеству гвоздей, обнаруживающиеся в их обмене друг на друга. Это, повторяю, чисто натуральные отношения. Когда же мы, люди, говорим о стоимости (или о ценности), то оная натуральность теряется из виду. На смену ей приходит именно что-то, стоЯщее за кадром. Речь идёт уже не о количестве ботинок, выраженном в парах, не о количестве хлеба, выраженном в буханках, и не о количестве гвоздей, выраженном в килограммах, а о некоем количестве чего-то, что рАвно присуще и ботинкам, и хлебу, и гвоздям. Причём, подчёркиваю, во-первых, именно рАвно ПРИСУЩЕ, то есть принадлежит и тому, и другому, и третьему, то бишь является каким-то свойством и того, и другого, и третьего. Во-вторых, оно присуще именно РАВНО, то есть также и в том смысле, что данные количества ботинок, хлеба и гвоздей как-то приравниваются друг к другу в обмене, каким-то образом оказываются равны. Несмотря на то, что ботинки мы, люди, исчисляем в парах, хлеб — в буханках, а гвозди — в килограммах. Наконец, в-третьих, упомянутое "что-то" принадлежит хлебу, гвоздям и ботинкам даже безотносительно к их обмену друг на друга, помимо этого обмена, само по себе. Речь идёт о некоей, если можно так выразиться, "субстанции", в том или ином объёме присущей всем продуктам, которые и обмениваются между собою как раз пропорционально обладанию ими соответствующими порциями (количествами) этой "субстанции".

          Субстратность обмена     Тут, однако, мы, люди, выходим на первый спорный вопрос. А именно на следующий: стоИт ли за пропорциями, в которых товары обмениваются друг на друга, нечто, количества (порции) чего и определяют оные пропорции? Или же эта пропорциональность обмена ни на чём не основана, а есть совершенно случайное явление?

          Как мне кажется, тут правомерно утверждать, что "субстанция" обмена существует. (Только не надо представлять себе этот "субстрат" в виде какой-то особой материи: он являет собою, скорее, некое свойство товаров, хотя и данное определение не совсем точно). Если продукты при обмене каким-то образом приравниваются друг к другу, если их вообще возможно как-то сравнивать между собой, устанавливая стабильные меновые пропорции, то это предполагает некую их (продуктов) однородность в чём-то, какую-то соизмеримость, количественную сопоставимость. Если же товары не обладают чем-то, по чему они могли бы быть сравнены между собой и приравнены друг к другу в определённых количественных пропорциях (как пара ботинок — к двадцати буханкам хлеба), то данных пропорций как чего-то устойчивого просто и быть не может. Тут тогда следует ожидать полной неопределённости. Каждому участнику обмена должно быть абсолютно всё равно, сколько своего продукта отдавать взамен на некую порцию чужого — раз нет никаких критериев сравнения и оценки, то есть нет объективной меры, определяющей меновые пропорции.

          Подчеркну, что признание субстанционального характера обмена, — то бишь того, что продуктам, обмениваемым на рынке, реально присуще нечто, по чему они сравниваются между собой и приравниваются друг к другу в определённых количественных пропорциях, — так вот признание сего никак не связано с тем, что конкретно признаётся данным "субстратом". Доказательство или опровержение той или иной версии базиса меновых пропорций — это совсем не то, что доказательство или опровержение самого субстратного подхода. Вопрос о субстанциональном или нет характере обмена — он более общий, чем вопрос о том, ЧТО является данным "субстратом" (если он признаётся за сущий). Я ниже буду разбираться главным образом именно с тем, ЧТО является "субстанцией" (базисом), полагая, что вопрос о субстратной основе меновых пропорций решён положительно. Хотя в истории политэкономии полуявным образом, конечно же, засвечены и представления о чистом релятивизме обменного процесса, о которых я также напишу — но ниже.

          Проблема идентификации     Пока же предлагаю обратиться к вопросу об идентификации чего-либо в качестве "субстрата" обмена. Допустим, нам, участникам обмена, ясно, что наш обмен носит субстратный характер. Но как определить, что именно является этим "субстратом"? Как выбрать из различных претендентов на эту роль наиболее достойную кандидатуру? Например, одни теоретики поднимают тут на щит количество труда, другие — желаемость товара, третьи — издержки производства и т.п. Как узнать, кто прав, а кто нет? Ведь заявить можно всё, что угодно. Трудность не в том, чтобы придумать тут что-то своё, а в том, чтобы доказать право своей креатуры на трон. Сие же выдвигает на первый план вопрос о характере соответствующих доказательств. Каким образом можно доказать, что именно некое данное нечто и есть "субстанция" обмена, порции которой, пребывающие в товарах, суть основания их меновых пропорций?

          Как может показаться, простейшим способом тут является измерение указанных заключённых в товарах порций-количеств предлагаемого на роль "субстанции" нечто и показ того, что соотношения этих порций-количеств в разных товарах как раз соответствуют пропорциям их (товаров) обмена. Однако это не выход. Во-первых, из-за технической сложности и практической невозможности такого измерения. А во-вторых и в-главных, ввиду того, что даже в случае осуществления указанной невозможной операции мы, исследователи, получим лишь индуктивное "доказательство", которое не будет иметь никакой директивной силы, ибо оно всегда может быть объявлено случайным стечением обстоятельств.

          Более убедительно обнаружение не фактически статического одномоментно взятого соответствия порций того или иного нечто пропорциям текущего обмена, а обнаружение их, порций нечто, соответствия, если можно так выразиться, в действии, то бишь в динамике. Когда изменения порций нечто в товарах сопровождаются аналогичными изменениями пропорций обмена этих товаров — то это более авторитетно свидетельствует о наличии какой-то связи между обоими указанными феноменами.

          Однако и этого ещё недостаточно для признания указанного нечто "субстратом" обмена. Ибо обнаруживаемая связь может носить совершенно не тот характер, который тут нужен.

          "Субстанция" и "агенты влияния"     Вернусь к поставленным исходно вопросам. Я интерпретировал их так, что сразу завёл речь о том, что тут прячется за кадром. Порции чего люди сопоставляют в обмене, устанавливая его пропорции? Вот как мной представлены указанные вопросы.

          Между тем они могут быть поставлены и в более скромной форме, с меньшими амбициями. Вопрос о том, чем определяются меновые пропорции, можно понять и так: что влияет на них вообще? Что выступает конкретными причинами изменений меновых соотношений? Например, в неурожайные годы цена хлеба растёт и, соответственно, меняются пропорции его обмена на иные продукты. Аналогично, рост производительности труда влечёт за собой падение цен на продукты тех отраслей, в которых этот рост производительности произошёл. Или: очередной каприз моды обесценивает мини-юбки и удорожает макси-брюки. Во всех в этих случаях дурные погодные условия, рост производительности, каприз моды и пр. выступают факторами, определяющими те или иные изменения меновых пропорций, то есть, другими словами, изменения количеств (порций) "субстанции" обмена, содержащихся в тех или иных товарах. Таких разнообразных "агентов влияния" можно обнаружить немало. И наличие их вроде бы тривиально.

          Однако нетривиальной является проблема отличения данных "внешних" причин изменений порций "субстрата" от самого этого "субстрата". То есть от того, что всего лишь поверхностно влияет на изменения меновых пропорций, на количества "субстрата", заключённые в товарах (кстати, именно эти порции "субстрата", заключённые в товарах, и называются в науке меновой стоимостью или ценностью товаров: у каждого из них своя меновая стоимость-ценность, которая относится к "субстрату" обмена так, как конкретный вес к тяжести вообще), от того, что есть этот "субстрат" как изменяющаяся (количественно) основа данных пропорций. Например, легко заметить, что рост производительности труда ведёт к уменьшению количества труда, затрачиваемого на производство единицы продукции, а также и к уменьшению её меновой ценности, к изменению пропорций её обмена на другие продукты. Тут вроде бы можно заключить, что изменяемой "субстанцией" обмена является именно количество труда. Но правилен ли такой вывод? Ведь изменение меновых пропорций имеет место и в случае каприза моды, когда нельзя вести речь о каких-либо изменениях количеств труда, затрачиваемых на мини-юбки или на макси-брюки. Вообще, правомерен вопрос: всегда ли можно свести изменение меновых пропорций к изменениям количеств труда, затрачиваемых на производство продукции? Не выступает ли само количество труда просто в роли ещё одного из "агентов влияния" на величину "субстанции", а не в роли самой этой "субстанции"?

          Подчёркиваю, что задача определения того, что есть "субстрат" обмена, задача доказательства субстанциональной роли тут некоего нечто (например, того же количества труда) заключается не просто в указании на то, что изменения количества данного нечто ведут к изменениям пропорций обмена. Подобных "агентов влияния" (изменения параметров которых ведут к изменениям меновых пропорций) много. Задача состоит именно в том, чтобы каким-то образом отличить этих "агентов" от собственно "субстрата", чтобы выявить само то нечто, изменения количества коего и являются изменениями порций стоимости-ценности.

          Как же сие сделать? Чем тут можно руководствоваться при отсеивании "шелухи от скорлупы"?

          В качестве первого и довольно сомнительного (но годящегося именно для первого приближения) критерия здесь можно указать на то, что изменение количества "субстанции" должно близко коррелировать с изменением меновых пропорций. Если одно уменьшилось вдвое, то, значит, и второе должно уменьшиться вдвое. (Разумеется, это чисто теоретическое соображение, ибо на практике корректно провести расчёты тут крайне затруднительно). Во-вторых, изменение количества "субстанции" в товаре должно выражаться в изменении пропорций его обмена на другие товары НЕПОСРЕДСТВЕННО. Производительность труда, влияющая (при своём изменении) на пропорции обмена через посредство количества труда на единицу продукции, тут явно не годится. В-третьих же и в-главных, важна не только непосредственность, но и, если можно так выразиться, однофакторность влияния (в принципе, речь тут идёт даже вообще не о влиянии, а о другом типе зависимости). Все "агенты влияния" потому и "агенты", что их много и что каждый из них сам по себе, то бишь что он может изменяться автономно, влияя на количество "субстанции" со своей стороны и по-своему. Сама же "субстанция" как то, количественные изменения чего прямиком определяют уже изменения меновых пропорций, должна быть одной, единственной. Например, рост производительности труда снижает, а плохие погодные условия, напротив, увеличивают количество труда, затрачиваемого на единицу продукции. Изменяющимся нечто здесь везде выступает всё то же количество труда. Подобным должно быть и положение "субстрата". Повсюду, где мы, люди, наблюдаем изменение пропорций обмена, это изменение должно быть сводимо к изменению количества некоей единой сущности. Если в отношении определённого нечто обнаруживается, с одной стороны, то, что его количественные изменения влекут за собой изменения в пропорциях обмена, но с другой — то, что имеется и ещё какое-то автономное по отношению к нему нечто, изменения величины коего также ведут к каким-то изменениям меновых пропорций, то тут требуется заключить, что ни то, ни другое нечто не являются "субстанцией", что надо искать ещё что-то третье, к чему их можно "свести" как к посредствующему звену. То есть изменения коего выступают в отношении указанных изменений первого и второго "нечт" их следствиями, а в отношении изменений пропорций обмена — их непосредственными "причинами" (я ставлю тут кавычки, ибо на деле порции "субстрата" и меновые пропорции соотносятся вовсе не как причины и следствия, а, скорее, как содержание и форма, как сущность и явление). "Субстанций" не может быть несколько. "Субстанция" должна быть только одна. Иначе просто не будет никакой реальной соизмеримости товаров. Соизмеримость, сравнение, приравнивание возможны лишь там, где множество автономных параметров может быть выражено через какой-то один, где всё сведено к однородности, измеримо в однотипных единицах (независимо от их величинной произвольности: длину можно измерять хоть в метрах, хоть в дюймах, но измеряемым тут всегда выступает длина, а не вес). Если мы, люди, обнаруживаем несколько независимых друг от друга факторов, определяющих своими изменениями изменения пропорций обмена, то, значит, перед нами лишь "агенты влияния", ни один из которых не является "субстанцией" обмена.

          Помимо указанных критериев, которые, по сути, являются критериями отбора претендентов из числа предлагаемых индуктивным подбором, возможен и дедуктивный путь. Но он больше указывает на то, как правильно осуществить индуктивный подбор. То есть на то, как и где надо искать претендентов, а где не надо. Вот этим я теперь и займусь.

          Феноменная природа "субстрата"     Таким образом, "субстанция" обмена есть нечто, присущее товарам, есть то, по чему они являются, выражаясь условно, качественно однородными и, тем самым, сравнимыми количественно, то бишь — по величинам порций этого самого содержащегося в них нечто. При этом сие нечто, как сообщающее товарам именно ОДНОродность, — одно. Товары сравниваются и приравниваются друг к другу в процессе обмена по какому-то одному свойству-признаку, а не по множеству оных. Иначе, без сведения всей пестроты их конкретности к общему знаменателю, устойчивых меновых пропорций по рынку в целом быть не может.

          Однако что же это за однородность, что же это за единственное свойство? Я буду тут идти маленькими шажками, двигаясь от общего к частному. Для начала, чтобы получить первичное руководство к подбору кандидатов, попробую выяснить феноменную природу "субстрата".

          Относительно этой природы сразу ясно, что она не носит натурального характера. Данный "субстрат" нельзя ни пощупать, ни понюхать, ни увидеть. У него нет ни физических, ни химических, ни каких-либо других подобных свойств. Тем самым "субстрат" как будто бы и не существует. Хотя в то же время мы явно обнаруживаем его в товарах (раз сравниваем их между собой по его порциям). Получается, что "субстанция" обмена и присуща товарам, ибо обнаруживается нами в них, и не присуща им как натуральным вещам, ибо не проявляется вне и помимо нашего к ним отношения. Что сие означает? Сие значит, что данное нечто существует в товарах для нас, но не само по себе. То есть что его бытие носит оценочный характер. "Субстанция" обмена есть нечто оцениваемое и ценимое нами в товарах. То, чем они ценны для нас. Недаром многие экономисты тут употребляют именно слово "ценность". Оно и правильно, если только понимать данное слово не конкретно, а именно в его общем, в его аксиологическом смысле, — в том, что то нечто, которое мы ценим в товарах, мы именно ценим, то есть оно представляет для нас ценность. Безотносительно к тому, что это за ценность конкретно, ЧТО мы тут ценим. (В свою очередь, более привычное для нас слово "стоимость" менее пригодно для абстрактного, для нейтрального обозначения "субстрата", ибо, будучи производным от слова "стоить", оно содержит в себе конкретный смысл, сразу намекает на определённый характер ценимого).

          Ошибка релятивизма     Ценностный характер "субстрата" порождает большие затруднения при его осмыслении. Достаточно уже того, что он существует не сам по себе, а лишь в отношении человека к вещи (я уж буду тут использовать этот термин, хотя мы, люди, ценим, разумеется, не только вещи). Отсюда и делается вывод о том, что данного нечто нет вообще как чего-либо объективного, самостоятельно существующего, а есть, мол, один голый субъективизм, волюнтаризм и относительность. Однако из того, что "субстанция" обмена существует только как нечто ценимое людьми в вещах (и тем самым есть лишь в отношении людей к вещам), не следует, что данные наши оценки висят в воздухе и абсолютно ни на чём не основываются. Они, безусловно, не делаются от фонаря. А имеют свою вполне объективную основу, с одной стороны, в том, что собственно ценится нами в вещах и что, тем самым, всё-таки присуще им самим по себе (что находится нами в них самих по себе; мы ведь ценим вещи за что-то, а не просто так, не абстрактно), а с другой — в том, что сами наши оценки чего-либо как ценного или неценного для нас исходят из нашей собственной объективной природы. Не важно, что считает ценным тот или иной человек, — он всегда имеет тут точкой отсчёта самого себя как натурально существующую личность. И это тоже вполне объективное основание его ценностных подходов, придающее им известную устойчивость и упорядоченность (то есть закономерность). Более того, нетрудно выделить и некоторый спектр "ценностей", являющихся одинаковыми для подавляющего большинства, а то и для всех людей. Такова, например, "ценность" их биологического выживания. Каждый человек в той или иной степени трепетно относится к поддержанию своей жизни, то бишь ценит её и всё то, что способствует её поддержанию, практически одинаково. Это, если можно так выразиться, общечеловеческие ценности, присущие людям столь же объективно, сколь объективно само их существование на белом свете. Так что "относительность" бытия "субстанции" как ценности вовсе не есть полный релятивизм. Субъектность отношения человека к товарам не есть абсолютный субъективизм, то бишь нечто, совершенно непредсказуемое в своих выражениях.

          Ценность ценности — рознь     Итак, "субстанцией" обмена каким-то образом является то, что мы ценим в товарах. То, чем они ценны для нас. Но чем они нам ценны? Тут могут быть разные подходы. Человек оценивает окружающее по разным параметрам. Хотя при том, разумеется, всё — в отношении себя, любимого. Оценочная деятельность всегда привязана к интересам оценивающего как к критерию. Конкретные интересы задают конкретные оценочные шкалы с их "минусами" и с "плюсами". И шкал этих может быть много. Мы, люди, можем одни товары ценить за одно, а другие — за другое. Однако "субстанцией" обмена должна выступать не конкретная ценность блага, а то, что ценно для нас, для людей, в каждом из них — безотносительно к их конкретности. В чём все они однородны, сравнимы друг с другом и могут обмениваться эквивалентно.

          Так что же мы, люди, тут ценим в действительности? Причём не просто ценим, а ценим именно так, что порции данного ценимого в товарах определяют пропорции их обмена? Рассмотрю предложенные на этот счёт версии по порядку. Первая из них предполагает, что в товарах в данном смысле мы, люди, ценим исключительно свои затраты на их производство и даже конкретно — количество затраченного труда. Подчёркиваю, что принимая на рассмотрение эту версию, я руководствуюсь только желанием осветить её как привычную для советской науки. Дальнейшие дедуктивные размышления над областью поиска кандидатов показали бы, что указанный подход сразу следовало бы отставить как негодный. Ибо при этом подходе ищут не там, где нужно, где следовало бы. Но буду пока действовать чисто индуктивно, по принципу: версия — её критический разбор. Не совершая предварительного отсева версий дедуктивными средствами. В конце концов исследование затратности как явления само по себе интересно и полезно.

          Откуда что берётся?     Чтобы избежать возможных недоразумений, укажу для начала, откуда берутся дети, то бишь товары, продукты, блага. Естественно, исходно их источниками являются природа и труд. Есть некоторые блага (товары), которые создаются преимущественно и даже только трудом. Это услуги. (Например, если у меня чешется спина, и я не в состоянии почесать её сам или просто ленюсь изворачиваться, то я могу купить эту услугу, которая будет по своему характеру только трудовой). Есть и блага, которые имеют чисто природное происхождение, в отношении которых труд сводится только к их потреблению. Таковы воздух, вода в реке, тепло солнечных лучей и т.п. Тем не менее, подавляющее большинство благ имеет указанное гибридное происхождение. То есть мамашей их, как принято выражаться, выступает природа, а папашей — труд. Труд в своём созидательном в отношении благ "творчестве" опирается на силы природы, на её потенциал. В частности, возрастание производительности труда есть главным образом не что иное, как всё большее использование этого потенциала (хотя свои роли тут играют и специализация с организацией).

          К чему сводятся затраты вообще?     Однако проблема создания благ — это не проблема их ценимости. Как натуральные блага с их столь же натуральным происхождением они меня здесь не интересуют. Я толкую вовсе не об их происхождении, а о том, за что мы, люди, их ценим. Ценим же мы их прежде всего в разрезе того, во что они нам обошлись. Причём именно НАМ, взятым как конкретные индивиды, как люди, как человеки. При таком подходе роль природы в создании благ не имеет никакого значения. Для нас, для людей, тут значима (то бишь нами ценится) только наша роль в их добыче или в производстве (и даже, утрируя, — в их потреблении, ведь одни продукты пережёвывать легче, чем другие).

          Повторяю, с точки зрения того, во что блага обходятся человеку, он может учитывать только собственные затраты, то есть расходование своих сил, своего труда. Во что обходится производство благ природе — тут не важно. Ибо это не затраты, а потери. В плане затрат сие начинает волновать нас, людей, только в том случае, когда в результате нашего потребительского отношения к природе возникают, например, экологические проблемы, которые приходится решать, затрачивая дополнительные усилия. А так ухудшение экологической и всякой прочей обстановки проходит не по ведомству затрат, а по ведомству утрат и вообще условий жизни и выживания. Мы, люди, не можем оценить эти обстоятельства (побочные следствия нашей деятельности) так, чтобы отнести их к затратам на добычу-производство конкретных благ, а тем более так, чтобы учесть их значение-величину при установлении пропорций обмена товаров.

          В чисто затратной системе координат всё сводится в конечном счёте как будто бы (ниже будет показано, что это не совсем так) лишь к затратам человеческого труда. Оценивая свои затраты на добывание тех или иных благ, человек может учитывать тут только расходование собственных сил. С его стороны больше ничего в этом добывании благ не расходуется, не тратится. Он оценивает тут произведённую продукцию только в том ракурсе, во что её производство обошлось ему лично. И при этом реально имеет в виде затрат только собственный труд. Человек и не может вложить в продукт от себя ничего другого, кроме затрат физических и психических сил. В этом плане не важна даже производительность труда, определённая его, труда, условиями, потому что это уже затраты не труда, а лишь распределение сил, энергии человека на то или иное количество произведённого продукта. Относительно нас, людей, важен не результат, а затраты. Оценивая всё по своим затратам на его приобретение, мы, люди, сводим ценность этого всего к затратам своего труда. При затратном подходе к истолкованию ценности, "субстанция" обмена неизбежно должна пониматься как расход труда, то есть меновые пропорции должны определяться как соотношения порций-количеств затрачиваемого на производство конкретных товаров труда. Вот эти затраты труда (то есть его количества) и называются обычно стоимостью (меновой стоимостью). (И я буду дальше использовать данный термин именно только в указанном специальном смысле). Как отмечалось, этим подчёркивается тот момент, что произведённое нами, людьми, во что-то обходится нам, чего-то стОит, причём отнюдь не в смысле попутных побочных потерь, недополучений выгоды и т.п., а в смысле наших прямых личных затрат сил, нервов, здоровья и т.п. То есть непосредственного расходования собственно человеческого материала.

          В этой затратной (стоимостной) системе оценочных координат всё, что добыто или произведено нами, — создано трудом и ничем иным. Его затраты раскидываются на весь созданный продукт и составляют его (продукта) "цену" (речь идёт не о денежной цене) для нас — то есть то, во что он нам, людям, обошёлся.

          Стоимость труда и стоимость, созданная трудом     Тут, однако, имеется один важный нюанс. Дело в том, что между, с одной стороны, трудом как неким расходованием сил человека и, с другой стороны, величиной суммы благ, получаемой человеком в результате этого труда и являющейся источником восстановления указанных сил, нет полного соответствия. Ибо мы, люди, всегда отдаём меньше, чем получаем. Происходит сие как раз за счёт использования потенциала природы. То бишь эквивалентности затраченного и полученного здесь нет и абсолютно, то есть в том плане, что трудовые усилия исходно (начиная с первобытности) давали человеку больше, чем он их тратил. Иначе в них просто и не было бы смысла. Иначе человек не выжил бы, не смог бы не то что расширенно воспроизводиться, но даже и поддерживать гомеостаз. (В принципе, в этом мы не одиноки: всё живое занимается тем, что экспансионистски эксплуатирует среду). Неэквивалентность тут увеличивается ещё и в связи с постоянным ростом производительности труда. В натуральном исчислении, по натуральной отдаче (например, в расчёте на калории) произведённое всегда больше затраченного.

          Поэтому восполнение расходуемых сил обычно требует меньшего количества благ, чем их производится с затратой этих сил. Стоимость благ (то есть количество труда, затраченное на их производство), достаточных для воспроизводства труженика и возмещения затрат его сил в течение, например, восьми часов труда, меньше, чем стоимость благ, производимых данным тружеником за эти восемь часов труда. Другими словами, стоимость самого труда (условно выражаясь, необходимая заработная плата труженика) меньше, чем стоимость, созданная этим трудом. Сие порождает некоторую путаницу в понимании стоимости. Стоимость, создаваемую трудом (то есть некоторым его количеством), порой путают со стоимостью самого труда (то есть со стоимостью данного количества труда, выраженной через стоимость потребных для его восстановления благ, на производство которых затрачивается меньшее количество труда, чем то, которое возмещается потреблением этих благ). Надо чётко различать затраты труда на производство благ, которые (затраты), естественно, расходуются на всё их (благ) созданное количество и составляют именно их (благ) стоимость, и — стоимость самого труда как товара, на производство которого тоже затрачивается некое количество труда (конкретно затрачиваемого на производство суммы необходимых для полноценного воспроизводства работника благ), но меньшее, чем воспроизводимое. Что, повторяю, происходит за счёт использования в труде потенциала природы (а также техники и т.п.).

          При этом можно заметить, что стоимость труда есть стоимость его как живого осуществляемого процесса. В таком ракурсе труд берётся и оценивается именно как растрата сил, требующая возмещения. Стоимость же, созданная трудом, это стоимость его продукта, то есть количество труда, воплощённого в этом продукте, уже омертвлённого, овеществлённого в нём. Покупая труд, мы покупаем процесс, а в виде продукта приобретаем его результат. Тут налицо два различных товара, наличие которых делает необязательным марксово противопоставление труда рабочей силе, сделанное именно с той целью, чтобы доказать, что любой товар покупается по его цене, но прибавочная стоимость, тем не менее, откуда-то всё-таки появляется. Так вот правильнее, наверное, будет выразиться именно так, что на рынке покупается сам труд как процесс растраты сил (стоимость возмещения которых и выражается в цене труда-процесса), но результат этого труда (и, тем самым, произведённая им стоимость) превышает его затраты.

          Рабочая сила понимается как способность к труду, но кажется сомнительным, что можно купить способность к чему-либо. Бытие способности виртуально. Реально можно приобрести, присвоить, купить лишь непосредственную актуализацию этой способности. А вместе с ней, естественно, и её продукт-результат — со всеми его "прибылями".

          Отмеченную разницу между стоимостью труда и стоимостью, производимой трудом, можно назвать добавочной стоимостью. Хотя правильнее тут, пожалуй, вести речь не о стоимости, а о добавочном продукте. Акцентируя внимание на натуральном характере излишка, образуемого вычитанием потреблённых (возмещающих) благ из произведённых. Этот добавочный продукт может быть либо отчуждён у его производителей на содержание каких-то паразитических в отношении них элементов, либо же использоваться самими ими в целях расширенного и улучшенного своего воспроизводства — в том числе, для содержания каким-то образом полезных для них производителей услуг.

          "Производительный" и "непроизводительный" труд     Тут я натыкаюсь ещё на один хитрый нюанс.

          Отмеченный выше характер труда, — что он производит больше благ, чем нужно для его восстановления, — это характер лишь такого труда, который использует потенциал природы. Продукты которого, соответственно, выступают в форме материальных благ, некоторых преобразований природного вещества. То есть в форме пищи, одежды, жилищ и т.п. Именно тут можно утверждать, что вот до этого момента человек производил количество благ, нужное для его восстановления в качестве работника, а дальнейшее количество произведённых благ уже в этом плане излишне и может использоваться им, человеком, на улучшение своей жизни либо на расширенное воспроизводство. Или может быть у него отнято.

          Однако ничего подобного нельзя утверждать в отношении труда, производящего услуги. Это не труд по преобразованию природы, отчего он и не имеет сам по себе эффекта превышения отдачи над затратами. Весь такой эффект целиком рождается только в сфере преобразующего природный материал труда. А услуги есть голый труд, чистая затрата сил без какой-либо материальной отдачи. Если все мы, люди, только чесали бы друг другу спины, как обезьяны, то, конечно, тратили бы свои силы и оказывали взаимно услуги, но отнюдь не производили бы что-либо, компенсирующее и восполняющее данные затраты сил и даже вообще затраты нашего простого жизненного процесса (который трудом вовсе не является, но тоже потребляет энергию — даже когда мы ничего не делаем, а просто греемся на солнышке). Услуги могут быть куплены и оплачены, и притом даже весьма щедро, то есть с превышением оплаты над потребностями восстановления расхода сил услугодателя, но всё сие есть лишь перераспределение того добавочного продукта, который получен в сфере преобразующего природу, то бишь, если можно так выразиться, "производительного" труда. Услуга же есть труд в указанном смысле "непроизводительный". Её "производительность" в лучшем случае может быть исчислена и приписана ей лишь отражённым образом — например, через связанную с её оказанием экономию сил "производительного" работника, который иначе, вместо того, чтобы "производить", должен был бы оказывать себе эти услуги сам, "непроизводительно" тратя на это дело собственные силы.

          Смысл, в котором услуга "производительна"     Однако "непроизводительность" (или только отражённая "производительность") услуги в плане отсутствия у неё непосредственной избыточной отдачи ещё не означает её, услуги, "непроизводительности" в смысле несоздания ею, услуги, стоимости. Сама по себе услуга требует таких же затрат сил, как и труд "производительного" работника. Можно утверждать, что услуга не увеличивает материальное богатство общества (если исключить её роль в освобождении "производительного" работника от его вида и от его затрат труда, а также в плане достижения экономии, вызванной его, работника, специализацией), но она явно сказываются на благосостоянии работника. (Богатство и благосостояние — это не одно и то же.) Услуга явно сама является товаром, то есть чего-то стОит (не только в том плане, что услуга во что-то обходится своему производителю, но и в том, что за неё, за услугу, дают блага, и тем самым у неё, у услуги, есть стоимость; надеюсь, читатель ещё не забыл, что стоимость труда — это не стоимость, созданная трудом?). Почему же услуга не должна создавать стоимость?

          Аналогичным образом, услуга — в случае её избыточной (относительно расходования сил) оплаты покупателем — может, равно как и труд, быть разделена на долю, компенсирующую (возмещающую) указанный расход сил, и на долю, создающую добавочную стоимость, оплачиваемую добавочным продуктом. Отчего данный добавочно получаемый продукт или в чистом виде сам добавочный труд (ведь услуга — это и есть чистый труд, а не опосредованный трудом продукт) также может отчуждаться для содержания паразитических (абсолютно нетрудящихся) слоёв общества или использоваться для улучшения жизни самого производителя услуги.

          Короче, не надо смешивать натуральный и затратный подходы. "Непроизводительность" в одном смысле не есть "непроизводительность" в другом смысле. Несоздание материальных благ с их природной избыточностью не есть несоздание стоимости. Услуга также создаёт стоимость, равно как и любая другая затрата труда. Это натуральное благо создаётся только в материальном производстве, имеющем дело с преобразованием природного вещества (здесь же имеет место и эффект превышения отдачи над затратами, то есть появление добавочного продукта). Но стоимость, в том числе стоимость добавочная, создаётся не только в материальном благе, но и, например, в обращении, то есть создаётся услугой (трудом) купца или торговца вообще, транспортника и т.п. Материального богатства обществу данные виды труда, безусловно, не прибавляют (если эти услуги не покупаются представителями других обществ, то бишь если не происходит перераспределение матблаг, созданных этими покупающими услуги обществами; поэтому выражусь шире: услуги не увеличивают богатства человечества в целом). Но стоимость услуги всё же создают, величину затрачиваемого обществом на своё содержание (для достижения того или иного качества жизни) труда увеличивают. Нельзя утверждать как то, что богатство создаётся в обращении, так и то, что стоимость создаётся только в производстве. Раз уж стоимость определена как затраты труда, то надо учитывать любой труд.

          Также не верно будет утверждать, что прибавочная стоимость, создаваемая якобы лишь в процессе производства, далее просто распределяется по "непроизводительным" отраслям и между всеми классами общества. В производстве создаётся только натуральный добавочный продукт, который столь же натурально и распределяется далее. Добавочная же стоимость создаётся любым трудом, который оплачивается сверх возмещающего его затраты уровня. Ещё раз: натуральный и затратный подходы — это два разных подхода. Их нельзя ни отождествлять, приписывая одному свойства другого, ни связывать воедино, представляя себе в итоге нечто гибридное.

          Отмечу также, что всем рассказанным я стараюсь лишь улучшить трудовую теорию ценности (строже придерживаясь её собственной логики), чтобы иметь дело с более удовлетворительным теоретическим продуктом. Избавление упомянутой теории от её внутренних несовершенств само по себе посторонне её отношению к волнующей нас с вами, уважаемые С.Гайворонский, А.Совет, Г.Твердохлебов и др., проблеме меновых пропорций. То есть это избавление теории ценности от её внутренних несовершенств не доказывает её верности именно в качестве теории происхождения и сущности данных пропорций. Хотя указанное совершенствование может иметь значение в некоторых других контекстах. Затраты труда, называемые нами, людьми, в отношении его продуктов их, затрат, стоимостью, представляют собой экономический факт, который необходимо правильно понимать (в плане его места в экономической системе) даже безотносительно к тому, является ли эта стоимость базисом меновых пропорций или нет.

          Усреднение и сравнение     В то же время в настоящем тексте рассматриваются именно претензии стоимости (затрат труда) на указанную вакансию. Как отмечалось, существует такая версия, что меновые пропорции непосредственно выражают-де как раз количества труда, затраченные на производство конкретных обмениваемых товаров. Что мы, люди, ценим товары исключительно по тому, во что они нам обошлись в плане расходования сил на их получение. И эта версия выглядит вполне правдоподобно. Во всяком случае, по указанному признаку все товары действительно могут быть как-то приравнены друг к другу в определённых пропорциях. Вопрос лишь в том, достаточно ли сего для признания затрат труда "субстратом" ценности? Те ли это пропорции, которые непосредственно выражаются в пропорциях обмена товаров?

          Пытаясь ответить на этот вопрос, прежде всего постараюсь получше уяснить задачу. Её нередко представляют как одноходовку, хотя на деле она двухходовая. Первой проблемой тут является сопоставление затрат труда отдельных производителей какой-то отрасли, которая выбрасывает на рынок определённый продукт с его конкретной стоимостью. Это вопрос о том, каким образом происходит усреднение труда работников одной отрасли, благодаря которому её продукт выступает на рынке как имеющий не множество различных стоимостей (соответственно тем или иным индивидуальным затратам труда его производителей), а именно некую единую стоимость, отражающую средние затраты труда по отрасли и именно в этой своей ипостаси представляющую данный товар на рынке — в его обменном отношении с продуктами других отраслей.

          Второй же проблемой выступает как раз собственно сравнение затрат труда на производство продуктов различных отраслей, каковое уже прямиком связано с формированием именно меновых пропорций, в которых все товары соотносятся по их средним (для конкретной отрасли) стоимостям (то есть по затратам труда на единицу продукции). Выявление средних затрат труда на единицу продукции по отрасли — это совсем иная процедура, чем выявление пропорций таких затрат для продуктов разных отраслей. Процедура усреднения проста: сложить всё да и поделить. Здесь ни что ни с чем не сравнивается (точнее, сравнение тут не выступает в качестве способа решения задачи). Тогда как установление пропорций затрат предполагает именно сравнение затрат на один товар (хлеб) с затратами на другой (ботинки). То есть, по сути, соизмерение разных видов труда. И только это последнее, собственно, и интересно.

          Затраты труда или затраты, связанные с трудом?     Теперь обращусь к параметрам, по которым мы, люди, в одном случае усредняем, а в другом — соизмеряем затраты труда на единицу продукции. В их числе простейшим, разумеется, является продолжительность, то есть время труда. При прочих равных условиях больше стОит тот товар, на производство которого затрачено больше часов труда. Вместе с тем, понятно, прочие условия совсем не обязательно должны быть равными. Поскольку час от часу не легче, то один час труда другому часу труда рознь. Количество труда определяется не только его продолжительностью, но и его интенсивностью, то есть конкретным расходованием сил в единицу времени.

          Помимо того, имеет значение также качество труда, которое в нашем случае выражается в его квалификации, в мастерстве работника. Качество труда, разумеется, связано ещё и со старательностью и со способностями работников, но это уже такие параметры, которыми количество труда не измеряется, которыми определяется лишь его производительность. (Личные же способности людей вообще не важны для политэкономии, ибо в расчёт тут принимается также только средняя норма человеческого потенциала, всякие отклонения от которой порождают, если можно так выразиться, личную "ренту" или убытки соответствующих лиц). Тогда как квалификация, мастерство и т.п. — это чисто затратные параметры, ибо они могут быть представлены через время труда (определённой интенсивности), необходимое для их приобретения.

          Таким образом, строго выражаясь, эти два параметра (интенсивность и длительность) являются базовыми и единственными параметрами собственно количества труда как процесса расходования сил. Причём по ним все виды труда вполне соизмеримы между собой. Однако только ли интенсивностью и длительностью труда определяются связанные с трудом затраты человеческого материала? Увы, нет. Немалое значение тут имеют и те или иные условия, в которых протекают конкретные трудовые деятельности. (Это в рамках одной отрасли условия в целом для всех одинаковы, отчего они и могут быть проигнорированы — как это и сделал Маркс. Но при сравнении разных видов труда не учитывать их нельзя). Сии условия определяют уже не затраты собственно труда, не его количество, но его тяготы. Например, труд шахтёра более вреден, чем труд вахтёра, труд моряка сопряжён с различными лишениями (например, по части приятного женского общества), удел скотника — ковыряться в навозе, а жребий телохранителя — рисковать жизнью (естественно, того, кого данный телохранитель охраняет). Не распространяясь уже о различных чисто социальных установках, в рамках которых один труд признаётся почётным, а другой — позорным, то есть тоже связанным с немалыми психическими издержками. Тут можно вспомнить А.Смита с его: хорошо палачу, да я не хочу.

          Так что издержки тружеников различного типа определяются не только количеством затрачиваемого ими на производство своей продукции труда. Отчего возникает вопрос: влияют ли эти специфические тяготы (траты здоровья, нервов, испытывания неудобств, опасностей и пр.) на формирование пропорций, в коих обмениваются продукты соответствующих видов труда? На стоимость самих данных процессов труда как товаров они, безусловно, влияют. А как насчёт стоимости их результатов? Создаёт ли час труда шахтёра определённой интенсивности больше стоимости, чем час труда токаря той же интенсивности — исключительно за счёт разности условий труда того и другого? На этот вопрос вроде бы следует ответить положительно. Или всё-таки нет? Впрочем, продукция часа труда шахтёра в любом случае должна стоить больше продукции часа труда токаря хотя бы на разницу стоимостей их труда. Ведь как-то же эта разница должна компенсироваться. Если есть неравенство стоимостей часов определённых видов труда (а этого неравенства не может не быть при неравенстве условий, то есть тягот труда), то сие не может не отразиться на стоимости продукции равных количеств труда этих видов, то есть на соответствующих меновых пропорциях (пусть даже при этом добавочные стоимости и окажутся равными).

          Следовательно, необходимо признать, что стоимость, понимаемая как чистое количество затраченного труда, не является "субстанцией" обмена. Тут налицо автономное влияние ещё и другого фактора — тягот труда. В силу чего затратный подход может быть спасён (от описанной напасти, но не от возможных других) только приданием понятию стоимости более общего содержания. Такого, например, согласно которому она есть затраты не только труда, но также и физических и психических сил человека, расходуемых по условиям специфических трудовых процессов. Назову сии затраты в широком смысле слова — затратами, связанными с трудом (учитывая то, что затраты труда тоже некоторым образом можно счесть таковыми).

          Проблема соизмерения     Предложенное переопределение стоимости, избавляя от одних трудностей, разумеется, порождает взамен другие. В частности, в области соизмерения указанных затрат. Если по интенсивности и по длительности все виды труда могут быть натурально соизмерены друг с другом, то по тяготам — никак нет. Когда в одном случае тяготой является опасность, в другом — вредность для здоровья, в третьем — лишённость общения с противоположным полом, а в четвёртом — позорность труда, то найти для всех данных параметров общую меру трудновато. Объединяет все их только одно: отношение к ним человека, его оценка их в качестве в той или иной мере нежелательных для него обстоятельств. Количественно тяготы разных видов труда могут быть сравнены друг с другом именно и только по степени их нежелательности для тружеников.

          При этом такой перевод измерения затрат в чисто оценочную плоскость делает сие соизмерение технически невозможным. Я имею в виду то, что его нельзя ни произвести более-менее удовлетворительно на глазок, ни подступиться к нему с какими-либо приборами. Хотя за желательностью и за нежелательностью, конечно, тоже стоЯт какие-то натуральные процессы в организме, которые, вероятно, могут быть измерены физико-химическими способами. Однако всё это больше из области научной фантастики. В особенности в связи с тем, что тут примешиваются социокультурные факторы, которые меняются от общества к обществу и от эпохи к эпохе.

          Тем не менее, сие отнюдь не означает, что указанное соизмерение вообще отсутствует. Оно как раз постоянно происходит практически — во множестве оценочных операций отдельных людей. Поведение трудящихся и положение на рынке труда в целом во многом определяется данными оценками. Причём, несмотря на то, что все они носят индивидуальный характер, это не отрицает объективности конечных общественных оценок (навязываемых уже как директивные каждому индивиду). Здесь действует закон больших чисел, согласно которому крайности взаимоуничтожаются и значение имеют только средние величины. (Отмечу, что измерение тут потому и затруднительно технически, что так может быть измерена только температура отдельных больных, тогда как практически и теоретически интересна именно средняя температура по больнице). Пропорции стоимостей часов различных видов труда равной интенсивности во всякий конкретный период времени и во всяком конкретном обществе отражают наличную ситуацию с их (этих видов труда) физиологической и психической (в том числе ментальной) тягостностью для большинства работников (для среднего труженика).

          Ну и напоследок отмечу то любопытное обстоятельство, что включение в затратность тягостности существенно сближает данный подход с так называемой "субъективной теорией ценности". Тут центр тяжести переносится на суммируемые личностные оценки нежелательности труда, что выступает своего рода аналогом, зеркальным отражением оценок желаемости товаров в маржинализме. (При этом напоминаю, что внимание к тяготам и к их сравнению вызывается как раз соизмерением стоимости продуктов разных отраслей, то есть требуется при выявлении сущности именно меновых пропорций, а не простых средних затрат по одной отрасли, где достаточен учёт лишь количеств труда).

          Одни ли затраты ценит человек?     Двинусь дальше. Итак, я вынужденно расширил понимание затратного подхода, включив в затраты все расходы человеческого материала вообще, связанные с процессом труда. Но достаточно ли и этого для признания стоимости "субстратом" обмена? Нет ли тут ещё каких-нибудь автономно влияющих на меновые пропорции факторов? Очевидно, что такие факторы имеют место. Прежде всего ясно, что человек ценит продукты не только за то, во что они ему встали. Но и за то, что они ему "дают". Причём особую остроту и полную автономию от затратной оценки эта последняя ценность обретает в случае невоспроизводимости и конечности неких благ. При этом сии блага неизбежно начинают цениться не только по тому, во что их добыча обходится человеку, но и по тому, насколько их много, насколько предложение (естественная ограниченность) одного блага в обозримой перспективе сопоставимо с предложением (недостаточностью) другого. Если что-то уже на исходе, а чего-то хватит ещё на тысячу лет, то первое благо ценится выше, чем второе — безотносительно к тому, во что обходится добыча обоих благ. (Это особенно легко заметить в случае простого натурального распределения. Тут то, чего меньше, закономерно распределяется между всеми меньшими порциями, чем то, чего много. Вот это неравенство распределительных возможностей и отражается на разной ценимости данных благ).

          Здесь имеет место подключение к затратному подходу ещё одного ценностного подхода, влияющего на меновые пропорции. Причём он работает не только в условиях монопольного распоряжения конечным благом каким-то частным лицом, старающимся выжать из своей монополии всё возможное. Повышенной ценностью конечное благо обладает и в случае его принадлежности всему человечеству в целом (разве что в этом случае конечное благо не может поступить в обмен, а подлежит только непосредственному распределению).

          Значение расхождений спроса и предложения     Несоответствие меновых пропорций порциям затрат на производство товаров имеет место также при расхождениях величин спроса и предложения. Это широко известный и всеми признанный факт. В том числе — и сторонниками стоимостной (затратной) теории ценности. Которые просто не осознают с достаточной ясностью того, что субстанциональное понимание стоимости несовместимо с любыми отклонениями меновых пропорций от пропорций порционного распределения "субстрата".

          Так что спорный вопрос заключается вот в чём: следует или не следует придавать значение факту отмеченного несоответствия? Какие тут могут быть выдвинуты аргументы? Те люди, которые выступает против значимости данного факта для теории ценности, обычно указывают на то, что все подобные отклонения непостоянны, что имеется тенденция к их устранению, то есть к уравнению спроса и предложения и, тем самым, к приведению пропорций обмена в соответствие с издержками производства. Что на это можно возразить?

          Во-первых, то, что непостоянство влияния какого-либо фактора не означает неавтономности его влияния, которая тут только и важна. То, что несоответствие спроса и предложения периодически устраняется и что на рынке имеется тенденция к его устранению, — всё это не есть отсутствие данного фактора как отдельно сущего и вполне самостоятельно влияющего на меновые пропорции. Вообще, само собой разумеется, что одни факторы влияния более постоянны, а другие — менее постоянны. Одни факторы возникают и исчезают, а другие — нет. В результате чего при устранении первых доминируют вторые. Ну и что? Чем это подрывает реальность бытия и значимости первых факторов, когда они налицо? Мы, люди, задаёмся ведь вопросом не о том, что определяет меновые пропорции в условиях равенства спроса и предложения (то есть "при прочих равных". Так, — исключив все прочие факторы влияния, — конечно, нетрудно свести ценность к любому из них — к тому, который именно берётся за переменный), а о том, к чему они (пропорции обмена) сводятся вообще — при любых условиях.

          Во-вторых, расхождения между спросом и предложением могут быть и постоянными, обусловленными некоторыми стабильными обстоятельствами, постоянно поддерживающими тем самым меновую ценность определённых товаров на уровне, превышающем их реальную стоимость (то есть затраты на их производство). Сие вызывается естественной недостаточностью каких-то благ. Воспользуюсь примером старых экономистов.

          Виноград, из которого производятся шампанские вина, произрастает только на земле Шампани (с её особыми климатом, почвами и т.п.). Поэтому предложение этих вин неизбежно ограничено относительно спроса на них. Причём независимо от того, находятся ли земли Шампани в частной или в общественной собственности, то есть вне зависимости от характера их использования. Здесь играет роль уже простая природная ограниченность определённого ресурса как источника определённых благ. Вместе с тем, сходные результаты (по влиянию на соотношение спроса и предложения) имеет вообще любая монополия — хоть естественного, хоть искусственного происхождения.

          В связи с этим, в-третьих, встаёт вопрос и о том, насколько правомерно отождествление издержек производства, к которым тяготеют меновые ценности товаров, с затратами, связанными с трудом. (Тут, конечно, напрашивается ещё и вопрос о понимании самих издержек, но пока предлагаю считать, что они включают в себя всё подряд — процент, прибыль и т.п. — и в идеале, "при прочих равных", именно равны ценностям товаров. Это аналогично тому толкованию стоимости произведённого товара, при котором за неё берётся не стоимость труда, затраченного на данное производство, а стоимость, созданная данным трудом). Если вести речь не об отношении человечества в целом к природе (в каковом отношении все затраты людей на производство благ сводятся только к затратам, связанным с трудом), а об отношениях между отдельными производителями товаров с их частными издержками, то вот эти последние уже в известной степени отличаются от простых издержек, связанных с трудом. Именно — благодаря ограниченности и даже конечности (невоспроизводимости) отдельных ресурсов и благ (а тем более, монополизации распоряжения ими).

          Как уже отмечалось выше, тут к затратному подходу подключается другой ценностный подход, влияющий на меновые пропорции. Однако нам, людям, в данном случае важно не это, а то, что данная инородная ценность в отношениях частных производителей может преобразовываться в затратную, а точнее — в издержки. Для человечества в целом данная особая оценка не носит затратного характера (тут ценится нечто иное). Но когда так иначе ценимый товар — при том, что данная его оценка дополнительно отражается на его меновой ценности — обменивается по указанной своей искажённой относительно затрат меновой ценности на рынке, то тот, кто его приобретает, тем самым записывает эту его дополнительную ценность себе в издержки, в то, во что он, товар, ему обошёлся. И если этот товар имеет производительное предназначение (являясь, например, сырьём), то данные издержки транслируются затем в меновой ценности всех производимых с его применением продуктов. Не будучи по своей природе (по происхождению) затратами, связанными с трудом.

          Прочие затруднения     Не менее интересен тот факт, что ценность одних продуктов со временем возрастает (вина, картины), а других — падает (все товары с ограниченным сроком годности), не зависимо от какого-либо добавления или убавления затрат. Упомяну и так называемый "эффект Рикардо". То есть то, что меновые пропорции (меновые ценности) зависят ещё и от, во-первых, технологий конкретных производств (речь идёт о сроках оборачиваемости), а во-вторых, от строения их капиталов. Имеется также проблема амортизационных отчислений, то есть падения ценности оборудования не просто в силу физического износа, а вследствие морального устаревания. Наконец, напрягает и вопрос о делении труда на собственно производящий и — творческий, имеющий результатом изменение производительности первого. Вопрос о стоимости этого творческого труда, вопрос исчисления его эффективности, а также вопрос о стоимости, создаваемой им "продукции" (если пытаться представить эту её стоимость через затраты труда) тоже порождает трудноразрешимые (а то и неразрешимые) сложности. Но я уже от анализа всех перечисленных казусов устранюсь.

          Таким образом, изложенного будет, пожалуй, достаточно, чтобы сделать следующий вывод: товары обмениваются друг на друга не только в соответствии с затратами на их производство. В связи с чем данные затраты (их порции) нельзя считать "субстратом" меновой ценности.

Адрес электронной почты: library-of-materialist@yandex.ru