Синергетика и детерминизм

(переписка Александра Хоцея на форуме "Библиотеки материалиста")

Валентин Кононов

          Уважаемый Александр, Ваша критика синергетики привела Вас вот к какому пассажу:

          "Таким образом, как малый сигнал не является причиной и не определяет на деле поведения системы, а лишь проявляет её созревший потенциал, так и случайность происхождения данного сигнала вовсе не означает случайности, непредсказуемости направления самого запускаемого им процесса. В отношении последнего его собственная непредсказуемость может быть связана как раз уже не с малостью, а лишь, напротив, со значительностью (то есть соразмерностью, действительной причинностью) какого-то случайного (то есть исходно непредсказуемого) воздействия (допустим, внешнего). Лишь в том случае, если мы оказываемся не в состоянии предсказать такое причинное воздействие, мы, конечно, не можем и предугадать связанное с ним направление изменений системы. Но, во-первых, как отмечалось выше, соразмерное, значительное воздействие предсказать легче, а во-вторых и в главных, оно как причинное даже принципиально не может быть непредсказуемым в том же духе и в том же контексте (то есть в отношении направления процесса изменений), в каком таковым является малое воздействие. Причинное воздействие не может быть "одним из многих возможных", подобно "поводному"."

          С подобными взглядами я никак не могу согласиться. Точка бифуркации потому так и называется, что из неё возможно не одно, а два (или даже более) направления развития. Да, лавина может пролежать ещё день-другой, но рано или поздно от какого-то воздействия всё равно сойдёт — и сойдёт не вверх, не в сторону, а именно вниз. Различия тут могут быть лишь в мелочах. Но если взять процесс более сложный, ну хотя бы атмосферный, то при всех тех же макровоздействиях, то есть при всех тех же причинах, небольшое изначально воздействие типа закрывшей солнце тучки — в каком-то ключевом районе — может отклонить атмосферный вихрь от естественного пути на бОльшую или меньшую величину, причём дальнейшее развитие процессов-следствий будет расходиться всё больше и больше. Начальное воздействие здесь по мощности вполне "поводное", но следствие не имеет более мощных причин — лишь комплекс дополняющих повод условий, каждое из которых может быть даже меньше его по мощности. Хотя важнее здесь именно то, что начальное воздействие может столкнуть — но может и не столкнуть процесс с магистрального пути.

          Незначительное изменение формы взрывчатки может вызвать существенное отклонение направления взрывной волны. Если это отклонение сделано умышленно, то можно, конечно, говорить о неких "соразмерных следствию макропроцессах" (хотя и это, конечно, будет натяжкой — взрыв большой мощности может быть вызван работой одного слабого человека, использующего вполне безобидные реагенты вполне определённым образом). Но даже неумышленное, случайное не только по направлению, но и по слабости воздействие может привести к тому, что результат взрыва окажется совершенно не таким, какой задуман.

          И уж, конечно, всё это стократно верно в таких сложных процессах, как поведение человека и развитие общества. Утверждаю даже определённее: мы существуем только благодаря возможности малых причин — при существовании безусловно определённых, но неспецифических для того или иного направления развития процесса условий — определять собой значительные, многократно превосходящие их по энергетике следствия.

          А в разделе "Различие неустойчивых состояний и неустойчивых положений" Вы, уважаемый Александр, написали:

          "Однако, как понятно, во всём этом легко запутаться. Во-первых, для неискушённого, лишь первично овладевающего материалом сознания достаточно сложно вообще различить ситуацию неустойчиво-равновесного положения тела в пространстве системы со случаем неустойчивости формы состояния этой системы: и там, и там присутствует как общий признак некая сильная неустойчивость. Во-вторых, при таком неразличении существует большой соблазн приписывания одному феномену особенностей другого. Например, возможно ошибочное обобщение вышеуказанного феномена произвольного выбора траектории в качестве тотального правила поведения всех объектов в пограничных состояниях. Тут важно хотя бы уже само смущающее ум наличие данного хитрого феномена с его специфическими особенностями: когда их характер очевиден, но сфера действия неясна, то естественной является ошибка расширительного толкования. Во всяком случае, как кажется, синергетические убеждения И.Пригожина в немалой степени питаются и из этого источника. В его теории тенденциозное поведение систем в своих закономерностях существенно сближается с траекториальным поведением единичных тел. Изменения состояний в очередной раз уподобляются движению."

          Я ещё раз внимательно перечитал Ваши, уважаемый Александр, замечания о необходимости различения движения и изменения — как развития. Вы не спорите с фразой "движение есть изменение особого типа", Вы протестуете против отождествления изменений и движения — то есть движения признаются Вами за частный случай изменений. Но недопустимость у общего свойств, имеющихся у частного, не следует из такого соотношения между ними: общее может сохранять некоторое свойство частного или не сохранять — но если имеет место последнее, то это следует, видимо, как-то показать? А иначе действительно можно запутаться.

          Наименование понятия "нелинейность" связано не с "непропорциональностью соотношения масштабов воздействия и его вроде бы результата (обвального и кардинального изменения системы)", а с формой дифференциальных уравнений, описывающих данный феномен. Линейные дифференциальные уравнения дают гладкие решения, ход изменения которых легко предсказуем. А вот решения нелинейных уравнений обладают тем свойством, которое Вы хотели бы локализовать в области движений — большими отклонениями результата в зависимости от незначительных изменений начальных или граничных условий. Разумеется, дифференциальные уравнения, описывающие тот или иной феномен, представляют из себя только модель. Однако практика показала, что модели такого рода очень хорошо описывают далеко не только и даже далеко не столько движения, сколько как раз поведение, развитие сложных систем — в Вашей системе понятий — вещей. Это могут быть, в частности, социальные, экономические, биологические и иные процессы. Безусловно, никакая модель не тождественна моделируемому. Но если модель ведёт себя в особых точках — точках бифуркации — аналогично этому моделируемому процессу, то, значит, в ней зафиксировано его существенное свойство. И это существенное свойство состоит как раз в том, что залетевшая пылинка (учти мы её влияние в модели) способна привести к кардинальному изменению результата.

          А ведь в ряде областей техники, медицины мы как раз и вынуждены поддерживать стерильную чистоту, потому что абсолютно случайная пылинка может прервать чью-то жизнь, находящуюся в пограничном — но вовсе не безнадёжном состоянии; ухудшить свойства изделия или привести к совершенной невозможности его эксплуатации.

          Причиной повышения качества продукции, безусловно, следует назвать вполне соответствующие результату усилия по установлению режима стерильности. А вот неожиданный выход из строя сложной системы из-за проникновения через все кордоны одной-единственной пылинки останется, безусловно, случайным.

          Давайте разберём ещё такой пример: у меня работает компьютер. Является ли причиной этого моё желание написать Вам послание, или то, что пару часов назад я нажал на кнопку включения, или то, что он включён в сеть, что в сети есть электроэнергия, что на электростанцию поступает топливо, что топливо кто-то добывает, что оно когда-то образовалось и хранилось в толще земли, или... (перечислять можно долго)?

          Понятно, что источником любой энергии, да и жизни на Земле, является Солнце. Но назвать его причиной даже существования человечества нельзя — ведь Земля получает лишь крохотную долю процента от его излучения, да и на Земле человек появился — по астрономическим меркам — только что. Так что солнечное излучение — это необходимое условие, но никак не причина нашего существования, а тем более, не причина разбираемого события.

          Наличие накопленного овеществленного труда, в том числе в форме моего компьютера и поставляющей мне энергию электросети, гораздо ближе к искомой причине, но всё же, как и Солнце в примере о жизни на Земле, принадлежит к разряду необходимых условий: ведь электростанция работает не для меня одного, да и компьютер мог бы спокойно стоять невключённым. То же самое можно утверждать, если искать причину в идеальных событиях/процессах общественной жизни. Я не пользовался бы компьютером, если не имел бы определённых знаний, навыков и интересов, полученных мной от общества, но, и имея их, я давно мог бы лечь спать.

          Так что истинная причина работы моего компьютера находится где-то в моём мозге. И в этих рассуждениях ничего не изменилось бы, если речь шла бы не о компьютере, а о, например, автомобиле, мощность которого несравненно больше моей собственной, и тем более — мощности моего мозга.

          Во всех этих примерах причиной становится либо слабое случайное воздействие в точке бифуркации, либо слабое целенаправленное воздействие в специальной точке — люди давно уже заготовили для себя все эти выключатели, гашетки, рули с пневмоусилителями, воздействие на которые в известной мере подобно воздействию в точке бифуркации.

          Зачем Вы вообще взялись доказывать, будто причина всегда "равновелика" своему следствию — ведь Вы не противопоставляете случайность причинности и закономерности? И.Пригожин настаивает (раздел "Понимание "самости самоорганизации" у И.Пригожина")

"...на том, что "жизнь" производна от "мёртвой материи" и "вырастает" из неё сама собой, в силу действия каких-то собственных закономерностей бытия Природы."

          А Ваша точка зрения:

          "Действительная же самоорганизация есть вполне реальный факт, и она отличается от спонтанной именно тем, что тут нечто само работает над собой, организуется целенаправленно, как субъект."

          Но разве же это нечто не есть частичка Природы, лишь установившая в себе самой дополнительные закономерности своего бытия? Она не отменяет при этом отличие случайности от закономерности, а использует случайности для своего развития. И понятно, что это случайности, как правило, маломасштабные — их проще найти и ими легче управлять.

          Таким образом, как мне кажется, отличие между Вашим и пригожинским подходом всё же несущественное.

          Закину в Ваш, уважаемый Александр, огород ещё один камень.

          Здание Вашей философии построено на основательном научном фундаменте — это бесспорно. И, как учёный, Вы уверенно разделяете факты на существенные и несущественные, а суждения — на обоснованные и поверхностные. Однако оборотной стороной медали является тут то, что на случайности и произвол мышления Вы смотрите вообще свысока. Например, в главке "Удавка синергетической Ариадны" Вы написали:

          "Теория синергетики исходит из того, что в неизвестно откуда взявшемся состоянии сильной неустойчивости (реальные причины которого никого из адептов данной теории не интересуют) система зависает между небом и землёй, то бишь оказывается в весьма оригинальном положении бесконечной свободы выбора альтернатив дальнейшего поведения. При этом фактический выбор осуществляется совершенно произвольными малыми воздействиями, порождающими несоразмерные им катастрофические события. Данные малые воздействия-причины невозможно не только предсказать, но и вообще постичь — в силу их полной посторонности системе, вышеуказанной несоразмерности следствиям, то есть — абсолютной практической и, соответственно, логической несвязности их ни с системой, ни с самими вызванными ими процессами. Аналогичным образом, нельзя постичь и предугадать и собственное направление указанных процессов: предыдущее состояние системы оказывается также ничем не связанным с настоящим, а оба они, вместе взятые, — с будущим состоянием. Бытие мечется, как ошпаренная кошка, кидаясь из стороны в сторону без какого-либо порядка и цели. При всём при том сие мельтешение представляет собою вовсе не нечто сверхъестественное и не является отражением субъективности нашего познания, а есть вполне объективное явление, закономерность самой Природы. Так уж она, бедняжка, устроена. С этим надо мириться, это надо изучать, из этого надо делать мировоззренческие и методологические выводы. Одним из таких выводов и является пригожинское выведение необратимости."

          Уважаемый Александр, я уже приводил примеры случаев, в которых именно случайности, события низших порядков вызывают значительные изменения в ходе процессов намного более мощных. Да, признание такого состояния вещей приводит к "разрывности" и "мельтешению" бытия. А к чему ведёт отрицание роли случайности? Известно, к примеру, что брак мужской и женской особей, принадлежащих к разным биологическим видам, не может дать потомства, если количество хромосом у них различно. То есть не может существовать закономерного пути от видов с одним числом хромосом к видам с другим их числом. Известно, что ещё бОльшие затруднения встречаются при попытках объяснения пути возникновения жизни из неживого; сознания и разума из неосознанного и неразумного. У этих процессов нет закономерного пути. Даже замерзание жидкости при понижении температуры невозможно без случайности: требуется ядро кристаллизации, некоторая неоднородность вещества (пылинка, активная молекула или атом, даже искажение молекул под воздействием звуковой волны способно вызвать лавинообразный процесс кристаллизации). Причиной схода лавины являются, утверждаете Вы, процессы, идущие в самом леднике — да, но если не будет случайности, повода, то лавина может и не сойти вообще. Отрицание существенной роли случайности ведёт, таким образом, к невозможности развития.

          Понятно, что для изучения, к примеру, исторических процессов необходимо опираться на закономерности. Действительно, развитие общества подвержено закономерностям ничуть не менее, чем тот же сход лавины. Вообще — все науки на том и стоят — делу (закономерности) время, потехе (случайности) час. Случайности изучать трудно, если не невозможно, закономерности же в любых процессах доминируют. Просто выносим случайность за скобки и получаем вполне работоспособную модель. Ну, за исключением отдельных особых точек, в которых разобраться всё равно почти невозможно. Оставляем их для диссертаций и монографий наших потомков — надо же и им чем-то заниматься!

          Однако И.Пригожин уже проложил первую тропку в зону доминирования случайности. За ним помчались толпы, синергетика опошлена и загажена, да и сам основатель не всегда, возможно, был до конца последователен в своих выводах — Вы показываете моменты, в которых его мысль не совсем ясна, а возможно, и ошибочна. Но основной вывод таков: бытие действительно, как ошпаренная кошка, мечется порой, не разбирая дороги. Единственное, что следует поправить в этом образе, так это соотношение метаний с закономерным, последовательным развитием: метания, как правило, не составляют в нём заметной доли (если, конечно, мы не попали в океанский шторм или землетрясение). Именно поэтому наука может строить работоспособные модели различных процессов, именно поэтому различные системы, и в том числе биосфера, человечество и человек, способны существовать, приспосабливаясь к меняющимся, но даже меняющимся более или менее закономерно условиям. Но: развитие просто невозможно без таких метаний вообще; без поводов не осуществятся даже перезревшие изменения в материи и сознании.

          Напишу несколько слов о природе случайности. Ваша позиция в этом вопросе ясна и бескомпромиссна:

          "Случай есть то, что непредсказуемо, но не то, что непостижимо. Непредсказуемость не следует путать с непознаваемостью. Любой случай сам по себе может и должен быть объяснён." ("Ставка на случай" в разделе "Цивилизационная концепция и её обоснования")

          Или:

          "Тем самым движение в своём конкретном выражении есть нечто странствующее по Миру от одного предмета к другому, наподобие Вечного Жида. При этом сколько его убывает в одном месте, столько же и прибывает в другом. Ещё одним выражением данной закономерности является закон причинности, который гласит, что всякое действие (движение) возникает лишь как результат другого оказанного действия (движения) и непременно имеет его же своим дальнейшим результатом. Строгость этого закона не знает амнистий, ибо малейшее послабление в данном вопросе равносильно не чему иному, как несохранению количества движения." ("Характерные черты и закономерности движения", глава "Происхождение и характер современного мировоззрения").

          Надо отметить, что такое убеждение не обязательно следует из заявленной Вами материалистической позиции — более того, отчасти противоречит ей. Противоречит — поскольку Вы утверждаете, что внешний по отношению к нашему сознанию, никак не подчиняющийся ему Мир строго следует выработанным сознанием законам, таким, как законы сохранения и принцип причинности. Но единственным обоснованием этих законов, помимо полученных с доступной науке (читай — ограниченной) точностью физических измерений, является их простота. Мы не видим отклонений от них и не можем придумать более простых правил, которым следует Мир. Вполне разумно поэтому положить их в основу нашей модели Мира и использовать для естественнонаучных нужд. Подходя к философии с научных позиций и строя именно модель Мира, Вы имеете на это право. Именно поэтому я утверждаю, что Ваше убеждение лишь отчасти противоречит материализму. Хотя со строго материалистической точки зрения сам Мир может подчиняться каким бы то ни было законам как абсолютно, так и с неразличимой нашими приборами погрешностью, и мы не можем разделить эти два случая. Вы можете, правда, спросить, зачем нужно вообще поднимать разговор о столь несущественных различиях в монографии, лишь отчасти касающейся философских вопросов — не требуем же мы упоминать в учебнике арифметики для начальной школы о том, что ноль целых и девять в периоде равно единице?

          Помимо того, есть ещё один нюанс в Вашей мысли, выраженной во второй цитате — строгое выполнение закона сохранения и принципа причинности Вы относите только к движению. Вот продолжение этой Вашей мысли:

          "В силу всех этих "свойств" (обратимости, ничегоновогонепроисходимости и неподкупной причинности) данный процесс является абсолютно "исчисляемым", то бишь предсказуемым на все сто процентов. Познав в какой-то момент настоящего координаты и импульсы всех тел Мира, можно было бы теоретически вычислить все события его прошлого и будущего, если бы, конечно, эти события носили только "движительный" (динамический) характер, что, увы, отнюдь не так."

          Вообще-то, сие невозможно даже теоретически, поскольку каждое отдельно движущееся тело имеет своё время и единого момента для всего Мира просто не существует, но это так, к слову.

          Вопрос: а могут ли два идентичных по "координатам и импульсам всех тел" состояния Мира отличаться друг от друга в чём-то ещё? "Что-то ещё" — это, например, идеи. Любая идея фиксируется, хотя бы в некоторых связях нейронов. В принципе, они могут быть идентичными для разных идей, различным образом закодированных. Но если уж мы предположили, что можно "познать координаты и импульсы всех тел" Мира в какой-то момент, то почему бы не предположить, что можно "познать" их и на достаточно большом интервале времени? Если этот интервал включает и период кодирования идей, то в двух экземплярах Мира, тождественных на всём интервале, должны совпадать и данные идеи. Пусть высшие формы изменений и не сводимы к движению, но уж согласитесь, что они не могут быть независимы от него. И принцип причинности для любых форм изменений строг точно так же, как и для движения. А значит Ваше "увы" напрасно, и мировой процесс абсолютно исчисляем — если, конечно, считать этот принцип абсолютно строгим (что повергает в трепет уже меня). И, возвращаясь к предыдущему вопросу, приходится признать, что несущественное отличие между точным и почти точным выполнением законов сохранения и принципа причинности получает решающее значение для ответа на важнейший мировоззренческий вопрос: а имеем ли мы хоть какую-то свободу выбора?

А.Хоцей

К вопросу о синергетике (часть 1)

          Уважаемый Валентин, во-первых, благодарю Вас за внимание к моим работам, а во-вторых, спасибо за полезный вопрос. Засим — к делу.

          (Кстати, для Вашего же удобства сразу даю список литературы, на которую буду ссылаться:

1. Глейк Д. Хаос: Создание новой науки. — СПб.: Амфора, 2001. — 398 с.
2. Гмурман В.Е. Теория вероятностей и математическая статистика: Учеб. пособие для вузов. — М.: Высш. шк., 2003. — 479 с.
3. Капица С.П., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. Синергетика и прогнозы будущего. 2-е изд. — М.: Эдиториал УРСС, 2001. — 288 с.
4. Карнап Р. Философские основания физики. Введение в философию науки. — М.: Едиториал УРСС, 2003. — 360 с.
5. Малинецкий Г.Г. Предисловие к кн.: Пенроуз Р. Новый ум короля: О компьютерах, мышлении и законах физики. — М.: Едиториал УРСС, 2005. — 400 с.
6. Огородников В.П. Познание необходимости: Детерминизм как принцип научного мировоззрения. — М.: Мысль, 1985. — 206 с.
7. Поппер К. Логика научного исследования. — М.: Республика, 2004. — 447 с.
8. Пригожин И. От существующего к возникающему: Время и сложность в физических науках. — М.: Едиториал УРСС, 2002. — 288 с.
9. Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. К решению парадокса времени. — М.: Эдиториал УРСС, 2001. — 240 с.
10. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. — М.: Прогресс, 1986. — 432 с.
11. Пуанкаре А. О науке. — М.: Наука, 1990. — 736 с.
12. Рюэль Д. Случайность и хаос. — Ижевск: НИЦ "Регулярная и хаотическая динамика", 2001. — 192 с.
13. Чернавский Д.С. Синергетика и информация (динамическая теория информации). — М.: Едиториал УРСС, 2004. — 288 с.)

Суть претензий

          Мои претензии к синергетике сводятся к двум основным пунктам: 1) данная научная дисциплина слишком много на себя берёт (её положения пытаются применять и там, где они неприменимы); 2) она неверно интерпретируется в философском плане. По этим пунктам я и придираюсь к ней во втором томе "Теории общества", отстаивая: а) неприменимость данной теории в отношении такого объекта, как общество (взятое в аспекте его становления, функционирования и развития); б) ошибочность индетерминистической трактовки синергетических (или хотя бы принимаемых за таковые) процессов. Вас мои соображения не удовлетворили. Что ж, давайте поразмышляем над указанными проблемами ещё раз.

          Для решения первого вопроса необходимо выяснить, что за объекты изучает синергетика и принадлежат ли к их числу общества (не просто социальные явления некоего типа, а именно общества, взятые в указанных аспектах). Для решения второго вопроса надо подвергнуть анализу сами эти особые объекты синергетики — на предмет того, что в них происходит и как это происходящее следует понимать (интерпретировать в философских терминах).

1. ПРОБЛЕМА ОБЪЕКТА СИНЕРГЕТИКИ

Каждому замку — свой ключ

          Долгие годы работы домушником убедили меня в том, что нет такого ключа, который подходил бы ко всем замкам, и что каждый замок, более того, адекватно (без повреждений) открывается только его родным ключом. Выражаясь не метафорически, это можно перефразировать так: у каждого объекта — свои закономерности, соответственно, свои законы, своя теория (а также и своя методология познания).

          При этом термином "объект" я именую всё, что каким-либо образом выделено, отличено, представлено в качестве особого предмета нашего внимания. Объектами для нас могут выступать и отдельные конкретные вещи, и их разнообразные множества (скопления, системы), и их классы (в этом случае объектом внимания и теории будет являться типичный представитель класса), а также свойства вещей (в том числе для социального человека, например, разумность) и их скоплений, их (вещей) действия, последствия этих действий — изменения, совокупности этих действий и/или их последствий-изменений — события и процессы, различные отношения и соотношения вещей (или их скоплений) и т.д. и т.п. То есть — абсолютно всё, что мы в состоянии ухватить как нечто особенное — безотносительно (то есть — без каких-либо преференций, всё — на равных правах) к его феноменной (онтологической) природе (то есть — вещь это, свойство, действие или отношение), к той или иной его, если так можно выразиться, "количественной комбинаторике" (то есть — вещь это или каким-то образом скомпонованная совокупность вещей, отдельное действие или их связная последовательность — процесс и пр.), а также и ко всякой прочей специфике, в том числе и такой, которой обладают, например, различные порождения социального бытия — типа языка, знаний, культуры и др. Всё это (то есть любое из этого), повторяю, мы можем взять за особый предмет своего внимания-познания — за объект исследования. Термин "объект" имеет не онтологическое, а чисто гносеологическое содержание.

          В свою очередь, термином "закономерность" я называю устойчивые (повторяющиеся) упорядоченности содержаний различных отношений, "поведений" (кавычками здесь и в сходных случаях ниже я отмечаю метафорический, небуквальный характер использования слов) и т.п. вещей, их скоплений и прочих объектов. Закономерности, естественно, тоже могут выступать особыми объектами нашего внимания и познания, причём здесь я имею в виду не только конкретные закономерности (например, гравитации или влияния народного менталитета на политическое устройство соответствующего общества), но и закономерности вообще как особые явления, — то общее, что обнаруживается во всех конкретных закономерностях и даёт нам возможность выработать себе понятие "закономерность". Феномен закономерности вообще — такой же равноправный объект исследования, как и все прочие. И я, в частности, как раз тружусь в последнее время на данном направлении, отчего мог бы наболтать Вам по поводу указанного явления много всякой всячины. Однако нам это ни к чему: в отношении природы закономерностей тут важно подчеркнуть только их объективность. Чтобы отличить их от законов. Закономерности (в моём понимании) — это то (не важно что), что присуще отношениям и "поведениям" объектов (любых, в том числе даже конкретных закономерностей, которые тоже могут как-то упорядоченно соотноситься — например, как более и менее общие) самим по себе, объективно, что мы только обнаруживаем в этих отношениях и "поведениях", а вовсе не приписываем им произвольно. Законы же — это наши описания данных объективных явлений (закономерностей), наши их формулировки, выраженные в виде суждений. Которые, естественно, могут быть и неточными, и неполными, и даже попросту ошибочными (по самым разным причинам, в том числе, и чисто субъективистского толка).

          Наконец, свод законов, описывающих закономерности "жизнедеятельности" конкретного объекта (то есть его внешнего "поведения" и/или внутреннего "функционирования"), суть теория данного объекта.

          Итак, "жизнедеятельность" любого объекта имеет свои закономерности и, соответственно, объясняется своей теорией. При этом, конечно, все данные "локальные" конкретные теории (совокупности законов) могут быть обобщены — путём исключения из них тех законов, которые их различают. Другими словами, путём перехода от теорий данных конкретных объектов к теориям типичных (и идеализированных) представителей данного класса объектов, далее — класса данных классов и т.д. (крайней инстанцией — для натуральных объектов, для материи, для вещей — тут выступают законы онтологии, описывающие закономерности, присущие вообще всему, что обладает "свойством" существовать; в отношении нематерии же, то есть того, что "существует" лишь как те или иные атрибуты вещей, их действия, отношения, порядки этих отношений и пр., эта инстанция является крайней не по степени общести, а по фундаментальности: всё прочее производно от неё).

          Например, та совокупность законов, с помощью которых можно объяснить "жизнедеятельность" современного российского общества, а также его историческое развитие — она весьма многочисленна и разношёрстна. Какие-то из этих законов уникальны (ибо связаны с особенностями российского менталитета, с уникальной "траекторией" исторического пути России, с её специфическими "корнями"). Но какие-то из них идентичны законам, характеризующим "жизнедеятельности" ряда других обществ планеты (например, рыночного или бюрократического типа), а иные и вообще встречаются везде и всегда, где и когда имеется налицо хоть какое-либо общество. Совокупности таких законов будут составлять уже теории обществ особых (формационных) типов или даже теорию общества вообще.

          (Помимо законов собственной, "внутренней" "жизнедеятельности" обществ имеются ещё и законы их взаимодействий, но они относятся уже не к обществам как таковым, а к тем или иным их региональным скоплениям и к человечеству в целом — объект тут другой; хотя, само собой, указанные взаимодействия с их закономерностями также нельзя не учитывать при объяснении исторического пути того или иного общества, результатов этого пути, а также и сиюминутного "поведения" данного общества: оно ведь "живёт" в указанной "окружающей среде", неизбежно как-то приспосабливаясь к ней).

Объект синергетики в первом приближении

          Теперь — какое всё это имеет отношение к синергетике? Такое, что она тоже есть не что иное, как теория, описывающая закономерности "поведения" объектов некоего особого класса. То есть, с одной стороны, — не единичного конкретного объекта, а именно класса, то бишь типичного (и даже идеального: теории не столько усредняют, сколько идеализируют свои объекты) его представителя. Это теория, обладающая некоторой степенью общности. С другой же стороны, это теория не философского ранга, а в лучшем случае мета-атрибутивного, межуровневого, если можно так выразиться, "междисциплинарного" (мы ведь привыкли называть дисциплинами прежде всего науки уровневого типа: физику, химию, биологию, социальные науки). Её юрисдикция распространяется далеко не на все объекты вообще.

          К чему же относится синергетика? Ответить на этот вопрос непросто. Однако попытка не пытка. Давайте попробуем выяснить характер объекта синергетики методом "луковицы" или "капусты", то бишь последовательно, "послойно" уточняя себе его определённость. Что тут лежит на самой поверхности (каков первый слой)?

          Первым, пожалуй, следует подчеркнуть то, что синергетика как теория (свод законов, формул) описывает закономерности "жизнедеятельности" неких СИСТЕМ, то есть, выражаясь другими словами, закономерности протекания особого рода процессов в специфического типа системах (специфичность которых, естественно, и обусловливает специфичность происходящего в них и с ними). Её объектами являются прежде всего особые СИСТЕМЫ. Поэтому там, где нет вообще никаких систем, ни при чём и синергетика (со всеми её формулами).

Первое непонимание

          В связи с этим я, вообще-то, не совсем понимаю Ваш пример с соотношением формы взрывчатки и направления взрывной волны. Ну, допустим, что это и вправду пример того, как малое действие ведёт к большим следствиям (спорность данного допущения будет рассмотрена ниже). Что же из сего следует? Какое это имеет отношение к синергетике? Или Вы полагаете, что везде, где имеются в наличии большие следствия малых воздействий (отклонений-изменений), тем самым налицо и объекты синергетики? Отнюдь. Данное явление, во-первых, всего лишь одно из ряда обязательных для синергетических объектов: само по себе оно погоду ещё не делает: тут необходимо присутствие и всех прочих явлений из указанного ряда. Данное явление, во-вторых, встречается не только в синергетических объектах: его можно обнаружить и происходящим просто само по себе. Отсюда предъявление даже подлинного примера порождения больших следствий малым воздействием (а Ваш пример, повторяю, сомнителен и в этом плане) вовсе не является достаточным аргументом в пользу синергетики.

          Конечно, в реальности сплошь и рядом обнаруживаются такие случаи, когда малые действия вызывают большие следствия. На достижение большего результата при меньшей растрате сил направлена вообще вся деятельность живого (что Вы и подчёркиваете в своём заключительном абзаце, если я правильно его понял). Кто-то жмёт на кнопку, и взрывается атомная бомба. Я выхожу из Владивостока, чуть отклонившись в маршруте, и, идя по прямой, спустя шесть тысяч километров оказываюсь вовсе не в Москве, куда стремился, а в Киеве. Всё это тривиально, и подобных примеров можно настрогать сколько угодно. Но это не синергетические факты. Ибо тут налицо вовсе не системные процессы. Здесь вообще нет никаких систем с их собственной "жизнью". Взрывчатка (с её формой) и, например, дом, который мы планировали разрушить направленным взрывом (равно, как и дерево, которое мы в результате снесли вместо дома из-за изменения направления взрыва), не составляют систему. Тогда как синергетика, повторяю, есть такая теория, которая имеет своим объектом системы ("жизнедеятельность" систем) некоего определённого типа.

          Что же это за системы?

Объект синергетики во втором приближении

          Системой вообще, на мой взгляд, следует называть "единство, состоящее из множества элементов" (тут я цитирую свою работу "Основная ошибка философии", с. 69, куда Вам, может быть, было бы полезно заглянуть).

          При этом, с одной стороны, системно практически всё: или формально, или фактически. Формально — потому что отмеченное единство разрешается понимать как угодно, формируя системы (множества) любого типа (берём, например, наугад сектор пространства и рассматриваем всё, что внутри него, как элементы "множества того, что находится в данном секторе пространства"). Фактически — потому что любой элемент системы, в свою очередь (хотя бы в каком-то отношении), тоже представляет собой систему, то есть некое множество подэлементов.

          С другой стороны, за приведённым общим определением, фиксирующим то, в чём все системы сходны, скрываются, естественно, многочисленные различия как отдельных конкретных систем, так и целых их типов, классов. Система системе рознь. По самым разнообразным признакам (характеру элементов, способу их соединения и т.п.) и/или параметрам (числу элементов, их энергичности и т.д.).

          Так, в "ООФ" (с. 70-71) я различаю (по большому счёту) реальные и классификационные системы, к первым относя системы, состоящие из материи (вещей и их скоплений), а ко вторым — системы понятий (соотносящихся по линии "общее-частное"). Но, само собой разумеется, эти типы систем не исчерпывают всего их богатства даже в глобальном плане. В этом последнем плане вообще правильнее было бы, наверное, различать исходно материальные и нематериальные системы. Включая в нематериальные не только классификационные системы понятий, но и лексиконы языков, смысловые (семантические) системы (предложения как системы слов, тексты как системы предложений) и пр. А в материальные — не только реальные (непосредственно состоящие из материи), но и метареальные системы, состоящие из элементов, не являющихся материей, не сущих (не вещей), но тем не менее объективно существующих. К такого рода системам принадлежат, например, совокупности закономерностей "поведений" реальных объектов (под "маской" законов составляющих теории этих объектов), совокупности свойств конкретных вещей, а также, что важно здесь для нас, — совокупности событий различного толка. Во-первых, такие, в которых события-элементы составляют некое единое большое событие-систему (например, революцию, войну). Во-вторых, такие, где они представляют собой некий процесс (например, развития), то бишь какую-то последовательность, цепь, объединённую общим направлением, тенденцией.

          Какого же типа системы из всех перечисленных изучает синергетика? На мой взгляд, — исключительно реальные системы, скопления вещей. В то же время она изучает их в довольно специфическом аспекте: в разрезе вовсе не их составов, числа элементов и прочих статических характеристик, а в плане их внутреннего "функционирования", то бишь в плане закономерностей тех процессов, которые в них протекают. В связи с чем многие специалисты даже определяют синергетику как теорию нелинейных динамических процессов. Однако данная дефиниция неточна. Я не буду тут останавливаться на спорности определения изучаемых процессов как именно динамических (об этом ещё пойдёт речь ниже). Пока я хочу обратить Ваше внимание лишь на то, что нельзя изучать процессы, взятые сами по себе. Потому что они не протекают сами по себе. То, что происходит (происходящее), всегда происходит с чем-то (в нашем случае — с материей, сущим, то есть вещами или их скоплениями). И при этом особенности процессов (линейные они или нелинейные, динамические или нет) прямиком определяются именно характером того нечто, с которым (или в котором) данные процессы происходят. За утверждением "Мы изучаем такие-то и такие-то процессы" всегда прячется смысл: "Мы изучаем процессы, происходящие с такими-то и такими-то нечто", то бишь "Мы изучаем такие-то и такие-то нечто в разрезе происходящих с ними (или в них) процессов".

Второе непонимание (плюс объект синергетики в третьем приближении)

          В связи с этим не совсем точна и Ваша фраза о том, что утверждение "малые воздействия могут вызывать большие следствия" "стократно верно в таких сложных процессах, как поведение человека и развитие общества". Если быть точным, то речь тут должна идти всё-таки не о процессах поведения и развития, а о самом том, что себя как-то "ведёт" или развивается. В данных случаях — о человеке и обществе. Именно характеры этих нечто (их, в частности, сложности) ответственны за то, что в протекающих в них (или продуцируемых ими вне себя) процессах малые действия порождают большие следствия. Сложности самих процессов (причём совсем не обязательные: например, поведение может быть и простым) тут производны.

          Впрочем, указанная Ваша фраза не только неточна, но и неверна. Потому что процессы не только не существуют (и, соответственно, не обнаруживаются, не изучаются) сами по себе и не только обусловливаются в своих особенностях особенностями нечто, с которыми или в которых они происходят, но они ещё и именно подразделяются на отмеченные два типа процессов: происходящие С НЕЧТО и происходящие В НЕЧТО. То есть на внешние относительно нечто и внутренние, на его, нечто, "поведение" и "функционирование" (вкупе составляющие его "жизнедеятельность"). И синергетика изучает только те процессы, которые происходят внутри систем. А не такие процессы, в которых сами системы участвуют в качестве элементов каких-то "высших" систем, не то, что они делают в отношении среды, и не то, что с ними первично происходит вследствие воздействий среды. У синергетики в центре внимания то, как система реагирует на внешние (средовые) воздействия по своей собственной природе (как-то перестраиваясь), её внутреннее "поведение" (нормальное, без кавычек, поведение всегда внешне, представляя собой действия в отношении среды).

          Например, подвод тепла к нижнему слою жидкости есть внешнее воздействие на неё, повышение температуры данного слоя — первичный результат этого воздействия, а вот последующая конвекция слоёв — уже внутренний процесс самой жидкости, обусловленный её особенностями как системы; из числа указанных трёх процессов именно конвекция (и только конвекция), её закономерности и интересуют синергетику. И именно системные особенности жидкости, порождающие данный особый процесс с его закономерностями, делают неравномерно нагретую жидкость синергетическим объектом.

          Из упомянутых же Вами развития и поведения внутрисистемным процессом является только первое, но не второе. Отсюда, конечно, ещё не следует, что развитие (или, точнее, развивающееся нечто) есть объект синергетики (хотя последняя и изучает только внутрисистемные процессы, однако не все такие процессы обязательно синергетические). Зато из этого вытекает по крайней мере то, что поведение человека таким объектом уж точно не является. Внутрисистемным в данном случае является лишь то, что происходит внутри человека (процесс выработки линии поведения), а не собственно его поведение как внешний результат, "резюме" этой внутренней деятельности.

Объект синергетики в четвёртом приближении

          Идём дальше. Итак, синергетика изучает реальные системы в их внутреннем "функционировании". Но любые ли реальные системы? Тоже нет. Точнее, в некотором смысле любые, а в некотором нет. Например, с точки зрения уровневого характера систем синергетика, как отмечалось, "междисциплинарна" (равно как и математика, теория систем и многие прочие науки). То есть синергетика равным образом применима к системам и физического, и химического, и биологического, и социального типов. Особенности систем, изучаемых синергетикой, — это вовсе не те особенности, по которым различаются указанные уровни сущего. Подотчётные синергетике системы встречаются на любом из этих уровней. Синергетика изучает (и описывает как теория) и физические, и химические, и биологические, и социальные явления. Что и сбивает с толку многих её поклонников. Почему-то не понимающих, что применимость теории к НЕКОТОРЫМ (определённым) социальным (физическим, химическим, биологическим) явлениям вовсе не означает её применимости ко ВСЕМ подряд социальным (физическим, химическим, биологическим) явлениям. Ведь встречающиеся в социальной сфере (и прочих сферах) явления (и в том числе системы), будучи сходными в том отношении, что они — социальные (химические и пр.), тем не менее могут быть (и сплошь и рядом являются) различными по многим другим основаниям-признакам-параметрам. Одно социальное (химическое и пр.) явление другому социальному явлению рознь. Например, толпа — не общество, хотя и то, и другое — социальные системы. Их "поведения" и "функционирования" (я ставлю тут кавычки, потому как у общества нет поведения, а у толпы — функционирования, при том, что общество функционирует, а у толпы есть поведение) вовсе не одинаковы, то бишь они обладают разными закономерностями и описываются разными теориями.

          Дело как раз обстоит так, что некоторые явления, и, в частности, системы особого типа (то есть особой определённости, с особыми чертами, признаками, характерами) встречаются на любом уровне Универсума. Например, и в физическом, и в химическом, и в биологическом, и в социальном "мирах" имеются как вещи (элементарные частицы, молекулы, клетки, организмы, общества), так и скопления вещей (звёзды, атмосферы, камни, плесень, животные, популяции, человечество). Будучи различными в уровневом плане (качественно), они идентичны друг другу по иным признакам: вещи — вещам (атомы — обществам), скопления — скоплениям (Галактика — человечеству). У всех вещей есть нечто общее, что и делает их вещами, и у всех скоплений вещей есть нечто общее, что и делает их скоплениями вещей.

          Вот и синергетика изучает системы некоего особого межуровневого типа (то есть встречающиеся на любом уровне, нейтральные к характеру уровня). И описывает в своих формулах именно "внутренние поведения" ("функционирования") таких систем. Какова же их определённость? Какие черты отличают подотчётные синергетике системы от несинергетических систем? Как утверждают "знатоки", это сложность, открытость и сильная неустойчивость (в отличие от простоты, закрытости, слабой неустойчивости и устойчивости). Разберёмся с ними по очереди.

Третье непонимание

          Позволю себе только дополнительно (и чуть загодя) сделать ещё одно замечание. Из того, что синергетика изучает сложные, открытые и сильно неустойчивые (далее для краткости я буду говорить просто "неустойчивые") системы, логически (как, впрочем, и практически) следует лишь то, что она не изучает: а) только сложные (но при этом закрытые и/или устойчивые) системы; б) только открытые (но при этом простые и/или устойчивые) системы; в) только неустойчивые (но при этом простые и/или закрытые) системы. Из указанного определения объекта синергетики никак не следует, что приведённые его признаки намертво связаны друг с другом "по жизни", что там, где имеется сложность, обязательно должны обнаруживаться и открытость с неустойчивостью. В реальных системах данные признаки могут присутствовать, сочетаясь различным образом. Сложные системы вполне могут быть одновременно и закрытыми и/или устойчивыми. А то Вы как-то странно аргументируете: что, дескать, раз поведение человека и развитие общества — сложные процессы (то бишь, точнее, раз человек и общество — сложные системы), то, стало быть, в них (в этих системах и процессах) якобы непременно ("стократно верно") должны обнаруживаться синергетические эффекты (конкретно — большие последствия малых воздействий). Отнюдь. Одной сложности для этого недостаточно. Даже при условии её ограниченного синергетического понимания. К которому мы теперь и обратимся.

Сложность

          "Сложность" — понятие само по себе сложное. Простейшее её понимание — чисто количественное. Так, система, состоящая из тысячи элементов Х, сложнее, чем система, состоящая из десяти элементов Х. При этом определить точно то число элементов, с которого начинается сложность, характеризующая синергетические системы, невозможно: это зависит от характера элементов (и, соответственно, от порождаемого этим характером способа их связи). В одном случае для появления синергетических эффектов требуются миллиарды элементов Х, а в другом хватает и десятка элементов У. Но в любом случае, чтобы иметь шанс стать подотчётной синергетике, система должна быть именно системой, то есть хоть каким-нибудь, но множеством, а не простой единичностью.

          Помимо того, сложность бывает и качественной. Это когда элементов не просто много, но они ещё и разнородны, то есть "ведут" себя различно (наиболее ярким примером тут как раз являются вещи — молекулы, состоящие из разных атомов, клетки, состоящие из разных молекул, организмы, состоящие из разных клеток, сообщества, состоящие из разных организмов, и т.д.). Системы, состоящие из разнородных элементов "функционируют", конечно, сложнее, заковыристее, чем системы, состоящие из однородных элементов. Однако синергетика как-то не очень привечает эту сложность и порождаемые ею процессы. Её в основном занимают системы с однородными элементами. То есть количественная сложность (почему — будет ясно ниже).

Открытость

          А что означает понятие "открытость системы"? Не что иное, как подверженность, доступность её внешним воздействиям. В этом плане тоже имеются два основных типа открытости-закрытости. Система может быть, с одной стороны, заизолирована (в той или иной степени) от определённых воздействий среды чисто "техническим" образом. Усилиями посторонних в отношении неё "лиц". Искусственной, внешней в отношении системы, установкой между нею и средой каких-то экранов, стенок, барьеров, полос отчуждения и т.п. При таком типе закрытости характер самой системы не имеет никакого значения и не играет никакой роли (ибо вовсе не он обусловливает, создаёт эту закрытость): система тут может быть какой угодно, в том числе и полностью аморфной.

          В то же время, с другой стороны, возможен и такой тип закрытости, недоступности системы определённым внешним воздействиям, при котором она сама не пропускает их "внутрь себя", как-то отражает, смягчает, нейтрализует их. Этот тип закрытости, естественно, основывается уже на неких собственных особенностях систем, обусловливающих ту или иную их "инертность", сопротивляемость воздействиям. Откуда такое может взяться? Только из наличия каких-то связей элементов системы между собой. Благодаря которым "удар" внешнего воздействия принимает на себя не единичный элемент, а некая их совокупность, а то и вся система целиком. При этом она как бы "пружинит", мощь воздействия "рассеивается" по ней и, тем самым, оказывается не способной произвести тот эффект, который непременно имел бы место, если бы "удар" принял на себя единичный (одиночный) элемент. Разумеется, при этом отражаются далеко не все подряд внешние воздействия (сила иных из них может намного превышать "бойцовский" потенциал системы), но по крайней мере те, на которые хватает "массы" системы. Ну и, естественно, чем прочнее связаны между собой элементы, тем сильнее в каждом отдельном случае внешнего воздействия задействуется указанная "масса", то есть тем больше закрытость (упёртость) системы. Вершиной тут является закрытость вещи, то есть целого, состоящего из функционально взаимодействующих частей.

          Теперь вопрос: системы какого типа открытости изучает синергетика? Во-первых, никак не защищаемые "посторонними лицами". Не отгороженные кем-либо искусственно от воздействий среды. Во-вторых, не обладающие и закрытостью по второму варианту. Иными словами, синергетика изучает такие системы, элементы которых не связаны между собой — или вообще, или хотя бы в степени, позволяющей им "отражать" энные конкретные (по характеру и силе) воздействия. Беззащитные сами по себе против последних (открытые относительно них).

Неустойчивость

          Доступность системы внешним воздействиям, её неспособность сопротивляться им, то есть её открытость, другим боком означает не что иное, как её неустойчивость (слабую или сильную — в зависимости от степени открытости системы конкретному воздействию, то бишь в зависимости от её способности воспротивиться ему). Если воздействие способно запросто сломать систему о коленку, то, значит, она сильно неустойчива в данном отношении. При этом, естественно, чем система менее закрыта по второму варианту (то есть чем меньше связаны между собой её элементы), тем больше она доступна для всевозможных воздействий. А идеалом тут является, само собой, система, абсолютно открытая в указанном плане (её открытость, её незащищённость по первому, "техническому" варианту предполагается априори). То бишь элементы которой, повторяю, никак не взаимодействуют, никак не связаны друг с другом, полностью автономны. Это — система, доступная любому (и качественно, и по масштабу) воздействию. То есть абсолютно неустойчивая в указанном плане. Но уже и не только в нём. Ибо абсолютная несвязность её элементов (её аморфность) предполагает абсолютную же неустойчивость и внутреннего бытия ("жизнедеятельности") системы. Даже и в отсутствие каких-либо внешних воздействий. Такое внутренне бессвязное состояние системы называется хаотическим. То бишь мы с Вами добрались на деле до понятия "хаос".

          Однако прежде чем браться за его анализ, надо уточнить, что понятие "хаос", в общем-то, идеальное (наука, как Вы, думаю, знаете, сплошь и рядом пользуется идеализациями и идеальными понятиями, без которых не может быть теорий). В действительности среди реальных систем абсолютно хаотических систем, конечно, нет: есть лишь те или иные временные и относительные (находящиеся в конкретных условиях) приближения к данному образцу. Например, атмосфера, вообще газы (и отчасти жидкости), элементы которых (молекулы) слишком энергичны для того, чтобы в их скоплениях играли существенные роли гравитация, электромагнетизм и прочие взаимодействия молекул. Излишняя энергия элементов обеспечивает здесь доминирование их чисто динамического "поведения". А это как раз бессвязное "поведение". Все "связи" выражаются тут лишь в никак не обусловленных природой самих молекул столкновениях и передачах импульсов, а вовсе не в их (молекул) собственных взаимодействиях. Последние включаются в системах молекул в игру только тогда, когда эти системы в достаточной степени охлаждены. И тем самым сменяют свои фазовые состояния с газообразного и жидкого на твёрдое. То бишь как раз на такое, при котором собственные, "природные" взаимодействия молекул (электромагнитное и гравитационное) приобретают главенствующее положение, при котором системы становятся внутренне связными (структурированными). Пока же всё это забивается "динамичностью" молекул (в конкретных условиях их "нагретости"), их системы в указанных отношениях бессвязны (бесструктурны), относительно открыты (по второму варианту), неустойчивы, хаотичны.

Хаос (или объект синергетики в пятом приближении)

          Итак, хаос есть там (и в той мере), где (и в какой мере) налицо какая-либо бессвязность элементов системы. Хаотичность и есть бессвязность. В любых её (этой бессвязности) проявлениях. Причём я имею в виду не то, что бессвязность бессвязности рознь (тут различия могут ранжироваться только по степени), а то, что бессвязными могут быть различные системы. Состоящие из разных элементов. Например, и реальные, состоящие из вещей, и метареальные, состоящие из событий. В последнем случае имеют место хаотические ("броуновские") движения (траектории) и хаотические процессы (хотя именовать процессами цепи событий, связанных между собой лишь временной последовательностью — при отсутствии какой-либо иной их связанности, общей тенденции, направленности, безусловно, нельзя). При этом понятно, что бессвязности событий, происходящих в системах, отражают опять-таки не что иное, как бессвязности их элементов: это последние как раз и "ведут" себя бессвязно, как бог на душу положит, каждый "по своему усмотрению", абсолютно не согласуясь с "поведениями" соседей. И именно это их хаотическое (рассогласованное) "поведение" есть плоть протекающих в системе хаотических "процессов". Сама же данная бессвязность элементов представляет собой, как отмечалось, отсутствие между ними каких-либо собственных взаимодействий — или абсолютное (в теоретическом идеале), или относительное при "подавлении", "забивании", нейтрализации этих взаимодействий какими-то посторонними влияниями, воздействиями внешних условий, в которых "живёт" система.

          Таким образом можно резюмировать, что синергетика на самом деле изучает именно хаотические системы. Ибо постулируемые ею открытость и сильная неустойчивость систем суть открытость и неустойчивость, вызываемые бессвязностью элементов этих систем. (Отсюда, кстати, становится понятно и то, почему синергетику интересуют только количественно сложные системы — потому, что качественная сложность, — когда системы складываются из неоднородных элементов, — есть всегда тем самым функциональная сложность. Каждый особый элемент здесь особен именно тем, что выполняет свою функцию в системе и "подогнан" под выполнение этой функции. А такое возможно только при взаимодействиях всех этих элементов, при их связности, при согласованности их "поведений". Такого рода системы синергетика, конечно, по определению игнорирует. Просто в упор не видит. Вплоть до того, что иные апологеты данной дисциплины даже уверены, что таких систем вообще нет в природе).

Объект синергетики в шестом приближении

          Однако установить, что синергетика исследует хаотические (находящиеся в хаотическом состоянии, внутренне бессвязные) системы, опять же вовсе ещё не означает — подвести окончательную черту нашим разбирательствам. Во-первых, здесь следует хотя бы уточнить, что синергетика изучает и описывает указанные системы в разрезе протекающих в них (и, соответственно, также хаотических, бессвязных, не являющихся в строгом смысле слова процессами) процессов. Во-вторых же и в главных, нет и не может быть вообще такой науки, которая была бы неопределённой. Что бы она ни исследовала — пусть даже хаос, — она всегда нацелена на познание определённости своего объекта, на познание устойчивого в нём, то бишь на познание тех его отличительных черт, которые задают эту определённость. (Да он и есть лишь постольку, поскольку устойчив в этих своих особенностях: чтобы быть, хаос должен сохраняться как таковой, то есть должен быть стабильным, устойчивым). Всякая наука — это знание, а всякое знание — это знание о чём-то определённом. Не может быть знания о неопределённом. Иначе это было бы знание без содержания, то есть фикция, пустота. Познаётся всегда только нечто устойчивое, представляющее собой что-то определённое, повторяющееся в этой своей определённости, то бишь как-то упорядоченное в своих проявлениях. Вот и синергетика изучает вовсе не неопределённость, а хаос как устойчивое явление, всеобщее в нём, повторяющееся в любой хаотической системе, закономерности хаоса, то есть некие упорядоченности, присущие становлениям, "жизнедеятельностям" и изменениям (я не пишу тут "развитиям", ибо развитие — это процесс, не имеющий никакого отношения к рассматриваемой ситуации) хаотических (бессвязных) систем.

          Например, постоянная Файгенбаума (число 4,6692016090) описывает (как мне кажется) не что иное, как порядок в последовательности разветвлений (точек бифуркации) на пути к хаосу. То есть некую закономерность становления, возникновения последнего, закономерность перехода до того как-то упорядоченных систем в хаотические состояния. Как написали Капица-Курдюмов-Малинецкий,

"...в природе существует всего несколько универсальных сценариев перехода от порядка к хаосу. Можно изучать самые разные явления, писать разные уравнения и получать одни и те же сценарии" ("Синергетика и прогнозы будущего". — М., Эдиториал УРСС, 2001. — с. 27).

          То бишь в возникновении хаоса из порядка наблюдаются некие закономерности, строгий порядок. Вообще, изучение хаоса началось исходно с освоения уравнений, на базе которых стало возможным моделировать системы с хаотическим "поведением" ("эволюцией"). То есть с обнаружения некоего порядка, закономерностей (описываемых этими самыми уравнениями), лежащих в основании таких систем.

          С другой стороны, собственно "отца" синергетики Пригожина (о Хакене писать не буду: не читал) больше волновали не закономерности возникновения хаоса из порядка, а, наоборот, закономерности возникновения порядка из хаоса. То есть синергетика при таком её "объективировании" оказывается фактически разделом, если можно так выразиться, "Общей теории хаоса", изучающим не процесс его (хаоса) становления и/или "функционирования", а процесс его преодоления, устранения, спонтанного (самопроизвольного) упорядочения хаотического, закономерности порождения из хаоса порядка (впрочем, ниже будет видно, какую ерундовину подсовывает нам синергетика под вывеской порядка). (Просьба также отличать смысл выражения "порядок хаоса" от смысла выражения "порядок из хаоса": в первом случае речь идёт о закономерностях "бытия", об определённости самого хаоса как явления (устойчивом в нём), а во втором — о возникновении в реальных хаотических системах каких-то упорядоченностей, структур, — не о законах хаоса в его стабильном бытии, а о его преобразовании, ликвидации, отрицании и их закономерностях. "Порядок самого хаоса" изучает прежде всего теория хаоса, а вот возникновение "порядка из хаоса" — синергетика).

          Короче, ни теория хаоса в целом, ни такой её подраздел, как синергетика, не изучают хаос как таковой. То есть они не изучают хаос как нечто неопределённое, не обладающее никакой упорядоченностью. Де-факто они изучают порядки (закономерности) процессов: а) возникновения хаоса (при тех или иных изменениях условий существования до того нехаотических систем; здесь обнаруживаются точки перелома, именуемые в теории хаоса точками бифуркаций); б) устойчивого функционирования (повторяющегося в этом функционировании) хаотических систем (с их вовсе не аморфными, а вполне определёнными устремлениями-тяготениями к некоей фигуре высшего пилотажа, именуемой в теории хаоса "странным аттрактором"); в) самопроизвольного возникновения в хаотических системах некоего вида порядка. Вот эта последняя узкая область и есть предмет собственно синергетики. Причём моменты перехода от хаоса к порядку тут тоже именуются точками бифуркаций, а порядки, к которым устремляются системы, — аттракторами; однако, как видно, это уже не совсем те бифуркации и аттракторы, о которых было написано чуть выше. В связи с чем ещё раз обращаю Ваше внимание на то, что не всегда, когда мы обнаруживаем все эти интересные штучки вкупе с большими последствиями малых воздействий, мы тем самым обязательно обнаруживаем именно синергетические эффекты: это могут быть в действительности эффекты, изучаемые теорией хаоса. (В синергетике, например, аттрактор — это устойчивое, очередное равновесное состояние, к которому направляется система после прохождения точки бифуркации, а "странный аттрактор" теории хаоса — это та область, в которой замыкаются все "траектории" хаотических изменений объекта, за пределы которой эти изменения не выходят при том, что ни одно из них не повторяет другое).

Самоорганизация

          Итак, синергетика изучает процессы возникновения некоего порядка (то есть особого типа порядка, ибо порядок порядку тоже рознь) в хаотических системах. Причём по замыслу, в идеале (который, конечно, не всегда выдерживается) — самопроизвольного, спонтанного возникновения. Не такого, при котором порядок навязывался бы системе извне силой. Подобное возникновение высокопарно именуется самоорганизацией. Бытует представление, что тут системы-де сами наводят порядок в своём доме. Вот берут вдруг, бац, и самоорганизуются, перестраиваются в упорядоченные. В действительности же такого "вдруг", такого "ни с того, ни с сего" в принципе быть, конечно, не может. Без какого-то воздействия извне никак не обойтись. Однако здравое зерно данной концепции заключается в том, что все реальные системы и на самом деле обладают соответствующим потенциалом. То есть, с одной стороны, они стремятся к устойчивым состояниям, а с другой — состоят из элементов, которые не просто движутся, а ещё и непременно как-то взаимодействуют (надеюсь, Вы понимаете, что взаимодействия вещей — гравитационное, электромагнитное, социальное и пр. — и их столкновения в ходе движений — это далеко не одно и то же). Стоит лишь измениться условиям, навязывающим реальным системам хаотические состояния, как их элементы тут же обнаруживают эти свои внутренние взаимодействия и устремления. Повторяю, без внешних воздействий, без указанных изменений условий тут не обойтись, но главную организующую роль играют всё-таки не они: это лишь разрешающий (освобождающий систему от обязанности находиться в хаотическом состоянии) фактор. Инициативу же берёт на себя собственная природа системы (то есть её элементов). В изменившейся ситуации она упорядочивается именно сама, самопроизвольно. А не потому, что кто-то подталкивает её в спину.

          Впрочем, это я всё толкую о нормальном понимании порядка. Который, как антитеза хаосу, в системах (а порядок может обнаруживаться не только в системах) есть некая взаимозависимость, самосогласованность, связность "поведений" элементов, проистекающая из их реальных взаимодействий (и внешним образом обнаруживающаяся в наличии у системы структуры). Примерами внутренне упорядоченных систем выступают все вещи (молекулы, организмы, общества), многие скопления-колонии, создаваемые теми или иными взаимодействиями их элементов (звёзды, галактики, очереди в магазинах). Тут порядок является именно собственным порождением систем, результатом внутренней связности, взаимообусловленности, взаимовлияния и, в результате, согласованности действий их элементов.

          От такого типа порядка надо отличать порядок, вносимый в систему извне, внешним воздействием, — когда её элементы сами по себе на деле остаются независимыми, автономными, но действуют в одном "направлении" ("выстроены по росту") просто потому, что к этому всех их понуждает некое общее (и значимое) постороннее воздействие. В последнем случае система по-прежнему на деле внутренне хаотична (её элементы не взаимодействуют, они бессвязны), но в ней появляется некая общность "поведений" элементов: в частности, их движение по сходным траекториям, в одну сторону. Примерами такого типа "согласованных" "поведений" выступают явления конвекции (газов и жидкостей), турбулентных вихрей и пр. Возникновения подобных "согласованностей", в основном, и исследует синергетика (впрочем, конвекции, турбулентности и т.п. — излюбленные предметы теории хаоса в целом: просто "синергетиков" в них интересует главным образом, если можно так выразиться, "внеплановое" появление "согласованности" "поведений" элементов, а прочих теоретиков хаоса — характер завихрений, цикличность восхождений и нисхождений потоков и пр.).

          Как, например, возникает конвекция? С одной стороны, путём нагрева каких-то слоёв газа (жидкости). Отчего они начинают перемещаться вверх. Почему? Потому, что более энергичные молекулы больше "распихивают" друг друга, образуя такие объёмы, такие области газа, в которых молекул меньше и которые тем самым менее массивны (в сравнении с более холодными слоями-областями). И тогда, с другой стороны, в игру тут вступает уже гравитационное поле Земли. Более плотные и, соответственно, тяжёлые слои жидкости опускаются, а более разреженные поднимаются. Образуется конвекционный процесс (кольцевое движение молекул в газе, жидкости). При этом по одному маршруту, то есть внешне, по видимости согласованно, движутся множества молекул, целые их потоки. Но это вызвано вовсе не их собственными взаимодействиями, не тем, что они действительно как-то согласуют свои перемещения, влияя друг на друга, а лишь тем, что на их по-разному нагретые множества различно (по силе) влияет внешний им всем фактор — гравитационное поле Земли. Вроде бы движение осуществляется упорядоченно, а система, тем не менее, сама по себе хаотична. Вся её упорядоченность вызвана внешними влияниями. Убери гравитационное поле — и никакой конвекции (перемещений слоёв) не возникнет. Будет простое неупорядоченное распространение тепла (энергии) от молекулы к молекуле. Обычный термодинамический процесс хаотического перемешивания. Без каких-либо выраженных потоков, то есть "согласованных" однонаправленных движений множеств молекул.

          Аналогичным образом происходят и завихрения в потоках газов и жидкостей (явления турбулентности). Здесь их причинами обычно выступают какие-то препятствия, рельефы дна и т.п. (причиной самих течений выступают, конечно, иные факторы — уклон местности и пр.). Всё это тоже — чисто внешние обстоятельства, внешние влияния. "Согласованность" движений молекул, "единство" (точнее, одинаковость) их траекторий также вызываются тут не их собственными взаимодействиями (отчего, повторяю, здесь и нет на деле никакой реальной согласованности "поведений" элементов, что я и подчёркиваю закавычиванием данного слова).

Тип порядка в синергетике (или объект синергетики в седьмом приближении)

          Нечто подобное происходит и в некоторых химических реакциях (изучением которых как раз и занимался Пригожин), например, в реакции Белоусова-Жаботинского. Где молекулы тоже вдруг начинают вести себя "согласованно" (одинаково), то есть все разом меняют цвет и т.п. Я не могу утверждать, чем конкретно в данных случаях обусловливается эта одинаковость "поведений" (я не химик и не имею под рукой описаний данных реакций). Возможно, эта одинаковость "поведений" тоже имеет какие-то внешние причины (катализаторы, магнитные поля и т.д.). Но это и не важно. Вполне можно допустить, что в указанных случаях в дело вступают и какие-то собственные взаимодействия молекул (реагирующих веществ), что тут имеет место реальная согласованность их "поведений". Я ведь вовсе не утверждаю, что синергетика имеет своим предметом возникновения только ВНЕШНЕ обусловленных "согласованностей" "поведений" элементов хаотических систем. В числе её объектов могут присутствовать и возникновения реально согласованных "поведений". Главным здесь является другое — не то, каким образом согласуются указанные "поведения" и являются ли их согласованности тем самым реальными или же лишь кажущимися (псевдосогласованностями). Главной здесь является форма согласованности-псевдосогласованности, её тип, то, что в обоих вариантах имеется согласованность-псевдосогласованность ОДИНАКОВОГО "поведения". Вот это я подчёркиваю теперь как ещё одну отличительную черту синергетических объектов.

          Синергетика изучает закономерности возникновения из хаоса такого порядка, который представляет собой лишь простую одинаковость "поведений" элементов системы. Когда все они "вдруг" начинают "вести" себя однотипно, делают одно и то же. Например, разом меняют свой цвет с синего на зелёный, толпой поворачивают в одну сторону ("все побежали, и я побежал") и т.д. Чем бы это ни было обусловлено (внешними воздействиями или внутренними взаимодействиями), — это вовсе не такое "поведение", которое наблюдается, например, в вещах, элементы коих (именуемые в данном случае частями) "ведут" себя, напротив, как раз не одинаково, а в рамках функционального "разделения труда". У каждого из них тут своя функция, свой особый "маневр", своё место в структуре "жизнедеятельности" системы. Кто-то пашет, кто-то пляшет, кто-то песенки поёт. Согласованность (строгая упорядоченность) взаимодействий частей целого (протонов и электронов в атоме, различных клеток организма, профессиональных слоёв общества и т.п.) — она вовсе не того типа, который изучает синергетика. Последнюю интересуют не качественная, а количественная сложность, не упорядоченные (сиречь закрытые и устойчивые), а хаотические системы и, соответственно, не целОсообразная согласованность разнородных (функциональных) "поведений" частей целого, а лишь примитивная одинаковость "поведений" элементов. Явление, если можно так выразиться, "резонанса". И не более того. Хвалёное единодействие, совместное действие, то бишь синергия (от какового слова и произошёл термин "синергетика"), на деле представляет собой вовсе не подлинное единое действие реально единого (то есть целостного, являющегося одним целым, единичностью) нечто (такова любая вещь), а попросту лишь одинаковость (однонаправленность) действий многих разрозненных де-факто элементов аморфной системы.

Пара слов о подлинной самоорганизации Мира

          Продолжая эту тему, отмечу дополнительно, что так же, как отличаются друг от друга функциональная согласованность различных "поведений" частей вещей и простая одинаковость "поведений" элементов синергетических систем (возникающая в них иной раз на фоне общего хаоса), различаются (по своим закономерностям, тенденциям и пр.) и процессы: а) становления вещей и б) возникновения указанной одинаковости "поведений" элементов хаотических систем. Подчёркиваю — это совершенно различные процессы. И с совершенно различными результатами: в первом случае на белый свет появляются крайне специфические объекты — целостные системы, вещи, а во втором — только какие-то вшивые одинаковости в "поведениях" элементов аморфных скоплений. В первом случае имеет место глобальный процесс Развития Мира (я пишу тут слово "Развитие" с большой буквы, дабы отличить обозначаемый им процесс от простого развития вещей: это ведь тоже разные процессы), то есть становление новых уровней Универсума (элементарного, химического, клеточного, организменного, социального), образование вещей именно нового, высшего типа. (Подробнее об этом см. первый том "Теории общества"). Во втором же случае перед нами лишь случайная флуктуация, в лучшем случае — обычное явление резонансного типа. Никакой новый уровень Универсума при этом не возникает. И даже самоорганизацией-то данный феномен сплошь и рядом не является (при внешнем обусловливании одинаковости "поведений").

          Поделюсь личным: когда-то (лет двадцать тому назад), интересуясь в числе многих иных занятных проблем и вышеупомянутой проблемой глобального Развития (или, если угодно, Эволюции) Мира, я, впервые услышав о синергетике и о том, что она претендует на звание Общей Теории Самоорганизации, тоже подумал было: ну, наконец-то! Появилась-таки эта долгожданная наука, которая вот сейчас всё мне объяснит. Стоит только погрузиться, вникнуть. Ну и что? Погрузился, вник. И ни хрена не понял. О чём это, что это? Так и вынырнул обратно, несолоно нахлебавшись. И пошёл другим путём — посуху. Но это я: у меня водобоязнь. А другие-то до сих пор плавают. И даже тонут, не желая выныривать. Будучи уверенными, что формулы синергетики универсальны и исчерпывающе описывают процессы самоорганизации, происходящие в Универсуме. А это, увы, не так. Формулы синергетики описывают лишь один из простейших типов упорядочения, возникающего в весьма специфических системах (и отнюдь не исчерпывающих всего богатства типов систем) при столь же специфических обстоятельствах (отнюдь не исчерпывающих всего богатства типов обстоятельств).

Теория хаоса и динамика

          Напоследок (в решении вопроса об объекте синергетики) давайте ещё уточним взаимоотношения синергетики (и даже в целом теории хаоса) и динамики. Как уже отмечалось выше, синергетику нередко определяют как теорию нелинейных динамических процессов. Правильно ли это?

          Ну, что касается нелинейности, то тут спора нет: где имеет место бессвязность (где каждое последующее происходящее в системе событие никак не "вытекает" из предыдущего), там, само собой, присутствует и нелинейность. Но вот почему синергетические процессы именуют ещё и "динамическими", я не совсем понимаю. Заметьте: их именуют не динамичными (то бишь "живенькими такими", шустрыми), а именно "динамическими". То бишь если взять это слово в широком смысле, — просто происходящими, связанными с изменениями ("динамическая система" — это просто "изменяющаяся система"). Но таковы ведь вообще все процессы. Все они "текут", происходят, представляют собой цепочки изменений и т.п. Использовать в отношении каких-то из них определение "динамические" в указанном широком смысле — всё равно что сказать "масло масляное" и при этом вовсе не отличить их фактически от всех прочих процессов. Поэтому возникает подозрение, что указанный термин используется в данном случае лишь в узком смысле. В котором "динамическое" означает "движущееся" или хотя бы "как-то связанное с движением". Отсюда встаёт парочка весьма замысловато связанных друг с другом вопросов. 1) Изучает ли синергетика (теория хаоса) только процессы движения (то бишь только динамические — в узком смысле слова — процессы) или же ещё и какие-то иные? 2) Изучает ли она вообще процессы движения (или это нам только кажется)?

          Замысловатость связи этих вопросов заключается в том, что ставить их приходится в приведённом порядке, а вот отвечать на них нужно уже задом наперёд — сначала на второй, потом на первый. При этом ответ на второй вопрос как будто бы очевиден: ну, конечно же, синергетика изучает процессы движения. Ведь, например, те же конвекция и явления турбулентности — суть движения. Однако это будет ответ того же дезориентирующего толка, как если бы мы ответили "да" на вопрос: изучает ли синергетика социальные явления? Само собой, она их изучает. Но ведь её сущность совсем не в этом. А в том, какого именно типа социальные (а также химические, биологические и пр.) явления она изучает. Её объект — особый тип "междисциплинарных" явлений, и особенность этого типа совсем не в том, что это — социальные (или химические и пр.) явления. Так и с движением. Синергетика, конечно же, изучает движения (конвективные, турбулентные), но суть её вовсе не в этом. А в том, как она их изучает, что именно в движениях привлекает её внимание, какие их особенности. Сии особенности (движения ли, чего ли другого) и есть её объект.

          Поясняю. Все движения как-то различаются между собой. Например, по скорости, по направленности (вектору), по траектории. Траектория — это пространственная линия, по которой осуществляется движение. Всякое движение имеет свою траекторию, но траектория сама по себе (как возможный особый объект познания) — это уже не движение, а лишь его "виртуальный след", "линия" в пространстве (это видно хотя бы по тому, что у движения есть скорость, а у траектории — нет). Траектории в их особенностях могут изучаться отдельно от движения. Траектории различаются как прямые, вращательные (круговые), зигзагообразные и пр. Кроме того, встречаются ещё и такие траектории, которые "оставляются" возвратно-поступательными движениями. Причём опять же разного толка: возвратно-поступательными движениями по прямой (так колеблется пружина), возвратно-поступательными движениями по дуге (так колеблется маятник); встречаются циклические колебания и куда более причудливых форм (траекторий). При этом колебания тоже сами по себе вовсе не движения, и даже не их "следы"-траектории, а особая характеристика этих "следов". И данные феномены (в тех или иных их собственных характеристиках) также можно изучать отдельно не только от движения, но и от траекторий. Описывая их (колебаний) особенности отдельными формулами.

          При этом траектории движения принадлежат к классу направлений. К этому же классу принадлежат и тенденции нединамических (в узком смысле термина) процессов (например, развитие вещей представляет собой повышение степени их функциональной сложности). Но это я сообщаю просто к слову: нам здесь важно не это, а то, что аналогичная картина наблюдается и в отношении колебаний. Последние тоже обнаруживаются не только в траекториях движений, но и во многих других случаях. Как имеющих какое-либо отношение к движению, динамических (тут ведь может колебаться не только направление, но и скорость движения), так и абсолютно иных, нединамических. Колебания как особые феномены наблюдаются в самых различных областях. Так или иначе колеблется почти всё (а может быть, и вообще всё). Везде, где наблюдается какая-либо цикличность, изменения по типу "туда-обратно", — везде имеются на деле именно колебания (явления, описываемые принципиально одинаковыми формулами). Например, колебательный характер носят погодные изменения (сезонные, суточные), изменения в состоянии организма (бодрствование-сон), изменения (рост и снижение) численности популяций животных или народонаселения, изменения цен на рынке и т.п. И всё это — вовсе не колебания параметров движения, не динамические колебания. Изменения в численности популяции — явно не её перемещения в пространстве.

          При этом колебания, с одной стороны, могут быть как периодическими (то есть упорядоченными), так и апериодическими (то есть хаотическими), а с другой — колебания происходят зачастую не где-нибудь, а в системах (в их состояниях, численностях элементов и пр.). Ну а там, где налицо некая хаотичность и некая система, там, естественно, при делах оказывается и теория хаоса (а то и синергетика). Закономерности апериодических (хаотических) колебаний систем — её излюбленная пища. Отсюда видно, что теория хаоса изучает хотя и обязательно нелинейные (апериодические), но совсем не обязательно только динамические процессы. В вышеприведённом определении данное слово в его широком смысле излишне, а в узком — ошибочно (ибо исключает из числа объектов теории хаоса нединамические процессы, которые эта теория на деле изучает). Отсюда видно, более того, что теория хаоса и вообще изучает по сути своей вовсе не динамические или нединамические процессы в их конкретной (собственной) определённости. Сия их определённость данной теории как раз до лампочки. Ибо она исследует закономерности совершенно особого типа, которые нейтральны к указанным определённостям процессов и обнаруживаются в любых из последних — при условии наличия у них принципиально иного параметра — хаотичности.

Пуще того

          Ещё более того, — теории хаоса до лампочки не только такие определённости изучаемых ею процессов, как их динамичность или нединамичность. Она плюёт с высокой колокольни вообще на все их определённости, за исключением одной — апериодичности (хаотичности). Она изучает просто апериодические (нелинейные) процессы. И всё. Иная их конкретика ей безразлична. В том числе и то, колебательные это процессы или неколебательные. Я писал выше о колебаниях лишь для примера. Надо же мне было как-то конкретно проиллюстрировать необязательность динамического характера изучаемых теорией хаоса процессов. Но апериодичность встречается, естественно, не только у колебаний. Отчего и колебательность оказывается тут на том же положении, что и социальность или динамичность. То есть колебательность оказывается тут посторонней, несущностной характеристикой.

          Наконец, что касается собственно теории хаоса (но не такого её раздела, как синергетика), то она безразлична и к тому, являются ли изучаемые ею процессы системными (внутрисистемными) или нет. Это синергетика, специализирующаяся на изучении закономерностей возникновения одинаковостей "поведений" элементов (на "самоорганизации"), естественно, сосредоточивается на указанных "поведениях" элементов, представляющих собой в своих совокупностях внутренние "жизнедеятельности" систем. А теория хаоса вообще (то есть Общая теория хаоса) никакой такой "самоорганизацией" не интересуется. Её объект — просто апериодические процессы, закономерности таких процессов. Где бы они ни протекали: в системе ли, вне ли её.

Оговорка

          Впрочем, так обстоит дело в действительности. При адекватном понимании теории хаоса, синергетики, их соотношения, сходств и различий. Но такого понимания, конечно, сплошь и рядом у учёных нет. Для подавляющего большинства специалистов (о философах я вообще не буду распространяться) синергетика и теория хаоса суть одно и то же. Отнюдь не случайно приведённое выше определение ("теория нелинейных динамических процессов" или ещё короче: "нелинейная динамика") считается определением именно синергетики. Хотя на деле это определение теории хаоса. Синергетика, разумеется, тоже изучает хаос (с его нелинейностью в изменениях), но не вообще, не во всех его закономерных проявлениях, а лишь в одном из специальных его аспектов — аспекте возникновения из хаоса — порядка.

Общество как несинергетический объект

          Из всего изложенного, я думаю, должно стать ясным, что общество не является объектом синергетики. Толпа — да, другие какие-то хаотические социальные явления (те же колебания цен на рынке или численности народонаселения, или вообще демографические процессы, — которые, правда, являются не только социальными, но и биологическими) — да. Смены моды (в том числе, научной) и прочие коллективные психозы (то бишь обусловленные внешними причинами одинаковые поведения людей) — да. Но не общество в его становлении, функционировании и развитии. Ибо общество есть вовсе не простое скопление вещей (людей), и тем более не хаотическое их скопление. Оно представляет собой собственно вещь, систему того же типа, что и организм, клетка, молекула, атом, элементарная частица и далее. Это — целое, а не колония. (Я очень надеюсь, что из "Теории общества" — см. также "ООФ", с. 69-84 — Вы, уважаемый Валентин, уже усвоили, что словом "целое" я называю весьма специфические объекты; а то им сплошь и рядом обозначают чёрт-те что, что ни попадя. Для "синергетиков", в частности, любая система как множество элементов, любая куча — уже целое).

          Впрочем, и колонии тоже далеко не все хаотичны и не все являются объектами синергетики. Степени их аморфности могут быть весьма различными. Например, аморфность твёрдых тел куда меньше, чем жидких и, тем более, газообразных. Скопления частиц, удерживаемых вместе огромной силой тяготения (в звёздах), менее неустойчивы, чем простые газовые туманности. И т.д. В Мире вообще полно несинергетических систем (а также и других объектов, которые не являются системами и, следовательно, вообще о синергетике слыхом не слыхивали). Устойчивых (внутренне связных, нехаотических) систем никак не меньше, а то и больше, чем неустойчивых. Общества — из числа первых. Они, повторяю, суть вещи, то бишь целостные системы. Их элементы-части разнородны и функциональны. Это упорядоченные, закрытые и устойчивые системы. Само собой, не в абсолютном смысле: и на старуху бывает проруха. Нет вообще таких систем, на которые не нашлось бы превозмогающее их устойчивость внешнее воздействие. Завтра Луна упадёт на Землю, и от всех обществ мокрого места не останется. Но в синергетике речь ведь идёт вовсе не о такой неустойчивости и открытости. А о внутренней бессвязности, о хаотических системах. Общество таковой системой очевиднейшим образом не является. Отчего и описывается его "жизнедеятельность" совсем иными, несинергетическими законами (формулами). Нелинейность тут явно не при делах.

Ещё одно уточнение

          Впрочем, необходимо, видимо, ещё дополнительно подчеркнуть, что линейно именно общество как особый объект. Его функционирование, развитие и даже становление — это всё вполне закономерные, периодические (для функционирования) и тенденциозные (для становления и развития) процессы. Но есть ещё и такая штука, как исторический процесс эволюции человечества. В которую указанные процессы становления, функционирования и развития обществ входят составной частью, но которая тем не менее одними ими не исчерпывается. Ибо тут имеют место ещё и многие другие процессы — как социального толка (например, взаимодействия обществ, их борьба и сотрудничество, которые, конечно же, сказываются на их судьбах не меньше, чем их внутренние "жизнедеятельности"), так и несоциального типа (например, эпидемии, засухи, падения астероидов, истощения недр и пр.). Исторический процесс в его конкретных перипетиях определяется, увы, вовсе не только теми факторами, которыми обусловливаются такие процессы, как функционирование и развитие обществ, взятые сами по себе (как и обязана их брать их теория). Тут налицо множество совершенно посторонних в данном отношении воздействий среды. Отчего в нём (историческом процессе), естественно, присутствует немалая неопределённость (хаотичность) и нелинейность.

          Вот развитие всякого общества — оно протекает вполне определённо, закономерно, если можно так выразиться, по "заранее намеченному плану". Теорию этого развития, теорию перехода обществ с этапа на этап, от формации к формации, я как раз и вырабатываю в "Теории общества". А также и теорию функционирования обществ на каждом из данных этапов: ведь буржуазные общества "устроены" иначе, чем бюрократические. Однако эволюция человечества в целом и даже конкретные судьбы конкретных обществ, естественно, куда заковыристее. Ведь тут имеет место не только их развитие. А то и не столько. Так что не надо путать теорию общества и объяснение исторического процесса. Первая для второго необходима, но не достаточна. Я, например, тоже вынужден с целью указанного объяснения "всего и вся" в истории опираться не только на теории функционирования и развития, но ещё и на цивилизационную теорию и теорию взаимодействий обществ (см. т. 3/2). А сегодня уже, наверное, надо подключать (постепенно) к делу и теорию их сотрудничества и вообще объединения (перед лицом экологической и прочих опасностей). Всякая теория — это свод особых закономерностей, это теория конкретного объекта, взятого обособленно и абстрактно, идеализированно, в чистом виде. А реальная жизнь — это соединение, смешение чистых, идеальных линий. Для её объяснения необходимо привлекать кучу теорий (каждая из которых объясняет ту или иную "грань" этой реальности). Здесь действует масса разнообразнейших факторов. Потому-то предсказание столь и затруднено. В особенности, в отношении незначительных событий (ведь и погоду трудно предсказывать именно в деталях, а то, что зимой будет холоднее, чем летом, предсказать проще простого).

          Вот эта проблематичность конкретных предсказаний в реальных, а не идеализированных (очищенно-теоретических) ситуациях, и лежит, видимо, вторым краеугольным камнем (наравне с наличием хаотических явлений в рамках обществ — толп и пр.) в основании убеждённости "синергетиков" о применимости их теории к обществу. Однако речь тут идёт вовсе не об обществе как особом объекте (с его особой теорией), а именно об историческом процессе. Об относительной хаотичности последнего. Но разбираться с этим здесь я уже не буду: это очень обширная тема. Перейду лучше теперь к проблеме философской интерпретации синергетических эффектов.

Подытоживание пройденного

          Итак, в выше я попытался разобраться с тем, что изучает синергетика, исходя из того, что её объявляют теорией самоорганизации (см., например, 5, с. 22). И вывод у меня получился такой: синергетика имеет своим объектом процесс возникновения некоей разновидности порядка в хаотических и, тем самым, неустойчивых системах. В то же время в массе своей "синергетики" не отличают данную дисциплину от общей теории хаоса. Например, Чернавский называет синергетикой науку о неустойчивости вообще. По его словам,

          "Сейчас такая наука зарождается. Название её ещё не устоялось, поэтому используют: "нелинейная динамика", "нелинейная термодинамика" и "синергетика". На наш взгляд, последнее наиболее удачно, поскольку наименее понятно" (13, с. 215).

          "Синергетика — наука о неустойчивых процессах, это верно и, более того — это главное" (13, с. 260).

          При таком широком понимании синергетика оказывается, естественно, вовсе не теорией самоорганизации, а чем-то более общим. С одной стороны, сами по себе неустойчивые, то бишь хаотические, нелинейные, не имеющие тенденции процессы по определению неупорядоченны: порядок (самоорганизация) возникает не в них, а в результате их протекания в чём-то ином, доступном упорядочению. Именно это особенное (то есть отнюдь не любое) "что-то" и самоорганизуется. С другой стороны, неустойчивые процессы вполне в состоянии протекать и сами по себе, вне указанного "чего-то". Соответственно, они не имеют результата в виде самоорганизации последнего. Отсюда не везде, где налицо неустойчивые (то есть, повторяю, хаотические, не имеющие устойчивой тенденции в качестве их определённости) процессы, непременно имеется и самоорганизация. Последняя есть рождение порядка, выражающегося либо в согласованности "поведений" элементов системы (напомню, что синергетическая "согласованность" есть попросту одинаковость), либо в появлении у этой системы пространственной, функциональной и т.п. (Пригожин именует порядком неоднородности в распределении) структур, либо ещё в каком третьем виде; но повсеместно тут требуется системность, множественность элементов. Самоорганизовываться способны только реальные системы (они и представляют собой вышеупомянутые "что-то"). Тогда как неустойчивыми вполне могут быть и внесистемные процессы, то бишь не только те, которые происходят в системах и представляют собой процессы их (систем) изменений. Например, неустойчивыми (хаотическими) могут быть движения (траектории движений) единичных тел.

Усвоено? — Забудьте

          Впрочем, эти тонкости различения синергетики и общей теории хаоса теперь становятся не важны. Ибо мы обратимся к философской интерпретации содержаний данных дисциплин, спорность которой носит вовсе не узкоспециальный синергетический характер. Эта спорная интерпретация касается содержания, общего для синергетики и теории хаоса, то есть того, в чём они тождественны. В связи с чем нам тут необязательно зацикливаться только на синергетических феноменах, а можно рассуждать в рамках теории хаоса в целом.

          Какие же конкретно интерпретации положений данной теории вызывают сомнение?

2. ФИЛОСОФСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ СИНЕРГЕТИКИ

А. О ЧЁМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ?

На что замахиваемся, ребята?

          Прежде всего отмечу своё согласие с тем, что

          "Ни кибернетика, ни квантовая механика, ни синергетика не являются, собственно, философскими теориями или подходами. Их философские интерпретации могут быть интересны и даже полезны. Однако важно отделять конкретные результаты от их осмысления" (3, с. 14).

          Очень верно. Конкретные результаты, то бишь некоторые математические выкладки, формулы и их применения при расчётах ряда конкретных ситуаций — это одно. А вот понимание данных формул, да ещё и к тому же выходящее на философский уровень, — это совсем другое. Например, в последнем случае желательно было бы постараться избежать излишнего обобщения. Соблазн коего тут весьма велик. Ведь философия нацелена на обнаружение всеобщего. И всякая новая интерпретация чего-либо, заслуживающая звания философской, по определению обязана замахиваться на старое понимание каких-то фундаментальных свойств сущего. Благодаря чему философски интерпретируемые формулы нередко рассматриваются как применимые во всех вообще ситуациях как описывающие всеобщие свойства ситуаций.

          Вот и авторы приведённой выше вроде бы предостерегающей цитаты, продолжают:

"...результаты нелинейной динамики, касающиеся принципиальных ограничений в области прогноза, весьма существенно меняют мировоззрение и картину мира" (3, с. 14).

          То бишь ни больше, ни меньше, как наши представления о сущем, о его природе (сущности сущего), о присущих ему закономерностях бытия (о законах существования вообще).

Дальнейшая конкретизация: аспект

          Однако общая картина мира — штука очень многообразная, многогранная, многоплановая. Изменить её всю разом не под силу ни одной частной естественнонаучной теории. Поэтому встаёт вопрос: в каких же именно аспектах "результаты нелинейной динамики" изменяют вышеуказанные представления ("картину мира")? На это даётся следующее уточнение: нелинейная динамика

"...глубоко меняет... естественнонаучную парадигму, взгляд на случайность и детерминизм, на хаос и порядок, на возможность прогноза поведения сложных систем" (3, с. 15).

          За всё сразу хвататься не будем, — вычленим пока первое. Согласно которому, синергетика требует-де изменения взгляда на случайность и детерминизм.

Проблема связи

          Обращаю внимание на то, что в приведённой цитате данные феномены перечисляются не через запятую, а парно, в паре, что наводит на подозрение, что и мыслятся они не по отдельности, не как автономные, а как как-то связанные (соотносящиеся) между собой явления (как понятно, термины "связь", "отношение" и "соотношение" имеют различные значения, но я не хочу здесь углубляться ещё и в этот вопрос и потому буду ниже пользоваться ими наобум, почти как синонимами). Соответственно, прежде чем браться выяснять, в чём заключается вышеупомянутое изменение взгляда на случайность и детерминизм, полезно для начала установить, как они могут быть связаны между собой. Ведь искомое изменение взгляда в данной ситуации (при "парном", "связанном" мышлении категорий) может быть изменением взгляда именно на характер этой связи, а не непосредственно на сущности самих детерминизма и случайности, хотя одно без другого (то бишь изменение взгляда на сущности без изменения взгляда на связь сущностей, и наоборот) в некотором смысле (см. ниже) невозможно.

          Поясняю. Авторы цитаты употребляют категории "случайность" и "детерминизм" (равно как и "порядок" и "хаос"), используя соединительный союз "и". Если бы они перечисляли их через запятую, то это дало бы понять, что данные категории (и стоящие за ними феномены-денотаты) мыслятся ими (авторами), как самостоятельные, автономные друг по отношению другу. В таком случае изменение взгляда на них было бы (могло бы быть) только изменением понимания данных феноменов, взятых каждый сам по себе. То есть изменением понимания их определённостей, сущностей, того, что они собой конкретно представляют. Однако применённая конструкция (попарное разбиение) вводит новый смысловой аспект — намекает на связанность этих категорий (их денотатов). Что заставляет учитывать ещё и такое понимание провозглашённого изменения взгляда, что оно является изменением взгляда на характер этой связи, является изменением представления о её (этой связи) сущности. И, как мы увидим ниже, "синергетики" тяготеют, скорее, именно к данному варианту. В связи с чем я тоже вынужден рассуждать тут наперекосяк. Ставя телегу впереди лошади. При нормальном подходе к делу я должен был бы сначала выяснить, что представляют собой случайность и детерминизм, взятые по отдельности, сами по себе, и лишь после этого разбираться с их взаимными отношениями. Но я пока занимаюсь не самостоятельным анализом проблемы, а лишь прояснением характера того изменения во взгляде на случайность и детерминизм, о необходимости которого так много говорят большевики (простите, "синергетики"). А это изменение сводится у них главным образом к изменению в понимании соотношения случайности и детерминизма.

          Так что давайте прежде всего поднимем проблему связи этих феноменов. Причём, естественно, для начала — в самом общем виде. Выясним, какие тут могут быть варианты вообще. Ведь мы же не знаем ещё, что это такое — случайность и детерминизм. Но зато знаем, что это некие феномены, предположительно связанные друг с другом. Вот и займёмся анализом того, как вообще могут быть связаны между собой любые феномены. Чтобы потом (со временем) попытаться разложить по получившимся полочкам случайность и детерминизм или хотя бы (в ближайшем будущем), чтобы посмотреть (уже со знанием дела), как их там раскладывают "синергетики".

Два класса связей (соотношений)

          Итак, случайность и детерминизм суть некие феномены, которые мы обнаруживаем в окружающей нас реальности, а слова "случайность" и "детерминизм" суть наши обозначения (имена) этих феноменов (дефиниции этих слов — то есть описания наших представлений о сущностях данных феноменов). Феномены могут быть связаны (соотноситься) друг с другом самым различным образом, но нам полезно различить только два класса связей: а) связь по сходству-отличию; б) все прочие соотношения и связи. Первое соотношение, с одной стороны, реально (сходства и отличия объектов обнаруживаются нами объективно — как некие одинаковые и нет признаки, присущие объектам самим по себе), но с другой — формально (то, что один объект сходен с другим, отнюдь не означает, что они как-то связаны между собой на деле, например: взаимодействуют, состоят один из другого, соотносятся как порождённое и породившее и т.п., то есть находятся между собой в каком-то ином, помимо чисто внешнего сходства, реальном отношении; равным образом, непохожесть объектов не отрицает наличия такой практической их связи). Связи же и отношения класса "б" как раз суть реальные (практические) связи и отношения (то есть я фактически различил данные два класса связей-отношений по признаку их формальности-неформальности).

          В мире слов (понятий) на основе сходств строятся так называемые "классификационные системы", в рамках которых "разноэтажные" слова соотносятся как общие и частные понятия (определения первых представляют собой обобщения, сокращения определений вторых). Пример общего понятия: "животное", примеры частных: "собака", "кошка", "человек". Тут всегда можно сказать: "собака (кошка, человек) есть животное". В связи с этим формальную связь можно иначе называть классификационной, иерархической.

          На основе реальных взаимоотношений и связей строятся (в том же мире слов) смысловые (семантические) системы. Слова тут соотносятся так же, как и обозначаемые ими объекты, служат для описания отношений последних. Примеры: "Хвост есть часть собаки" (а не собака). "Поводок предназначен для удержания собаки". "Собака — друг человека". И т.п.

          Кроме того важно отметить, что обращение к сходствам-отличиям (к общим и отличительным признакам) сопряжено с выявлением определённостей, сущностей феноменов, то есть того, что они собой представляют. Поэтому изменение в понимании формальной связи феноменов всегда есть одновременно и изменение в понимании их сущностей: именно тут одно не бывает без другого. Выявление же реальных отношений феноменов есть выявление сущностей (характеров) лишь самих этих отношений, но не того, что соотносится. Поэтому изменения в понимании отношений феноменов могут происходить без изменений в понимании сущностей (определённостей) этих феноменов. В первом случае нельзя изменить понимания отношения Х и У, не изменив одновременно понимания того, что есть Х и что есть У. И наоборот: при изменении понимания сущностей Х и/или У нельзя не изменить и понимания отношения между ними. Во втором же случае понимание характера отношения Х и У и понимание того, что эти Х и У собой представляют, во многом автономны: изменение в понимании одного совсем не обязательно должно сопровождаться изменением в понимании другого.

          Другими словами, перемена взгляда на случайность и детерминизм может состоять: а) либо в изменении представлений о том, что есть случайность и/или детерминизм, и в соответствующем изменении взгляда на соотношение их понятий; б) либо в изменении представления о каком-то практическом соотношении ("взаимодействии") этих феноменов в реальном бытии; в этом случае изменение представлений об их сущностях не обязательно (хотя и не запрещается).

          Но двинемся дальше.

Два типа формальных связей

          Формальная (по сходству-отличию) связь между феноменами может быть двух видов:

          1) Частичное сходство, то есть тождество по некоторому признаку (совокупности признаков). Частичность сходства, как понятно, требуется для возможности отношения. Для последнего необходимо хоть какое-то отличие — хотя бы в местоположении или моменте бытия, — иначе налицо будет абсолютно тот же самый объект и не будет никакого соотношения — даже по параметру времени. Х и У должны как-то отличаться друг от друга, чтобы мы могли идентифицировать их как два объекта, соотносящиеся так, что они в той или иной (какой угодно, кроме абсолютного тождества, уничтожающего их двойственность) степени сходны.

          2) Полярное (взаимоисключающее) отличие. Иные феномены связаны друг с другом так, что представляют собой взаимные отрицания, обладают тотально противоположными признаками. Наличие одного тут предполагает отсутствие другого (в принципе, а не просто в один и тот же момент в одном и том же месте). Естественно, таковыми феноменами являются не вещи и их колонии (оставим в покое аннигиляцию, ведь речь идёт не о реальном взаимодействии, а о формальном соотношении: вещество и антивещество — термины "материя" и "антиматерия" тут ошибочны, ибо различаются лишь зарядом, по ряду же других свойств они сходны), а, если можно так выразиться, метареальности — свойства (конечное и бесконечное), действия (притяжение и отталкивание) и пр. Наши случайность и детерминизм тоже суть такие метареальности, а вовсе не вещи, не материя, не сущее как таковое, поэтому они могут быть представлены полярными (например, в тезисе: "В Мире господствует либо случайность, либо детерминизм").

          Этим исчерпываются все случаи, в которых возможна какая-то формальная связь между феноменами. Тут мыслимы ещё ситуации полного сходства и неполярного отличия, но в случае нечастичного (полного) сходства, как отмечалось, мы имеем тот же самый (во всех смыслах) объект, отчего нечему быть связанным. В случае же простого (неполярного) отличия феномены индифферентны друг к другу; тут тоже нет никакой их формальной (хотя бы логической) связи.

"Сразу мысль: А как народ?"

          Сразу примерим это знание к случайности и детерминизму (и обозначающим их словам). Как они соотносятся в указанном смысле? Какие тут вообще возможны варианты? Можно насчитать четыре их типа:

          1) Это одно и то же (слова "случайность" и "детерминизм" являются синонимами).

          2) Случайность есть разновидность детерминизма (слово "детерминизм" — общее, а слово "случайность" — частное). Или наоборот.

          3) Случайность и детерминизм отрицают друг друга, их сущности полярны (определения соответствующих слов противоположны).

          4) Случайность и детерминизм — посторонние друг другу феномены (дефиниции данных слов если и пересекаются, то главным образом лишь семантически, а вовсе не так, чтобы одна из них была сокращением-обобщением другой). Конечно, это не означает, что данные феномены ни в чём абсолютно не сходны: такого просто не бывает; они сходны хотя бы в том, что оба являются феноменами, принадлежат к общему классу феноменов. Но это уже такое сходство, которое вовсе не означает их прямой формальной связи. Чистая формальная связь — связь рода и вида (выражающаяся в принадлежности второго к первому). А в рассматриваемом случае налицо соотношение двух видов одного рода (элементов класса). В данном варианте формальные отношения случайности и детерминизма мыслятся как отношения двух видов одного рода, двух членов одного класса. А не как отношения элемента и класса. Подобным образом соотносятся виды кошек и собак, принадлежащие к одному роду животных. Или даже, может быть, их можно уподобить соотношению вида кошек и подразделения вида собак — болонок (породы). Это, конечно, тоже в какой-то степени формальное соотношение, но уже не непосредственное, а косвенное. Связь через что-то, связь с этим чем-то, а не друг с другом. Если Х и У оба связаны с чем-то одним, то это не значит, что они связаны между собой. То есть это не связь в форме принадлежности одного к другому (каковой является связь вида и рода), или отрицания одного другим. Данная связь тут отсутствует, а именно она и является собственно формальной связью.

          Варианты 2 и 3, таким образом, суть случаи наличия формальной связи феноменов, вариант 1 — случай отсутствия такой связи по определению, а вариант 4 — случай, когда эта связь отсутствует в адекватной форме, когда феномены (и их понятия) автономны друг по отношению к другу, когда их сходство в чём-то незначимо для их конкретных сущностей, которые нас интересуют.

          Какой же из этих вариантов проходит у нас? Как соотносятся феномены случайности и детерминизма? "Синергетики" в основном склоняются к варианту 3. Например, противоположность детерминизма и случая отмечает Пригожин (8, с. 188). Противопоставление случайности и детерминизма вообще в ходу. Их часто мыслят полярными сущностями. И для этого, как мы увидим ниже, имеются некоторые основания: дефиниции терминов "детерминизм" и "случайность", действительно, кое в чём противоположны. Примерно так, как полярны, взаимоотрицательны понятия "конечное" и "бесконечное". Однако в нашем случае требуются некоторые уточнения. Понятия "детерминизм" и "случайность", во-первых, соотносятся всё-таки не совсем так, как понятия "конечное" и "бесконечное". Они не являются впрямую отрицаниями друг друга. Такими отрицаниями тут являются пары "детерминизм-индетерминизм" и "случайность-неслучайность (детерминированность)". Ибо понятием "детерминизм" обозначается некое учение (с его определённым содержанием, тезисами), а термином "случайность" мы называем, характеризуя, конкретное явление (событие). Учению детерминизма может противостоять (содержательно, по смыслу своих утверждений) лишь учение о случайности, но не конкретное случайное событие как таковое. Последнее может отрицать детерминизм только в том случае, если данное учение отрицает существование случайных явлений. То есть при определённом его (этого учения) содержании. Но тут уже налицо соотношение теории и практики, а не двух понятий. Реальная, а не формальная связь (то есть, скорее, вариант 4).

          Во-вторых же, даже наличие прямого взаимоотрицания понятий не означает взаимоотрицания существований обозначаемых ими феноменов. Во всяком случае тогда, когда данные понятия обозначают метареальности. Это только сущее, конкретные вещи и их отрицания (причём любого толка — хоть с приставкой "не", хоть "анти") не могут существовать одновременно в одних и тех же местах. А иные метареальности — за милую душу (и в виде "не", и в виде "анти"). Взять те же термины "конечное" и "бесконечное". Как термины они, конечно, полярны (содержания их отрицают друг друга). Но в Мире равным образом присутствуют и конечность (конечное), и бесконечность (бесконечное). Они не стыкуются, отрицают друг друга лишь в одном и том же смысле, взятые в одной плоскости. Но не абсолютно, не в плане своего существования вообще. Любое сущее (вещь) в одном смысле конечно, а в другом бесконечно. И даже не могло бы вообще существовать, если бы не обладало одновременно как той, так и другой характеристикой (атрибутом). Так, может, и детерминированность с недетерминированностью (случайностью) (как тоже метареальностью) соотносятся сходным образом? То бишь, отрицая друг друга формально (как понятия), они, тем не менее, не препятствуют совместному бытию в Мире как детерминированных, так и случайных событий (а то и выступают дополняющими друг друга характеристиками одних и тех же событий: всякое из них в одной плоскости рассмотрения случайно, а в другой — детерминировано).

          Впрочем, подробно разбираться с этим мы будем ниже. Пока же вернёмся к формальной связи детерминизма и случайности. Как отмечалось, "синергетики", не вникая глубоко в суть дела, полагают соответствующие термины полярными (и даже, хуже того, наивно отождествляют данную полярность с реальным взаимоотрицанием денотатов этих слов: дескать, в Мире существует (вариант: господствует) либо детерминизм, либо случайность). При таком понимании интересующая нас здесь смена взгляда должна была бы состоять в отказе от варианта 3 в пользу вариантов 1, 2, 4. Но практически никто, естественно, ревизии варианта 3 не провозглашает: это происходит оттого, что искомая нами перемена взгляда есть у "синергетиков" вовсе не перемена взгляда на характер формальной связи случайности и детерминизма, а, как мы увидим ниже, лишь перемена взгляда на характер их реальных отношений (в вышеупомянутом противопоставлении по типу "либо-либо" — в плане существования или хотя бы господства в Мире).

          Правда, Чернавский пишет, что вследствие введения неустойчивости становится-де необходимой

          "Ревизия понятия причины. Именно благодаря неустойчивости "причиной" может стать Его Величество Случай" (13, с. 214).

          То есть случай объявляется буквально разновидностью причины. Причины, мол, бывают разных видов, одним из которых является случай. Это позиция варианта 2, и её принятие есть как раз переход к варианту 2 от какого-то другого — скорее всего, от варианта 3. Однако настораживает то, что Чернавский взял слово "причина" в кавычки, как бы намекая на метафористичность данного своего высказывания. Дескать, не понимайте сказанное буквально. В связи с чем я сомневаюсь в том, что он реально (сознательно, со знанием сути дела) отстаивает вариант 2 и, соответственно, отвергает вариант 3.

          В этой фразе Чернавского я нашёл единственное указание на такое понимание искомого нами "изменения взгляда на случайность и детерминизм", при котором оно, хотя бы намёком, но предстаёт изменением в понимании характера формальной связи данных феноменов (нерасторжимо связанном, как отмечалось, с изменением понимания их сущностей, того, что они собой представляют). Всё прочее сводится к изменению в понимании лишь их (то бишь на деле — денотатов данных терминов) реальных отношений-соотношений (понимание их сущностей при этом не затрагивается — за ненадобностью). То есть "синергетики" мыслят своё "изменение взгляда" вовсе не как изменение в понимании того, что такое случайность и/или детерминизм (отчего они могут представлять их себе как угодно) и, соответственно, не как изменение в понимании характера их формальной связи, а как изменение в понимании их практических отношений. Представления о сущностях случайности и детерминизма при этом остаются фактически неизменными (и, в основном, полярными). На них никто не посягает (хотя тут-то и следовало бы больше всего поработать головой). Но вот то, как соотносятся между собой эти феномены в реальной жизни, понимается как-то по-другому, чем прежде. То есть имеет место покушение лишь на некое якобы традиционное понимание характера "внешних" по отношению к сущностям феноменов их связей (и именно связей, отчего закономерно парное упоминание данных феноменов). На что же тут покушаются? Как именно изменился у "синергетиков" взгляд на реальные соотношения случайности и детерминизма (взятых, ещё раз отмечу, тем самым, уже как реальные явления, как денотаты, а не дефиниции соответствующих понятий)?

К чему сводится "изменение взгляда"

          Чтобы разобраться в этом, надо прежде всего понять, о каком типе отношений идёт речь. Ведь типов реальных отношений очень много. Отношения части и целого, элемента и системы, структуры и количества, качества и количества, порождающего и порождаемого, породившего и порождённого и т.п. — конца и края этому перечислению нет. В том числе, есть, например, и такое соотношение: по степени значимости. Что-то значимо, а что-то — нет. Что-то играет выдающуюся, главную роль, а что-то — на подхвате. Вот таким образом как раз и понимаются отношения случайности и детерминизма многими "синергетиками". Как соотношения "веса" данных феноменов в управлении процессами реального мира. Искомая перемена взгляда при этом толкуется так, что раньше, мол, мы полагали, что миром правит закономерность, что в нём сплошь господствует детерминизм, а вот теперь-де синергетика научила нас тому, что случайность тоже важна. Варианты тут располагаются, естественно, согласно степени значимости, приписываемой случайности. От скромного: "Дайте и ей место в Мире, пусть хоть немного покомандует" до грозного: "Долой детерминизм: Миром правит случай".

          Кстати, в последней редакции подход от значимости зримо перекликается с вариантом 3. Хотя там, где значение случайности или детерминизма не абсолютизируется (с вытеснением соперника за пределы Мира, с отказом ему в праве на существование), этой переклички нет. Признаётся, что имеется, играет роль и то, и другое, но что-то меньшую, а что-то большую.

          Впрочем, просто сообщить, что что-то играет бОльшую, а что-то меньшую роль, — значит, ничего не сообщить. Тут необходимо конкретизировать: что это за роль, что значит "бОльшая", а что "меньшая значимость"? И при этом обратиться к каким-то критериям оценки. Типа: детерминизм работает в большем числе ситуаций (более распространён, чаще встречается). Или: случайность управляет более важными (опять же — в каком смысле "важными"?) явлениями. И здесь неминуем становится выход на какое-то различение-разделение ситуаций и явлений. Поэтому дальнейшим (конкретизирующим) развитием подхода от значимости выступает разведение случайности и детерминизма по сферам дееспособности. При этом обычно мир делится тут на две части: управляемую детерминистически и управляемую случайностью. Вариант такого решения, как известно, даёт нам квантовая механика: дескать, в макромире действителен детерминизм, а вот в микромире природа даёт ему по рогам: там царствует случай. Подобное мы имеем и в синергетике. Только здесь Мир делится надвое иначе. Рассмотрим для примера и наглядности взгляды Пригожина. Вот что он написал.

          "Детерминизм, долгое время казавшийся символом научного познания, в настоящее время сведён до положения свойства, справедливого только в ограниченном круге ситуаций" (9, с. 85).

          То бишь в каких-то ситуациях детерминизм работает, а в каких-то нет: там работает случайность. Всё это, взятое в общем виде, ещё ничем не отличается от тезиса квантовой механики. Где же отличия? Их два и они заключаются в конкретных ответах на вопросы "Почему так?" и "Что это за ситуации такие?"

          Во-первых, причиной указанного ситуационного ограничения дееспособности детерминизма синергетика объявляет нечто иное, чем квантовая механика.

          "Возникновение хаоса на микроскопическом динамическом уровне имеет далеко идущие последствия. Именно оно является основной причиной, по которой нам приходится отказаться от традиционного описания на основе детерминизма и перейти к вероятностному (в коем якобы доминирует случай — А.Х.) описанию" (9, с. 85-86).

          То есть у Пригожина во всём виноват хаос, его особенности.

          Во-вторых, характер тех ситуаций, в которых работает или не работает (уступая место случаю) детерминизм Пригожин тоже понимает иначе. Он различает эти ситуации уже не по линии "микромир-макромир", а по линии "бытие-становление", то бишь считает детерминизм работающим лишь в стабильных, повторяющихся ситуациях, в процессах, в которых не возникает ничего нового; случайность же он объявляет ответственной за возникновение именно нового. Пригожин полагает, что детерминистическая наука — это наука о бытии, а предмет синергетики — становление (возникновение нового). Прежде-де в познании (в качестве его объекта) имелось "превалирование бытия над становлением" (9, с. 222) и потому господствовали детерминистические представления. Но теория хаоса ввела в оборот новый предмет исследования — становление принципиально нового (ту же "спонтанную" самоорганизацию хаотических систем), в каковом становлении решающая роль принадлежит уже случайности. С этой сменой объекта исследования

          "Мы подошли к "концу науки" (старой, чисто детерминистической науки — А.Х.), к концу представления о классической рациональности, связывающей понимание с открытием детерминистических законов, открытием бытия за рамками (то есть при неучёте, исключении — А.Х.) становления" (9, с. 215).

          Резюмирую: в этой версии стабильное (неизменное по большому счёту, то бишь выражающееся только в, если так можно выразиться, одноплоскостных изменениях) бытие (которое Пригожин именует иначе "существующим") управляется детерминистически, а вот такие явления, как становления принципиально нового, то есть того, чего прежде не было (которое Пригожин именует иначе "возникающим"), — случайностью. И к последнему причастен-де хаос: новое появляется благодаря его потенциалу, выковывается в его горниле. Таким образом, искомое "изменение взгляда на случайность и детерминизм", провозглашаемое синергетикой, состоит тут в нахождении для случайности особой ниши в числе явлений Мира. (Подчёркиваю: это именно "натуральная" ниша, "натуральное" разведение случайности и детерминизма, при котором первая объявляется атрибутом одних событий, а второй — других: есть-де чисто случайные процессы и есть чисто детерминированные, и это совершенно разные, отдельные друг от друга процессы. Тут имеет место вовсе не такое разведение, при котором случайность и детерминизм (правильнее всё-таки употреблять термин "детерминированность") объявляются атрибутами одних и тех же событий (процессов), просто рассматриваемых в разных плоскостях. Дополнительность случайности и детерминизма у Пригожина — это не дополнительность атрибутов единого (одного и того же), а чисто натуральная дополнительность — самих "частей" Мира, самого существования, "состоящего" из различных отдельных процессов: это дополнительность данных процессов).

          Впрочем, эта более-менее ясная концепция у Пригожина не единственная. Точнее, она единственная более-менее ясная, но ею одной Пригожин не удовлетворяется. Он, например, ищет ещё и какую-то

"...узкую тропинку, затерявшуюся где-то между двумя концепциями, каждая из которых приводит к отчуждению: концепцией мира, управляемого законами, не оставляющими места для новации и созидания (Пригожин почему-то считает, что там, где законы — не может возникнуть ничего нового; это ошибочное убеждение проистекает из того, что все законы Пригожин отождествляет с и даже считает практически сводящимися к законам движения (динамики), которые действительно не имеют никакого потенциала в плане рождения нового; все прочие закономерности он не принимает в расчёт — А.Х.), и концепцией абсурдного, акаузального (то бишь управляемого случайностью; обратите внимание, что случайность тут отождествляется с акаузальностью, беспричинностью — А.Х.) мира, в котором ничего нельзя понять" (9, с. 223).

          В данной мысли Пригожин уже не просто разводит случайность и детерминизм по разным рингам, разным сферам действия, а объявляет верной дорогой, по которой надо идти товарищам, некое гипотетическое единое компромиссное учение, преодолевающее крайности противоположных подходов. Не разные ситуации — у каждого своя, а единое решение для любой ситуации, в содержании которого случайность должна быть как-то примирена с детерминизмом. Пригожин ищет нечто

"...промежуточное между двумя противоположными (вспомним вариант 3 — А.Х.) картинами — детерминистическим миром и произвольным миром чистых (от "грязи" причин — А.Х.) событий. Реальный мир (в целом, в каждой его ситуации, а не поситуативно — А.Х.) управляется не детерминистическими законами, равно как и не абсолютной случайностью" (9, с. 224).

          Это, конечно, замах на что-то новенькое (относительно "ситуативной" концепции). Однако дальнейшие разъяснения показывают, что удар идёт в молоко.

          "В промежуточном описании (компромиссной концепции — А.Х.) физические законы приводят к новой форме познаваемости, выражаемой несводимыми вероятностными представлениями (то есть всё к той же теории вероятности с её "основой" в виде случайности — А.Х.). Ассоциируемые теперь с неустойчивостью (то есть отныне вероятность, в отличие якобы от прежних своих источников, проистекает из хаоса; ниже будет видно, что она всегда была связана с хаосом: это просто плохо понимали — А.Х.), будь то неустойчивость на микроскопическом или на макроскопическом уровнях, несводимые вероятностные представления оперируют с возможностью событий, но не сводят реальное индивидуальное событие к выводимому, предсказуемому следствию" (9, с. 224).

          Ничего нового, что не было бы характерно для обычной теории вероятности (и денотата данной теории), тут нет. И нет также никакой "промежуточности" между детерминизмом и случайностью: в общем мнении вероятностный подход есть случайностный (антидетерминистический) подход (несмотря на то, что в теории вероятности тоже имеются свои законы, благодаря наличию которых и становится возможным статистическое предсказание). Замена (в особенности, полная, во всех ситуациях) традиционного подхода вероятностным (впрочем, тоже давно традиционным) есть простая замена детерминизма случайностью (повторяю, в распространённом мнении) в качестве управляющей Миром сущности.

          Так что Пригожин предлагает нам два варианта "изменения взгляда на случайность и детерминизм". Первый — поситуативное разведение этих феноменов, выделение каждому сверчку по шестку (это как раз вариант: "Дайте и случайности над кем-нибудь покомандовать"). Второй — обычная вульгарная "смена караула", постановка на пост (постамент) вместо детерминизма — случайности (то бишь вариант: "Долой детерминизм! Даёшь случай!"). (Я подозреваю, что эти колебания обусловлены у Пригожина тем, что одно дело — провозгласить, что случайность-де управляет возникновением нового, а детерминизм — обычным бытиём, и совсем другое — конкретно отделить указанное возникновение нового от процесса обычного бытия. Вряд ли это возможно. Тем более, что и новое-то у Пригожина и всех синергетиков при их узком понимании самоорганизации — весьма сомнительного свойства: по части своей новизны).

          Никаких других пониманий "перемены взгляда", выраженных, если можно так выразиться, открытым текстом, в отрефлексированном виде, я, к сожалению, больше не обнаружил. Это, конечно, не означает, что всё сводится только к этому, что в конкретном изложении концепций "синергетиков" не кроется что-то ещё, но для того чтобы выяснить сие, необходимо уже обратиться непосредственно к анализу данных концепций. Однако этим я займусь в последнюю очередь, ибо для того, чтобы грамотно провести такой анализ, а также и для, того чтобы оценить оправданность вышеописанных уже предложенных "перемен взгляда", следует прежде понять предметы разговора, то бишь всё-таки то, что представляют собою феномены случайности и детерминизма. И задачка эта, доложу Вам, не из лёгких.

К вопросу о синергетике (часть 2)

Б. КТО ОНИ, НАШИ ГЕРОИ?

Детерминизм

Формулировка Лапласа

          С чего-то надо начинать. Начнём с определения детерминизма Лапласом. И постараемся понять, о чём он, собственно, толкует, а также насколько его представление соответствует действительности. Вот что написал Лаплас:

          "Интеллект, который в данное мгновение знал бы все силы, действующие в Природе, и положение всех вещей, из которых состоит мир, — будь он настолько огромным, чтобы подвергнуть все эти данные анализу, — одной формулой охватил бы движения как самых больших тел вселенной, так и самых крошечных атомов: для него не было бы ничего неопределённого, а будущее, равно как и прошлое предстояло бы перед его глазами" (цит. по 12, с. 32).

          Что отсюда можно почерпнуть? Будем продвигаться от общего к частному.

О чём вообще идёт речь?

          Самое общее, что можно сообщить о данном пассаже, это то, что речь в нём идёт о предсказаниях. Которые мыслятся возможными. Это ставит вопрос о том, что необходимо для того, чтобы предсказания были возможны (чтобы о них вообще можно было рассуждать). Предсказания возможны при наличии трёх условий: 1) если есть, что предсказывать, 2) если есть, чем (посредством чего) предсказывать, и 3) если есть, кому предсказывать (предсказатель). То есть предсказание как хирургическая операция должно иметь: а) предмет, б) инструменты и в) знающего хирурга. Что это значит? Проясним сначала первый вопрос.

Каким не может не быть предмет предсказания

          Опять же в самом общем виде предмет предсказания имеется только тогда, когда имеется (хотя бы потенциально имеется) нечто неизвестное. А точнее (если обратиться к объективной основе неизвестности, незнания), неданное. Конкретно невоспринимаемое. При этом, с одной стороны, данное невоспринимаемое может быть невоспринимаемым хотя и объективно, но лишь по причине "недосмотра" со стороны наблюдателя: человек тут не наблюдает некий объект не потому, что последнего нет вообще, то есть не потому, что он не может быть наблюдаем в принципе, а лишь по каким-то "внешним" причинам (смотрит не туда). С другой же стороны, возможно и такое конкретно невоспринимаемое, которое таково принципиально, ибо его попросту и нет вообще: это касается предсказаний явлений будущего или прошлого. В настоящем их, конечно, нет, они не даны по самой своей природе, а не потому, что мы плохо наблюдаем. Впрочем, пока это ещё не важно. Важно то, что в обоих описанных случаях предсказываемое, дабы быть предсказываемым, должно быть конкретно не наблюдаемым. Нельзя предвидеть то, что непосредственно наблюдается, ощущается (и что, тем самым, загодя известно). В отношении видимого не может быть ПРЕДвидения. Оно возможно только в отношении невидимого в момент предвидения. Это первое.

          Второе же заключается в том, что данное неданное должно быть ещё и некоторым образом отлично от данного (воспринимаемого), должно представлять собой что-то другое. Хоть в каком-то смысле, хоть в каком-то отношении. Иначе оно и будет не чем иным, как этим самым воспринимаемым. По поводу которого не может быть никакого предвидения.

          Возьмём, к примеру (как частный случай) формулу Лапласа. О предсказании чего она сообщает? О предсказании будущего и прошлого. То есть, с одной стороны, того, что будет, и того, что было, что не дано сейчас (причём, как мы теперь понимаем, в принципе, а не по "недосмотру"). С другой же стороны, того, что не есть настоящее (в котором пребывает предсказатель). Ибо если бы это было одно и то же, то нечего было бы и предсказывать. Будущее и прошлое непременно должны чем-то отличаться от настоящего, пусть даже хотя бы своим "местоположением" на "шкале" времени, чтобы можно было сказать: "Будущее будет (прошлое было) таким-то (пусть даже "таким же")". Конечно, в последнем (отмеченном в скобках) случае, предсказание крайне бедно, ибо является утверждением о том, что ничего, кроме момента времени, не изменится (ничего реально не произойдёт). Это предсказание неизменности во всех смыслах, кроме временнОго, утверждение о том, что будущее будет (прошлое было) тождественно настоящему. И, тем не менее, будущее признаётся тут будущим, а прошлое — прошлым, но не настоящим. То бишь чем-то (конкретно, "местом" во времени) отличным. Предполагается некое различение этих феноменов (будущего, прошлого и настоящего) — хотя бы по времени их бытия. Иначе просто их и не было бы как трёх особых феноменов, а было бы нечто одно.

          Таким образом, предсказания возможны (со стороны предмета) только тогда, когда есть неданное (неизвестное) и когда есть какое-то различие того, что дано (что не требует предсказания), и того, что не дано (что предсказывается). Предсказывается всегда нечто иное, чем имеющееся в наличии (в восприятии). И содержательность (объём) предсказания тем больше, чем больше (многообразнее, интенсивнее и т.п.) это различие. То же будущее, взятое не как абстракция (то есть не как понятие "будущее" вообще, которое действительно отлично от понятия "настоящее" только по параметру времени), а как конкретное будущее чего-то, реально отличается от настоящего этого чего-то. Например, будущее состояние Мира реально отлично от настоящего состояния Мира по множеству самых разнообразных параметров-признаков. И предсказывается именно то, как изменится Мир (или какой-то его фрагмент) по всем этим (или по некоторым из них) конкретным параметрам. Реальным предметом предсказания тут (и только тут, то бишь при предсказаниях будущего или прошлого) является направление и/или результат процесса изменения (впрочем, представления о направлении изменения не может быть без представления о его результате: результат тут и задаёт направленность "в сторону результата"; так что достаточно вести речь просто о предсказании результата).

          Подчёркиваю: в данном случае (при предсказаниях будущего и прошлого), предсказывается во-первых, именно РЕЗУЛЬТАТ изменения, а не само оно как процесс, не то, что оно произойдёт (хотя возможны и предсказания такого рода: дескать, всё переменится, станет другим; но этим ничего не будет сообщено о конкретном будущем состоянии Мира, это предсказание не будущего; впрочем, утверждение "всё станет другим" тоже указывает на результат изменения, а не на него самого как процесс). Во-вторых же, тут предсказывается результат именно ИЗМЕНЕНИЯ, то бишь специфического процесса, в ходе которого нечто становится именно другим, отличным от того, каким было.

          Таким образом, различие предсказываемого и данного предсказателю является условием любого предсказания. В конкретном лапласовском случае будущее должно отличаться от настоящего, чтобы стало возможно предсказание, и притом — отличаться конкретно, а не только во времени (чтобы мы имели действительно содержательное предсказание), то есть как одно состояние Мира — от другого (иного) его состояния. И различие это, естественно, должно каким-то образом достигаться, появляться, возникать. То бишь должен происходить некий процесс изменения состояний Мира. Одно должно превращаться в другое. Предсказывать будущее — значит, предсказывать изменения, которые произойдут в Мире, предсказывать то, во что он превратится, перестав быть таким, каков он сейчас. Другими словами, это предсказание происходящего, того, что произойдёт (произошло), событий. Ведь всякое изменение есть событие.

Что предсказывается в отношении будущего (прошлого)?

          Вот это последнее теперь следует подчеркнуть особо: что речь у Лапласа идёт не о предсказаниях вообще, а о специфической их разновидности. Конкретно — о предсказаниях будущего и прошлого. И эти предсказания по своей природе суть предсказания не о том, что есть, а о том, что произойдёт (происходило), то есть предсказания определённых событий и их результатов. В роли которых (результатов), к тому же, тоже могут выступать события (события обычно порождают события же), хотя и не только они (результатами могут быть также иные (новые) состояния, свойства, новые отношения, даже появление новых вещей и их конгломераций).

          Таким образом, любое предсказание будущего неизбежно в том или ином разрезе "событийно". Оно либо прямо утверждает: "Случится (произойдёт) то-то и то-то", либо сообщает: "В результате того, что произойдёт то-то и то-то, будет иметь место то-то и то-то". Эта особенность предсказаний будущего проистекает из того, что реальное будущее только там и есть (там и может быть), где хоть что-нибудь происходит, где налицо хоть какие-то конкретные изменения. Будущее непременно есть преобразованное настоящее: их связывает преобразование, процесс. Я вот выше написал, что будущее и настоящее различаются между собой по параметру времени. Но на деле это не так — если вести речь не о понятиях "будущее" и "настоящее", а о реальном Мире, реальном бытии. Ведь будущего (или настоящего) как такового, взятого самого по себе, нет. Есть только будущее (или настоящее) чего-то конкретно сущего. Да и самого времени-то нет вне происходящего, вне изменений. Представление о времени как особом феномене появляется у нас как раз в результате некоего осмысления происходящих в Мире процессов, изменений — их последовательностей, темпа и пр. (на это указывал ещё Блаженный Августин). Не было бы последних, не было бы и идеи времени.

          Впрочем, тогда вообще ничего не было бы. Неизменяющееся сущее не может существовать, ибо существование предполагает активность сущего и тем самым его бесконечные изменения. Всякое последующее состояние СУЩЕСТВУЮЩЕГО Мира не может не быть отлично от предыдущего. Изменчивость (как порождение и выражение активности, деятельностности) — в природе сущего. На почве чего появляется и различие между данным и неданным, то бишь предмет предсказания. По линии предсказаний будущего наличие этого предмета обеспечивается изменчивостью Мира.

Разберёмся подробнее

          Ужесточим эти соображения, доводя дело до полной онтологической ясности. Ведь понятно же, что онтологически нет не только времени как какой-то стоящей рядом с сущим сущности, но нет и будущего с прошлым. Причём теперь уже не только в том отмеченном выше смысле, что их нет самих по себе, помимо чего-то конкретного, чьим будущим или прошлым они бы являлись, но и в том, что их нет вообще — вместе с этим самым "чем-то". Реально есть только вечное, постоянное Сейчас (Мира). Существующее (сущее) есть именно как существующее, а не как существовавшее или "намеревающееся" существовать. Но это существующее именно существует, то бишь как-то проявляет себя, активно действует и взаимодействует. К активности, действованию и сводится сущность существования. А из этой его природы неизбежно следуют и постоянные изменения существующего. Оставление следов — тоже родовая особенность активности, действования. Иначе просто и не было бы никакого проявления сущего. Что же это за проявление такое, которое не имеет абсолютно никаких последствий? Это что-то столь же абсолютно и ненаблюдаемое, то бишь не проявляющееся. Сообщить, что что-либо существует, значит сообщить, что оно изменяет и изменяется. Существование = бесконечное(ые) изменение (я). Отсюда и получается, что существующее как постоянно изменяющееся постоянно же и отлично от самого себя. (Как при такой тотальной изменчивости, тем не менее, сущее вообще есть как нечто определённое, то есть откуда тут берётся устойчивость — это другой вопрос). И именно данное обстоятельство (помимо, естественно, того, что мы способны его заметить, запомнить и осознать) лежит в основании наших представлений о прошлом, настоящем и будущем. Мы осознаём, что то, что есть (наблюдается) сейчас, отличается от того, что вот только что было (наблюдалось), как мы его помним (в каком виде "отложили", запечатлели в структуре своего мозга). Мы формируем на этом материале саму идею изменения всего и идею времени, которые затем экстраполируем и дальше, изобретая идею будущего, то есть предполагая, что изменения будут продолжаться и впредь и что в следующий момент (моменты) Мир опять будет не таким, как сейчас.

          При этом напрашивается и такое (важное для нас) онтологическое соображение, что раз всякое текущее состояние сущего (то, как оно, сущее, проявляет себя ныне, вот сейчас) есть не что иное, как преобразование предшествующего (то есть прошлого) состояния, то они отнюдь не "посторонни друг другу", а как-то связаны. Раз одно и есть преобразованное другое. Между ними нет никакой пропасти, дело не обстоит так, что вот был Мир-1 в этот миг и в следующий миг он канул в небытие, а на его месте из небытия тут же образовался Мир-2 и т.д. Существование — это не процесс постоянного превращения в Ничто и возникновения из Ничего. При том, что лишь при таком понимании (что имеет-де место постоянное "посредничество" Ничто) Миры 1, 2 и последующие (вкупе с их состояниями) оказываются абсолютно бессвязны, автономны друг по отношению к другу. (Обратите внимание, ведь именно об этом, о бессвязности состояний Мира и толкует индетерминизм). Тут, конечно, и речи нет о каком-либо изменении одного в другое. Каждое — само по себе и "контактирует" лишь с Ничто. Там же, где мыслится изменение, тем самым мыслится и связь бывшего (изменившегося) и ставшего (результата изменения). Ведь первое как-то должно же было преобразоваться во второе. И здесь во весь рост встаёт вопрос: как именно?

          Причём встаёт как будто бы (я пишу "как будто бы", поскольку эти вопросы, по сути, тавтологичны) в двух плоскостях: 1) Откуда взялось изменение? 2) Есть ли действительная связь между тем, что было, и тем, что стало?

          На первый вопрос ответ вроде бы очевиден: изменение есть результат активности, то есть некоего действия, воздействия. Изменение с действием намертво связано (мы ведь и вывели необходимость изменений сущего из необходимости его активности). Оно не возникает само по себе, то бишь опять же из ничего. Не важно, почему изменяется конкретное сущее (фрагмент Мира), — из-за внешних ли воздействий (со стороны другого сущего, других фрагментов Мира) или в ходе собственного его функционирования, в результате собственных действий (которые тоже ведь отражаются не только на том, что испытывает воздействия извне, но и на самом действующем). Важно, что нет и не может быть изменений, происходящих абсолютно спонтанно, вне какой-либо связи с текущим бытиём Мира (то бишь как самого изменяющегося, так и его окружения). Это как раз и было бы появлением чего-то (в нашем случае, нового состояния Мира) из Ничего (с аналогичным исчезновением в Ничто старого состояния). Преобразование (изменение) всегда предполагает наличие не только преобразующегося (изменяющегося), но и преобразующего (изменяющего) в качестве активной, действующей силы (даже в случае самопреобразования не обходится без определяющих его действий).

          Второй же вопрос на деле означает: есть ли связь между конкретным действием и конкретным изменением (результатом действия?). Вот мы говорим, что изменения вызываются действиями, а не появляются из Ничего. Но всегда ли одинаковое действие в одинаковых обстоятельствах вызывает одинаковое изменение? Если нет, то, понятно, что между ними, в общем-то, нет и никакой связи. Данное изменение могло бы и не произойти, несмотря на наличие данного действия. Тут могло бы произойти что-то другое или вообще ничего не произойти. То есть опять получается полная автономия предшествующего и последующего состояний Мира. Будто бы одно провалилось в Ничто, а другое возникло из Ничего. Это рассуждение от противного понуждает признать наличие связи, то есть обязательности изменения Х при действии У в обстоятельствах Z (надеюсь, мне не надо доказывать ещё и небытие Небытия?). Из самого утверждения, что изменения вызываются действиями, уже вытекает, что конкретное изменение вызывается не всяким вообще действием, а конкретным же: каждое — своим. Если предположить, что любое действие вызывает любое изменение, то нельзя даже утверждать, что это изменение вызвано именно этим действием, что одно порождено другим. Когда характер изменения безразличен к характеру действия (не будем также забывать и характер изменяющегося, а также прочих привходящих обстоятельств), то это и есть независимость одного от другого, то бишь появление одного вне зависимости от другого. Впрочем, тут я несколько забегаю вперёд.

"На тебе сошёлся колом белый свет?"

          Итак, предсказания будущего (и прошлого) являются конкретно (по "материалу") предсказаниями изменений и тем самым событий и/или их результатов (для прошлого, напротив — предпосылок событий, приведших в результате к настоящему положению дел, и самих этих событий). Однако на этом типе предсказаний свет клином не сошёлся. Возможны ведь ещё и предсказания в рамках настоящего, то бишь предсказания того, что есть сейчас, но просто не дано нам, не воспринимается нами по "недосмотру". И таковым наличествующим, но не данным в восприятии, может быть в онтологическом плане всё, что угодно, — не только события, но и вещи, свойства вещей или особенности ситуаций, отношения между ними и т.д. и т.п. Мы можем предсказать, что вот сейчас, судя по некоторым признакам (воплям "Караул! Помогите!"), происходит некое событие (за углом кого-то грабят). Но можно предсказывать и наличие некоторых вещей (как то, что они вообще есть, так и то, что они сейчас пребывают в некоторых определённых местах), наличие каких-то свойств у конкретных вещей и их скоплений (например, конкретных структур, числа элементов-частей, форм и пр.), наличие неких связей между вещами (например, тех же сходств или реальных связей). То бишь то, что в предсказаниях будущего предстаёт только как результаты событий (опосредовано событиями), здесь предсказывается уже непосредственно (событием тут может явиться только обнаружение предсказанного, подтверждение предсказания).

          Напомню, что я начал с общего. С утверждения, что предсказание возможно лишь в отношении того, что не дано и как-то отлично от того, что дано. В этом тезисе не конкретизируется, ЧТО предсказывается: событие или нечто иное. Будущее или то, что есть в настоящем. Ведь неданным и отличным от данного может быть и нечто в настоящем, а вовсе не только его (данного) будущее преобразование-состояние. По наличию узора на оконном стекле я могу судить о температуре воздуха за окном. По давлению и объёму — о температуре газа в котле. По структуре — о числе элементов системы и её составе (качестве этих элементов). И я отнюдь не предсказываю при этом какое-то изменение или его результат — то, что случится в будущем. Я предсказываю наличие того, что есть сейчас, что просто не дано в восприятии (и, притом, отлично от данного в восприятии, представляет собой нечто иное). Предсказание же будущего есть предсказание, с одной стороны, например, того, каким будет объём или давление газа через минуту, час и т.д. То есть того, как эти параметры изменятся, как будут отличаться от нынешних их значений. С другой же стороны, предсказанием будущего будет и предсказание конкретного хода ("графика", "траектории") изменений указанных значений (изменения как процесса, события).

          Таким образом, делаем ряд важных выводов.

          (1) Лаплас написал о сугубо специфической разновидности предсказаний — о предсказаниях будущего (и прошлого) и тем самым — событий, происходящего (естественно, в будущем или прошлом — того, что происходило или будет происходить) и результатов (для прошлого — предпосылок) событий. При этом (2) уже предсказания будущего не тождественны предсказаниям прошлого, ибо в них предсказывается разное: результаты и предпосылки. Но и этого мало. (3) "Род" предсказаний не исчерпывается только указанными их разновидностями. Предсказываться могут не только будущее и прошлое, но и нечто в рамках настоящего, существующее сейчас (или "всегда", то есть вообще нейтральное ко времени), но просто неданное, неизвестное нам. И если в отношении будущего и прошлого предсказываемые феномены должны быть опосредованы событиями, должны предстать как их результаты или предпосылки, то предсказания в настоящем этого не требуют: тут о текущем наличии свойства А можно судить, исходя прямиком из текущего наличия свойства Б. И т.п.

Нюансы предсказаний результата изменения и наличия

          Можно также отметить, что предсказания будущего и предсказания в настоящем отличны ещё и в том отношении, что первые, будучи предсказаниями результатов изменений, тем самым всегда суть предсказания по поводу одного и того же объекта (изменяющегося), тогда как вторые, будучи предсказаниями наличия, — суть предсказания по поводу иных объектов. Например, в первом случае мы имеем объект Х в состоянии А и предсказываем, что этот объект Х в дальнейшем будет иметь (изменится в) состояние Б. Объект остаётся тем же, мы предсказываем лишь его изменение в определённом направлении (и отношении). Во втором же случае мы имеем (наблюдаем) объект Х, а предсказываем наличие объекта У. Тут предсказывается наличие, а не изменение. И, естественно, наличие чего-то другого, чем данное. Отличного от данного уже не только "качественно", "по параметрам", но и по существу, по "природе". Тогда как изменение всегда связано с изменяющимся как одним и тем же объектом, взятом в одном и том же отношении.

          Свои нюансы имеют в данном плане предсказания прошлого, где предсказываются "изменения наоборот", то есть события, привёдшие к настоящему состоянию, а также предпосылки этих событий, то, что было в наличии в прошлом. Ведь нынешнее состояние Б объекта Х обусловлено не только прошлым состоянием А этого объекта Х, но ещё и какими-то побочными обстоятельствами, которые нам в данном случае не даны (как в предсказаниях от настоящего к будущему), а потому тоже являются предсказываемыми. Таким образом, предсказание прошлого вынужденно многопланово, касается и изменения одного объекта, и наличия каких-то других. Например, заключая по факту гибели динозавров о том, что в соответствующую эпоху имела место какая-то катастрофа типа падения астероида, мы тем самым предсказываем не только данное событие (падение), но и наличие в некий момент прошлого самого астероида со всеми его параметрами.

Ещё один момент

          Далее стоит обратить внимание ещё на следующее: когда мы предсказываем то, что есть в настоящем, мы ведём речь о том, что УЖЕ ЕСТЬ. И хоть кол ему на голове теши. Оно есть независимо от чего бы то ни было — как от каких-либо реальных воздействий, так и от состояний наших мозгов (содержаний сознания, знаний). Ничто и никак не в состоянии отменить свершившееся, факт, реальность того, что уже есть в момент t. В следующий момент, конечно, этого может не стать, но это будет уже в следующий момент. Или мы можем неверно судить о том, что, собственно, есть в настоящий момент t. Но это будет лишь наша ошибка. Само по себе наличие Х (если оно есть в наличии) в текущий момент t в объективном смысле неуязвимо. И, соответственно, умозаключения (предсказания) о его наличии имеют (со стороны предмета) абсолютно объективную основу. То же самое можно утверждать и о прошлом, которое было и ни в зуб ногой. Его уже не изменишь. Его можно только изучать и раскладывать по полочкам. Устанавливая (предсказывая), что было то-то и то-то там-то и тогда-то. Что отсюда следует?

          Отсюда следует, что в отношении такого вида предсказаний вряд ли применима теория хаоса. С её подчёркиванием роли малых влияний, которые делают некоторые предсказания (какие конкретно "некоторые", мы ещё увидим в дальнейшем, но уже сейчас вроде бы видно, что это — предсказания будущего и только будущего) якобы объективно невозможными, могут отменить любой предвидимый результат, "изменить" будущее в неожиданную для нас сторону (впрочем, у "синергетиков", повторяю, речь идёт даже не о простой неожиданности для нас, то есть не о нашем незнании, а именно об объективной неопределённости будущего). В прошлом и настоящем изменить ничего уже нельзя. Тут всё состоялось. Можно только разбираться с тем, что имело или имеет место быть. Вопрос о малых влияниях (и вообще о каких бы то ни было влияниях) может подниматься тут только в связи с проблемой возникновения, появления данного существующего (существовавшего), а эта проблема в данном случае постороння предсказанию его бытия (которое не будет, не появится, а уже есть или было, и наличие которого устанавливается иным образом, по признакам, то бишь — без отношения к его происхождению с его малыми и большими влияниями).

          Таким образом, теория хаоса неприменима к предсказаниям в отношении того, что было, и того, что есть: её область — предсказания того, что будет. Это ещё одно ограничение компетенции данной теории — в дополнение к её зацикленности лишь на хаотических процессах (при том, что процессы бывают и нехаотическими).

Природа "инструментов" предсказания

          Теперь поговорим о том, что обеспечивает возможность предсказаний со стороны "инструментов". То есть поговорим не о том, ЧТО предсказывается, а о том, КАК предсказывается. Здесь прежде всего надо упомянуть необходимость опоры на данное. Ведь от чего-то же надо отталкиваться. Из чего-то исходить (Лаплас, например, упоминал в этом плане знание положений всех тел). То есть для начала необходимо знание (и даже просто наличие, существование — если вести речь о чисто объективных предпосылках предсказаний, исключая предсказателя с его знаниями) конкретной ситуации. Необходимо знание, если можно так выразиться, исходных условий, наличных данных, факторов влияния, расклада обстоятельств, настоящего (Мира) в каком-то его фрагменте.

          Помимо того, необходимо и наличие связи между этим данным и неданным (предсказываемым), — чтобы данное каким-то образом обусловливало неданное (Лаплас тут написал о действующих силах, то есть на деле — о способностях чего-то своими действиями производить, порождать какие-то результаты, и притом строго конкретные, а не любые). Чтобы второе как-то определялось первым. Причём опять же — определялось объективно, реально обусловливалось. Речь идёт о наличествующей самой по себе связи. А не просто о нашем знании её. Знание, конечно, необходимо. Но не было бы связи — и знать было бы нечего. И предсказание опиралось бы невесть на что. То есть было бы невозможным. Писать об этом вроде бы смешно, но ведь было же такое течение в философии — инструментализм, представители которого утверждали, что все наши знания о связях — вовсе не знания о чём-то реальном, а лишь придуманные нами для удобства предсказаний инструменты. Практически, мол, работают — и ладно. А откуда взялась эта их эффективность, стоИт ли за ними что-то объективное — не наша, дескать, забота. Вот я и вынужден настаивать: если не было бы реальных связей в Мире, то не было бы и возможности что-либо предсказывать. То есть тогда неоткуда было бы взяться и эффективным инструментам.

          Итак, для объективной возможности предсказания нужно ни много ни мало как попросту существование чего-либо в настоящем плюс какое-то стабильное обусловливание этим чем-либо (в его особенностях и его бытии) чего-либо иного, то есть их связь (субъективная возможность требует ещё и наличия субъекта плюс соответствующих знаний в его голове). В случае предсказаний прошлого и будущего нужны их связи с настоящим, с тем, что есть. Для предсказаний в настоящем требуется наличие связи между известным и неизвестным, данным и неданным. Тут необходимо, чтобы наличная (данная) ситуация как-то определяла неданную. Например, будущую. Или просто не воспринимаемую нами в настоящем. Определяла по принципу "если А, то Б". Например, что где одно, там и другое — или непосредственно есть (не может не быть), или обязательно будет (как порождение или преобразование первого). То есть речь идёт об обязательности, закономерности связи А и Б. Не зависимо от типа этой связи. Тип связи тут показывает, как конкретно А обусловливает Б: а) порождает, б) не может быть без него, в) коррелирует с ним (так что изменения одного ведут к изменениям другого) и т.п. Конкретный характер обусловливания — это одно. И типов обусловливаний очень много. Но есть и другая сторона дела, — что это обусловливание реально есть, что оно имеет место всегда, что А именно связано с Б (данным конкретным образом), обязательно обусловливает его. Это и придаёт данному обусловливанию (в той или иной его конкретике) статус закономерного, обязательного.

          Другими словами, для возможности предсказаний на деле нужно не что иное, как бытие закономерностей (знание о которых, напоминаю, формулируется нами в виде законов). Закономерностью мы называем любую обязательную обусловленность чего-то чем-то и любую стабильность в проявлениях чего-то (впрочем, в этом последнем случае тоже имеет место не что иное, как обусловленность данного стабильного "поведения" природой объекта). Для предсказания будущего Х (помимо собственно наличия этого Х и прочих конкретных обстоятельств) объективно необходимо наличие стабильных повторяемостей, закономерностей (1) в "поведении" и функционировании этого Х (вытекающих из его природы), (2) в "поведении" всего того, что воздействует на него извне, изменяет его (тоже в согласии со своей природой), а также (3) в том, как все эти "внутреннее" и "внешнее" (средовое) "поведения" влияют на Х (изменяют его). Ведь что такое "связь будущего с настоящим"? Это наличие некоего постоянства в действиях и взаимодействиях ныне сущего и в результатах этих действий и взаимодействий, по чему можно вычислить, что с данным сущим будет в дальнейшем, как конкретно оно изменится. Откуда берётся стабильность в действиях? Она обусловлена природой действующего. Откуда берётся стабильность в результатах? В ней выражается связь конкретных действий с конкретными изменениями, то бишь обусловленность вторых первыми.

          Для предсказаний же в настоящем необходимо наличие закономерностей в отношениях и соотношениях неданного с данным (тут речь идёт уже не о воздействиях, ведущих к изменению, а именно об отношениях и соотношениях, из которых вытекает, из которых можно вывести наличие).

          Наличие конкретных закономерностей, выражающихся в специфическом обусловливании чего-то чем-то (неданного данным) или приводящих к такому обусловливанию, и есть ещё одно (инструментальное) объективное основание предсказаний. А знание нами этих закономерностей, то бишь того, что А обусловливает Б способом Х, а В обусловливает Г способом У и т.д. (или что А всегда действует так, а Б — этак), позволяет нам предсказывать на основании наличия А наличие или будущее появление Б, а на основании наличия В — то же самое в отношении Г.

Формула Гельмгольца

          Утверждение о наличии связи между настоящим и будущим, о закономерности преобразования первого во второе, выражено Гельмгольцем в формуле:

"...всякое изменение (обратите внимание, речь идёт именно об изменении, а не о наличии: Гельмгольц, равно как и Лаплас, сводил все типы обусловливаний лишь к обусловливанию будущего настоящим — А.Х.) в природе должно иметь достаточное основание" (цит. по 10, с. 161).

          Другими словами, ни что (никакое событие) не происходит ни с того, ни с сего, абсолютно произвольно (сравните с тем, что уже отмечено мной выше). Одновременно эти основания

"...в каждое время при одинаковых условиях вызывают одно и то же действие (правильнее было бы продолжать употреблять слово "изменение", на худой конец — "событие", ибо действие — это, скорее, то, что производит результат, а не сам результат — А.Х.)" (10, с. 162),

то есть между ними и этим "действием" постулируется устойчивая (закономерная) связь (опять же см. выше). И сие (как уже тоже отмечалось) суть тавтологии: одно здесь предполагает другое.

          Во-первых, без наличия указанной связи между "действием" (изменением) и основаниями (этими основаниями обязаны быть какие-то действия, но в их число должны входить и упомянутые Гельмгольцем отдельно условия, которые ведь тоже признаются им: а) влияющими, имеющими значение, и б) одинаковыми, постоянными) просто и нельзя было бы вести речь не то что о какой-либо достаточности последних, но и о том, что они — именно основания. Ведь достаточность основания означает тут не что иное, как достаточность неких факторов влияния для обусловливания (вызывания) действий, для их порождения, то есть основания мыслятся как обусловливающее. Во-вторых, эти (и любые) связи вообще только тогда и имеют место де-факто, когда они хоть в какой-то степени устойчивы. Абсолютно неустойчивого просто нет по определению. Существование чего бы то ни было есть поддержание его устойчивости в данном виде ("чего-то"). Де-факто существует лишь то, что хоть как-то устойчиво в своей определённости, что воспроизводится в каждый следующий момент или (для таких индифферентных ко времени и месту метарельностей, как закономерности) в аналогичной ситуации. Вот и полностью неустойчивая связь есть фикция. Без какого-то её постоянства никакой связи как явления и нет в действительности. Как можно утверждать существование связи, которая не обнаруживается с достаточной (хотя бы для того, чтобы её заметили) периодичностью? Тут равным образом следовало бы утверждать её отсутствие. И предсказывать ничего было бы нельзя — за неимением инструмента.

          (Стоит ещё отметить, что законы не надо путать с предсказаниями. Реальные предсказания всегда конкретны, то бишь касаются конкретных событий и обстоятельств, тогда как законы абстрактны, представляют собой лишь общие утверждения. При том, что внешне, по форме, формулировки законов выглядят как предсказания (что как раз связано с ролью, которую они играют в реальных предсказаниях). Однако их конкретности — вовсе не конкретности предсказываемых с их помощью явлений, а определённости описываемых ими закономерностей. Законы, как отмечалось, безразличны ко времени и пространству, ибо носят примерно такой характер: "Где бы и когда бы ни встретилось явление Х, везде и всегда оно сопровождается явлением У").

Оговорка

          Оговорюсь: выше и вообще во всём данном разбирательстве речь шла и будет идти только о реальной обусловленности. Обусловленности структуры — количеством, события — событием (и прочими привходящими обстоятельствами) и т.п. Я толкую о, если можно так выразиться, практических закономерностях. Но имеются и обусловленности иного типа — например, обусловленность выводов посылками. Это логическая обусловленность. Которая, впрочем, тоже не высосана нами из пальца, а отражает в одних своих формах реальные, а в других — формальные (по сходствам) связи феноменов Мира. В первом случае логические законы умозаключений суть описания ТИПОВ реальных связей (отношений и соотношений) вещей, событий и пр., а во втором — описания классификационных связей понятий (а также и ряда правил обращения с ними). Однако нам на этом сосредоточиваться ни к чему.

Что стоит отметить

          Зато не лишне будет подчеркнуть следующее. Обратите внимание: для возможности предсказаний необходимо наличие ЗАКОНОМЕРНОСТЕЙ, то есть некоей стабильности в поведениях, взаимодействиях, отношениях и соотношениях объектов. Чего-то повторяющегося из случая в случай, от раза к разу. И, тем самым, в данном отношении упорядоченного, нехаотического. А всегда есть А (А ведёт себя как А, а не как Б или С). За А (из А) всегда следует Б ("если А, то Б"), а не С, не Д и не любая другая буква алфавита. Только это позволяет утверждать наличие жёсткой связи, твёрдой закономерности. И только при таком раскладе возможно предсказывать.

          Впрочем, может быть и так, что за А (из А) следуют или Б, или В, или Г. Но не более. То есть опять же не С, не Д и не т.д. Тут, конечно, предсказывать будет труднее, предсказание будет носить менее определённый (вероятный) характер ("или Б, или В, или Г"), в лучшем случае — вероятностный ("Б следует в таком-то числе случаев из ста, В — в таком-то, Г — в таком-то"). Но тем не менее связь будет налицо, будет постоянной. Полный хаос — это когда за А следует всё, что угодно, то бишь когда то, что следует, вовсе и не следует из А, никак с ним не связано.

          Мне важно подчеркнуть, что представление о связи прошлого с настоящим и настоящего с будущим — это отрицание их бессвязности, то есть бессвязности, хаотичности происходящего, событий. Тезис Гельмгольца ("ни что не происходит без основания") как раз и утверждает это. Отчего тут как будто бы нащупывается некое противоречие с теорией хаоса, некое отрицание существования самого последнего (хаоса, бессвязности). Отчего сторонники данной теории и ставят под сомнение указанный тезис. Но правильно ли это? Вопрос поставлен; ответ будет дан ниже.

Типы обусловливаний

          Пока же вернусь к разнообразию предсказаний. Выше я писал о том, что предсказывать можно разное: изменение или наличие. Ныне же видно, что и по линии инструментов предсказывать можно по-разному. Что не только обусловливается разным (будущее настоящим или настоящее настоящим), но весьма различны и типы обусловливания: корреляция отличается от порождения и т.п. При этом, естественно, между тем, ЧТО, и тем, КАК обусловливается, тоже есть своя корреляция, своя связь. Второе зависит от первого. Например, обусловливание будущего настоящим представляет собой прежде всего процесс порождения (перерождения). События порождают события и прочие свои результаты иного феноменного характера. А вот свойства не порождают свойств, а лишь коррелируют между собой. Например, давление и объём газа не порождают его температуру, а лишь коррелируют с ней. Изменение какого-то из этих параметров, конечно, приводит и к изменению прочих, но тут уже изменения порождают изменения, события — события (как раз в силу действия закона корреляции давления, объёма и температуры). А соответствие указанных параметров остаётся прежним. Давление не порождает температуру, как событие результат. Равно как и температура не порождает давление. Это лишь ПОВЫШЕНИЕ температуры порождает ПОВЫШЕНИЕ давления, и наоборот. А между собственно давлением и температурой налицо именно корреляция.

          Впрочем, и корреляция корреляции рознь. В только что приведённом примере, в частности, налицо взаимное обусловливание, некое "равноправие" параметров: все они зависят друг от друга равным образом. Но возможны и односторонние корреляции, где какой-то параметр выступает ведущим, а какой-то — ведомым. К числу таких корреляций принадлежит, например, соотношение между количеством элементов системы и её структурой. Вторая однозначно задаётся первым, но не наоборот. Структура не существует сама по себе, независимо от числа элементов. Добавляешь элемент — изменяется структура. Структура подстраивается к числу элементов. Но не бывает так, чтобы прежде изменялась структура, а к ней подстраивалось число элементов — или лишние изгонялись, или недостающие включались в состав. Критическое изменение количества никак не может происходить вслед за изменением структуры, а непременно только предшествует ему. Тут в корреляции наблюдается некая первичность, главенство одного параметра. Который ведёт за собой другой.

          Этот тип корреляции, кстати, схож с порождением и с обусловливанием будущего настоящим как одним из видов порождения. Настоящее также выступает в роли ведущего, порождающего, а будущее является ведомым, порождаемым. То есть здесь тоже имеет место одностороннее обусловливание, равно как и в вышеописанном случае корреляции количества элементов системы и её структуры. Однако настоящее и будущее разведены во времени: сначала есть одно, потом появляется другое, а первое при этом исчезает. Тогда как количество и структура в конкретных своих определённостях (не распространяясь уже о температуре, объёме и давлении) коррелируют (сосуществуя) и в настоящем (ведь речь идёт об их наличии, а не об их изменениях как событиях при очерёдности этих событий). (Для температуры же, объёма и давления вообще нет первичности и вторичности — ни по значимости, ни во времени. В их преобразованиях нет строгой однонаправленной последовательности).

Nota bene

          Эти моменты желательно понимать в связи с тем, что все доселе сочинённые кем-либо (в том числе и мной) теории общества представляют собою главным образом как раз не что иное, как своды законов (обнаруженные закономерности) корреляций. Авторы данных теорий выявляют и фиксируют прежде всего закономерное соотношение, например, социального (функционального) положения личности — и её политических и экономических интересов, соотношение этих интересов — и образа её, личности, мыслей и действий, соотношение численности социума — и его функциональной структуры, или же соотношение этой его структуры — и его политического, правового, социального и экономического устройства. Например, в "Теории общества" я отмечаю, что количественное разрастание первобытных социумов потребовало выделения профессионального управления и соответствующих функционеров. То бишь не чего иного, как функционально-структурной перестройки социумов. (Как понятно, это частный случай проявления общего закона соответствия количества элементов и структуры системы, "работающего" во всех вещах и колониях вещей: критическое изменение количества не может не приводить к изменению структуры). Основное же моё внимание посвящено тому, как та или иная функциональная структура общества обусловливает особенности его политического, социального и экономического устройства и функционирования.

          Я толкую именно о закономерностях корреляций и, соответственно, практически не занимаюсь предсказаниями событий конкретного толка — типа того, кто мог бы (должен был бы) выйти победителем в Аустерлицком сражении. Я не берусь обосновать даже необходимость самого этого исторического события. Не потому, что не мог бы, а потому, что это — не моё дело. Ибо предсказания такого (конкретно-событийного) толка требуют знания совершенно иных обстоятельств (исходных данных) и иных законов, чем те, которые выявляю я в рамках теории общества вообще. Такие гадания нуждаются в кофейной гуще другого сорта (и более мелкого помола). Я же с моими данными и моими законами в отношении событий могу предсказать только следующее: если произошли такие-то и такие-то функциональные изменения в составе общества (например, большинство крестьян стало производить продукцию на продажу и тем самым превратилось в буржуа), жди таких-то и таких-то изменений и в его (данного общества) политической организации.

          Другими словами, тут мы имеем опять-таки аналогию с предсказаниями типа: при изменении температуры на величину X давление газа в данном нерастягивающемся (с неизменным объёмом) сосуде изменится на величину Y. Но вовсе не утверждение: "Температура газа X в сосуде Y возрастёт (со всеми последствиями этого в отношении давления) на величину Z к 14.00 по Гринвичу 15.08.2007 г." Для последнего предсказания надо знать не только закон соотношения между объёмом, давлением и температурой и не только их величины в настоящий момент, но и все те многочисленные посторонние обстоятельства, которые повлияют на указанную температуру в течение последующего года.

          В связи с этим может возникнуть вопрос: а зачем нужна тогда такая теория, которая не позволяет предсказывать будущее? На что можно ответить, во-первых, указанием на то, что практически полезны отнюдь не только те предсказания, которые касаются будущего. Неплохо знать и то, что нас окружает в настоящем, а также то, что можно в этом настоящем реально сделать (чтобы не напортачить или хотя бы попусту не растратить ресурсы) по его разрешительному потенциалу (это, конечно, не означает, что такое знание в социальной области может образумить демагогов и политиканов, то есть особей, нацеленных на личный, а не на общественный интерес, но оно может остановить их — при условии, если этим знанием обладает значимая часть общества). Важно вообще знать, что надо делать (что от чего зависит, что с чем связано), чтобы добиться того или иного желаемого результата.

          Во-вторых же, знание законов корреляций тоже необходимо для предсказаний будущего. Это знание просто недостаточно для предсказаний конкретных событий: тут требуется привлечение гораздо большего объёма знаний. Но в указанный требующий привлечения объём знаний знание законов корреляций входит обязательно. И чем значительнее предсказываемое событие (изменение), тем большую роль в его предсказании играет такое знание. Для мелких событий оно — слишком грубое, слишком общее. Да и для предсказания деталей крупных событий (то есть их конкретики, которая больше всего и интересует людей с их личным сиюминутным "что делать?") оно недостаточно. Оно беспомощно в отношении предсказания точных сроков происхождения изменения и той конкретной цепочки событий, той формы, в которую отольётся процесс изменения, но оно показывает содержание, направление этого процесса к определённому результату, то есть предсказывает сам этот результат — каков он будет (например, какое устройство рано или поздно — при всех случайных, обусловленных более мелкими факторами пертурбациях — установится в обществе, достигшем определённой функциональной структуры. Например, можно уверенно заявить, что в крестьянском по своему составу обществе возможна только и так или иначе установится бюрократическая форма правления, что такое общество может пребывать только на стадии бюрократической формации, в состоянии бюрократизма. Это позволяет предсказать закономерность связи состава Х с состоянием У).

          Ещё раз обращаю на это внимание: множество недоразумений и нелепых претензий к обществоведческим теориям проистекает из того, что критики не понимают сущности предсказываемого этими теориями. От них, теорий, сплошь и рядом требуют предсказаний конкретных событий. А они, теории, жёстко предсказывают совсем иное, ибо вскрывают закономерности связей не событий, а параметров, характеристик, свойств обществ. Знания этих обстоятельств никак напрямую не способствуют предсказаниям событий, то есть того, что произойдёт в данных обществах. В отношении событий тут возможны только грубые и неточные предсказания. Тут по большей части предсказывается лишь или возможность-неизбежность, или невозможность чего-либо. А для предсказаний конкретики (временной и прочей) событий указанных данных недостаточно. Требуется привлечение ещё и иных знаний — о других закономерностях, о других обусловливающих факторах. При том, тем не менее, что без знаний о структуре, составе и закономерностях их корреляций тоже не обойтись. Для успешных предсказаний событий (и вообще будущего, не распространяясь уже о настоящем) эти знания тоже необходимы. Они просто недостаточны сами по себе для решения данной задачи, но необходимы для её решения: без них тоже никуда: в таком случае просто недостаточны будут уже другие знания — о конкретных факторах, определяющих происхождение событий.

          Ну и, касательно к нашей теме, отмечу ещё то, что указанные обществоведческие изыскания с изучаемыми ими особыми закономерностями, естественно, абсолютно посторонни теории хаоса. Они — о другом, о том, что никак не подотчётно данной теории.

Двойная ограниченность детерминизма у Лапласа

          Теперь вернусь к формуле Лапласа. Итак, Лаплас вёл речь прежде всего о предсказаниях будущего и прошлого, то есть событий, того, что произойдёт и произошло. Его детерминизм в этом плане ограничен, ибо кроме событий есть ещё и другие феномены, связанные между собой и позволяющие по данности (явленному наличию) одного делать предсказания о другом. По составу общества, повторяю, можно судить о его политическом устройстве, а по устройству — о составе. Но нам предлагается лишь чисто событийный детерминизм. Учение об обусловленности будущего настоящим (настоящего — прошлым). Что ж, пусть будет так. Согласимся с таким пониманием детерминизма — тем более, что всякое конкретное предсказание будущего обычно не может обойтись без обращения к закономерностям корреляций и им подобным, то есть включает их в себя, в своё "достаточное основание" (при том, что предсказания наличия, в свою очередь, всегда производятся автономно от предсказаний изменений).

          Однако и при таком узком понимании детерминизма Лаплас дал маху. Ибо и сами события он тоже понимал ограниченно. Он писал о предсказаниях только в отношении весьма специфического типа изменений, а именно: положений тел в пространстве, направлений и скоростей их движений (импульсов). Его события суть лишь перемещения тел. Всё бытие Мира сводится у Лапласа к динамическим процессам, к движениям, к их характеристикам и к изменениям в оных (для отдельных движущихся тел). Будто никаких иных событий, кроме движений, в этом Мире и не происходит. Будто материя, сущее, конкретно движущиеся тела (вещи или их скопления) не обладают никакой собственной природой, "личной жизнью", иной определённостью, кроме той, что они — движутся, обладают кинетической энергией. Будто все их свойства, характеристики, параметры сводятся лишь к тем, которые характеризуют идеальную движущуюся материальную точку.

          Лаплас с его "положениями" и "силами" игнорировал даже реальные формы своих тел, расположения в них центров тяжестей, их упругость и т.п. (а ведь всё это влияет на траектории при столкновениях). Им мыслился Мир, исходно состоящий из абсолютно упругих, не имеющих объёма и формы (точечных) материальных тел. Лаплас был материалистом в духе Демокрита и даже ещё хуже, ибо Демокрит хотя бы приписывал своим атомам форму и, соответственно, объём. А Лаплас принимал за реальность математическую идеализацию движущегося, используемую для выявления идеальных (чистых) закономерностей движения. Будто бы именно так и устроен реальный Мир.

          И уж, конечно, на данном фоне Лаплас не помышлял о том, что движение — это вообще побочная, малосущественная, посторонняя, внешняя характеристика вещей, цепляющаяся к ним в довесок к их собственным свойствам, их самопроизвольной специфической активности вовсе не динамического толка, выражающейся не только в движениях (а то и совсем не в движениях), но и в чисто качественных изменениях (хотя результатами этой активности могут быть и движения — как самих данных тел, так и других тел, на которые они воздействуют, причём отнюдь не посредством столкновений). Например, при столкновениях молекул идёт не только обмен кинетической энергией (поступательной, вращательной и колебательной), но и химические реакции, изменения электронных структур молекул.

          Движение, конечно, есть составная "часть" любой активности, но существует ли такая реальная активность, которая сводилась бы только к перемещению в пространстве? Есть ли такое сущее, которое бы только двигалось и не обладало никакими иными свойствами, никакой иной активностью? (Это, кстати, концепция первоэлементов и, притом, взятая в её радикальном антиматериалистическом виде: ведь тела мыслятся тут математическими точками). Я вот полагаю, что такого сущего нет и что, тем самым, связи состояний Мира (будущего и настоящего) не сводятся только к закономерностям движения (не описываются только его законами). На любом уровне Универсума сущее, вещи не только обладают кинетической энергией (движутся друг относительно друга), но ещё и как-то "живут" в абсолютном смысле, то бишь проявляют себя вне своих границ, специфически (и отнюдь не динамически) воздействуя на иное (а также в рамках своего внутреннего функционирования изменяя самих себя). Для предсказания результатов этих воздействий надо знать не одни лишь положения тел в пространстве и импульсы, но и хотя бы то, что это, собственно, за воздействия, каковы их собственные закономерности и т.п. И все эти нединамические события, всё это особое происходящее "входит в состав" будущего (или прошлого), определяет его лицо не в меньшей, а куда в большей степени, чем положения действующих тел в пространстве или их импульсы.

          Таким образом, даже согласившись с тем, что детерминизм есть учение об обусловленности будущего настоящим, я не могу согласиться с лапласовским пониманием этой обусловленности — будто бы она носит только динамический, механицистский характер. Дело обстоит гораздо (вернее, просто катастрофически, бесконечно) сложнее.

Сущность детерминизма (в широком и узком смыслах)

          Впрочем, это детали. Сущность детерминизма состоит, пожалуй, не в том, ЧТО КОНКРЕТНО предсказывается (будущее или настоящее), и не в том, соответственно, КАК КОНКРЕТНО предсказывается (с опорой на какой тип обусловливания), а (если всё-таки подходить к данному учению гносеологически — со стороны его отношения к предсказаниям) в самом тезисе о том, что предсказания онтологически возможны, что они имеют объективные основания в реальном наличии чего-либо и в реальной связанности этого "чего-либо" с чем-то иным, реальной обусловленности чего-то чем-то, и обусловленности жёсткой, необходимой, всегда исполняющейся. В принципе, детерминизм в широком (общем) смысле (и как чисто онтологическое учение) — это утверждение о реальном существовании закономерностей (а ещё шире — устойчивости, определённости) в качестве атрибута сущего и, стало быть, о тотальной "подчинённости" этим закономерностям всего и вся. А в узком (традиционном, лапласовском) смысле — это утверждение о связи прошлого и настоящего (настоящего и будущего), о существовании закономерностей преобразования первого во второе, об обусловленности (закономерном ходе) этого преобразования (и его результатов). Это учение о том, что в будущем не будет и не может быть ничего, что не имело бы корней (оснований) в настоящем, не было бы как-то связано с тем, что есть в этом настоящем, и не было бы порождено им в ходе его "поведения" и функционирования, в свою очередь обусловленных его природой, то есть протекающих некоторым закономерным образом. Будущее объективно определено настоящим (содержится в нём в "свёрнутом", "закодированном" виде, как организм в зародыше) — вот одна из личин основного тезиса учения детерминизма. Повторяю, в его узком и (с подачи "синергетиков", покушающихся на пересмотр роли детерминации только в предсказаниях будущего) единственно интересующем нас здесь понимании.

          О том же писал и Пригожин. По его мнению, детерминизм

"...указывает, что в некотором смысле настоящее "содержит" в себе прошлое и будущее" (8, с. 23).

          Правда, сам Пригожин как раз с этим не согласен, утверждая, что

"...в действительности это не так. Будущее не входит в качестве составной части (при чём здесь "составная часть"? Разве зародыш — составная часть развившегося из него организма? — А.Х.) в прошлое (? — настоящее — А.Х.)" (8, с. 23.)

          Но его соображения на данный счёт я рассмотрю позднее.

          Пока же переведу вышеприведённый основной тезис в более адекватную форму. Ибо утверждения "будущее содержится в настоящем" или "настоящее полностью определяет будущее" хотя сами по себе и верны, но в силу своей абстрактности, общности допускают превратное (то есть тоже тотальное во всех смыслах) истолкование. Поэтому правильнее будет опереться на более внятную формулу, согласно которой детерминизм (в узком смысле) — это учение о том, что ни что не происходит (не возникает) само по себе, из Ничего (как и не проходит бесследно, не исчезает в Ничто). Из этого тезиса, как нам уже известно, логически вытекает необходимость бытия закономерностей, конкретной избирательности обусловленности и т.п. (Кстати, выведение всего того, что логически вытекает из данного тезиса, и должно составлять суть учения детерминизма — в узком смысле). Однако нам теперь пришло время остановиться уже не на том, что вытекает из указанного определения, а как раз, напротив, — на том, что из него логически не вытекает, но приписывается детерминизму по ошибке. Тут, во-первых, отмечу следующее.

Как надо и как не надо понимать приведённый тезис

          Тезис "ни что не происходит из Ничего (само по себе)" означает лишь то, что всякое событие чем-нибудь да обусловлено. Что не бывает не обусловленных чем-либо событий. Но вышеприведённый тезис не означает, что все события находятся во взаимной связи, что каждое из них обусловлено всем, что есть в наличии (что всё в будущем связано со всем в настоящем). То есть это вовсе не тезис о тотальности связи всего и вся, об обусловленности всего всем. Ведь такая тотальность как раз отрицает конкретность обусловливания, определённость связи Х и У, "размазывая" её до полной неопределённости по всему Универсуму. Реально обусловленность есть лишь тогда, когда она избирательна. И именно в защиту такой обусловленности выступает детерминизм. Он признаёт наличие лишь конкретных связей и, соответственно, тем самым, наличие конкретных бессвязностей (несвязанности чего-то с чем-то). Одно без другого ведь просто невозможно. Тотальная обусловленность, если вдуматься в её суть, тождественна тотальной же бессвязности (крайности сходятся). Отсюда детерминизм включает в себя признание бытия конкретной (то есть тоже избирательной) бессвязности. Каких-то отдельных событий — с другими отдельными событиями. Данное учение утверждает лишь то, что сия бессвязность не тотальна, что нет таких событий, которые были бы абсолютно ни с чем не связаны, ничем не обусловлены. А то, что иные события никак не связаны с какими-то другими событиями (и прочими привходящими обстоятельствами), никак не обусловлены ими — так это пожалуйста. Это само собой разумеется (и даже логически необходимо — по существу главного тезиса детерминизма). С этим детерминизм (как учение) не спорит. Всякое конкретное событие, конечно же, связано лишь с конечным числом других конкретных событий, обусловлено ограниченным кругом обстоятельств. Все прочие события и обстоятельства (имя коим легион) не имеют тут к делу никакого отношения. И их можно считать автономными, независимыми, посторонними друг другу событиями и обстоятельствами.

          Повторяю (ибо это важно усвоить): приведённый выше тезис отнюдь не означает, что ВСЕ события настоящего (будущего) связаны со ВСЕМИ событиями прошлого (настоящего) (и в этом плане тезис не отрицает наличия хаоса, оставляет для него, то бишь для бессвязности, некое место в Мире; просто хаос здесь оказывается относительным, конкретным, хаосом в некотором отношении, некотором смысле — по линии конкретной бессвязности). Он означает лишь, что всё, то есть любое ("всё" именно в смысле: "каждое", а не в смысле: "всё целиком") событие настоящего (будущего) связано хоть с каким-то событием и какими-то прочими обстоятельствами (у Гельмгольца это комплексно именуется основанием) в прошлом (настоящем). Нелепо говорить о тотальной связи всего и вся, и не это утверждает формула детерминизма (как сие может показаться при оперировании такими общими формулировками, как "будущее содержится в настоящем" и "будущее полностью определяется настоящим"). Она этому даже прямо противоречит (будучи выражена в более адекватной формулировке Гельмгольца). То, что я сейчас чихнул, конечно же, никак не связано с излучением фотона электроном, болтающимся где-нибудь на орбите Юпитера (в лучшем случае связь тут настолько ничтожна, что никак не подходит под определение "достаточное основание", "значимый обусловливающий фактор"). Но этот чих хоть чем-то да обусловлен. И всякое событие чем-то обусловлено. То бишь находится с чем-то в преступной связи. Многие происходящие в Мире события никак не связаны друг с другом. Не обусловливают друг друга. Идут, если можно так выразиться, параллельными (непересекающимися) курсами. Они суть независимые, автономные события. Но всякое из них, тем не менее, от чего-нибудь да зависит, чем-то да обусловливается. Отсутствие конкретной связи события Х с событием У или предпосылками события У не означает отсутствия какой бы то ни было связи события Х с какими-либо событиями и предпосылками вообще.

          Другими словами, детерминизм вовсе не ставит вопрос так, что, мол, либо связанность (порядок, обусловленность), либо бессвязность (хаос, случайность). При адекватном понимании детерминизм, напротив, утверждает бытие и того, и другого. У всего (всякого) в Мире непременно имеется и связь (с одним; в одном отношении), и бессвязность (с другим; в другом отношении). Просто детерминизм по определению, по природе (как учение именно о связи, а не о бессвязности: последнюю специально изучает теория хаоса) акцентирует внимание лишь на первом моменте, на том, что какая-то связь есть всегда, что, стало быть, тотальной бессвязности нет. Но его постулат — отнюдь не утверждение о тотальной связанности всего со всем, о тотальности связи. Это вовсе не отрицание феномена конкретной бессвязности. Это лишь отрицание абсолютизации бессвязности.

Мы здесь ни при чём

          Во-вторых, онтологический детерминизм — это учение об ОБЪЕКТИВНОЙ обусловленности, об ОБЪЕКТИВНЫХ связях всего (каждого), взятых сами по себе, а вовсе не в их отношении к предсказаниям (в отношении которых связи выступают объективными основаниями). Тем более, онтологический детерминизм — это учение не о нашей (и даже, вопреки Лапласу, не о чьей-либо) способности или неспособности предсказать что-либо. Детерминизм утверждает, что указанные связи имеют место — вне зависимости от того, (а) могут ли они быть использованы для предсказаний по своей собственной природе или (б) в состоянии ли мы (или кто бы то ни было ещё) воспользоваться ими с указанной целью и осуществить конкретное предсказание. Проблематика предсказаний — во всей её многогранности — тут побоку. Вопрос стоит не так: можем ли мы или кто бы то ни было ещё осуществить предсказание любой степени сложности (мы-то, ясно, нет; со всезнающим же интеллектом сложнее)? И даже не так: позволяет ли вообще наличие связи (при условии её познания) предсказывать? Вопрос таков: есть ли что-либо в настоящем Мира, что никак не было бы связано с его прошлым (то есть не было бы производно от этого прошлого, не являлось бы преобразованием того, что было в прошлом)? Или: произойдёт ли что-нибудь в будущем Мира, что будет никак не связано с его настоящим? Вот на эти вопросы детерминизм с его исходным тезисом "Ни что не происходит из Ничего" отвечает как раз отрицательно.

          Надо отличать утверждение "Будущее определяется настоящим (а настоящее — прошлым)" от утверждения "Знание нами настоящего обеспечивает предвидение будущего (реконструкцию прошлого)". Ибо одно дело — признание объективной обусловленности всякого происходящего, другое — возможности, создаваемые этим для предвидения (реконструкции), и уж совсем третье — наши способности воспользоваться данными возможностями. Во втором и в третьем случаях имеются некоторые принципиальные ограничения. И объективные возможности имеются (создаются) не всегда, и способности людей (равно как и любых других реальных мыслящих существ) принципиально ограничены (ну, хотя бы потому, что мы — конечные и сугубо конкретные существа, тогда как Мир бесконечен и даже всякий отдельный его фрагмент бесконечен во множестве отношений — по числу элементов, величине, типу конкретности, многообразию свойств и т.п.). Но эти последние обстоятельства никак не подрывают детерминизм. Ибо он вовсе не утверждает, что абсолютно всё может быть познано и предсказано (к тому же — "от и до"). Как, впрочем, и не отвергает этого. Детерминизм на данный счёт вообще не высказывается: сие попросту не его область. Детерминизм лишь настаивает на том, что всякое происходящее чем-то обусловлено. Ибо это онтологическое, а не гносеологическое учение. Гносеология тут, конечно (как и во всех вообще случаях), исходно основывается на онтологии. Учение о возможностях предвидения — на учении об указанной обусловленности как объективном основании предвидения (ведь без инструментов, как отмечалось, никуда, а в их роли как раз и выступают знания о конкретных обусловленностях: не было бы обусловленностей — не было бы и знаний о них). Однако одним этим дело не ограничивается. Важно учитывать ещё и возможности для предсказания, создаваемые тем или иным типом обусловливания (а типов этих легион и все они разные — в том числе, и по линии создаваемых ими возможностей для предсказания: его конкретики, точности, полноты), а пуще того — потенциал самого предсказателя как реального, то бишь (а) конечного, (б) принадлежащего к определённому уровню Универсума и т.п., существа (суммы существ), силящегося познать бесконечное (в том числе и по числу уровней), иноуровневое и т.д. Борьба с бесконечным, разумеется, под силу только Демону, только Абсолютному Интеллекту, чей потенциал мыслится столь же и даже превосходяще бесконечным.

          К слову отмечу, что "синергетики", обосновывающие невозможность предсказаний именно ссылкой на бесконечность Универсума, взятую в одном из её аспектов, почему-то позволяют себе думать, что эта обнаруженная ими конкретная бесконечность объективно ограничивает также и воображаемый Абсолютный Интеллект. Мне это кажется странным. Какую бы бесконечность в Мире мы ни взяли, ни что не мешает нам вообразить себе ещё более бесконечный по своему потенциалу Разум. Бесконечность — количественное явление, и, тем самым, воображению тут не положено никаких пределов. На всякую бесконечность может быть представлена своя супербесконечность. Как на арифметическую прогрессию — геометрическая. Воображаемый Абсолютный Интеллект с этой стороны неуязвим. Его может ограничить только качественный барьер. Только объективная невозможность предсказаний. Которая имелась бы, в общем случае, если бы вообще не было связей (то есть был бы ложен детерминизм), или же — в частном случае, — в такой ситуации, когда наличные связи не годятся для предсказаний.

Особенности предсказаний прошлого

          Последняя ситуация обнаруживается, например, местами в предсказаниях прошлого. Что и неудивительно. Ведь тут на деле имеется вовсе не предвидение, а реконструкция. Совершенно иная операция. Прошлое обусловливает настоящее, но не обусловливается им. (Соответственно, и детерминизм не утверждает, что настоящее определяет прошлое). Связь тут есть, но направленная "снизу вверх". Тогда как реконструировать события приходится "сверху вниз". Отчего и плодами "выведения" тут выступают не столько выводы, сколько догадки. Прошлое невыводимо из настоящего: в одних случаях — однозначно, в других — полностью. Конкретно это связано, в частности, с тем, что при реконструкции прошлого предсказываются не результаты, а предпосылки событий. Что и создаёт принципиальное затруднение. Ибо связь событий с их результатами вовсе не такова, как у событий и их предпосылок (когда события сами выступают результатами). Первая однозначна, вторая нет. А именно: одинаковые (одни и те же) события могут порождаться разными обстоятельствами.

          Поясняю: одинаковые конкретные обстоятельства порождают одинаковые события (и это одно из положений детерминизма). Тут связь жестка: обстоятельства А могут породить только событие Б и никакое иное. Однако из этого ещё не следует, что событие Б может быть порождено только обстоятельствами А и никакими иными. Та же жёсткая зависимость может существовать и в другом виде: обстоятельства С тоже могут породить событие Б (и только Б). То есть тут обязательно лишь порождение события Б, а не какого-то иного, но необязательно, чтобы оно было порождено только обстоятельствами А. В роли порождающих предпосылок тут могут выступить и обстоятельства С. Наблюдается лишь однозначная связь "снизу вверх", но не "сверху вниз". Из наличия события Б нельзя заключать, что его предпосылками были исключительно обстоятельства А. А вдруг его обусловили обстоятельства С?

          Поэтому от настоящего к прошлому предсказывать труднее. Тут по наличию в настоящем Б можно только заключить, что ему предшествовали либо А, либо С (но не Д и не Е). То есть в данном случае (по самой природе отношения предпосылок и событий) мы имеем лишь вероятное (на уровне догадки) предсказание.

          При этом приблизительность его тоже может быть весьма различной по степени. Я вот взял в качестве примера случай, когда по наличию Б можно судить о том, что ему предшествовали либо А, либо С, но не Д и не т.д. Но ведь возможен и такой вариант, когда явление Б вообще лояльно к любым типам своих предпосылок. Есть ведь и такие процессы, которые завершаются одним и тем же результатом при любых исходных данных. Это процессы распределения энергии в пространстве (а также, может быть, масс в гравитационном поле, зарядов — в электромагнитном поле и т.п.). Тут из конечного состояния системы никак не вывести её начального состояния. Характер закономерностей распределения таков, что их результаты никак не связаны с исходной расстановкой распределяемого, не содержат никакой информации на этот счёт. Даже Демону тут не за что ухватиться, дабы раскрутить цепочку событий в обратную сторону. Абсолютное знание данных (настоящего, наличной ситуации) бесполезно при отсутствии инструментов вывода.

Возражение Пуанкаре

          В отношении приведённых рассуждений когда-то возражал Пуанкаре. Вот что он писал.

          "Один философ несколько лет тому назад сказал, что будущее определено прошлым, но что прошлое не определено будущим. Иными словами: зная настоящее, мы могли бы сделать заключение относительно будущего, но не относительно прошлого, ибо, сказал бы он, определённая причина всегда должна привести к одному результату, но один и тот же результат может быть вызван множеством различных причин. Ясно, что ни один учёный не подпишется под этим выводом. Законы природы связывают предшествующее с последующим таким образом, что предшествующее определено последующим так же, как последующее предшествующим" (11, с. 419).

          Откуда у Пуанкаре такая уверенность? Очевидно, из того, что законы природы он отождествляет лишь с законами ньютоновской механики, законами движения. С их полной обратимостью. И, соответственно, пригодностью для предсказаний хоть "задом наперёд", хоть "передом назад". Однако, как уже отмечалось, к закономерностям движения всё в Мире отнюдь не сводится.

          Пуанкаре, конечно, и сам знал, что тут у него (с его абсолютизацией закономерностей классической механики) под ногами как-то не к месту путается термодинамика с её необратимыми процессами. И он даже почему-то объявил источником вышеприведённого мнения "одного философа" именно принцип Карно. Хотя тезис "Один и тот же результат может быть вызван множеством различных причин" имеет вовсе не термодинамическое происхождение. А, скорее, чисто бытовое. (Например, по вмятине на голове можно судить только о том, что тут имел место удар тупым предметом, но нельзя судить о том, чем конкретно и кем он был нанесён.) Необратимость процессов распределения энергии — совсем иной случай. Опровергать "губительность" этой необратимости для предсказаний прошлого — вовсе не опротестовывать указанный тезис.

          Но бог с ним. Посмотрим хотя бы, как Пуанкаре боролся с термодинамикой. Как "доказывал", что здесь всё-таки возможно из конечного состояния системы (с равномерно распределённой энергией) вычислить её исходное состояние (с определённой неравномерностью распределения энергии). К сожалению, тут он не нашёл лучшего аргумента, кроме как заявить, что в процессах распределений энергии температура двух исходно по-разному нагретых тел не сравнивается-де полностью, и всегда можно с помощью тонких приборов обнаружить, что одно из них более тёплое. Что называется, мы о Фоме, а он о Ерёме. При чём здесь сравнение тел на предмет различий в температуре? При чём здесь вообще два тела (две системы)? Задача ведь вовсе не в том, чтобы определить, какое из тел было теплее исходно и какова была (и осталась) разность их температур. Задача в том, чтобы вывести из конечных состояний каждого из них (безотносительно друг к другу) их исходные состояния. По линии не значений температур, а характера распределений энергии. В плане его конкретики. Определённой неравномерности. Суть проблемы ведь в том, что в равномерном распределении не содержится (не сохраняется) никакой информации ни о путях достижения этой равномерности, ни о том, из какого именно состояния неравномерного распределения система двигалась к данной равномерности. Разность температур двух тех (которая, конечно же, сохраняется) тут совершенно сбоку припёка. Ни из этой разности, ни вообще из температур одиночно взятых тел указанных их исходных состояний (по линии характера распределения энергии) не вывести.

          Любопытно, что дальше Пуанкаре написал следующее:

          "Мы видим здесь... большие различия в причинах и ничтожные — в результатах" (11, с. 420).

          То есть Пуанкаре сам же подтвердил, что "причины" (под которыми, правда, тут подразумеваются вовсе не действительные причины, а исходные состояния; о том, что такое причина, я напишу ниже) могут быть разными и даже очень разными, а "результаты" их — одинаковыми. Что это, как не тезис "одного философа"? С его относительной (или даже абсолютной) "свободой" "результатов" в отношении "причин" (неполной выводимостью или абсолютной невыводимостью вторых из первых).

Вынужденное пояснение

          Я вынужден также уточнить, что невыводимость прошлого из настоящего (хоть в термодинамическом, хоть в "бытовом" вариантах) никоим образом не означает необусловленности настоящего прошлым (или будущего — настоящим). Во-первых, невыводимость вообще не есть необусловленность. Первая — гносеологическое явление, а вторая — онтологическое. Во-вторых, рассматриваемая невыводимость связана лишь с тем, что настоящее не обусловливает прошлого, но не с тем, что прошлое не обусловливает настоящего. Первая необусловленность — совсем не то, что вторая (обратна ей), и друг из друга они никак не следуют. Смешивать их в одно путём абстрактного отождествления невыводимости и необусловленности (когда и та, и та мыслятся не конкретно, а вообще) — значит, допускать явную и грубую ошибку.

          Каковую и сделал, к примеру, автор следующей поэтической цитаты:

          "Самым сильным методологическим тезисом постнеклассики является утверждение о возможности перескока с одной траектории на другую и УТРАТЕ СИСТЕМНОЙ ПАМЯТИ (подчёркнуто мной: так как раз именуется отсутствие в настоящем состоянии системы информации о её прошлом состоянии и о пути достижения нынешнего состояния — А.Х.). В многомерной модели взаимодействий, где участвуют не две, а больше сторон, возникает так называемое турбулентное пространство. В нём вектора направленности одних силовых линий, сталкиваясь с устремлениями других и видоизменяясь под натиском третьих, в общем потоке взаимодействий напрочь перечёркивают логику развития, с устоявшимся порядком зависимости настоящего от прошлого и будущего от настоящего. Система забывает свои прошлые состояния, действует спонтанно и непредсказуемо. Прошлое никак не определяет настоящее, а настоящее не распространяет своё влияние на будущее" (Лешкевич Т.Г. Философия науки: традиции и новации. — М.: "Изд-во ПРИОР", 2001. — 428 с., с. 126).

Продолжаем разговор

          Но вернёмся к заявленной теме. Итак, детерминизм утверждает, что всё на свете чем-то да обусловлено. То есть постулирует существование закономерных связей. И только. Его не касается то, что знания об этих связях (при условии обладания ими) могут быть использованы для предсказаний. И его, детерминизм, не заботит то, в каких пределах упомянутые знания могут быть использованы. И какой степени полноты и точности предсказаний можно достичь: а) по имеющимся объективно возможностям (по потенциалу самих закономерностей), б) по характеру наших познавательных способностей. Всё это — дело уже гносеологического учения о предсказаниях. В отношении которого положения детерминизма являются просто базовыми. Утверждающими лишь, что Мир вот таков. Из чего гносеологами уже делается вывод, что в нём (так устроенном Мире) возможно предсказывать. Что в нём есть на что опереться предвидению. Ну и дальше выясняются (теми же гносеологами) прочие указанные нюансы. И тот, что знания о закономерностях не всегда "работают" в предсказаниях "задом наперёд". И тот, что любые НАШИ знания всегда ограничены (в том или ином смыслах) и не обеспечивают полных и/или точных предсказаний.

          Причём все эти последние обстоятельства суть выводы не впрямую из положений детерминизма, а из их соединения с некоторыми добавочными представлениями: о сущности предсказаний как процедур, о бесконечности Мира (в том или ином аспектах), о конечном характере предсказателя и т.п. Да и вообще это утверждения о разном. Отчего каким-либо образом обосновать невозможность предсказания (как вообще, так и попросту — в той или иной мере полного и/или точного), вовсе не значит — доказать ошибочность или хотя бы какую-то ущербность детерминизма. В особенности, когда указанные обоснования апеллируют лишь к естественной ограниченности знаний предсказателя (противопоставляемой бесконечности познаваемого). А ведь только такого рода аргументами и козыряют на деле "синергетики" (равно как и многие прочие критики детерминизма). Для них главное — не характер Мира, не наличие или отсутствие обусловленности будущего настоящим, а предсказуемость этого будущего. Точнее, им просто невдомёк, что далеко не одно и то же: а) реальность как она есть, б) порождаемые ею возможности (или невозможности) предсказаний и в) наши (или даже Абсолютного Интеллекта) способности воспользоваться этими возможностями. В результате чего субъективную (субъектную) ограниченность (самого разного толка) предсказателя они спутывают с объективной невозможностью предсказаний и далее принимают всё это за ограниченность (или ложность) самого детерминизма. То бишь, фактически, представляют дело так, будто бы кое-что (или даже абсолютно всё) в этом Мире всё-таки возникает из Ничего. Ничем не обусловлено.

А что говорит Заратустра?

          Частично проиллюстрирую свои слова цитатой из Пригожина. Он написал:

          "В основе взгляда классической физики на окружающий мир лежало убеждение, что будущее определяется настоящим (неклассическая физика с этим, мол, покончила, "отпустив" будущее на вольные хлеба — А.Х.) и что, следовательно, тщательное изучение настоящего позволит приподнять (? — поднять полностью или же только чуть ПРИподнять? — А.Х.) завесу, скрывающую будущее (как мы знаем, тут требуется не только знание настоящего, то есть того, что есть, но также ещё и знание закономерностей его бытия, то есть того, как оно обусловливает будущее — А.Х.). Однако во все времена такое предвидение будущего было не более чем теоретической возможностью (если речь идёт о полном "поднятии завесы", то да, и это даже принципиально для нас недостижимо; но вот "приподнимать" завесу в той или иной мере удаётся постоянно — А.Х.). Тем не менее неограниченная предсказуемость оставалась существенным элементом научной картины физического мира" (8, с. 186).

          Тут важно подчеркнуть, что указанная неограниченность мыслилась объективной, связанной с природой Мира. Наши способности тут побоку. Всегда признавалось, что мы (и любые реальные существа) ограничены (в том или ином отношении) и, соответственно, не способны (да и никогда не будем способны) справиться с бесконечностью (в любом её виде), но зато Демон (лишённый такой ограниченности) способен. Ибо объективно, со стороны самой природы, со стороны её "устройства" все возможности для предсказаний есть (обратите внимание: речь идёт о предсказаниях не прошлого, а будущего, по поводу которых я, например, тоже не могу утверждать, есть ли тут какие-нибудь объективные ограничения или нет). Вот на эту-то объективную (объектную?) неограниченность и покусилось, по мнению Пригожина (да только ли его одного) дальнейшее развитие науки. Поначалу — с подачи квантовой механики (в дебри которой я, увы, углубиться здесь не в состоянии: это отдельная огромная тема), а ныне — и в рамках теории хаоса. Обнаружилась-де некая объективная ограниченность предсказаний. Уже не по линии способностей простого субъекта с его "недостатками" и даже не со стороны способностей человечества в целом в его потенциально бесконечном развитии (ибо в любой момент этого развития знания и способности данного человечества всё равно будут актуально конечными, ограниченными), а такая, что и совершенному Сверхсуществу (актуально, вот сейчас, обладающему всей полнотой необходимой информации и силами для её обработки) не по зубам.

          Ещё раз обращаю внимание на указанную "систему координат", отправной точкой которой является вымышленный Демон. При том, что, если судить нормально, учитывая то, что никаких таких Демонов в природе нет (а есть только лешии и домовые), то объективной следует признать и субъектную ограниченность. Ведь и бесконечность Мира, и конечность реальных существ — вполне объективные явления. Их противостояние ограничивает наше познание объективно, вопреки нашим желаниям и воле. Здесь налицо не субъективизм, а субъектность, взятая в разрезе её объективных свойств — конечности, ограниченности в уровневом смысле и т.п. В этом плане наш (то есть и каждого конкретного человека, и человечества в целом — во все времена) предсказательный потенциал, конечно, ограничен объективно. Но в данном случае требуется объективность более высокой пробы: делающая беспомощным и актуально бесконечный предсказательный потенциал выдуманного Демона.

          Таковых же объективных ограниченностей может быть только две. Это либо абсолютная, индетерминистическая ограниченность, выражающаяся в утверждении "Всё (более мягкая, но столь же отрицающая детерминизм версия: "кое-что") в Мире ничем не обусловлено (возникает из Ничего)". Либо это та ограниченность, в которой факт обусловленности всего (каждого события) признаётся, но какой-то конкретной (или любой?) обусловленности приписывается такой характер, что она (знание о ней) не может стать инструментом предсказания. Какие ещё тут возможны варианты (исключая, конечно, простую ошибку — когда за объективную ограниченность, например, принимается субъектная)?

          Стало быть, в итоге данного моего разбирательства нужно будет установить, ведут ли положения теории хаоса к какому-либо из отмеченных ограничений. Но прежде, чем сосредоточиться на этом, следует ещё выяснить сущности причинности и случайности. Ведь нам надо понять и их место во всей этой "истории". То бишь не только то, отменяет ли синергетика детерминизм в пользу якобы случайности, но и вообще — правильно ли само противопоставление первого и второй?

Валентин Кононов

          Уважаемый Александр, большое спасибо за Ваш подробный ответ. Но я, увы, всё же никак не могу согласиться с Вашим пониманием открытости. У Вас получилось, что открытость — это почти та же неустойчивость. Так, Вы написали:

          "Доступность системы внешним воздействиям, неспособность её сопротивляться им, то есть её открытость, другим боком означает не что иное, как её неустойчивость."

          Однако термин "открытость" пришёл в синергетику как антитеза замкнутости ("не закрытости") систем, изучаемых термодинамикой. В связи с этим синергетику называют ещё термодинамикой открытых систем. А уж классическая термодинамика совершенно не касается столь скользкой темы, как неустойчивость. Для обеих областей знания открытость-замкнутость всегда означала возможность-невозможность обмена с внешней средой веществом, энергией, импульсом. Разумеется, чем больше система открыта, тем сильнее она подвержена воздействиям извне; чем выше стены, тем выше защищённость.

          Но дело здесь вовсе не в защищённости и порождаемой ею устойчивости. Отличие открытой системы от замкнутой в том, что через границу открытой системы свободно проходят потоки — в том числе, необходимые для функционирования системы. Накройте свечу колпаком — и она потухнет, хотя колпак и защитил её от внешних воздействий. Ветер уже не задует свечу, но недостаток кислорода и избыток углекислого и угарного газов заставит её всё же потухнуть. Для синергетики важен именно тот факт, что открытые системы способны сохранять и даже снижать, "вопреки" второму закону термодинамики, свою энтропию. Это происходит благодаря диссипации — выносу из системы энтропии, невозможному в замкнутых системах.

          Так, в процессе горения потенциальная энергия химически активного кислорода превращается в рассеянную, то есть высокоэнтропийную тепловую энергию. Если избыток последней не покидает с образовавшимися (более инертными) газами область горения, то в неё не может попасть кислород, и горение прекращается.

          Что же касается предмета синергетики, то "возникновение порядка из хаоса" я считаю, скорее, "рекламным", нестрогим обозначением, поскольку понятие "порядок" синергетики-естественники толком, насколько я понимаю, и не определяют. Тут, как мне кажется, точнее будет вести речь об изучении таких процессов, в которых убывает энтропия соответствующих систем. В отличие от порядка энтропия имеет чёткий физический смысл как мера неравновесности системы. Чем равномернее распределяются в системе масса, энергия и иные характеристики, тем выше её энтропия. В замкнутых системах нарастание энтропии, то есть равновесности, неизбежно. А в открытых системах — нет.

          Неравновесность — это, вообще-то, ещё не порядок; тем более она не тот порядок, о котором написали Вы, уважаемый Александр. Но ассоциация между неравновесностью и порядком не случайна. Такой внутренний порядок, которым атом отличается от хаотической смеси частиц в ядрах звёзд, а живая материя — от неживой, а человеческое сознание — от мироощущения животного, — такой порядок возникает крайне сложно, но, судя по всему, путь к нему лежит только через неустойчивость.

          Для простых, линейных процессов убывание энтропии не характерно, но отнюдь не невозможно. То же самое верно и в отношении неустойчивости. Поэтому, действительно, можно утверждать, что синергетика изучает сложные, открытые и неустойчивые системы, в которых энтропия убывает (то есть в которых возрастает неравновесность). Однако в более широком плане к синергетике можно отнести и простые, устойчивые процессы — лишь бы в них убывала энтропия. Любые становление и развитие ведут к нарастанию неравновесности, а следовательно, его всегда можно отнести к синергетике в широком смысле данного слова.

          И ещё — я должен извиниться за чрезмерно поверхностное описание приведенного мной примера с взрывчаткой.

          Если рассматривать ситуацию на уровне взрыва в целом, то её действительно трудно отнести к синергетике. Я же подразумевал более низкий уровень — процесс распространения зоны нагрева и, как следствие, воспламенения взрывчатого вещества. Дело в том, что это распространение начинается, естественным образом, с поверхностных слоёв. А при наличии на поверхности взрывчатки достаточно глубоких выемок реакция на их дне начинается раньше, чем в окружающих, глубоко лежащих слоях.

          Выделяющиеся в ходе реакции газы могут найти себе только один выход из выемки, и их движение теряет обычную при взрыве хаотичность, становясь строго направленным. Получаемый таким образом эффект направленного взрыва называется кумулятивным.

---------|||||--------C 
--|--|--|||D|||--|--|-- 
---\|/\||||||||\/\|/--- 
    +++++||||+++++    B 
--------+/||\+-------- 
      --++++++--      A 

          (Это примерная схема образования кумулятивного эффекта:

          А — глубинные, не прогревшиеся слои взрывчатки;

          В — поверхностный слой, в котором начинается взрыв;

          С — хаотически расходящиеся струи газов;

          D — направленная кумулятивная струя.)

          Система, в которой возникает кумулятивный эффект, вполне может быть отнесена к синергетическим, поскольку является открытой, сильно неустойчивой, достаточно сложной. А главное — в ходе реакции обычная хаотичность движения газов, образующих равномерно распространяющуюся взрывную волну, сменяется строгой направленностью, то есть происходит снижение энтропии процесса взрыва.

А.Хоцей

К вопросу о синергетике (часть 3)

          Уважаемый Валентин, отвечаю на Ваше письмо.

          Прежде всего, прошу прощения за задержку с ответом, а также и за его объёмность. Первая отчасти обусловлена неожиданно наступившим летом и обострившимися в связи с этим приступами семейных обязанностей, но в главном — немалой сложностью и запутанностью самой темы. Эта же сложность, другой стороной, объясняет и указанный объём. Ведь чем больше нитей запутано в клубок, тем больше усилий требуется для того, чтобы его распутать.

          При этом Вам совершенно незачем как-либо бичевать себя за то, что Вы, дескать, так меня "загрузили". Мне самому интересно и важно разобраться в вопросе о синергетике. И пишу я, соответственно, в основном для себя, стараясь как-то разложить всё по полочкам в собственной голове. То, что на этом поприще у меня есть ещё и собеседник-оппонент — так это просто замечательно. Труднее будет задремать по ходу размышлений.

          Теперь по поводу "приговора синергетике". Я, конечно, понимаю, что это у Вас лишь юмористическая фигура речи, но на всякий случай уточняю: в отношении данной дисциплины я выступаю вовсе не в роли судьи или палача, а лишь в роли классификатора-"энтомолога", пытающегося определить место этого сверчка на шестке. То, что синергетика (равно как и теория хаоса вообще) — особая наука, исследующая закономерности "поведения" некоторых реальных объектов, для меня очевидно. Я выступаю лишь против неоправданно (на мой взгляд) расширенного понимания её применимости. А также против такого её истолкования, при котором заводятся (как тараканы на кухне) разговоры о конце классической науки и в целом рационализма, о ложности детерминизма и т.п. Со временем, конечно, всё утрясётся, пена осядет, ажиотаж спадёт. Синергетику в качестве Суперучения потеснит очередная модная фишка, а околонаучные окрестности начнут оглашать вопли о конце уже постнеклассической науки. Но, во-первых, это никогда не произойдёт само по себе: кому-то надо и "трясти", и "пену сдувать". Чем я потихоньку и занимаюсь. Во-вторых же, не хочется, чтобы с грязной водой иные горячие головы выплеснули и ребёнка. А сие обязательно случится (горячих голов, увы, хватает), если к моменту смены моды так и не будет понято, что прежний идол вовсе не идол (которому место на помойке истории: обычная судьба всех идолов), а нормальная дисциплина со своим "локальным" предметом.

          Далее — по существу Ваших замечаний.

Вопрос об открытости (незамкнутости)

          Первое из них относится к моему истолкованию открытости и закрытости систем. Я изображаю их, фактически, как сопротивляемость, как доступность произвольным изменениям, отчего открытость у меня и связывается с неустойчивостью, тогда как в синергетике она понимается "термодинамически" — как незамкнутость системы в плане обмена веществом и энергией со средой. Это Ваше возражение я принимаю. В данном вопросе Вы совершенно правы, а я дал маху.

          Однако промах мой отнюдь не случаен. И даже в чём-то симптоматичен. Ибо правы Вы лишь в том, что ТАК понимают открытость сами "синергетики". Но ведь вполне законен вопрос: а не ошибаются ли они в данном отношении? "Термодинамически" ли следует понимать открытость в качестве определяющего признака синергетических систем, то бишь в качестве общей, обязательной для всех них характеристики? Вот, например, хаотичность, неустойчивость (и, соответственно, "открытость" в моём смысле) тут необходимы всегда: иначе системы просто не будут "вести себя" синергетически. Не будут иметь места синергетические эффекты. Но всегда ли для этого нужна открытость в плане обмена веществом и энергией со средой?

          Нет, оная, безусловно, по определению необходима во всех тех случаях, когда синергетические эффекты в хаотических системах появляются вследствие внешних воздействий-влияний (естественно, малых). Например, исходно убеждение в важности данного признака сформировалось, как я понимаю, на материале изучения именно таких феноменов, как конвекция и турбулентность. Которые возникают как раз по внешним причинам. Не было бы, например, гравитационного поля Земли, не было бы и конвекции в газах и жидкостях (помимо того, конечно, требуется и их подогрев или исходная неравномерность в распределении тепла). То бишь тут в чистом виде имеются, с одной стороны, тепловой (термодинамический) процесс, а с другой — процесс этот протекает в силу внешних влияний и, тем самым, — только в открытых системах. Отсюда (на базе таких примеров), по-видимому, и заключают, что синергетика — это-де термодинамика открытых систем (в отличие от классической термодинамики, исследующей закономерности процессов, протекающих в закрытых системах, состоящих из хаотически движущихся частиц). Но ведь синергетика, во-первых, имеет своими объектами не только тепловые процессы, не только системы движущихся частиц, но и совсем иные (по характеру своих элементов) системы и процессы (например, колебания в численности популяций). Поэтому синергетика отнюдь не антитеза термодинамике. Пусть даже по признаку открытости иные из синергетических систем и противоположны системам классической термодинамики. Из того, что все сосны высокие, а все люди низкие, не следует, что наука о людях есть наука о низких соснах.

          Во-вторых же (и здесь это — главное), синергетические эффекты обнаруживаются не только в открытых, но и в замкнутых хаотических системах (естественно, системах не термодинамического характера). Ведь источниками таких эффектов могут быть не только внешние воздействия, но и внутренние флуктуации (тоже малые). Которые, как известно, разрастаются затем в неустойчивых системах вплоть до полного их (этих систем) "поглощения"-преобразования. Повторяю: такие шуточки возможны, разумеется, только в системах не термодинамического типа. Где элементами являются не примитивно движущиеся частицы, а какие-то объекты со сложным поведением. В системах хаотически движущихся частиц в случае их (этих систем) замкнутости имеет место процесс установления равновесия, то есть выравнивания в распределении кинетической энергии по "пространству" системы. И никакие внутренние флуктуации (отдельные "тепловые всплески" в той или иной "точке") не могут этому помешать. Ибо гасятся и не имеют значимых последствий. Однако в хаотических системах, состоящих не просто из движущихся частиц, а из элементов со сложным поведением, внутренние флуктуации имеют подчас совсем иные результаты. Они тут не гасятся, а ведут к полному преобразованию системы из хаотического состояния в некоторым образом упорядоченное, то бишь к её так называемой "самоорганизации". Закономерности каковой "самоорганизации", собственно, и изучает синергетика. Следовательно, открытость систем в плане обмена веществом и энергией с внешней средой вовсе не является необходимым (определяющим) признаком их (этих систем) синергетичности.

          При этом оговорюсь (на всякий случай), что, само собой, полностью замкнутых систем (ни синергетического, ни термодинамического характера) не бывает. Это лишь теоретическая идеализация. Вопрос стоит не так: "Есть ли замкнутые системы в природе?" В термодинамике вопрос выглядит так: "Какие процессы протекают в системах хаотически движущихся частиц, взятых сами по себе (то есть представляемых полностью замкнутыми, изолированными)?" В нашем же случае вопрос можно сформулировать следующим образом: "Могут ли синергетические эффекты иметь место в хаотической системе, взятой сама по себе?" И тут в одном случае (когда берётся система, носящая термодинамический характер) надо отвечать "нет", а в другом (когда имеешь дело с системами, состоящими из элементов со сложным поведением) — "да". Но коли так, то, повторяю, признак открытости (в его традиционном понимании) не является определяющим для синергетических систем. Раз в иных случаях он обязателен, а в других — нет.

Снова — о междисциплинарности

          Ещё раз обращу Ваше внимание на отношении синергетики и термодинамики. То есть на неточности определения первой как "термодинамики открытых систем". Определяющим признаком синергетических систем является лишь хаотичность, бессвязность их элементов. Отчего и системы хаотически движущихся частиц (объекты классической термодинамики) тоже оказываются прописанными по этому адресу. И при определённых условиях в них могут протекать синергетические по своему характеру процессы. Однако, во-первых, указанными "определёнными условиями" выступает вовсе не открытость данных систем ВООБЩЕ в плане любого обмена веществом и энергией с внешней средой. Тут необходима лишь открытость в отношении избирательно специфических внешних воздействий. Представьте, что (в отсутствие гравитационного, электромагнитного и прочих полей) мы нагреваем некий объём газа (жидкости) или пополняем ("накачиваем") его молекулами (естественно, движущимися, обладающими кинетической энергией, ибо покоящихся молекул не бывает). Что это даст? Возникнут ли тут синергетические эффекты? Я думаю, нет. Распределение "новых поступлений" (по крайней мере до момента фазового перехода, от которого можно и обезопаситься отводом от системы энергии и вещества) будет идти по-прежнему чисто термодинамически. То есть по законам классической термодинамики. Несмотря на то, что данная система будет очевидно незамкнутой. Лишь влияния внешних полей запускают конвекцию и тому подобные процессы. То бишь лишь обращение (извне) к гравитационным, электромагнитным и т.п. свойствам частиц. А вовсе не простое накачивание в данные системы (или откачивание из них) вещества и энергии. (Я уж не распространяюсь о сомнительности отнесения данных накачиваний и откачиваний к "малым" воздействиям. В особенности, тогда, когда они приобретают такие масштабы, что газ превращается в жидкость, а жидкость в твёрдое тело; тут, кстати, тоже в дело вступают внутренние электромагнитные взаимодействия и внутренние же малые флуктуации).

          Во-вторых же (возвращаясь к соотношению синергетики и термодинамики), хаотическими могут быть не только системы движущихся частиц. Синергетические эффекты обнаруживаются не в одних лишь процессах распределения тепла. Здесь мы имеем всё ту же рассмотренную мною в первом письме ситуацию — когда объекты синергетики неадекватно конкретизируют. В то время как она изучает не специально социальные или химические, динамические или тепловые, колебательные или ещё какие процессы, а лишь — нечто общее всем им. А именно — нелинейность, обнаруживающуюся в них при определённых обстоятельствах (и прежде всего — при наличии у соответствующих конкретно разнообразных систем бессвязности и неустойчивости).

          Вот характерная цитата:

"...синергетика возникла как теория кооперативных явлений (то есть теория одинакового поведения элементов — А.Х.) в задачах лазерной тематики, но постепенно приобретала более общий статус (ибо выяснялось, что сходные процессы происходят не только в лазерах — А.Х.) теории, описывающей незамкнутые (? — теперь приходится ставить знак вопроса — А.Х.), нелинейные (? — нелинейными бывают лишь процессы, а автор ведёт речь о системах — А.Х.), неустойчивые, иерархические системы. Уже в области естествознания существует оппозиция такому толкованию синергетики. Кто-то предпочитает говорить о нелинейной динамике или теории диссипативных систем, теории открытых систем, теории динамического хаоса, аутопоэзисе самопорождении (видимо, в виду имеется "самоорганизация" — А.Х.) и т.д." (Буданов В.Г. О методологии синергетики. — Вопросы философии, 2006, № 5, с. 92).

          Как можно видеть, вся "оппозиция" проистекает тут из того (да и сводится лишь к тому мизеру), что каждый конкретный исследователь абсолютизирует свою собственную тематику. И связывает понимание сущности синергетики именно с ней. Это как если бы одни утверждали, что наука о свойствах шаров — исключительно о звёздах, другие — о каплях воды в условиях невесомости, а третьи — о надутых воздушных шариках. Тогда как на самом деле она — ни о том, ни о другом и ни о третьем, а об отвлечённой шарообразности вообще.

Открытость и защищённость

          При Ваших поправках в отношении понимания открытости не могу согласиться и с утверждением о том, что "чем более открыта система, тем сильнее она подвержена воздействиям извне; чем выше стены, тем выше защищённость". Тут Вы как-то невзначай пошли у меня на поводу. Ибо это лишь при моём понимании открытости она тождественна незащищённости, и, тем самым, чем больше первая, тем больше вторая. При термодинамическом же понимании незамкнутости оная никак не коррелирует с защищённостью (устойчивостью). Можно как угодно интенсивно обмениваться со средой "потоками", то есть быть "настежь" открытым в термодинамическом смысле, и оставаться при этом вполне устойчивым, защищённым, успешно противостоящим внешним воздействиям. Именно такова всякая вещь (нехаотичная, внутренне организованная система). Источник неустойчивости — не в наличии обмена со средой, а в отсутствии внутренних связей элементов системы. Такая система неустойчива объективно. А уж обменивается ли она при этом квартирами со средой или нет и каков этот обмен по характеру и масштабу (портит ли её жилищный вопрос) — дело второе. Незащищённость (восприимчивость к влияниям) в хаотической системе есть сама по себе как её объективное состояние, не зависящее от наличия "нападения" в виде воздействий извне.

О порядке из хаоса

          Вряд ли верна и такая Ваша мысль:

          "Что же касается предмета синергетики, то "возникновение порядка из хаоса" я считаю, скорее, "рекламным", нестрогим обозначением, поскольку понятие "порядок" синергетики-естественники толком, насколько я понимаю, и не определяют".

          Не имеет значения, определяют "синергетики" понятие "порядок" (а тем самым также и "хаос" — ведь это в некотором отношении полярные понятия) или нет. Главное — о чём у них идёт речь на деле. А она идёт — о "самоорганизации". Синергетика (но не теория хаоса в целом) самоопределяется как учение о "самоорганизации" (как понятно, я тут ставлю кавычки, чтобы отличить синергетическую "самоорганизацию" от её несинергетических разновидностей). То есть речь у "синергетиков" идёт не о чём ином, как о неких процессах упорядочения, происходящих в хаотических системах (в поведении их элементов, структуре и т.п.). Возникновение организованности (в любом её виде) и есть возникновение порядка (причём в данном конкретном случае — именно из хаоса). Это, по сути, синонимы.

Об энтропии, неравновесности и прочем

          Идентификация синергетики в качестве антитезы термодинамики выражается у Вас, в частности, в убеждении, что она (синергетика) изучает

"...такие процессы, в которых убывает энтропия соответствующих систем",

(тогда как термодинамика изучает процессы, в которых энтропия возрастает). При этом энтропию Вы истолковываете

"...как меру неравновесности системы. Чем равномернее распределяются в системе масса, энергия и иные характеристики, тем выше её энтропия. В замкнутых системах нарастание энтропии, то есть равновесности, неизбежно. А в открытых системах — нет".

          Крайне не хочется затевать с Вами дискуссию ещё и по проблемам термодинамики. Иначе нашим "разборкам" вообще не будет конца. Но у меня нет уверенности уже даже в правильности Вашего определения энтропии. Насколько я знаю, вычислить её величину по формуле нетрудно, но внятной (и общепринятой) интерпретации этой формулы (то есть ответа на вопрос: что такое энтропия?) до сих пор нет (эта гадость находится, например, в обратном отношении также и к кибернетически понимаемой информации, отчего её определяют и как меру отсутствия последней). Ещё больше меня пугает Ваше связывание энтропии с какой-то абстрактной и даже любой равновесностью-неравновесностью (к первой она находится в прямом отношении, а ко второй — в обратном). О каких это "иных характеристиках" Вы написали? Можно ли тут упоминать даже о распределении масс (которые хоть как-то "родственны" энергии)? Ведь энтропия связана прежде всего (а то и исключительно) всё-таки с самопроизвольным распределением тепла (кинетической энергии множества сталкивающихся частиц). Это лишь теплота в замкнутых системах неизбежно распределяется (перераспределяется) равномерно. А насчёт тенденций распределений всего прочего — большой вопрос. Тут уж — смотря что конкретно распределяется. Например, массы стягиваются в "точку", то бишь "тяготеют" как раз к крайне неравномерному распределению в исходном "пространстве" системы.

          Короче, на мой взгляд, Вы толкуете понятие "энтропия" чрезмерно широко. Отчего и Ваше понимание синергетики (в качестве науки, изучающей процессы с убыванием энтропии) тоже оказывается крайне расширенным — вплоть до полной неопределённости. (При том, что, если понимать энтропию конкретно — как "показатель" равномерности распределения именно тепла, — то синергетика в предложенной Вами интерпретации окажется, наоборот, зауженной до науки исключительно о тепловых процессах). Ну вот нет буквально ничего, что она не изучала бы! (Хотя то, что изучает всё, не изучает как раз ничего). Данная дисциплина у Вас замахивается не только на нелинейные, но и на линейные процессы, она имеет своими объектами не только неустойчивые, но и вполне устойчивые системы (они ведь тоже "антиэнтропийны"). Цитирую:

          "Для простых, линейных процессов убывание энтропии не характерно, но отнюдь не невозможно. То же самое верно и в отношении неустойчивости. Поэтому, действительно, можно утверждать, что синергетика изучает сложные, открытые и неустойчивые системы, в которых энтропия убывает (то есть возрастает неравновесность). Однако в более широком плане к синергетике можно отнести и простые, устойчивые процессы — лишь бы в них убывала энтропия (далась же Вам эта энтропия! — А.Х.). Любые становление и развитие ведут к нарастанию неравновесности, а следовательно, его всегда можно отнести к синергетике в широком смысле данного слова".

          Вай-вай. Это Вы уж чересчур оригинальны. Не думаю, что с написанным согласится хотя бы кто-нибудь из реальных специалистов по "нелинейной динамике".

Проблема взаимопонимания

          Далее у меня возник вопрос: а адекватно ли мы понимаем друг друга? Например, Вы, уважаемый Валентин, написали:

          "Неравновесность — это, вообще-то, ещё не порядок; тем более, она не тот порядок, о котором написали Вы. Но ассоциация между неравновесностью и порядком не случайна. Такой внутренний, порядок, которым атом отличается от хаотической смеси частиц в ядрах звёзд, жизнь — от неживой материи, а человеческое сознание — от мироощущения животного, — такой порядок возникает крайне сложно, но, судя по всему (по чему? — А.Х.), путь к нему лежит только через неустойчивость".

          Оставлю без внимания последний фрагмент данной фразы (то есть вопрос, откуда у Вас взялась уверенность в том, что путь к сердцу мужчины лежит через неустойчивость). Меня больше беспокоит третье предложение. Из которого следует, будто бы я, настаивая на принципиальных различиях в ряду порядков (типов организаций систем), имею в виду отличие живого от неживого и даже человеческого сознания — от мироощущения животного. Отнюдь. Клетка — живое, молекула — неживое. Но и то, и другое в моей терминологии — вещи. То бишь нечто однотипное по характеру (функциональному) своей организации. Молекула есть организованное "содружество" атомов, клетка — "кооператив" молекул, организм — сообщество клеток и т.д. Для меня всё это — именно нечто принципиально идентичное. Вещи. В отличие от колоний — совершенно иным образом сгруппированных в пространстве скоплений различных вещей — тех же звёзд (состоящих из элементарных частиц, излучения, атомов, ионов и пр.), газов (аморфных скоплений молекул), кристаллов (тоже скоплений молекул, но уже как-то связанных между собой, — однако вовсе не так, как они связаны в клетке), популяций амёб, волков и пр. Организм — это не случайное скопление клеток (каждая из которых — сама по себе), общество — не толпа. Это принципиально различные системы (множества элементов). И в основе данного их различия лежит разность организаций (порядков) взаимодействий их элементов (хотя и там, и там — это люди). Общество организовано (конституируется) иначе, чем толпа. Благодаря чему оно и куда более упорядоченно (не хаотично), устойчиво и т.д.

          Что же касается различий в организации мозгов человека и любого другого животного, а тем более, различий процессов функционирований и содержаний этих мозгов, о которых Вы написали, то эти различия в нашем случае и вообще ни при чём. Хаос или порядок в головах (то бишь в указанных процессах и содержаниях) могут быть как у нас, так и у братьев наших меньших. Тут вообще никак нельзя подступиться с мерками, что вот это, мол, упорядоченная, а это — хаотическая система.

О взрывчатке

          Уточнение примера со взрывчаткой принимается к сведению, однако Ваши познания в области подрывного дела не только впечатляют, но и настораживают. Из ФСБ к Вам ещё не приходили?

Валентин Кононов

          Уважаемый Александр, спасибо Вам за письмо. Думаю, что нам всё-таки придётся немножко покопаться в термодинамике. Хотя бы для того, чтобы разобраться с понятием энтропии. Но, прежде чем заняться термодинамикой, я должен попенять Вам вот за этот пример:

          "Представьте, что (в отсутствие гравитационного, электромагнитного и прочих полей) мы нагреваем некий объём газа (жидкости) или пополняем ("накачиваем") его молекулами (естественно, движущимися, обладающими кинетической энергией, ибо покоящихся молекул не бывает). Что это даст? Возникнут ли тут синергетические эффекты? Я думаю, нет."

          Всё дело в том, уважаемый Александр, что, исключив не только гравитационное и электромагнитное, но и "все прочие" поля, мы сразу лишаемся предмета разговора. Это то же самое, как если бы мы пытались рассмотреть деятельность мозга у человека, лишённого головы. Убрав все поля, мы уберём также и основные силы, действующие на гипотетический объём (какие-то Вы ведь хотите оставить? Какие?), но физическая система без действующих в ней сил — это просто карикатура, по которой нельзя сделать адекватного вывода об оригинале. Вместе с силой тяжести исчезнет и сила трения; газ или жидкость просто разлетятся во все стороны, оставив нас у разбитого корыта. Но если мы замкнём объём (наденем на него чехол) и придадим ему какое-то ускорение (например, раскрутим), то простейшие самоорганизационные процессы — вихри — там уже должны возникнуть.

          И ещё. Приводя этот пример, Вы опять же сосредоточили всё внимание на входящих в систему потоках — в то время как я писал Вам о диссипации, то есть о выносе энтропии из системы. Существуют процессы, в которых система не получает энергии извне, но тем не менее в некотором смысле "упорядочивается". Например, это процессы кристаллизации, которые идут, как известно, с выделением энергии. С выделяющейся энергией и выносится из системы энтропия. Чаще, конечно, есть и входящие потоки энергии и вещества, но определяющим для самоорганизации является именно вынос энтропии.

          Посмотрим, однако, на определения энтропии:

          1) Толкователь иностранных слов Л.П.Крысина:

          "1. физ. Одна из характеристик теплового состояния тела или системы тел: мера внутренней неупорядоченности системы, возрастающая в необратимых процессах и остающаяся постоянной в процессах обратимых. 2. инф. Мера неопределённости ситуации (случайной величины) с конечным или счётным числом исходов."

          2) Современный экономический словарь Б.А.Райзберга, Л.Ш.Лозовского, Е.Б.Стародубцева:

          "1. в теории информации: величина, характеризующая степень неопределённости системы; 2. в теории систем: величина, обратная уровню организации системы."

          3) Энциклопедическое определение, кочующее по многим источникам:

          "Энтропия (обычно обозначается S) — функция состояния термодинамической системы, изменение которой dS в равновесном процессе равно отношению количества теплоты dQ, сообщённого системе или отведённого от неё, к термодинамической температуре Т системы. Неравновесные процессы в изолированной системе сопровождаются ростом энтропии, они приближают систему к состоянию равновесия, в котором S максимальна... Статистическая физика рассматривает энтропию как меру вероятности пребывания системы в данном состоянии (принцип Больцмана)."

          В первом и втором определениях энтропия увязывается с неупорядоченностью и (дез)организацией систем, что не очень понятно (поскольку не ясно, что имеется в виду под упорядоченностью и организацией), но прямо ставит её в оппозицию синергетическим процессам, которые упорядоченность и организацию (в том же, надо думать, смысле) увеличивают. А в третьем как раз и говорится о равновесности: чем система более равновесна, тем выше её энтропия. Это моё утверждение и вызвало Ваши сомнения. Во всех определениях есть и вторые части, увязывающие энтропию с неопределённостью (вероятность, о которой сообщается в принципе Больцмана, тоже можно свести к неопределённости). Действительно, в теории информации трудно вести речь о равновесности, а неопределённость оказывается более общим понятием: чем ближе к точке равновесия, тем выше неопределённость состояния.

          Вас смутило применение мною энтропийной характеристики к массе:

          "Массы, например, стягиваются в "точку", то бишь "тяготеют" как раз к крайне неравномерному распределению в исходном "пространстве" системы."

          Но кто сказал, что энтропия — это то, что самопроизвольно растёт? Синергетика как раз и изучает процессы, в которых энтропия самопроизвольно убывает. Стягивание масс происходит лишь в отсутствие значимых внешних сил. Массы же, уже притянутые, например, Землёй, не находятся далее в постоянно неизменном состоянии, а подвержены старению, в ходе которого убывает неравновесность (камень рассыпается в песок), растёт неопределённость состояния вещества. Вот это и есть процесс роста энтропии массы.

          То, что масса может самопроизвольно стягиваться, свидетельствует не о её неподвластности общему принципу роста энтропии-равновесности, а о неуниверсальности этого принципа, о наличии в природе процессов самоорганизации, в которых энтропия систем убывает.

          Меня несколько удивило Ваше предупреждение:

          "Хотя то, что изучает всё, как раз не изучает ничего".

          Философу ли такое утверждать? Если философия изучает всё сущее, то синергетика гораздо скромнее — в её ведении лишь те системы, которые способны к самоорганизации (уменьшению энтропии), и те процессы, в которых имеет место самоорганизация. По-видимому, есть несколько различных сценариев самоорганизации для разных видов систем и процессов (в том числе и для систем, состоящих из элементов со сложным поведением), но почему же не может быть науки, изучающей все такие процессы?

          По вопросу о "проблеме взаимопонимания" должен отметить, что я вполне понимаю и принимаю Ваше деление на вещи и колонии, но представляю, что потеря вещью своей целостности есть процесс термодинамический, а возникновение и становление вещи — синергетический. Мне кажется, что в таком понимании я не одинок, хотя конкретных ссылок сейчас дать не готов.

          У Вас также возник вопрос, почему я полагаю, что возникновение внутреннего порядка в системе (выражаясь иначе, становление вещи) должно идти через неустойчивость. Возможно, я выразился излишне категорически, и такой путь не единственен, но по крайней мере весьма характерен, поскольку по устойчивому пути идут обычно процессы нарастания энтропии, и нужен скачок, выход из зоны устойчивости, чтобы повернуть их вспять.

          И последнее — о хаосе или порядке в головах человека и животных. В столь сложных процессах, как мышление, всегда можно увидеть и хаос, и порядок, но отличие даже пустой человеческой головы от умнейшей головы животного заключается в наличии второй сигнальной системы — то есть речи и связанного с ней сознания. Их упорядочивающее влияние не требуется, как мне кажется, доказывать.

          (Что же до ФСБ, то приведённые мной сведения о взрывчатке достаточно безобидны и почерпнуты мной более 30 лет назад.)

А.Хоцей

К вопросу о синергетике (часть 4)

          Уважаемый Валентин, отвечаю на Ваши замечания в том порядке, в котором Вы их опубликовали.

О пропаже предмета

          На моё суждение:

          "Представьте, что (в отсутствие гравитационного, электромагнитного и прочих полей) мы нагреваем некий объём газа (жидкости) или пополняем ("накачиваем") его молекулами... Что это даст? Возникнут ли тут синергетические эффекты? Я думаю, нет."

          Вы заметили:

          "Всё дело в том, что, исключив не только гравитационное и электромагнитное, но и "все прочие" поля, мы сразу лишаемся предмета разговора... Убрав все поля, мы уберём также и основные силы, действующие на гипотетический объём... но физическая система без действующих в ней сил — это просто карикатура, по которой нельзя сделать адекватного вывода об оригинале."

          Во-первых, Вы меня не поняли. (Вот к чему приводит стремление выражаться абстрактно, обобщённо). В данном рассуждении я на деле вёл речь о таком конкретном синергетическом эффекте, как конвекция. И, соответственно, под отсутствующими силовыми полями имел в виду ВНЕШНИЕ в отношении объёма газа поля (например, гравитационное поле Земли). А вовсе не внутренние поля данной системы, создаваемые массами и зарядами движущихся молекул (в отношении зарядов — ионов) газа. Последние поля (и порождающие их свойства частиц) тут даже и нет нужды представлять отсутствующими. Поскольку они и без того не играют никакой роли. Ни при порождении такого явления, как конвекция, ни в процессе распределения в указанном объёме кинетической (то есть несвязанной, свободной) энергии (закономерности какового процесса и изучает термодинамика).

          Причём массы и заряды молекул (ионов) незначимы здесь вовсе не потому (или, по крайней мере, не только потому), что они маломощны в сравнении с кинетическими энергиями этих молекул (ионов): их учёт излишен принципиально. Для термодинамики массы и заряды молекул не важны, ибо они влияют на распределение в пространстве лишь самих этих молекул, но вовсе не тепла, не кинетической энергии (последняя распределяется равномерно и в твёрдых телах — даже в тех, которые имеют некристаллическую структуру и обладают низкой теплопроводностью). Конвекция же вообще возникает в газах (и жидкостях) только под воздействием внешнего (и неизбежно ориентированного по линии "верх-низ") гравитационного поля. При этом представить себе данное поле отсутствующим, разумеется, не составляет труда (невесомость присутствует, например, в любой свободно падающей системе), и не означает — лишиться тем самым "предмета разговора" (то бишь данного объёма газа с его внутренними процессами).

          Во-вторых, данная Ваша претензия вообще "антинаучна". Вот я только что написал, что в термодинамике массы, заряды и прочие атрибуты движущихся молекул не принимаются во внимание ввиду того, что они не влияют на распределение тепла. Но и это неверно. Не потому, что они влияют, а оттого, что даже если бы они влияли, сие тоже ровным счётом ничего не значило бы. Их всё равно игнорировали бы при выявлении СОБСТВЕННЫХ закономерностей распределения тепла. В термодинамической теории указанные свойства (и силы) не учитываются (представляются отсутствующими) вовсе не из-за их ничтожности или нейтральности, а принципиально — ввиду их постороннести изучаемому явлению. Потому как специальный предмет термодинамики — это закономерности распределения тепла и только тепла. Даже если бы гравитационное и прочие взаимодействия молекул а) были бы значительны и б) определяли собой результаты распределения в некотором пространственном объёме не только самих молекул (как это имеет место в твёрдых телах), но и их кинетических энергий (чего вроде бы нет), то и тогда термодинамика игнорировала бы данные эффекты по определению. Ибо, повторяю: её интересует распределение вовсе не молекул, не масс, не зарядов и пр., а тепла и только тепла, причём взятое в чистом виде, то есть так, как оно (сие распределение тепла) происходит само по себе, помимо влияний со стороны разнообразных прочих сил.

          Поэтому термодинамика стремится установить закономерности указанного распределения в некоей идеализированной ситуации (вспомните, что у истоков данной дисциплины лежал "идеальный цикл Карно"). То есть такой ситуации, в которой как раз исключены все прочие влияния и взаимодействия ("помехи и примеси"). Термодинамика (равно как и классическая механика) рассматривает молекулы (и вообще любые движущиеся тела, частицы) как абсолютно упругие, точечные объекты, единственным свойством которых является то, что они движутся, обладают кинетической энергией. То, что молекулы, помимо того, ещё и гравитируют, и обладают зарядами (если это ионы), а также какими-то формами, структурами и пр. — всё это термодинамика игнорирует, от всего этого она абстрагируется. Не опасаясь "карикатурности" (пользуясь Вашим выражением) получающихся идеальных представлений. Ибо помехи со стороны всех данных факторов только мешают установлению чистых закономерностей распределения кинетической энергии. Их (эти посторонние "шумы") и устраняют — или, по мере возможности, практически (в лабораторных опытах), или хотя бы мысленно (в размышлениях на тему).

          И таково, как понятно, "поведение" не только термодинамической теории. Все научные теории опираются на идеализации, на представления об идеальном газе, абсолютно чёрном (то есть чёрном-пречёрном) теле, точечном теле, абсолютно упругом теле, абсолютном хаосе (последнее касается теории хаоса) и т.д. Вас это не настораживает? — почему бы так? Вы и тут готовы увидеть лишь карикатуры на действительность — вместо оправданных и даже абсолютно необходимых приёмов абстрагирования и идеализации как методов ТЕОРЕТИЧЕСКОГО познания, то есть познания таких специфических метареальностей, как конкретные закономерности? В том-то и заключается "парадокс", что в данном случае для получения "адекватного вывода об оригинале" (о содержании конкретной закономерности) требуется очищение реальной "грязной" ситуации от всего постороннего, сведение её к ситуации чистого "действия" только данной закономерности, связанных с нею "сил" (для теории, изучающей закономерности распределения тепла, повторяю, такой "силой" является кинетическая энергия движущихся частиц и, соответственно, только она принимается тут во внимание, а все прочие свойства и взаимодействия данных частиц намеренно игнорируются, сводятся — мысленно — на нет).

Валентин, будьте бдительны!

          В-третьих, Ваше последующее утверждение

          "Вместе с силой тяжести исчезнет и сила трения; газ или жидкость просто разлетятся во все стороны."

очевидно (прямо-таки насквозь) ошибочно (и Вы сами это легко заметили бы, если бы дали себе труд хоть немного подумать над ситуацией. Увлекаетесь Вы, Валентин, увлекаетесь!). Если мы уберём внешнее (относительно данного объёма газа или жидкости) гравитационное поле (например, Земли), то газ, конечно, рассеется, но жидкость примет шарообразную форму, благодаря "силам" поверхностного натяжения (то есть электромагнитным взаимодействиям молекул). Однако то же самое будет иметь место и при наличии указанного гравитационного поля: газ здесь тоже разлетится, а жидкость просто примет форму "блина" (толщина которого будет определяться соотношением "мощностей" силы притяжения и силы поверхностного натяжения конкретной жидкости: например, масло, насколько я помню, растекается по воде слоем толщиной в одну молекулу). То бишь внешнее гравитационное поле вовсе не удерживает молекулы газа или жидкости в некотором объёме пространства.

          Не делает этого и собственное тяготение молекул друг к другу. В газах оно просто крайне мало в сравнении с кинетическими энергиями молекул (на то они и газы), отчего при наличии в качестве "удерживающей вместе" одной только "силы тяжести" газ разлетается всегда (впрочем, то же самое можно утверждать и об электромагнитном взаимодействии). В жидкостях "внутреннее тяготение" также недостаточно для удержания молекул вместе, — реально удержание происходит здесь за счёт действия электромагнитных сил. Кстати, электромагнитными взаимодействиями является и то, что мы именуем "силой трения", и эти взаимодействия (данная "сила"), естественно, не исчезают с исчезновением "силы тяжести" (наверное, тяготения? Ведь масса и "тяжесть", то бишь вес — не одно и то же), как это пишете Вы (вероятно, Вас смущает то соображение, что трения не будет, если не прижимать друг к другу движущееся друг относительно друга поверхности? Это-то так, ибо в таком случае молекулы обеих поверхностей просто не будут вступать в электромагнитные взаимодействия: последние ведь не такие дальнодействующие, как гравитация. Однако почему прижимание обязательно должно обеспечиваться только силой тяготения? А в невесомости Вы не можете прижать одну поверхность к другой напряжением собственных мышц?). Не распространяясь уже о том, что "сила трения" тоже не имеет никакого отношения к поддержанию некоего объёма газа или жидкости в "неразлетающемся" состоянии. Тут требуется именно как-то "замкнуть объём (надеть на него чехол)" внешним образом.

          А что значит вот это Ваше предложение?

"...если мы замкнём объём (наденем на него чехол) и придадим ему какое-то ускорение (например, раскрутим), то простейшие самоорганизационные процессы — вихри — там уже должны возникнуть."

          Как Вы себе представляете ускорение, а тем более, "раскручивание" объёма газа? Каждую молекулу будете толкать персонально? Или будете вращать чехол (то бишь ускорять лишь пограничные молекулы, а дальше пусть сами передают импульс друг другу)? Если будете толкать персонально каждую молекулу, то завихрения, естественно, станут образовываться или не образовываться в зависимости от характера и очерёдности Вашего воздействия на них. Если будете толкать все молекулы одинаково (по направлению и силе толчка), то никаких вихрей не будет, а будет одинаковое движение. Если будете толкать их беспорядочно — получите обычный хаос. Завихрения возникнут только в том случае, если Вы специально их организуете, то бишь целенаправленно станете толкать некое множество молекул в одну сторону, а другое множество — в другую. Вряд ли данные манипуляции можно будет назвать ускорением и даже вращением взятого объёма газа, не распространяясь уже о самопроизвольности возникновения данных вихрей (то бишь правомерности отнесения полученного результата к синергетическим эффектам).

          Аналогично обстоит дело и с вращением чехла. Если будете вращать его равномерно, то получите равномерное вращение газа (за счёт постепенного вовлечения в него всё более внутренних относительно чехла слоёв — путём передачи им кинетической энергии молекул чехла), а вовсе не завихрения. Начнёте вращать абсолютно неравномерно (рывками, то ускоряясь, то замедляясь, то в одну, то в другую стороны) — получите хаос. Организованные одинаковые движения больших масс молекул (в виде завихрений) тут можно обеспечить разве что специальным подбором протяжённых периодов равномерного вращения, остановок, периодов обратных вращений и т.п. Но опять же все организованные таким манером завихрения будут вовсе не синергетическими эффектами, а результатами Ваших специальных (особым образом организованных, упорядоченных) усилий.

Я — не я, и хата не моя

          Не правы Вы и в том, что я

"...сосредоточил всё внимание на входящих в систему потоках — в то время как"

          Вы написали

"...о диссипации, то есть о выносе энтропии из системы".

          С одной стороны, я ведь и буквально писал не только о "накачивании" системы частицами и энергией, но и об "откачивании" их из неё (см. ниже по тексту прошлого письма), с другой же стороны — это не имеет никакого значения в плане появления таких синергетических эффектов, как конвекция и иже с ней. Как ни откачивай из "зачехлённого" объёма газа вещество (собственно молекулы) либо кинетическую энергию, в отсутствие внешнего гравитационного поля конвекции этим не добьёшься. При откачивании молекул из замкнутого объёма газа (или при простой его незамкнутости и естественном рассеивании) будет происходить лишь постепенное уничтожение данного газа как системы из множества молекул (с соответствующим исчезновением термодинамических эффектов). При откачивании же энергии (остужении, замораживании газа) произойдёт фазовый переход: газ станет жидкостью (и далее — при продолжении той же процедуры — твёрдым телом, то есть кристаллом). Обратным образом, при накачивании данного объёма веществом (молекулами) газ превратится сначала в жидкость, потом — в твёрдое тело, а то и, в конце концов, — в нейтронную звезду (при этом, очевидно, данная система вынуждена будет постоянно излучать в пространство излишки своей внутренней кинетической энергии). При накачивании же её энергией жидкость станет газом, газ — какой-нибудь плазмой из обломков молекул вплоть до сверхгорячей плазмы из свободных элементарных частиц. То бишь в большинстве этих процессов будут иметь место только те или иные фазовые переходы. И синергетические явления, если они тут есть, происходят только в рамках таких переходов (а вовсе не в рамках конвекционных и тому подобных процессов).

Фазовые состояния

          Фазовые переходы по большому счёту суть процессы смены состояний, то есть переходы от одного состояния объекта к другому. Однако далеко не все смены состояний суть фазовые переходы. Таковыми являются только смены весьма специфических разновидностей состояний — именно тоже фазовых. Содержанием которых является то или иное соотношение ("борьба") в системе её внутренней кинетической энергии (энергий движений её элементов) и сил (мощностей) гравитационного, электромагнитного, сильного и слабого взаимодействий её элементов (между молекулами работают, конечно, только первые два взаимодействия, а в отношении каких-нибудь "струн", возможно, и некое пятое). Если преобладает кинетическая энергия, то система (в зависимости от степени этого доминирования) принимает жидкое или газообразное фазовое состояние. Если довлеет тяготение и/или электромагнетизм, то система "твердеет на глазах". Накачивая в систему энергию, мы, естественно, создаём в ней дисбаланс в пользу кинетической энергии (со всеми указанными последствиями этого), а откачивание энергии порождает дисбаланс в пользу силовых взаимодействий. Аналогично, накачивание системы (некоторого объёма) веществом ведёт к насильственному сближению её элементов (частиц, молекул) и, с одной стороны, возрастанию их силовых взаимодействий (они ведь, в основном, обратно пропорциональны расстоянию между телами), а с другой — замене поступательного движения колебательным. Такова сущность (в общем-то, довольно примитивная) фазовых состояний вещества. Это просто отражение и выражение балансов энергий движений элементов систем и сил их (элементов) взаимодействий.

          Но к этому всё в Мире, естественно, не сводится. Во-первых, состояния объектов бывают не только фазовыми. В особенности, когда речь идёт не о простых скоплениях однородных элементов (например, тех же молекул или элементарных частиц), а о сложных функционально организованных целостностях — вещах. Конечно, любой живой организм можно превратить в газ (была бы нужная температура) или в твёрдое тело (под высоким давлением или путём заморозки), однако вряд ли данные метаморфозы можно именовать сменой фазовых состояний данного организма. Организма-то тут как раз уже и не будет. Он погибнет, исчезнет как организм. В отношении вещей вообще бессмысленно рассуждать об их фазовых состояниях. Клетка — это не газ, не жидкость, не плазма, не твёрдое тело. Фазовые состояния бывают только у скоплений. Состояния же вещей — совсем иного рода. Так, эволюция живого проходит ряд стадий — от каких-нибудь яйцекладущих к живородящим. Эти стадии — особые состояния живого. Аналогично, каждый живой организм развивается от младенчества к старости, тоже проходя целую цепочку состояний. Общество также "движется", как известно, от первобытного состояния к "феодальному", далее — буржуазному и бог весть какому ещё. И всё это — отнюдь не фазовые состояния.

          Ещё любопытнее то, что имеется и такой процесс Развития, который вообще не сводится к смене состояний. Это глобальный процесс Развития материи от уровня к уровню (в рамках вещества: от элементарных частиц — к молекулам, от молекул — к клеткам, от клеток — к организмам и т.д.). Данные организационные уровни если и можно назвать особыми состояниями (формами?) материи, то лишь условно. Когда протон соединяется с электроном, образуя атом, то тут, выражаясь строго, появляется новый объект (новая вещь), а не новое состояние какого-то старого объекта. Атом не есть состояние ни входящего в него протона, ни электрона. (Хотя, конечно, можно рассуждать о том, что протон и электрон перешли-де тут в связанное состояние, тогда как прежде были свободны; однако это просто спекулятивное, неточное использование термина. Правильно ли считать вступление частицы во взаимодействие сменой её состояния? В ходе этого взаимодействия её состояние, разумеется, может измениться. Но само пребывание во взаимодействии не есть состояние: состояния присущи объектам самим по себе — это их собственные свойства, помимо всяких внешних взаимодействий).

          И при этом (обратите внимание) смены именно указанных "состояний"-стадий и становления новых уровней Универсума являют собой подлинную эволюцию (то есть упорядочение, самоорганизацию) материи. А вовсе не какие-то вшивые смены фазовых состояний. Эволюция (самоорганизация) Мира, по большому счёту, — это движение от вакуума ("струн") к веществу (элементарным частицам), от элементарных частиц — к атомам и пр. А никак не от газообразного состояния к твёрдому или наоборот (молекула — не газ, и клетка — не твёрдое тело: объединение молекул в клетку — не фазовый переход). Эволюция живого от амёб к млекопитающим — это тоже нечто совсем иное, чем смена фазовых состояний. Не распространяясь уже об индивидуальном развитии организмов или обществ. Везде тут имеют место принципиально иные, чем фазовые переходы, процессы. И следует изучать именно их закономерности, если мы хотим составить себе представление о подлинной самоорганизации Мира (при том, что и тут налицо несколько различных её разновидностей: из того, что все перечисленные виды самоорганизации принципиально отличны от смены фазовых состояний, не следует их тождественность друг другу).

          Поэтому, во-первых, когда "синергетики" исследуют фазовые переходы и на их материале что-то там толкуют восторженной публике о самоорганизации, о рождении порядка из хаоса и прочих увлекательных штучках, то я лично просто недоумеваю: "Ребята, о чём вы? Разве ж подлинная самоорганизация Мира — это фазовые переходы (вариант: конвекционные, турбулентные и т.п. процессы)? Ну ладно, если вам угодно называть данные примитивные процессы самоорганизацией, — валяйте (хотя я лично поостерёгся бы так делать). Но отдавайте себе отчёт в том, что данная "самоорганизация" глубоко отлична от той действительной самоорганизации материи, которая выражается в её Развитии от уровня к уровню (в становлении вещей всё новых уровней), в дальнейшей внутренней эволюции самих этих новых уровней (в том числе — ко всё более сложным формам) или в индивидуальном развитии вещей конкретного уровня. Когда протон соединяется с электроном и образует атом, то это — не фазовый переход."

          Отсюда, во-вторых, даже если "синергетики" обнаруживают в фазовых переходах какие-то отдельные синергетические явления, то меня это абсолютно не волнует. И не убеждает в том, что тем самым синергетика якобы пригодна для исследования любой самоорганизации (или хотя бы — любой смены состояний). Я продолжаю придерживаться того мнения, что закономерности становления новых уровней Универсума надо изучать не на примерах фазовых переходов, а на примерах собственно данных конкретных становлений. И то же самое — по всем прочим подлинным эволюциям и развитиям. На мой взгляд, только их непосредственные исследования могут показать, присущи ли данным процессам синергетические черты. Нельзя, исследовав закономерности некоего одного конкретного типа самоорганизации (да тем более такого подозрительного, как смена фазовых состояний), сходу объявлять их всеобщими закономерностями самоорганизации вообще, то есть утверждать, что они присущи любому процессу самоорганизации. Когда протон соединяется с электроном и образует атом, то при чём здесь неустойчивость, бифуркации, флуктуации и прочая атрибутика? Ведь тут нет даже системы из достаточного множества элементов, в которой только и возможен хаос как демиург синергетических (а также и термодинамических) эффектов.

Синергетизм фазовых переходов

          Вот в фазовых переходах все эти фокусы вроде бы обнаруживаются. С одной стороны, потому что такие переходы происходят только во множественных системах (как предпосылках бытия хаоса). С другой стороны, потому что это именно переходы от одного устойчивого состояния к другому через некоторое промежуточное состояние неустойчивости. Тут и играют роль всякие флуктуации и т.д. Поэтому данные смены состояний как будто бы подведомственны теории хаоса. Однако подведомственны ли они тем самым и синергетике (как подразделу указанной теории)? Ответ на этот вопрос уже не столь однозначен.

          Проблема в том, что фазовые переходы обратимы. Это ведь не развитие с его постоянным усложнением. Как жидкость может стать твёрдым телом, так и твёрдое тело — жидкостью. При всём при том, что и то, и другое одинаково — фазовые переходы. Сие ставит синергетике логическую подножку. Ведь она толкует о возникновении порядка из хаоса. Но в обратимых процессах лишь какое-то одно направление вправе считаться движением от хаоса к порядку. Обратное направление обязано быть уже движением от порядка к хаосу. И если теория хаоса тут при делах в обоих случаях (ведь и там, и там одной из "конечных станций" является хаос), то синергетика — только в первом. То бишь её закономерности обнаруживаются лишь в части таких фазовых переходов, в которых система упорядочивается. Недаром и Вы сами привели тут в пример лишь переход из жидкого состояния в твёрдое (кристаллизацию), но не из твёрдого в жидкое.

          "Существуют процессы, в которых система не получает энергии извне, но тем не менее в некотором смысле "упорядочивается". В частности, это процессы кристаллизации, которые идут, как известно, с выделением энергии."

          Так что не все фазовые переходы синергетичны (если, конечно, подразумевать под упорядочением лишь простое закрепление за каждым элементом системы постоянного места в её пространстве; если же счесть самоорганизацией, например, возникновение одинаковости в действиях элементов, то кристаллизация в этом плане ничем не лучше "газификации". И там и там множества молекул начинают вести себя одинаково, различаются лишь "глобальные" характеры их действий: в первом случае молекулы "замирают" на местах, сменяют поступательное движение на колебательное, а во втором — все скопом отправляются в свободный полёт).

          Сомнение вызывает и применимость к фазовым переходам тезиса о "свободном (случайном) выборе вариантов развития". По линии конечных состояний никаких особых вариантов тут нет. При данном (обеспечивающем неустойчивость) уровне внутренней энергии система может или стать твёрдой, или сохранить жидкое состояние. Третьего не дано. Варианты имеются только в плане путей движения к новому фазовому состоянию (или к сохранению старого). Вот этих путей может быть много. По крайней мере, с точки зрения субъекта, пытающегося предсказать их. Для него первичная кристаллизация (или образование пузырьков газа) может произойти в любом месте системы и в любой момент некоторого временного интервала. Ибо сие связано с не известными субъекту незначительными особенностями данных мест и оказываемыми на них воздействиями (при значительности особенностей мест и/или воздействий мы, естественно, оказываемся в состоянии их учесть и вычислить единственно возможный путь движения системы от одного фазового состояния к другому). Таким образом, и "выбор"-то тут в отношении собственно состояний ("аттракторов") небогат, и там, где он богат (то бишь в отношении путей достижения этих состояний), он вовсе не свободен в объективном смысле. Вся "свобода выбора" проистекает тут лишь из нашего незнания (пусть даже принципиального) всех нюансов (обусловливающих факторов) ситуации.

          Наконец повторю, что данный частичный синергетизм фазовых переходов — это вовсе не свидетельство в пользу синергетичности любых процессов самоорганизации. Во-первых, не все они представляют собой смену состояний, когда только и может появиться неустойчивость. Во-вторых, не всякая смена состояний непременно предполагает посредничество ("дружескую помощь", "направляющую руку") хаоса. Иные из них хотя и сопровождаются разрушениями старых состояний, но идут планово, организованно, в жёстко определённом направлении (например, юность как состояние организма неизбежно сменяется молодостью, та — зрелостью и так далее). И даже там, где процессы развития протекают естественно, без чьего-либо чуткого руководства, совсем не обязательно появление (или хотя бы значительная, определяющая выбор будущего роль) хаоса. Развитие общества, скажем, идёт от стадии к стадии без какого-либо выбора, по определённому пути (из первобытности нельзя перескочить сразу в капитализм — во всяком случае, самопроизвольно). И реальная смена этих стадий происходит, с одной стороны, постепенно, на низовом социально-экономическом уровне, а не на верхушечном политическом, а с другой — смена стадий может и политически идти без потрясений, мирным путём. Старые институты (при определённых успехах в развитии новых социально-экономических слоёв) могут отменяться (или попросту отмирать) без серьёзного сопротивления, которое вело бы к периоду смуты, хаоса. Не распространяясь уже о том, что вовсе не политический хаос с его случайностями повинен в том, что в одном случае революция носит характер буржуазной, а в другом — феодальной.

          Итак, резюмирую главное: в Мире происходят весьма различные процессы самоорганизации. У каждого из них — свои закономерности. И нельзя закономерности, обнаруживаемые при анализе отдельных типов самоорганизации (тем более, простейших и самых сомнительных — в плане их "самоорганизационного" характера), распространять на все остальные её типы.

"Проблема" энтропии

          Что касается энтропии, то я всё-таки уклонюсь от дискуссии о том, что она собой представляет и как её правильно определять. Иначе вместо спора о синергетике у нас получится спор о термодинамике (и кибернетике). А там и ещё что-нибудь всплывёт и конца этому не будет. Надо всё-таки придерживаться взятой темы. Разбирательство по указанному вопросу было бы необходимо для нас с Вами только в том случае, если бы от понимания сущности энтропии зависело понимание сущности синергетизма. Но такой зависимости, слава труду, нет. Вопрос о том, как правильно определять энтропию, для нас (то есть в рамках решения нашей задачи) незначим. Я могу себе позволить его проигнорировать. Поскольку даже если согласиться с Вашим пониманием энтропии, это ничего не изменит. Ведь Ваша ошибка, на мой взгляд, не столько в том, что Вы неверно (расширенно) толкуете энтропию, сколько в том, что Вы вообще напрасно пользуетесь ею как критерием при определении синергетического или нет характера процессов самоорганизации. Именно тут Вы допускаете излишне широкое понимание сути дела.

          У Вас синергетично всё, что антиэнтропийно. Везде, где наблюдается убывание энтропии, идут-де синергетические процессы. Но убывание энтропии (по крайней мере, внутри упорядочивающейся системы; вне-то её энтропия в ходе данного упорядочения как раз растёт) наблюдается в любом процессе самоорганизации. И с этим я не спорю. Я подчёркиваю лишь то, что самоорганизация самоорганизации рознь. В том числе и в том смысле, что не всякая самоорганизация протекает по синергетическому руслу. Вот по признаку внутрисистемной "антиэнтропийности" все они тождественны. Все они антиэнтропийны (любое упорядочение, кроме упорядочения в распределении кинетической энергии, протекает с убыванием энтропии в упорядочивающейся системе). Но это слишком общий признак. Его наличия мало для того чтобы признать все самоорганизации одинаковыми ещё и в плане их синергетичности. И дубы, и берёзы, конечно, деревья, но дубы — не берёзы. Я не согласен с Вашим тезисом, что там, где убывает энтропия, всегда имеет место синергетический по своему характеру процесс самоорганизации. Конечно,

          "Синергетика... изучает процессы, в которых энтропия самопроизвольно убывает."

          Но такие процессы (с самопроизвольным убыванием энтропии) изучает не только синергетика. Ибо она изучает только один из типов (особый вид) указанных процессов. На мой взгляд, иные (и многие) процессы самоорганизации вовсе не синергетичны, хотя энтропия внутри таких, не по синергетическому канону самоорганизующихся систем тоже убывает. Пускай

"...энтропия выносится из системы с выделяющейся энергией."

          Нехай буде, что

"...определяющим для самоорганизации (любой её разновидности — А.Х.) является именно вынос энтропии."

          Дело-то не в этом. А в том, что сами самоорганизации бывают разные. И синергетика полномочна только в отношении определённого (а не любого) их типа. Приравняв данную дисциплину к общей науке о процессах с убыванием энтропии (то есть о любой самоорганизации вообще), Вы неоправданно расширили именно её (а не энтропии) понимание.

          (Тут же отвечу и на Ваш запрос:

          "По-видимому, есть несколько различных сценариев самоорганизации для разных видов систем и процессов (в том числе и для систем, состоящих из элементов со сложным поведением), но почему же не может быть науки, изучающей все такие процессы?"

          Наука о самоорганизации вообще, конечно, возможна, только это будет, по сути, раздел философии, нечто весьма абстрактное, "тощее", толкующее лишь о самых общих свойствах и закономерностях процессов самоорганизации. Такая конкретная естественнонаучная дисциплина, как синергетика, никак не может выступать в данной роли.)

Прочие мелочи

          Вскользь пройдусь по ряду Ваших заключительных замечаний (хотя они тоже не имеют значения для решения нашего основного вопроса).

1. Вопрос о распределении масс и его отношении к энтропии

          Термодинамика есть наука о закономерностях распределения тепла. (Энтропию, кстати, можно даже определить как меру неспособности тепла к дальнейшему перераспределению, "к совершению работы"). То есть в термодинамике речь идёт не о тепле вообще, а о его РАСПРЕДЕЛЕНИИ, и не о распределении вообще и не о распределении масс, зарядов и пр., а о распределении именно ТЕПЛА. У этого (так определённого) процесса весьма специфические закономерности. Отличные от закономерностей распределения масс (гравитирующих тел), зарядов (заряженных тел) и т.п. Это я и подчеркнул, написав, что гравитирующие тела (если взять в чистом виде только их перемещения под действием силы тяготения) распределяются в пространстве иначе, чем тепло. Неравномерно. Ибо тяготеют друг к другу, а не отталкиваются друг от друга, как сие происходит при механических столкновениях. То бишь я старался держаться в русле термодинамической тематики и толковать именно о закономерностях распределения. Вы же, оспаривая мои слова, на деле подменили тему разговора. Вы начали толковать уже вовсе не о РАСПРЕДЕЛЕНИИ масс под действием силы тяготения, а совсем о другом процессе — о "старении" и распаде тел (просто опираясь на то, что этот распад как-то связан с энтропией, перераспределением энергии). Тут нет ни системы, состоящей из множества элементов, которые как-то распределяются в пространстве: вместо неё взято отдельное тело, которое "стареет". Тут нет и действия силы тяготения как "руководящей силы" процесса, то бишь даже своё указанное отдельное тело Вы берёте де-факто вовсе не как массу, а в каком-то ином качестве. Ибо его свойство гравитировать не имеет отношения к процессу его "старения". Этот процесс определяется иными "силами". И его закономерности совсем иные, чем закономерности тяготения (или даже термодинамики).

2. Вопрос о том, что изучает тот, кто изучает всё

          Под словечком "всё" я понимал тут "всё подряд, без разбору, без различения". Там, где нет различения, нет дифференциации — значит, там нет и особого предмета. А беспредметных наук не бывает. Они все специализированы. В том числе и философия. Будучи вроде бы наукой обо Всём и Вся, де-факто философия изучает это Всё и Вся вовсе не всесторонне, а лишь в особом узком аспекте — в разрезе общего всему "свойства" быть. Её специальным предметом является это "свойство". А вовсе не всё подряд. Тот, кто изучает всё подряд, ничего на деле (конкретно) и не изучает. Кстати, вот Вам свежее признание на ту же тему самих "синергетиков":

"...мы осознали, что если мы — всё, то, скорее всего, мы — ничто" ("Вопросы философии", 2006, № 9, с. 9).

3. Вопрос о том, "что потеря вещью своей целостности есть процесс термодинамический, а возникновение и становление вещи — синергетический"

          Уважаемый Валентин, все элементарные частицы, молекулы, клетки, организмы и сообщества организмов обладают массой и, соответственно, гравитируют. Правильно ли на этом основании утверждать, что процесс старения и распада организма есть процесс тяготения? Равным образом, все процессы в Мире протекают на фоне каких-то перемещений (перераспределений в пространстве) свободной энергии. Правомерно ли на этом основании утверждать, что указанный процесс старения и распада организма есть попросту термодинамический процесс, что его сущностью, содержанием является лишь передислокация энергии? Что, окромя термодинамических, у него нет никаких иных, собственных, определяющих его в качестве особого процесса, закономерностей? Что ж тогда биологи так мучаются с выявлением сущности старения? Да вот же ответ на загадку: это просто термодинамический процесс. Все его закономерности — обычные термодинамические. Никаких других нет. Так, что ли?

          Общее никогда не определяет сущность частного. Характер строения не есть характер его фундамента. Закономерности функционирования клеток не сводятся к закономерностям функционирования молекул. Из того, что первый закон термодинамики (сохранения энергии) работает везде и всегда, не следует, что везде и всегда работает только этот закон. И никаких иных закономерностей у протекающих в Мире процессов нет. Здесь тот же казус, что и рассмотренный чуть выше: то, что обще всем процессам, не является сущностью никакого из них, не определяет ничьей собственной конкретности. При том, что конкретность эта — безусловно, имеется. Ибо именно она задаёт отличие процесса распада от процесса рождения или процесса распада организма от процесса распада протона (надо думать, тут "работают" различные по содержанию конкретные закономерности).

          О сомнительности же синергетического характера процесса становления вещей я уже писал.

4. Цитирую:

          "У Вас также возник вопрос, почему я полагаю, что возникновение внутреннего порядка в системе (выражаясь иначе, становление вещи) должно идти через неустойчивость. Возможно, я выразился излишне категорически и такой путь не единственен, но по крайней мере весьма характерен, поскольку по устойчивому пути идут обычно процессы нарастания энтропии, и нужен скачок, выход из зоны устойчивости, чтобы повернуть их вспять."

          Во-первых, не надо путать неустойчивость СИСТЕМЫ, в которой идёт синергетический процесс самоорганизации, с неустойчивостью ПУТИ, по которому идёт данный процесс. Это всё-таки разные феномены. Неустойчивый путь — это путь, ведущий неизвестно куда, то туда, то сюда. А неустойчивая система — это система, в которой происходят вполне определённые по направлению (просто синергетические по характеру) изменения её состояния в сторону некоего аттрактора.

          Во-вторых, опять-таки не стоит примешивать к делу энтропию с её "устойчивым" направлением. Ибо с ней связаны все вообще процессы — хоть синергетические, хоть несинергетические.

          В-третьих, очень сомнительно, что дабы система начала упорядочиваться (уменьшая внутри себя энтропию), её предварительно надо разупорядочить (увеличить в ней энтропию), привести в неустойчивое состояние. А что — простого повышения уровня порядка не может быть? Я уж не буду распространяться о собственно становлении вещи, являющемся вовсе не системным (то есть происходящем отнюдь не в системе со множеством элементов) и не хаотическим процессом.

5.

          Ну, а проблему с "хаосом или порядком в головах человека и животных" я просто не понял. Что тут называется хаосом, что порядком? При чём здесь "упорядочивающее влияние" "второй сигнальной системы", которое "не требуется доказывать"? (Узнать бы хотя бы, кто его отрицает). Давайте-ка лучше забросим всю эту бодягу куда подальше. Мало нам, что ли, куда более внятных тем и примеров?

          P.S. Дополнительно пересылаю Вам свой ответ одному моему товарищу на пару вопросов, пересекающихся с затронутыми нами проблемами.

          Первый вопрос: о возможности использования синергетики в отношении обществ, пришедших в "хаотическое состояние" ввиду "кризиса власти", "потери общего управления". Не уверен, что синергетика (с её формулами) применима и в этом случае (я полагаю, что к обществу как специфической системе синергетика вообще неприменима — во всех его ипостасях; к иным явлениям социальной жизни — да, но к обществу как системе — нет). Потому что хаос хаосу рознь и не всякая хаотическая система синергетична, то есть характеризуется в своих внутренних процессах синергетическими эффектами. Нельзя считать, что там, где есть хаос (хоть в каком-то виде), непременно действенна и синергетика (или хотя бы теория хаоса) с её законами (формулами). Эта теория актуальна лишь в отношении специфических хаотических систем: во-первых, подлинно (полностью) хаотических (элементы которых практически никак не связаны между собой), а во-вторых, обладающих помимо хаотичности ещё рядом иных необходимых свойств.

          Например, в "лице" газов, жидкостей, плазмы и т.п. мы имеем системы хаотически движущихся частиц (молекул, ионов, электронов и пр.). И это — подлинно хаотические системы. Конечно, данные молекулы, ионы и пр. как-то взаимодействуют, не полностью бессвязны. Они и гравитируют, и вступают в электромагнитные взаимодействия (при столкновениях и в рамках создаваемых ими при движении полей). Но все эти связи-взаимодействия настолько ничтожны в сравнении с кинетическими энергиями частиц, что не играют на деле никакой роли. Данные системы практически (с колоссальной степенью приближения) можно рассматривать как идеально хаотические, как состоящие из бессвязных, не зависимых друг от друга в своих "поведениях" элементов. То есть первое условие тут выполнено. Однако этого ещё недостаточно для бытия синергетических эффектов. Если такие системы изолированы от внешней среды ("замкнуты"), то ничего синергетического в них не происходит (и даже не всякий контакт со средой ведёт тут к появлению синергетических эффектов). Происходящие в закрытых системах хаотически движущихся частиц процессы описываются законами термодинамики. Законами теории вероятности, усреднения.

          "Обратную" ситуацию мы наблюдаем в обществе. В том смысле обратную, что здесь система принципиально не замкнута (по крайней мере, в плане обмена "веществом и энергией" с природной средой; политически общества могут быть и изолированными), но зато она — не подлинно хаотическая. Даже в периоды самых что ни на есть страшных смут и революционных потрясений. Элементы распавшихся обществ долгое время (иногда — тысячелетиями) обладают, если можно так выразиться, системной памятью. (Об этом я, кстати, писал ещё в "Теории общества", т. 2, с. 274). Подталкивающей их по мере возможности к восстановлению прежних форм. То есть поведение таких элементов исходно вовсе не хаотично, не бессвязно, а скоординированно, направлено на достижение одной и той же для всех для них цели.

          Это — с одной стороны. С другой же — помимо памяти (как вроде бы субъективного фактора) — в обществе налицо ещё и такой момент, что его элементы объективно специализированы, частичны, дополнительны друг в отношении друга, нуждаются друг в друге. Здесь по определению нет и не может быть независимости. Ремесленник нуждается в земледельце, купец — в ремесленнике, те и другие — в защитниках и правителях. Гончар не может быть гончаром, если нет хлебороба, животновода, кузнеца и пр. В специализации на гончарном деле теряется самый смысл, если не с кем обменяться горшками на хлеб, жильё и металлоизделия. И это — уже на простейшем уровне функциональной дифференциации. Бытие частей целого (каковыми и являются социальные, общественные субъекты) отнюдь не есть бытие полностью автономных, бессвязных элементов хаотической системы. Поэтому в случае разрыва управленческих (надстроечных над экономическими) общественных связей имеет место лишь частичный, политический хаос. Но не более. Прочие связи между людьми непременно в той или иной степени сохраняются. Иначе все просто гибнут. Но это и значит, что поведение элементов такой системы даже в периоды частичной анархии вовсе не абсолютно свободно. Не хаотично. В том числе и по линии "регенерации", то есть устранения возникшего политического хаоса, восстановления тут порядка, самоорганизации. Отчего описывать данный процесс на языке синергетики вряд ли возможно.

          Обрати ещё внимание на то, что данная регенерация есть именно регенерация, а не какой-то процесс возникновения "нового", предстающего в виде появления одинаковости в действиях множества элементов системы. Тут нет ни нового вообще, ни указанной одинаковости (каждый может как раз делать своё дело, исполнять свою функцию). Суть процесса регенерации выражается не в одинаковости действий, а в его, процесса, кооперативности, в совместности различных усилий, направляемых на достижение общей цели. В то время как синергетика исследует и описывает закономерности именно процессов возникновения "резонансов", одинаковостей в действиях элементов. При таких принципиальных различиях изучаемого нельзя ожидать применимости повсюду одних и тех же формул (идентичности закономерностей, присущих данным различным объектам).

          Короче, общество — это особая система, отнюдь не хаотическая, и что бы с ним ни происходило, пока оно остаётся обществом в той или иной мере, оно остаётся не хаотическим и, тем самым, "неподотчётным" теории хаоса и синергетике как её подразделу.

          Второй вопрос: сказывается ли произвольное (по интересам) выделение объектов исследования на познании закономерностей бытия этих объектов? То есть не отражается ли субъективность выбора данных объектов на самом познаваемом таким образом, что оно тоже приобретает налёт субъективности? Никоим образом.

          Конечно, каждый волен изучать то, что ему интересно. Но субъективизм во всём данном деле только этим и ограничивается. Мы выбираем предмет исследования и в этом выборе неизбежно субъективны. Но мы вполне в состоянии избежать субъективизма (и даже обязаны, если хотим, чтобы наши изыскания принимали всерьёз), во-первых, выбирая предметами своего внимания реальные, а не вымышленные объекты. Можно, конечно, взять объектом исследования и Бабу-Ягу — не в качестве мифологического персонажа, вымысла, а как якобы реальное существо. Это будет чистой воды субъективизм. И даже идиотизм. Ибо что тут реально можно изучать? Поэтому поступить подобным образом мы можем, но вряд ли кто-то из здравомыслящих людей на это отважится. Дабы потрафить субъективизму.

          Таким образом, что бы ни брал за объект своего изучения (согласно своим интересам) тот или иной учёный, он всегда, если хочет заниматься делом, а не фокусами, вынужден ориентироваться на реальность, брать только то, что имеется в действительности (повторяю, что бы оно собой конкретно ни представляло — хоть сущее, вещь, хоть её отдельное свойство, хоть какой-то отдельный аспект, грань этого свойства и т.п.).

          Аналогично, во-вторых, не обнаруживается никакой почвы для субъективизма (за исключением, конечно, личной неадекватности исследователя) и в том случае, когда взятый за предмет изучения реальный объект исследуется в плане выявления присущих ему свойств и закономерностей бытия. Если перед нами реальный объект, а не вымысел, то мы никак не можем приписывать ему того, что ему не присуще, что в нём не обнаруживается. Точнее, сделать-то мы это можем (кто ж нам запретит?), но это будет явная ошибка и предвзятость. Ведь от нас (от наших симпатий и антипатий, от нашего субъективизма) зависит только выбор того, что мы хотим изучать. Но вовсе не свойства и закономерности бытия самого этого выбранного — если оно реально, а не выдумано нами. Повторяю, тут нет объективной почвы для субъективизма.

          Тебя смущает, как я понимаю, просто то обстоятельство, что реальность многогранна, а всякая конкретная наука изучает только какую-то свою её грань и игнорирует все прочие. Но это как раз принципиальная особенность всякой нормальной теоретической науки. Закономерности всегда конкретны и всегда изучаются в этой своей конкретности по отдельности — при том, что при применении их к объяснению реальных явлений, событий и пр. обычно необходимо использовать не одну, а целый ряд теорий (блок конкретных законов). Я тебе как-то уже приводил пример с пушинкой, для объяснения траектории падения которой на Землю требуется обращение к законам и механики, и гравитации, и электромагнетизма, и чёрт-те знает чего ещё. Совершенно нормальное дело. Всякое реальное явление сплошь и рядом в теоретическом плане очень сложно, ибо пребывает в сфере влияния самых разных сил с их закономерностями. Однако установление (познание) самих этих закономерностей в чистом виде (чтобы потом знаниями о них можно было пользоваться) требует "очищения" (или, как ты пишешь, отделения, абстрагирования), даже идеализации ситуации, исключения всех посторонних "помех и примесей". Именно так мы познаём "чистые" закономерности, то бишь закономерности в собственной их определённости. Такова обязательная процедура познания, выявления данных метареальностей (обусловленная их особой природой). Иначе мы их просто и не сможем познать. Каковы они есть сами по себе, в чистом виде. Познав же их таким образом, мы далее используем их по назначению — для объяснения тех или иных реальных явлений, которые отнюдь не представляют собой "очищенных" ситуаций, не "чисты" в том плане, чтобы "подчиняться" только одному какому-то типу закономерностей. Реальность, повторяю, многогранна. Отчего и понять её возможно, только подступившись к ней с целым (и достаточным для объяснения всех её существенных граней) выводком специальных (специализирующихся на каждой отдельной грани) теорий.

          Так что не надо смешивать процедуру познания закономерностей с процедурой их использования. То, что при их познании мы должны, просто вынуждены абстрагировать и пр., вовсе не означает, что тем самым мы получаем какой-то недоброкачественный продукт, инструмент, которым в дальнейшем будет зазорно пользоваться при объяснении реальности. Как раз напротив: чем точнее установленная закономерность, тем эффективнее её применение при объяснении реальности. А точность этого установления закономерности прямо пропорциональна степени "очищенности", идеальности ("лабораторности") ситуации. Она обязана тут быть взятой "одногранно", чтобы работала всего лишь одна изучаемая закономерность, и ничто другое не путалось под ногами, не примешивалось со своими эффектами, не сбивало бы с толку. Добыча качественного "инструмента" требует особых условий — согласно характеру этого "инструмента". Но неверно считать, что данная добыча с её условиями (идеализированными и пр.) — тем самым есть нечто субъективное. Что абстрагированием и идеализацией мы вносим в дело познания закономерностей субъективное начало, что мы придаём самим закономерностям субъективистские черты. И что затем, дескать, сказывается при их использовании. Ничего подобного. Все эти затруднения — от плохого понимания сущности закономерностей, их специфической природы. Ибо именно последняя задаёт описанные процедуры их познания. Которые только и обеспечивают адекватное познание указанных метареальностей (закономерностей). Адекватное! А вовсе не сомнительное — с якобы субъективистским душком.

          Но этот вопрос (о природе закономерностей как феноменов и о том, почему данная природа требует для их адекватного познания указанных процедур), действительно, весьма сложный. Путаница в нём царит в нынешней науке невообразимая (имеется в виду, конечно, эпистемология, а не собственно естественные науки: последние выявляют себе закономерности описанным путём и в ус не дуют — невзирая на все вопли постмодернистов и прочих "сомневающихся").

Причинность

Третий — не лишний

          Итак, детерминизм, взятый в узком смысле (в котором на него посягает синергетика), есть учение об обусловленности будущего настоящим (настоящего — прошлым). То бишь это учение не об обусловленности как таковой вообще, а о некоем особом её типе, — как со стороны предмета, собственно обусловливаемого, так и в плане характера обусловливания. Однако последними двумя моментами дело здесь (впрочем, как и в любой обусловленности вообще) не ограничивается. Ибо имеется ещё и третий участник драмы, о котором я до сих пор, в основном, помалкивал, а именно: обусловливающее. Которое нам теперь и следует рассмотреть отдельно. К прежде рассмотренным ЧТО и КАК необходимо добавить ЧЕМ (обусловливается).

Конкретизируем задачу

          Данное обусловливающее в нашем конкретном (узком) случае, естественно, также специфично. Поскольку находится в одной упряжке со специфическими: а) обусловливаемым, б) типом обусловливания.

          В качестве обусловливаемого, как уже известно, тут выступают события и их результаты. Последние в феноменном плане могут быть чем угодно (хоть тоже событиями, хоть вещами, хоть свойствами вещей и т.д.), но чем бы они ни были, они суть результаты событий и предсказываются именно как таковые — только в рамках указанного отношения. Характер событий плюс ряда иных обстоятельств, в которых эти события происходят, определяет характер результатов. Отсюда предсказания будущего в целом суть предсказания прежде всего событий (даже тогда, когда сами результаты не события; когда же и они являются таковыми, то дело вообще сводится только к предсказаниям событий). Стало быть, речь у нас должна идти главным образом о том, ЧЕМ обусловливаются события (сама формула "ни что не происходит само по себе" ставит в центр внимания именно происходящее).

          По линии же типа обусловливания в данном случае имеется обусловливание не наличия ("сейчас-происхождения") событий в настоящем, то есть не коррелятивное обусловливание (когда наличие А свидетельствует о наличии Б), а обусловливание непосредственно самого их (событий) возникновения (когда по наличию А заключают о неизбежности "потом-происхождения" Б; тут А является не признаком наличия Б, не каким-то его проявлением, а его предпосылкой, порождающим началом; это отношение порождения). Когда предсказывается наличие события, то последнее рассматривается вовсе не в плане его порождения. Оно предвидится по его признакам в настоящем, по его проявлениям. Которые даны, поступают от него в его уже готовом виде. Событие тут как-то обнаруживает себя частично. И по этим обнаруженным частностям мы заключаем о его наличии в целом. При предсказании же будущего событие ещё не происходит, не обнаруживает себя непосредственно никоим образом. Его неизбежность (а не бытие) выводится не из его признаков (проявлений), а именно из того, что обусловливает, от чего зависит его возникновение. К сожалению, слово "происхождение" имеет двоякий смысл: и генетический, указывающий на порождение, и буквальный. Событие может происходить и вообще (ибо всякое событие есть именно происходящее), и в плане своего возникновения, генезиса, "родословной" ("происхождения от"). Так вот, в первом случае (при предсказаниях наличия событий) в виде признаков мы имеем то, что связано с происхождением события в плане его бытия — чем оно является, характеризуется, как предстаёт. Во втором же случае (при предвидении генезиса событий) мы имеем дело с тем, что внешне событию, чем оно не является, с чем, напротив, связано само бытие события в плане его происхождения — что порождает его (обусловливает его возникновение) со всеми его неотъемлемыми характеристиками-признаками-проявлениями.

          Таким образом, нашей задачей является выяснение того, чем обусловливается происхождение-порождение (генезис) событий. Но прежде, чем приступить к её решению, надо хотя бы вскользь (частично) прояснить само то, что мы называем событиями.

Феномен события

          В самом общем виде событие определяется как "то, что происходит", свершается. Происходимость — его родовой признак. Отличающий его от вещей, свойств, отношений, закономерностей, то есть от денотатов других основных категорий онтологии. Вещи, свойства и отношения не происходят: их существование — иного сорта. Они есть не так, как есть события. Конечно, и их (вещей и др.) бытие обнаруживает себя только через что-то происходящее, выражается в происходящем (все указанные грани сущего вообще непредставимы в отрыве друг от друга), но это — не происходящее, а то, что участвует в событиях, с чем случаются события, что проявляется в событиях, что придаёт событиям их конкретную определённость (окрашивает их в те или иные тона) (ведь событием мы именуем не общий поток происходящего, а лишь некий конкретный фрагмент этого потока, как-то отделяющийся-отличающийся от других его фрагментов).

          Однако определить событие как происходящее вообще — значит почти ничего о нём не сказать. По крайней мере для наших целей этого явно недостаточно. Тут как-то хочется большей конкретности. Не абсолютно конкретного, когда мы тыкали бы пальцем в нечто реально происходящее (например, в падение яблока, восход солнца, проклёвывание семени), приговаривая: "Вот событие". То есть тут хочется чего-то промежуточного между указанной абсолютной конкретностью и той пустотой содержания понятия "события", когда оно сводится лишь к происходящему вообще. Желательно разобраться хотя бы в самом том, что значит — "происходить". Что, собственно говоря, происходит тогда, когда что-то происходит? Как сие нужно расшифровывать?

          В этом плане, мне кажется, событие следует понимать прежде всего как изменение. Во всяком случае, когда мы берём событие как обусловливаемое, оно предстаёт перед нами главным образом в данной своей ипостаси. И это, пожалуй, вообще основная его ипостась. Событие по своей сути (содержательно) — изменение. Преобразование одного в другое. Появление вместо (в том числе, на месте) одного — другого. И т.п. Мы говорим: "изменение", подразумеваем: "событие". Там, где нет никаких изменений, ничего и не происходит, то есть нет и событий. И наоборот: везде, где обнаруживается событие, оно представляет собой (предстаёт как) некое изменение.

          При этом данное изменение может быть каким угодно: а) по своей конкретике (так, изменения в направлении движения отличаются от изменений в его скорости и оба они отличаются от изменений в состояниях движущегося тела, его форме, структуре и пр.), б) величине (масштабу), в) сложности. От этих параметров признание его за событие не зависит. В особенности тут незначимы последние две характеристики — ввиду своей относительности. Всякое явление велико (или сложно) лишь в некоторой "системе координат"; но всегда имеется и такое отношение, в котором оно "мало" (или элементарно). Для бытия изменения-события важно лишь одно — какая-то его определённость. То есть именно конкретность. Не важно — какая: важно, чтобы она была. Как выделенность, обособленность (отдельность-отличность) изменения от всего прочего. Без этого, естественно, его просто и нет.

          В данной своей конкретности-определённости событие и берётся всегда как элементарное, неразложимое, представляющее собой нечто единое и единичное. Повторяю и поясняю: событие, конечно, можно разложить далее, на составные "части" (этой процедуре поддаётся вообще всё), однако тут в итоге мы будем иметь дело уже не с данным исходным изменением как таковым, а лишь с теми частными изменениями, из которых оно состоит, в их частной конкретике. Определённость "сложного" (я ставлю тут кавычки, ибо любое изменение и сложно, и элементарно одновременно — смотря как за него взяться) изменения есть то, что оно собой представляет, взятое в целом, как целое, а не то, из чего оно состоит. Выясняя, из чего состоит что-либо, мы выясняем не его определённость (сущность), а лишь его структуру, состав и пр. Поэтому всё, что берётся как определённое нечто, тем самым берётся как единое, единичное, элементарное.

          Вот и изменение-событие может быть каким угодно сложным (про его масштаб я уж и не упоминаю), причём сложным тоже в самом различном смысле — и 1) состоя из цепочки последовательных изменений, определяясь как преобразование из состояния А в состояние Я при игнорировании промежуточных стадий-состояний Б, В, Г и т.д. (например, за такое единое событие можно принять результирующее изменение структуры Галактики за последние пять миллиардов лет); и 2) представляя собой конгломерат совместно, "одновременно" происходящих событий-изменений меньшего масштаба (таким совокупным событием является, например, то, что мы называем "революция") (при том, разумеется, что любое событие-изменение вообще всегда сложно в обоих указанных смыслах — дело лишь в аспекте рассмотрения). Всё это — не принципиально в плане определения данного изменения-события именно в качестве такового.

          И, соответственно, не принципиально в плане постановки вопроса о выявлении обусловливающих его обстоятельств. Комплекс этих обстоятельств также определяется тут как нечто единое — через его отношение к взятому как единое событие обусловливаемому. Например, можно говорить и о том, что обусловило революцию в целом, и о том, что обусловило какое-то конкретное событие в её составе; и о том, что обусловило изменение структуры Галактики из того состояния, в котором она находилась пять миллиардов лет назад, в нынешнее, и о том, что обусловило изменение этой структуры в промежутке от одного миллиарда до одного миллиона лет тому назад. Везде мы будем иметь конкретное (особым образом определённое) событие и конкретный набор обусловливающих его происхождение-порождение обстоятельств.

          Пожалуй, следует написать ещё пару слов о реальных границах тех или иных изменений. Пока я всё толковал о сложности, о составном, процессуальном, "системном" характере любого изменения — напирая на незначимость этого для его определения и обусловливания. Указанная сложность, конечно, бесконечна. Любое событие можно "раздробить" на подсобытия. Но только абстрактно, игнорируя конкретность этих событий и подсобытий. Если же принять конкретность этих событий во внимание, то данный "делёж" вовсе не бесконечен. Изменения определённого (конкретного) типа при своём "дроблении" рано или поздно упираются в предельное, элементарное изменение данного типа (результатом дальнейшего "дробления" которого выступает уже выход на события качественно иного толка). Что определяется, естественно, прежде всего характером изменяющегося, то есть, в конечном счёте, вещей. Все они принадлежат к определённым уровням Универсума и, тем самым, обладают определёнными свойствами и конечными по своим значениям параметрами. Так, для вещества (как некоего Уровня уровней) пределы изменения скорости движения ставят "сверху" — скорость света, а "снизу" — постоянная Планка (определяющая некий минимальный "квант" ускорения). То же можно утверждать и обо всех чисто уровневых вещах (молекулах, клетках, организмах и т.д.), чьё существование всегда конкретно, то бишь очерчено некими рамками, и которые лишь в этих рамках изменяются, сохраняя свою определённость в качестве данных вещей (клеток, обществ и т.п.). Однако это — к слову. Нам тут интересен не вопрос о том, можно ли "дробить" изменения до бесконечности и в каком смысле можно, а в каком нельзя. Для нас важно, что любая сложность изменения-события не отменяет его определённости и, соответственно, определённости обусловливающих его обстоятельств.

Условия и причины

          Теперь перейдём к главному. Наш центральный вопрос звучит так: чем обусловливается происхождение-"рождение" событий? Тут обнаруживаются два основных момента. Связанные с тем, что всякое событие: а) может или не может произойти, б) должно или не должно произойти. Соответственно, обусловливающие его обстоятельства подразделяются на те, что обеспечивают: а) возможность происхождения события, б) необходимость его происхождения (то есть собственно "рождение" как акт).

          Поясняю. Во-первых, всякое событие есть не событие "вообще", а конкретное событие. И оно происходит не как-то само по себе, а (1) обязательно в какой-то "среде", то бишь в некоторой конкретной обстановке, и (2) представляя собой изменение некоего конкретного нечто. При этом данная обстановка должна дозволять происхождение данного события, а данное нечто должно быть способным претерпеть соответствующее изменение. Например, в прошлом письме (посвящённом детерминизму) я писал о предсказаниях и начал именно с того, что нужно, чтобы можно было предсказывать. Без чего предсказаний как актов (событий) просто не может быть. Тут нужен и субъект, способный осуществить предсказание (некоторый комплекс изменений этого субъекта (плюс, возможно, окружающей его среды, если вести речь о предсказании не для себя, а для иных людей) и составляет событие, именуемое нами "акт предсказания"). Тут необходимо и наличие обладающего определёнными особенностями Мира. Всё это — весьма специфический круг обстоятельств, обеспечивающий именно возможность и только возможность предсказаний. Из наличия этих обстоятельств само по себе не следует, что предсказание обязательно состоится, не распространяясь уже о том, когда оно состоится и каково будет по своему содержанию и форме. Тут строго следует лишь одно: если какого-то из данных обстоятельств нет в наличии, то и предсказаний никаких не будет. Этот блок обусловливающих обстоятельств я буду впредь называть разрешительными условиями (ведь они именно разрешают (или запрещают) происхождение события) или просто условиями. Условия необходимы для того, чтобы событие вообще могло произойти.

          В то же время, повторяю, даже стопроцентная обеспеченность возможности события вовсе не означает необходимости его свершения. Без разрешительных условий, конечно, никуда не денешься, но сами по себе они недостаточны. Нужны оказываются, во-вторых, ещё и некие дополнительные факторы, обусловливающие само указанное свершение. Если можно так выразиться, запускающие событие, дающие ему путёвку в жизнь, порождающие его. Дадим этому обеспечивающему действительность (и — при наличии разрешительных условий — неизбежность) события порождающему началу имя "причина". (Относительно которого обусловливаемое событие-изменение тем самым окажется следствием). Причина необходима для того, чтобы событие действительно произошло.

          Указанные два типа обстоятельств полностью обеспечивают свершение события (и только свершение события: обусловливание иных феноменов или даже события, но в плане лишь его наличия, а не свершения, не имеет в качестве обусловливающих факторов ни причин, ни условий).

Обобщение и конкретизация

          Итак, всякое конкретное событие связано со стороны своей возможности с конкретными же условиями, а со стороны своей действительности — с конкретными причинами. При этом конкретность события определяется как раз конкретностями условий и причин. Задаётся ими. Это даже что-то типа тавтологии. Ибо когда мы говорим об обусловленности события Х обстоятельствами У, то имеем в виду, естественно, некое конкретное событие и некие конкретные обстоятельства. И то, и другое имеют место лишь как конкретные, а не как события "вообще" и обстоятельства "вообще". Само собой разумеется, что обусловливание первого (в его определённости) вторыми (в их определённости) есть не что иное, как обусловливание определённости первого определённостью вторых.

          При этом сии определённости (конкретики) могут рассматриваться с той или иной степенью обобщения-конкретизации. Например, мы можем изучать факторы, обусловившие происхождение Великой Французской революции 1789 г. в её исторической конкретности, а можем завести речь и о том, какие условия и причины требуются для происхождения любой революции. В первом случае, чтобы объяснить все интересующие нас нюансы указанного события, мы должны будем столь же детально изучить все обусловившие его обстоятельства. Во втором же случае, когда речь заводится не о какой-то реальной конкретной революции, а о революции вообще (о том общем, сходном, что обнаруживается во всех конкретных революциях и что "делает" — в качестве отличительных признаков — их именно революциями, а не восстаниями, бунтами или завтраками на траве), достаточно будет обобщённого, пренебрегающего частными деталями описания необходимых условий и причин. Степень обобщённости-конкретности обусловливающего определяется степенью обобщённости события, которое мы желаем предсказать (или объяснить).

"Качество" и "количество"

          Написав в предыдущем параграфе о том, что конкретика события определяется конкретикой обусловливающих его обстоятельств, я имел в виду прежде всего "качественные" особенности и первого, и вторых, то бишь их свойства, определённость, отличительные признаки, то есть то, что делает их "самими собой". Однако то же самое можно сказать и о "количественных" параметрах, "величинах" обусловливающего и обусловливаемого. Они, разумеется, тоже коррелируют. Например, разрешительные условия могут быть и максимально благоприятными, и средними в этом смысле и даже минимальными; причины также могут быть и малой "силы", и "сокрушительными". Поэтому минимально благоприятные условия вкупе с причинами слабой "мощности" дают малую "величину" обусловливания, а максимально благоприятные условия в "сумме" с "мощными" причинами — большую. И всё это, естественно, сказывается на темпе, интенсивности и тому подобных "количественных" параметрах событий-изменений, являющихся тут следствиями. "Качественная" конкретика обусловливающего определяет "качественную" же конкретику обусловливаемого, а "количественная" — "количественную".

Локализация

          Следующий заслуживающий быть отмеченным момент — локализация обусловливающего. Обусловливающее всегда внешне обусловливаемому. Иначе тут не было бы отношения. Однако поскольку событие есть изменение, то в нём не обходится, естественно, без изменяющегося, без того участника драмы, с которым происходит событие. И вот в отношении этого изменяющегося обусловливающие его изменение обстоятельства могут локализоваться по-разному. Или вне, или внутри данной "жертвы" события. Например, разрешительные условия, определяющие возможность события, явно должны быть и там, и там. Внешняя ситуация должна обеспечивать возможность его свершения, и само изменяющееся обязано быть способно к данному изменению по своей природе.

          Обусловливание действительности события тоже может проистекать как извне, так и изнутри его "жертвы". Причина, конечно, внешня следствию, то, что обусловливает изменение, внешне самому этому изменению (это разные события), но в данном случае речь идёт о соотношении не причины и следствия, а причины изменения и собственно изменяющегося. И причина изменения при этом может быть как внешня последнему, так и гнездиться в нём самом (быть его действием) (при том, что изменение как событие, естественно, всегда только "внутренне" для изменяющегося, не может происходить вне него по определению).

          Таким образом, обусловливающими события факторами являются характер и активность как среды, так и самого изменяющегося.

Феноменная природа

          Теперь уясним себе феноменную природу условий и причин. В качестве первых, пожалуй, может выступать всё, что угодно, за исключением событий: и наличие (или отсутствие) определённых вещей с их свойствами и способностями, и закономерные отношения между ними, расклад ситуации и т.п. То, без чего событие не может состояться (или, наоборот, что запрещает его), весьма разнообразно. Зато в отношении причин всё гораздо проще. Они могут быть только событиями, только действиями. Непосредственный толчок для запуска события всегда оказывает (может оказать) только другое событие (действие). Тезис "Ни что не происходит само по себе", то есть без некоего "импульса" извне (повторяю, что "извне" тут определяет лишь отношение к происходящему, событию-изменению, но вовсе не к изменяющемуся) намекает как раз на это.

Событие как действие

          Здесь мы сталкиваемся с новым аспектом понимания феномена события. Выше я отождествил его с изменением, а теперь оказывается, что оно ещё и действие. Во всяком случае, в той его роли, где оно выступает причиной. Для события-следствия существенно то, что оно представляет собой некое изменение. А для события-причины важнее его действенная (порождающая: действенность есть способность произвести изменение) природа. При этом событие-причина, конечно, также является изменением действующего начала, однако когда мы берём его именно как причину, как событие, порождающее другое событие, указанная его ипостась не имеет значения — для понимания сути данного процесса порождения и статуса причины в рамках причинно-следственного отношения.

          Аналогично и событие-следствие тоже является действием, оно действенно (как всякое происходящее). Недаром в его отношении вместо термина "следствие" долгое время употреблялся как раз термин "действие" (см., например, Юма). Но его действенная природа тут не важна. Выступая в роли следствия, данное событие рассматривается нами только как пассивная сторона, только как порождаемое, и в этом качестве (при ответе на вопросы: что именно порождено? что происходит?) — содержательно, как некое конкретное изменение. То, что оно (это событие-следствие) в некотором другом последующем причинно-следственном отношении (ведь причинно-следственная цепочка бесконечна, никогда не прерывается) выступает уже как причина и является тем самым действием, тут игнорируется.

          Таким образом, место конкретного события в конкретном причинно-следственном отношении определяет то, какую его ипостась (действия или изменения) мы принимаем в данном случае в расчёт, а какую игнорируем (это примерно как один и тот же человек в одном отношении является сыном, а в другом — отцом).

Следствия и результаты

          Дополнительно отмечу и то, что следствиями бывают (могут быть) только события. И что, обратным образом, порождаемые события суть только следствия. Вот выше я всё писал, что в роли результатов изменений могут выступать как события, так и состояния, местоположения, структуры и т.п. Теперь настала пора уточнить, что порождаемые события (и только события) правильнее называть следствиями, а не результатами. Результаты — это как раз указанные состояния, структуры и прочие несобытийные феномены. То, что не происходит, а "застыло" в некоторой устойчивости. То есть это не процесс изменения, а то, во что оно в конечном итоге отлилось в характере изменявшегося (с завершением изменения-события). Событие-причина порождает событие-следствие, то есть некий процесс изменения чего-то, каковой процесс изменения завершается неким результатом в виде нового состояния, формы, структуры и др. указанного "чего-то".

          Следствиями называются только порождаемые события. Результаты этих порождаемых событий, сами не являющиеся событиями, — не следствия и не имеют причин. Например, состояние объекта А, являющееся результатом претерпленного этим объектом изменения Б, в свою очередь явившегося следствием причины В, не есть следствие ни этой причины В, ни изменения Б. Это всего лишь результат данного изменения. "Субординация", то есть соотношения понятий, тут именно таковы. И я считаю неверным смешение терминов "следствие" и "результат" даже в том случае, когда речь идёт о производном изменении. Когда одно событие-изменение (ведь все события суть изменения, в том числе и те, которые выступают в роли причин) порождает другое событие-изменение, то это отношения причины и следствия, а не изменения и его результата. Ведь производное событие-изменение (следствие) вовсе не является "завершением" запускающего его события-изменения (причины). Это совсем другое событие-изменение — нередко даже с другим изменяющимся. Их отношения друг к другу совсем не таковы, как отношения изменения и того, во что оно вылилось в характере изменяющегося (то есть результата).

Предлагается только интим

          Как уже отмечалось, причинно-следственная цепочка нигде не прерывается. В связи с этим уточню, что упомянутая непрерывность не означает, что причина А некоего события Б, порождающего, в свою очередь, событие В, является причиной данного следствия В. Причины причин — не причины следствий этих "промежуточных" событий-причин. Равно как и следствия следствий — не следствия причин "промежуточных" событий-следствий. Отношения причин и следствий сугубо конкретны, если можно так выразиться, "интимны". Каждое следствие имеет свою причину, и каждая причина — своё следствие. Их прочие отношения с другими событиями (в которых данные причины тоже предстают следствиями, а данные следствия — причинами) не имеют к этому никакого касательства.

          Не буду распространяться уже о том, что причины причин порождают не только их как события-изменения, но и, косвенным образом (посредством этих изменений), их результаты (в виде состояния изменившегося, его конкретной структуры и пр.), которые в отношении последующих событий выступают уже условиями.

Всюду жизнь! (в смысле: хаос)

          Итак, каждое событие, выступая в одном отношении причиной, в другом есть следствие. И наоборот. И это вроде бы понятно. Однако не будем забывать, что происхождение событий определяется не только причинами, но и условиями. Которые сами тоже претерпевают изменения. Причём вполне независимо как от данной причинно-следственной цепочки событий, так и друг от друга. Отсюда встаёт вопрос: не может ли получиться так, что эти автономные (в обоих отмеченных отношениях) изменения условий (то бишь параллельно идущие другие причинно-следственные цепи) в один прекрасный момент вдруг сделают невозможным продолжение нашей цепочки, прервут её? Полноценное предсказание не может не учитывать роли условий и, тем самым, их изменений. Но эти изменения определяются совсем иными цепями событий, посторонними той, что находится в центре нашего внимания, и чем более посторонними и уходящими "в глубь веков и расстояний", тем более трудно просчитываемыми. Из-за растущего в геометрической прогрессии объёма привлекаемой информации. Не напоминает ли эта ситуация ту, которую поднимает на щит теория хаоса (с её судьбоносной ролью малых влияний и принципиальной невозможностью точного предсказания вследствие экспоненциального роста искажений)? В особенности, с учётом того, что вышеуказанная автономия изменений есть не что иное, как их бессвязность, то есть хаотичность. И прерывание исходной причинно-следственной цепи в данном случае есть не что иное, как вторжение в её закономерное "течение" чего-то совершенно постороннего, то бишь случайности.

Сообщающиеся сосуды

          Ещё интереснее другое обстоятельство. А именно то, что условия и причины по своим значениям при обусловливании события соотносятся по принципу сообщающихся сосудов. Вот выше сообщалось, что условия и причины могут быть разными "количественно": первые — по своему разрешительно-запрещающему потенциалу, а вторые — по порождающей силе. При том, что происхождение события обусловливается как с той, так и с другой сторон — "суммарно". Отсюда легко логически предположить, что "мощная" причина может породить событие и при минимальном его разрешении (а то даже — и преодолевая "робкий" запрет). И наоборот, что при более благоприятных разрешительных условиях, требуется меньшее усилие для запуска события. Не выходим ли мы здесь тоже некоторым образом на тематику теории хаоса с её превознесением роли малых факторов, определяющих большие последствия? То бишь не сводится ли в данном случае весь казус к тому, что принимаемые исследователями во внимание "малые" факторы влиятельны лишь потому, что опираются на попросту не принимаемые во внимание "большие" обстоятельства?

Соразмерность

          Вышеотмеченное ставит под вопрос и необходимость так называемой соразмерности причин и следствий. То есть ставит под сомнение справедливость того убеждения, что масштабы первых должны обязательно соответствовать масштабам вторых. Правильнее вести речь о необходимости соразмерности обусловливаемого и обусловливающего вообще, то есть, в нашем случае, следствия и совокупности обусловливающих его факторов — условий и причин.

          При том, конечно, что само выяснение того, как надо понимать соразмерность, требует отдельного разговора. Что же при таких соизмерениях выступает в качестве параметра сравнения и единицы измерения?

Качественная "суммарность"

          Только что отмеченная "суммарность" условий и причин в отношении следствия носит количественный характер. Но равным образом тут обнаруживается и их качественная "суммарность". Одно и то же событие-причина может в зависимости от характера разрешительных условий породить различные события-следствия. И наоборот: одно и то же событие-следствие в различных условиях может быть порождено различными событиями-причинами. Причина А в комплексе с условиями Б порождает событие В. Однако это же событие В может быть порождено также и причиной С в комплексе с условиями Д. Или же причина А в комплексе с условиями Д (а не Б) порождает уже событие Г (а не В). То есть обусловливание событий есть всегда не обусловливание их по отдельности причинами или условиями, а лишь конкретной совокупностью того и другого. В конкретном предсказании (или объяснении) все обусловливающие факторы необходимо брать только в целом, как единое. Событие-действие, коли оно есть, обязательно порождает какое-то событие-изменение (ни что не происходит бесследно, не завершается Ничем: это — закон), но вот какое именно — зависит не только от характера порождающей причины, но и от особенностей всех прочих существенных обстоятельств (условий).

          При том, конечно, что описанная закавыка никак не отрицает устойчивости (закономерного характера) данного обусловливания: одинаковые совокупности условий и причин всегда порождают одинаковые следствия.

Эффект "веера"

          Наконец, стоит, наверное, отметить и то обстоятельство, что одно действие-причина может породить несколько различных событий-следствий. Не в смысле последовательности, цепочки, а одновременно. В виде "растопыренных пальцев". Как двойню или тройню в одних родах. Ну и, наоборот, одно следствие может быть порождением ряда одновременных действий-причин. Как их опять-таки суммарный (а то и векторный) эффект. Результат совокупных усилий.

Потренируемся?

          Для практики — вопрос на засыпку: чем обусловлена траектория бумеранга? Тут, прежде всего, сразу ясно, что это не наш случай. Траектория — не событие. Соответственно, у неё нет и не может быть причины. (Фактически, о том же написал Огородников, когда потребовал разделения

"...причинной детерминации и детерминации, определяющей направленность развития" — 6, с. 38).

          Хотя, конечно, у траектории (как и у всякого направления) есть обусловливающие факторы. Всё в мире чем-нибудь да обусловлено. Но причинно обусловлены одни лишь события. Событием же в данном случае является вовсе не траектория полёта бумеранга, а сам его полёт. Траектория — это лишь форма этого полёта. И сия форма обусловливается прежде всего формой самого бумеранга. Не сам полёт, а лишь его форма. Сам же полёт как собственно порождённое событие обусловливается броском, неким действием бросившего его субъекта. Особенности (конкретика) полёта (та же форма или, например, дальность, скорость, направление на север и пр.) обусловливаются как характером этого броска (в качестве причины), так и характером среды и собственно брошенного предмета, которые выступают тут уже условиями. Особенности последних, естественно, определяют не только возможность полёта, но, наравне с особенностями причины, и его характеристики.

          Поставим тот же вопрос по-другому: чем обусловлено возвращение бумеранга в руки бросавшего? Ведь возвращение — это вроде бы уже событие. Правда, данный термин может обозначать не только событие, но и его результат. То есть "успокоение" бумеранга в некоей точке пространства — в руке аборигена. Однако если понимать возвращение как процесс, протекающий от начала полёта до его конца, то это не что иное, как некое изменение (цепь дифференцированных изменений) исходной траектории полёта, где в каждый момент на бумеранг с его исходным импульсом действуют некие силы сопротивления воздуха, причём под таким углом к его лопастям, что в итоге его разворачивает. Причиной в целом можно назвать данное сопротивление воздуха. При том, что важнейшим условием тут, конечно, выступает конструкция самого бумеранга.

Другие понимания причины: всякое обусловливающее вообще

          Итак, причина у меня — разновидность обусловливающего. Причём такая, когда обусловливаются, с одной стороны, события и только события, а с другой — само обусловливающее является событием. Причиной не может быть ни вещь (причиняющее), ни свойство вещи, ни, тем более, какое-то отношение вещей или чего-либо иного. Причина есть действие причиняющего, порождающее изменение. Однако термин "причина" используют и в ряде иных значений. Всегда — для обозначения обусловливающего. Но — понимаемого по-разному. И не как событие. И не как имеющее следствием событие.

          Во-первых, термином "причина" называют нередко попросту ВСЯКОЕ обусловливающее — не зависимо от того, что оно собой представляет (событие или нет), а также что (событие или нет) и как (генетически или корреляционно) конкретно обусловливает. Обусловливающее берётся тут вообще, как собственно род, а не как его особая разновидность. И это-то обусловливающее вообще (любое обусловливающее) и именуется причиной. Везде, где встречается хоть какое-либо обусловливание, видят причинение и, соответственно, причину. В этом варианте термин "причина" употребляется просто как синоним общего понятия "обусловливающий фактор" — при любом объяснении или предсказании. Например, говорят о числе элементов как "причине" определённой структуры системы. И, надо заметить, подобное словоупотребление очень распространено: я и сам им порой грешу, — куда деваться? Причиной чего (я, разумеется, пишу тут слово "причина" намеренно, демонстративно) является просто бедность нашего лексикона, отсутствие "личных имён" у каждой из множества разновидностей обусловливания (и, соответственно, обусловливающего). Вот и приходится применять специальный, по сути (обозначающий на деле именно особую разновидность обусловливающего), термин "причина" в качестве общего.

          Цитирую Пригожина:

"...как и все процессы производства энтропии, теплопроводность описывает не сохранение "причины" в производимых ею следствиях, а постепенное исчезновение самой причины" (9, с. 27).

          О чём это? Какое значение тут вкладывается в понятие "причина" (да и "следствие")? Реальные причины не сохраняются в следствиях вообще. Это не составные части событий-следствий, а совершенно иные, внешние им события. Ну разве что "следы" причин "сохраняются" в следствиях. В том смысле, что по следствиям можно судить (догадываться) об их причинах — при знании законов их связей (того, что в наличных условиях Х событие Б порождается событием А и только А). Пригожин имеет в виду именно это — размывание "следов" обусловливающего (то бишь исчезновение информации о нём) в результатах термодинамических процессов (то есть в состояниях соответствующих систем). Под следствиями он на деле имеет в виду конечные состояния термодинамических систем (а вовсе не события), а под причинами — их исходные состояния (распределённости кинетической энергии) (то есть тоже не события). И речь у Пригожина идёт о том, что указанные конечные состояния никак не связаны с исходными, не обусловливаются ими (что реально значит: обусловливаются не ими, а чем-то иным), отчего из первых не вывести вторых.

          "Действительно, к тому моменту, когда процесс теплопроводности завершается, разность температур постепенно оказывается выравненной, но при этом теплопроводность не порождает никакого эквивалентного ей эффекта, которым можно было бы воспользоваться, чтобы восстановить (лучше было бы написать: установить — А.Х.) первоначальную разность температур" (9, с. 27-28). "В изолированной системе все неоднородности распределения температуры сглаживаются, и в будущем распределение становится однородным. Таким образом, эволюция обретает весьма ограниченный смысл: она приводит к исчезновению порождающих её причин" (9, с. 49).

          Не могу не посочувствовать читателю, вынужденному читать такие фразы. В еоторых порождающими причинами именуются не то что не события, ведущие к смене состояний, но даже и не исходные состояния (расклады ситуаций) и не то, что собственно обусловливает выравнивание в распределении температуры (некая закономерность усреднения, множественность хаотических столкновений молекул; отмечу также, что выравнивание — это процесс, а равномерность — состояние: их обусловливания пересекаются, но не одинаковы), а лишь то, что "исчезает", то бишь, образно выражаясь, "память" о прошлом. Ибо исчезает в действительности тут только она, только возможность вывести из конечного состояния — исходное. Только это исчезновение имеется в виду как особенность термодинамических процессов (что же касается порождающих следствия причин или сменяющихся конечными состояниями исходных состояний, то они, само собой разумеется, исчезают в любых процессах порождения или смены состояний; однако не всегда при этом исчезает "память" о них).

          (В связи с вышеизложенным, любопытно, кстати, было бы рассмотреть вопрос о том, что обусловливает НЕ события. Вот я тут специально занимаюсь исследованием факторов, обусловливающих события, но ведь обусловливаются не только они, но и все прочие феномены — например, те же состояния. И эта тематика, может быть, не менее интересна и важна, чем тема обусловливания событий. Только надо иметь в виду, что разговор об обусловливании состояний, структур и пр. должен быть разговором не об их происхождении, возникновении, изменении и т.п., а лишь об их непосредственном бытии в данном конкретном виде. Иначе предметом нашего внимания опять окажутся события. Бытие же конкретного состояния системы (пребывание системы в этом состоянии), например, обусловливается (объясняется) не событиями, приведшими к его становлению, а наличным числом и качеством элементов данной системы. Тут нет никакого причинения и, тем самым, причин. Тут имеется совсем иной тип обусловливания и иное обусловливающее).

          Ещё цитата:

          "Понятие "причины" всегда более или менее явно ассоциируется с понятием "одного и того же", необходимым для того, чтобы придать причине операциональный смысл: "Одна и та же причина при сходных обстоятельствах порождает одно и то же следствие". Или: "Если одним и тем же способом приготовить две подобные системы, то поведение их будет одним и тем же" (9, с. 70).

          Написанное относится не только и даже не столько к отношению причины и следствия, сколько к любому обусловливанию, к обусловливанию вообще. Которого нет без устойчивой связи конкретных обусловливаемого и обусловливающего. Именно обусловливающее и обусловливаемое вообще именуются тут причиной и следствием. В особенности, когда речь идёт о приготовленных одним и тем же способом системах, то бишь, на деле, об итоговом тождестве их состояний, которые, конечно же, обусловливают тождество их поведений, однако отнюдь не в качестве причин. Состояние системы — не причина какого-либо её "поведения" (точнее, конкретного "поведенческого" акта), а, скорее, условие его (тут обусловливается лишь способность системы вести себя так, а не иначе, но не непосредственно сами её действия). Так что и в указанном случае Пригожин практически не отличает причинение как особый тип обусловливания от обусловливание вообще.

          Кстати, в этом (спутывающем причину со всяким обусловливающим фактором) понимании, естественно, и явление причинности спутывается с детерминистичностью вообще — взятой в её широком смысле. Общее учение об обусловленности (о бытии закономерностей) оказывается учением о причинности. Откуда и отрицание причинения (то есть одного из типов обусловливания) отождествляется с отрицанием детерминизма в целом (то есть бытия какой-либо обусловленности вообще).

Другие понимания причины: главное обусловливающее

          Во-вторых, причиной ещё чаще именуют главное обусловливающее. Это, по сути, всё тот же подход, ибо причиной здесь также именуется всякий (в феноменном смысле) обусловливающий фактор. Безотносительно к тому, событие ли это или что-то иное. И безотносительно к природе обусловливаемого и типу обусловливания. Однако в отличие от первого, преимущественно "комплексного" подхода тут уже выделяют из ряда обусловливающих факторов наиболее значимый и именно его объявляют причиной. Само собой разумеется, сие возможно только тогда, когда налицо несколько обусловливающих факторов. Например, структуру обусловливает не только число элементов, но и их качество. Что важнее? Что обусловливает структуру в первую очередь? Вот то, дескать, и причина её (чем является менее важный фактор при этом не уточняется: наверное, условием?).

          Чернавский, как отмечалось, толкует о необходимости ревизии понятия "причина". При этом поясняя, что

          "Обычно под причиной понимают начальные условия (вот-вот; оцените юмор: под ПРИЧИНОЙ понимают УСЛОВИЯ — А.Х.) (или импульсные внешние воздействия), которые в соответствии с динамикой системы приводят к определённому результату, т.е. — следствию (стало быть, и следствие с результатом — одно и то же? — А.Х.). На этом языке слова "вскрыть причинно-следственные связи" означают "понять динамику промежуточных процессов". При этом негласно предполагают, что причины и следствия соизмеримы. Для устойчивых (или нейтральных) процессов это всегда имеет место. В неустойчивых процессах ситуация иная: очень малая величина приводит к следствию, которое по масштабам с причиной не соизмеримо. Обычно в таких случаях говорят, что причиной явилась неустойчивость (тип состояния — А.Х.), а не малое начальное воздействие. При этом, однако, происходит весьма существенный сдвиг понятий: в качестве причины фигурирует внутреннее свойство системы, а не внешнее воздействие" (13, с. 35).

          То бишь за причину тут принимается главное обусловливающее. Безотносительно к его феноменной природе. А следствием именуется результат. И вообще любое (по его феноменной природе) обусловливаемое. Что вполне естественно при данном подходе.

          Описанный подход (равно как и предшествующий), видимо, связан с нацеленностью научного познания на объяснение (предсказание), на поиск объясняющих факторов. Поэтому то, что в конечном счёте объясняет (или предсказывает) явление, то и причина. А объясняет (и обеспечивает предсказание), разумеется, главным образом главное обусловливающее. На то оно и главное.

          Впрочем, отчасти такое понимание (когда причиной именуют просто главное обусловливающее) связано с положением реальной причины в отношении следствия (события). Ведь именно она обусловливает (порождает) его непосредственно. Поэтому и кажется, что она — главная. Хотя это и не обязательно так. Как отмечалось выше, условия иной раз бывают более значимыми, чем причины, — в качестве обусловливающих факторов. То есть то, что есть причина, а что нет, определяется не по влиятельности, а по функции. Причина есть запускающий (инициирующий) фактор. Причём — запускающий событие, а не что-то иное (ничего, кроме событий, собственно, и нельзя запустить, инициировать). И, соответственно, сам являющийся событием, а не чем-либо иным.

Феноменный подход

          Как можно видеть, моё и распространённые ныне понимания причины различаются прежде всего тем, что я во главу всего ставлю её, причины, феноменную природу (у меня это событие, запускающее событие), а многие прочие авторы видят в причине просто обусловливающее вообще. В лучшем случае — главное обусловливающее. На феноменную природу причин никто внимания не обращает. Я специально подчёркиваю этот момент. То бишь, с одной стороны, важность феноменного подхода (причём как в данном случае, так и во многих других), а с другой — пренебрежение им, встречающееся сплошь и рядом. Очень мало исследователей сегодня понимает (по крайней мере, толком), что вещи — это не колонии, события — не свойства, а отношения — не закономерности. И что каждый из этих типов реального специфичен по своему характеру, "поведению", методологии изучения. Никто почему-то это не учитывает. Никто, берясь изучать определённый объект, не задаётся прежде всего вопросом: а к какому классу феноменов он принадлежит? Чтобы затем направлять алгоритм своего исследования, опираясь на это знание. Хуже того, в данном направлении — изучения феноменов в их наборе (сколько их), в отличиях (что каждый из них собой представляет) и т.п. — до сих пор сделано крайне мало (ясности никакой нет) и почти ничего не делается. Важность задачи, увы, никак не осознаётся. Не осознаётся её, по сути, центральность для философии, для онтологии. Смешно, но вот сейчас, раздумывая над тем, что такое событие, я сунулся за подмогой в пару философских словарей и ни в одном из них не обнаружил статьи "Событие". Равно как и "Действие" и "Активность". А ведь это важнейшие вопросы, важнейшие грани реальности. На мой взгляд, основание всей философии.

Производные понятия

          Итак, что означает понятие "причина" (в моём понимании, которое, естественно, кажется мне наиболее приемлемым, адекватным тому, что мы обнаруживаем в реальности), я вроде бы изложил. Это событие-действие, порождающее другое событие (называемое тут следствием), представляющее собой изменение. А что означают те или иные термины, производные от данного слова?

          Понятие "причинение" обозначает собственно процесс порождения (инициирования, запуска) следствия причиной, то есть именует тип обусловливания с указанным содержанием. Понятие "причинно-следственная связь" именует связь между причиной и следствием, которая, как понятно, носит генетический характер. Подчёркиваю, что это связь лишь между причиной и следствием, но вовсе не между следствием и всем комплексом обусловливающих его факторов (включая условия). Равно как и причинение не есть полное обусловливание события-следствия, а лишь сторона, фрагмент, часть этого полного обусловливания.

          "Причинно-следственная цепь" есть некая линейная последовательность событий, из которых каждое предыдущее является причиной в отношении последующего, а каждое последующее — следствием в отношении предыдущего.

          Наконец, нередко употребляется ещё термин "причинность". Буквально он обозначает присущее событиям "свойство" быть чем-то инициированными, иметь причину (состоять с чем-то в причинной связи). Обратным образом, "беспричинность" есть отсутствие этого свойства у событий, их самопорождение, самовозникновение (из ничего). (Обратите внимание, речь идёт вовсе не о внутренней локализации причины в изменяющемся, не о том, что оно изменяет себя своими собственными действиями, самопроизвольно: в виду имеется именно полное отсутствие у события какой-либо причины). При этом термин "причинность" ("беспричинность") может употребляться как в связке с неким конкретным событием, которому и приписывается это "свойство", так и сам по себе. Когда говорят о причинности вообще, имеют в виду не наличие у конкретного события конкретной причины, а "опричиненность" всякого события как явление (факт) вообще (имманентность "опричиненности" событиям).

          Естественно, все данные дефиниции я даю, исходя из своего понимания причины. Когда же под ней понимается любое обусловливающее (не важно даже, главное или второстепенное; важно, что любое по феноменной природе), то, естественно, при этом и причинением именуется любое обусловливание, любая детерминация (а следствием или даже результатом — любое обусловливаемое). То есть не только обусловливание будущего настоящим или настоящего прошлым, но и, например, обусловливание структуры системы — количеством её элементов или формы — структурой. Одновременно причинение понимается тут и как полное или, по крайней мере, решающее обусловливание. Ведь никакого иного отдельного от него обусловливания, которое могло бы выступать дополнительным к нему, здесь или нет, или же оно играет лишь подсобную, второстепенную роль (когда причинами именуются главные обусловливающие факторы). Сомнительным здесь оказывается и выделение условий — ведь они ничем не отличаются от причин — за исключением разве что своей неважности, неглавности: в остальном это такие же обусловливающие факторы.

          Причинность же в этом случае сближается с детерминистичностью вообще, а "опричиненность" — с детерминированностью.

Случай Карнапа

          Возьмём пример из числа классических. Обратимся к известному казусу Карнапа (правда, в ином виде задолго до того предложенному Пуанкаре). Вот что написал Карнап:

          "Часто говорят, что ОБСТОЯТЕЛЬСТВА или УСЛОВИЯ (здесь и везде ниже выделено Карнапом — А.Х.) образуют причины и следствия (условия образуют причины? Только в предшествующем звене причинно-следственной цепи, где данное событие выступает ещё в роли следствия, а не причины. В настоящем же звене цепи условия и причины сотрудничают на равных, а не находятся в генетическом отношении. Впрочем, Карнап явно хотел выразить иное — не то, что условия "образуют" причины, а то, что они являются ими, выступают в их роли — А.Х.). Это также допустимый способ речи, и здесь не существует никакой опасности брать термин ("условие" — А.Х.) в слишком узком смысле, потому что статическое или постоянное условие также представляет условие. Предположим, что мы исследуем причину (причину! — А.Х.) столкновения двух автомобилей на шоссе. Мы должны изучить не только изменяющиеся условия (это для установления причины-то? — А.Х.) — как двигались автомобили, поведение шофёров и т.п., — но также условия, которые оставались постоянными в момент столкновения. Мы должны проверить состояние поверхности дороги. Была ли она влажной или сухой? Не светило ли солнце прямо в лицо одному из шофёров? Такого рода вопросы могут также оказаться важными для определения причин катастрофы. Для полного анализа причин мы должны исследовать все относящиеся к нему условия, как постоянные, так и изменяющиеся. Может оказаться, что на конечный результат повлияет множество различных факторов" (4, с. 257-258).

          Здесь, как можно видеть, Карнап, во-первых, различает-разделяет условия на изменяющиеся и постоянные. И это уже ошибка, ибо условия в отношении конкретного следствия всегда постоянны: они берутся в том виде, в котором они имеют место на момент запуска события-следствия. Все их предыдущие изменения не имеют отношения к делу: это даже не предшествующее звено данной причинно-следственной цепи, а вообще другие причинно-следственные цепи. Карнап просто хотел полнее объяснить данное событие и в этом своём стремлении забрался в "глубь времён и расстояний". Прослеживая, с одной стороны, все причинно-следственные цепи, приведшие к становлению соответствующего комплекса условий, а с другой — все (конечно, условно выражаясь, "все") звенья причинно-следственной цепи, предшествующие данному звену — где конкретной причиной-действием (или суммой причин-действий) порождается конкретное следствие-столкновение (содержательно являющееся, разумеется, комплексом определённых изменений положений, структур, состояний и пр. столкнувшихся автомобилей).

          Во-вторых, под причинами Карнап явно понимает полное объяснение события, то бишь его целостное обусловливание. Иными словами, все обусловливающие факторы. Всё они у Карнапа — причины. Которые, притом, одновременно именуются и условиями. Что и понятно, если именовать причинами просто любое обусловливающее. Но продолжу цитирование.

          "В повседневной жизни мы часто требуем отдельной причины для события — определённой причины смерти, определённой причины столкновения. Но когда мы исследуем ситуацию более тщательно, то обнаружим, что могут быть даны многие ответы, зависящие от точки зрения, с которой выдвигается вопрос" (4, с. 258).

          Автодорожный инженер указывает как на причину на плохое, скользкое при дожде покрытие.

          "Когда он утверждает, что "это есть причина", он имеет в виду следующее: это представляет важное условие такого рода, что если бы его не было, то несчастного случая не произошло бы" (4, с. 258).

          Полиция указывает на имевшее место нарушение правил вождения, психолог — на состояние шофёра, механик — на неисправность машины.

          "Ни один из этих людей не может, однако, ответить на более общий вопрос: что послужило определённой причиной происшествия? (Ещё бы! Ведь всё перечисленное (за исключением разве что нарушения правил: что тут имеется в виду? конкретное действие? выезд на встречную полосу?) — условия, а не причины; условий же (впрочем, как и причин) может быть сколько угодно, и при отсутствии любого из них событие (при той же "количественно" и "качественно" причине) не произойдёт — А.Х.). Они дают только множество различных частных ответов, указывая на специальные условия, которые могли повлиять на окончательный результат. Никакая отдельная причина не может быть выделена как ОПРЕДЕЛЁННАЯ причина (отвечающая за событие целиком — А.Х.). В самом деле, ведь это же очевидно, что никакой ОПРЕДЕЛЁННОЙ причины здесь не существует. Существует много компонентов, относящихся к сложной ситуации, каждый из которых влияет на происшествие в том смысле, что если бы этот компонент отсутствовал, то катастрофа могла бы не произойти. Если должно быть найдено причинное отношение (обусловливание, связь вообще — А.Х.) между происшествием и предыдущим событием, то это предыдущее событие должно быть ПОЛНОЙ предыдущей ситуацией (событие — ситуацией! — А.Х.)" (4, с. 258).

          По-моему, это очень красноречивая цитата. Даже не требующая комментариев.

          Вообще, повторяю, — Карнап просто анализировал проблему объяснения (и предсказания). И всё, что служит достижению данной цели, что объясняет (или позволяет предсказывать) что-либо, то бишь любой обусловливающий фактор, а то и весь их комплекс, назвал причиной. Причины у него суть объясняющее. (Тогда как те, кто требует указания конкретной причины, имеют в виду вовсе не всякое и даже не главное объясняющее, а действие-событие, непосредственно приведшее к данному, объясняемому — причём, событию, а не состоянию и пр.).

          "Когда говорят, что эта ситуация (то есть полный расклад обстоятельств, а не запускающее действие — А.Х.) является "причиной" происшествия, имеют в виду то, что если бы предыдущая ситуация была дана со всеми её деталями и относящимися к ней законами, то происшествие могло бы быть предсказано. Никто в действительности, конечно, не знает и не может знать ВСЕ факты и относящиеся к ним законы. Но ЕСЛИ БЫ кто-то это знал, он мог бы предсказать столкновение" (4, с. 259-260).

          Обратите внимание, что, по Карнапу, для предсказания необходимо знание не только фактов, расклада ситуации, но и знание закономерностей "поведений" всех составляющих данную ситуацию факторов. В этом плане у него всё правильно.

          Более того, Карнап отметил и то обстоятельство (о котором я лично уже просто устал твердить миру), что для предсказания (объяснения) любого реального происшествия требуется знание не одной какой-то закономерности, применение не одного только какого-то свода законов (теории), а целого их выводка.

          ""Относящиеся к делу законы" включают не только законы физики и технологии (относящиеся к трению на дороге, движению автомобилей, операции торможения и т.п.), но также физиологические и психологические законы. Знание всех этих законов, так же, как относящихся сюда отдельных фактов, должно предполагаться до того, как можно будет предсказать результат" (4, с. 260).

          Абсолютно верно. Но вот дальше уже опять следует всё то же всеохватывающее понимание причинности (отождествляющее её с обусловленностью вообще).

          "Итог такого анализа можно резюмировать следующим образом: ПРИЧИННОЕ ОТНОШЕНИЕ ОЗНАЧАЕТ ПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ. Это не означает действительную предсказуемость, потому что никто не может знать всех относящихся к событию фактов и законов. Оно означает предсказуемость в том смысле, что "ЕСЛИ" полная предыдущая ситуация будет известна, то событие может быть предсказано" (4, с. 260).

          Здесь причинность явно отождествляется с обусловленностью в целом, то есть с детерминистичностью вообще.

          На том же понимании базируется и следующее рассуждение:

          "Вытекает ли из такого определения отношения причины и следствия, что результат с НЕОБХОДИМОСТЬЮ следует из причины? В определении ничего не сообщается о необходимости. Оно просто утверждает, что событие В может быть предсказано, если все относящиеся к нему факты и законы будут известны. Но, вероятно, это уход от вопроса. Метафизик, который желает ввести необходимость в определение причинности, может аргументировать так: "Верно, что слово "необходимость" здесь не употребляется. Но зато сообщается о законах, а законы представляют собой утверждения необходимости. Следовательно, необходимость в конечном счёте входит сюда. Она составляется обязательной составной частью любого утверждения о причинной связи"" (4, с. 262-263).

          На деле следствие, конечно, не вытекает из причины с необходимостью. Ведь свою роль тут играют ещё и условия. Одной причины мало. Происхождение события-следствия и его конкретику определяет совокупность всех обусловливающих его факторов, а не только причина. Однако если именовать причиной именно всю данную совокупность, то, конечно, одинаковые совокупности обусловливающих факторов необходимо ведут к одинаковым событиям-следствиям. Иначе просто нет и никакого обусловливания.

          Такова концепция Карнапа. Что же касается определения причин столкновения в моей интерпретации, то, само собой разумеется, причинами тут являются конкретные действия водителей в последний момент их "раздельного существования". Например, то или иное вращение руля, нажатие на газ вместо тормоза, выезд на встречную полосу и т.п. Ну а то, что один водитель был в состоянии подпития, а другой подшофе, что асфальт был скользким, машина неисправной, а видимость нулевой, — то это всё условия, условия и ещё раз условия. Обеспечившие благоприятную обстановку для ДТП. То есть высокую его возможность. (И, кстати, чем благоприятнее, чем "избыточнее" данная обстановка, тем меньшая погрешность в управлении требуется для столкновения, тем незначительнее может быть причина: на машине без тормозов в горах от катастрофы не спасёт и высочайшая грамотность действий водителя (я пишу здесь о "катастрофе вообще", потому как её конкретной разновидности — столкновения с другой машиной — водитель может не допустить. Например, направив свой автомобиль в пропасть). Причиной катастрофы тут придётся считать чуть ли не само то, что водитель сел за руль, завёл мотор и тронулся с места).

Иное истолкование того же примера

          Карнап, как можно видеть, именует причиной всё подряд, любое обусловливающее и даже всю их совокупность в целом. А вот Огородников, разбирая предложенный казус, полагает, что причина тут — главное обусловливающее. По его мнению, у Карнапа множественность причинения

"...позволяет произвольно выдвигать в качестве "основной причины" любое действие (почему действие? У Карнапа речь шла не только, и даже не столько о действиях, сколько о состояниях: дороги, водителя, машины — А.Х.). Выбор здесь зависит от профессиональной установки исследователя... Объявлять какую-то одну из причин основной бессмысленно" (6, с. 125).

          Огородников же считает необходимым рассматривать все эти факторы "внутри процесса" (очевидно, процесса порождения столкновения?).

          "Именно в ПРОЦЕССЕ (подчёркнуто Огородниковым — А.Х.) между "равноправными" до этого моментами деятельности (опять деятельность? При чём здесь непременно деятельность? Разве неисправность машины — деятельность? Или речь идёт в данном случае как раз о бездействии механика, поленившегося починить машину? То есть о "причине" сохранения (вместо возникновения) неисправности, а не о неисправности как условии столкновения — А.Х.) распределяются роли конкретных детерминантов (причина, условие, функциональная зависимость и т.п.). Квалифицированное следствие обычно хорошо понимает это, вынося обвинение либо механику, либо водителю, либо дорожному мастеру, либо врачу, выпустившему водителя в рейс, но не всем вместе. Доминирующий фактор в процессе взаимодействия подчиняет себе всё остальное, становясь причиной события" (6, с. 126).

          То бишь Огородников полагает, что исходить тут надо только из значимости (доминантности) обусловливающих факторов, а не из того, каким образом они обеспечивают происхождение события: непосредственно порождая его или предоставляя возможности для этого. И уж, само собой, у него нет и намёка на внимание к их феноменной природе (если не считать таковым употребление к месту и не к месту терминов "действие" и "деятельность").

          Любопытна апелляция Огородникова и к судебному разбирательству. Для судьи, конечно, важно, кто больше виноват в столкновении — инженер, неправильно (не с тем уклоном) спроектировавший дорогу, механик, не проверивший тормоза, или водитель, выехавший на трассу с бодуна. Это важно и для учёного, всесторонне объясняющего данный случай. Но не для философа, занимающегося чистым распределением обусловливающих факторов на условия и причины. Ибо идентифицирующими (различающими) признаками тут служат вовсе не конкретные значимости (которые иной раз даже просто невозможно адекватно оценить), а феноменная природа данных факторов и то, ЧТО именно (возможность или действительность) обусловливают они в процессе порождения следствия (и по этим признакам различения их провести совсем не трудно).

          Впрочем, у Огородникова, конечно, не всё так просто. Есть резон рассмотреть его позицию детальнее — хотя бы потому, что она отражает взгляды советской науки и вообще более-менее поздние результаты изысканий в данной области.

"ПОЗИЦИЯ ОГОРОДНИКОВА" ...или: "Ах, я вся такая противоречивая!"

Различение (на словах) и смешение (на деле) причинности и детерминизма

          У Огородникова встречается немало верных суждений. Например, он постоянно настаивает на том, что

"...нельзя сводить качественное многообразие детерминационных отношений к одной лишь каузальной связи" (6, с. 78),

поскольку помимо причинной имеется ещё и ряд иных детерминаций (типов обусловливания).

          "Причинная детерминация — основа процесса реализации возможности, его главный (опять главный? — А.Х.) детерминирующий фактор, но было бы большой ошибкой свести всю систему детерминаций к одному причинному фактору, отождествить детерминацию с причинностью" (6, с. 80-81).

          Как будто бы ясно? Причинение — это детерминация (собака — животное). Однако детерминистичность — это не причинность, то бишь — не только причинность, не сводится к ней одной (животное — не собака). Тут налицо отношение общего и частного. Помимо причинения есть и другие типы обусловливания (детерминации). Однако вот беда! — во-первых, Огородников толкует детерминизм только узко — как учение об обусловливании лишь событий, а не чего-либо иного (пусть даже не употребляя сам термин "событие" и вообще именуя следствиями в феноменном смысле всё подряд). Тем самым все обусловливающие факторы сводятся им на деле к причинам и условиям. Во-вторых же, сами эти причины и условия Огородников различает лишь формально (по их значимости в конкретном процессе порождения следствия), а не феноменно. Отчего их бытие становится относительным, границы между ними размываются до неразличимости. И детерминистичность так или иначе сливается с причинностью.

          Поясняю и иллюстрирую. При всей своей нацеленности на различение ряда типов детерминации Огородников считает обусловливанием (детерминацией) (1) только однонаправленную зависимость (отсекая тем самым большинство корреляций и демонстрируя свою ангажированность чисто генетическим обусловливанием) и (2) даже вообще лишь те случаи, где имеется взаимодействие обусловливаемого и обусловливающего (при том, что реально взаимодействуют только вещи или колонии вещей, но не параметры или свойства — типа температуры, объёма и давления).

          "Детерминация всегда остаётся активным моментом взаимодействия" (6, с. 91).

          Такая привязка обусловливания лишь к тому его типу, который связан с взаимодействием, есть на деле зауженное понимание детерминизма, сводящее его исключительно к учению об обусловленности событий (ибо взаимодействия суть действия, порождающие именно события и ничто иное; точнее, всё иное оказывается тут результатами этих порождённых событий).

          "Детерминизм распространяется на отношение взаимодействия, относительно активная сторона которого характеризует не только зависимость, но и изменение (то есть событие — А.Х.) одного момента взаимодействия (взаимодействующей стороны? — А.Х.) другим, т.е. детерминацию. (Зависимость же может быть и недетерминационного характера, например математическая зависимость, зависимость длины гипотенузы от длин катетов; здесь нет детерминации)" (6, с. 57-58).

          Итак, детерминация, по Огородникову, — это исключительно непосредственное обусловливание в виде действия одной стороны ("момента") взаимодействия на другую. Даже однонаправленная зависимость структуры от количества элементов (не распространяясь уже о "взаимообразной" корреляции температуры и давления) не является детерминацией. Тем самым неизбежно получается, что детерминация — это причинение и только причинение (в лучшем случае дополняемое определением событий условиями). (Что же касается примера с гипотенузой и катетами, то тут зависимость, во-первых, обратимая (длина катетов также зависит от длины гипотенузы), а во-вторых, столь же реальная, как и зависимость температуры от давления. Мы обнаруживаем её не только теоретически, но и практически — при построении различных прямоугольных треугольников. И это касается всех вообще математических зависимостей, которые приложимы к реальным ситуациям).

Проекция той же картинки на иную плоскость

          Отмеченный нюанс мешает Огородникову правильно представить и выдвигаемую им вроде бы на отдельное положение функциональную зависимость. Эта зависимость де-факто выступает в двух формах: если можно так выразиться, частьевой и параметральной. Первая — это зависимость друг от друга функциональных частей в целом, например, сердца от почек или торговцев от производителей. Вторая — это зависимость друг от друга тех или иных параметров объекта, например, тех же давления, объёма и температуры. Сия последняя зависимость выражается в том, что с изменением одного параметра пропорционально изменяется и другой (подобные отношения описываются математически и здесь имеет место так называемая математическая функциональная зависимость). Однако Огородников истолковывает свою функциональную зависимость и не так, и не эдак, а как взаимную обусловленность каких-то процессов, событий (указанных ИЗМЕНЕНИЙ параметров?). Тем самым корреляция (каковой и является большей частью параметральная функциональная зависимость) на деле сводится им, в основном, к причинно-следственной обусловленности.

          Предоставляю слово:

          "Следует различать математическую функциональную зависимость и функциональную детерминацию как активный момент реального взаимодействия (ведь детерминация, по Огородникову, всегда связана с взаимодействием — А.Х.) (что может быть в некоторых случаях описано на языке математической функциональной зависимости). Под функциональной детерминацией нами понимается такая взаимосвязь двух или нескольких процессов, когда каждый из них в равной мере определяет становление (происхождение — А.Х.) и само существование (протекание; ибо существование процесса есть его "течение" — А.Х.) остальных. Таким образом, функциональная детерминация фиксирует простой факт, что ни один материальный процесс не происходит в абсолютной изоляции, а связан и зависит от параллельно протекающих процессов." (6, с. 90)

          Связь и зависимость процессов (событий) (за исключением разве что того случая, когда один процесс входит в качестве составной "части" в другой) — это всегда причинная связь и зависимость. Тут даже нельзя вести речь об условиях. (Что касается функциональной связи изменений параметров, то в ней выражается просто связь самих параметров, а вовсе не их изменений как событий-процессов: изменение одного параметра не порождает изменение другого в качестве его причины; здесь оба данные изменения просто порождаются сообща каким-то иным событием. Точнее, поскольку параметры суть разные "грани" одного объекта, то, соответственно, изменение этого объекта выступает его изменением в целом ряде плоскостей: в этом-то и заключается связь параметров).

          Таким образом, Огородников подменил корреляции свойств и т.п. соотношениями событий (процессов). Отчего на деле уничтожил действительную функциональную зависимость в её математическом (корреляционном) понимании. Недаром он выступает против данного её понимания.

          "Например, простейшая математическая функция, отражающая зависимость между пройденным путём, скоростью движения и затраченным временем, являясь математической ("параметральной" — А.Х.) функциональной зависимостью переменных величин, не отражает функциональной детерминации. Нельзя говорить о том, что время или скорость детерминируют путь (как одно событие детерминирует другое — А.Х.). Детерминация всегда остаётся активным моментом взаимодействия, а в данном случае бессмысленно задаваться вопросом о характере взаимодействия тех величин, которые входят в функциональное отношение" (6, с. 91).

          Так и получается, что детерминация имеет место лишь там, где имеет место взаимодействие, то бишь причинение, а все прочие типы обусловливания типа того, как количество определяет структуру или температура коррелирует с давлением (и даже — как условия определяют следствия) не имеют отношения к делу.

          "Рассмотрим другой пример. В кишечнике термитов обитают простейшие — жгутиковые, которые имеют возможность при помощи специальных ферментов расщеплять поедаемую их "хозяевами" древесину до сахаров. Термиты погибают в отсутствие жгутиковых, так как не обладают способностью самостоятельно переваривать древесину. В свою очередь, жгутиковые могут существовать только в кишечнике термитов, ибо только там они находят достаточное количество полуприготовленной пищи и нужные условия жизни. В биологии такое отношение между видами получило название "мутуализм". Мутуализм часто может быть описан математической функцией, характеризующей численное соотношение (то есть корреляцию численностей, а не событий — А.Х.) между особями различных видов и другие параметры (параметры, а не события! И вот — неожиданный вывод — А.Х.). Здесь функциональное отношение отражает функциональную детерминацию. Функционирование одного вида определённым образом (каким именно? — А.Х.) детерминирует функционирование другого вида. При этом детерминация выступает активной стороной взаимодействия видов" (6, с. 91).

          Вот те на... От исчисляемой математически функциональной зависимости численностей и параметров Огородников тут же перескочил к обусловленности функционирований, то есть конкретных процессов жизнедеятельностей. Нет, это само собой разумеется, что существование термитов зависит от существования (в их желудках, а не вообще) жгутиковых (и здесь, кстати, имеется намёк на "частьевую" функциональность: жгутиковые — это своего рода "части" организма термитов). Но наличие, бытие, жизнь не суть собственно события-изменения. Они лишь выражаются через таковые. На деле между функционированием (то бишь конкретным "поведением") жгутиковых и функционированием (то есть столь же конкретными действиями) термитов нет никакой зависимости. Если жгутиковые в наличии и "в порядке", то бишь ведут себя нормально, то действия термитов могут быть любыми. Тут определяется (находится в функциональной зависимости) не характер этих действий, а сама способность термитов к любым действиям. То есть их состояние. Правильно будет выразиться именно так: наличие и нормальное функционирование жгутиковых жизнеспособность ("здоровье") термитов. А отсутствие или ненормальное функционирование обусловливает гибель термитов. В первом случае — это не функциональная зависимость и даже не зависимость процессов. Во втором же — то же самое или обычная причинно-следственная связь.

Идентификация причин и условий: отношение к возможности и действительности

          Теперь обратимся к тому, как Огородников разводит по разные стороны ринга условия и причину. Начнём с их отношения к возможности и действительности события-следствия. Понимание этого отношения у Огородникова какое-то непонятное. С одной стороны, он вроде бы правильно связывает причинение с

"...процессом перехода возможности в действительность" (6, с. 76).

          Однако, с другой стороны, Огородников тут же уточняет, что этот процесс (подчёркиваю: "перехода возможности в действительность", то есть чистого причинения, а не полного обусловливания следствия)

"...происходит под воздействием множества детерминаций" (6, с. 76).

          То есть, видимо, не только причинного типа. Повторю уже приводившуюся выше цитату:

          "Причинная детерминация — основа процесса реализации (то есть актуализации! — А.Х.) возможности, его главный детерминирующий фактор, но было бы большой ошибкой свести всю систему детерминаций к одному причинному фактору, отождествить детерминацию с причинностью" (6, с. 80-81).

          Ничего не понимаю!

          Что касается РЕАЛИЗАЦИИ возможности, то причина выступает в ней вовсе не главным, наряду якобы с какими-то второстепенными (о которых, кстати, Огородников ничего не сообщает — "кто это такие?"), а попросту единственным обусловливающим фактором. То же самое имеет место и в том случае, если перевести тут стрелки на причинение ("причинную детерминацию"; у Огородникова причина как-то путается с причинением, обусловливающий фактор — с процессом обусловливания, но об этом — много ниже). Оно (причинение) также является не "основой процесса реализации возможности" (наряду, видимо, с чем-то "неосновным"), а собственно самим данным процессом. Причинение и есть процесс реализации возможности события-следствия. Так что если вести речь именно о процессе РЕАЛИЗАЦИИ возможности, то отнюдь не является "большой ошибкой свести всю систему детерминаций к одному причинному фактору". Ошибочно лишь сведение всего обусловливания следствия к причинению (к обусловливанию только причиной). А также сведение к нему (и даже к полному обусловливанию событий) всех вообще типов детерминаций.

          Повторяю: если вести речь о полном обусловливании события-следствия, то тут, конечно, кроме причин присутствуют ещё и условия — как детерминирующие именно возможность следствия. Но если толковать собственно о превращении возможности в действительность (что, кстати, можно делать только в отношении событий: и это ещё один камень в огород Огородникова, сводящего всякое обусловливание лишь к обусловливанию событий), то за данное превращение ответственна как раз одна причина, а не какие-то иные обусловливающие факторы. Все прочие детерминанты тут обеспечивают лишь возможность. И, соответственно, являются условиями. Примечательно, что и сам Огородников это почти что признаёт.

          "Исследование степени реальности возможного связано с установлением тех детерминаций, которые необходимо должны сопутствовать причине, служить материалом её действия (вне которого причина не действует) (я бы выразился так, что действовать-то она действует, но не приводит к данному следствию — А.Х.). Одной из (? — всё-таки "одной из"? — А.Х.) таких детерминаций является условная, или кондициональная" (6, с. 81).

          То есть получается, что причина — это то, что отвечает за превращение возможности события-следствия в действительность, а вот то, что определяет саму его возможность — это условия плюс ещё некие иные факторы? Которые каким-то образом отличны от условий. По пока неизвестному нам основанию. Я вот взял тут за основание такое отношение к следствию, по которому то, что обеспечивает действительность последнего, есть причина, а то, что обеспечивает его возможность, — условия. У Огородникова же выходит, что причина — это вроде бы, конечно, то, что отвечает за переход от возможности следствия к его действительности (при всех вышеупомянутых невнятностях на сей счёт: ведь Огородников и тут "обнаружил" целую кучу непричинных детерминаций), но вот условия — нечто совсем из другого ряда. Налицо целый (и не имеющий специального наименования) блок обстоятельств, обеспечивающих возможности следствия. Но не это является признаком, по которому определяются его условия. Последние входят в указанный блок в качестве лишь какого-то особого его подотряда — наряду с другими разновидностями того, что обеспечивает возможность. То есть по большому счёту условия, конечно, суть то, что обеспечивает возможность, однако собственная их определённость не сводится только к этому, ибо по данному общему признаку условия тождественны ещё и каким-то иным детерминирующим возможность факторам. В моём понимании условия — это всё то, что обеспечивает возможность следствия (и в этой роли оно "противостоит" обеспечивающей его действительность причине). Собственные ("внутренние") различия данных условий мне до лампочки. А Огородников именно их считает главными, именно по ним определяет то, что вот эти обеспечивающие возможность особые факторы суть условия, а вон те — не условия, а что-то иное. Откуда встаёт вопрос: по каким же признакам условия (в качестве совершенно особого отряда обусловливающих возможность следствия факторов) отличаются от неусловий (то бишь от иных типов факторов, обусловливающих возможность следствия)?

          Поясняю. Рассуждая об условиях, мы, на мой взгляд, выясняем реальную ситуацию (в разрезе разрешённости, возможности некоего события) во всём богатстве её конкретности, во всём богатстве взаимоотношений её участников и зависимостей её параметров (в том числе и по типу этих зависимостей). Единственное, что отсюда исключается, это причинное обусловливание — как в отношении искомого события-следствия, так и вообще в отношении любых событий. Оценка ситуации, выяснение характера условий — это не выяснение причин происхождения каких-либо событий. Это анализ ситуации в её статике — не того, как она изменяется, а того, как она имеет место на момент произведения (причиной) события-следствия. В отношении происхождения событий тут замеряется только её потенциал. Указанная оценка ситуации есть её оценка лишь как и именно как разрешающей в отношении следствия. Согласно же Огородникову,

          "Неверно было бы определить совокупность условий как реальную возможность, что иногда делается. Во-первых, условная детерминация — не единственный тип детерминации, действующей наряду с причинной (при обусловливании событий — как раз единственный, просто "обобщающий" — А.Х.). За превращение возможности в действительность ответственно... множество других типов детерминаций (за превращение возможности в действительность как раз не отвечает ни что, кроме причины: это её и только её узкая специализация. Кроме того, при чём здесь вообще указанное превращение, если речь идёт лишь об обеспечении возможности? Раз уж Огородников усматривает какую-то конкуренцию детерминантов именно в процессе превращения, то это конкуренты причины, а не условий — А.Х.). Во-вторых, совокупность условий сама по себе никакой возможности не представляет (при отсутствии основания возможности) (это что ещё за овощ? — А.Х.). Влажность, освещение, удобрение и тому подобные факторы не приведут к появлению колоса, если зерно недоброкачественное (ах, вон оно что: оказывается, дело не в овоще, а в зерне. Просто Огородников не считает доброкачественность зерна таким же условием его прорастания, как и перечисленные внешние факторы. А почему, спрашивается? — А.Х.), и сами по себе не только не составляют возможность (но без них-то, наверное, всё-таки нельзя? Так что какую-то "часть" возможности они обеспечивают? — А.Х.) такого появления, но и не являются даже условиями (условие-процесс предполагает обусловливаемое-процесс) (вот те на! Условия — это, оказывается, вдобавок к их "внешности", ещё и какие-то загадочные процессы (очевидно, изменения влажности и др.?), а не состояния среды и самого зерна. Зачем же тогда Огородников обозвал влажность, освещённость и пр. "совокупностью условий"? — А.Х.). Мера возможности — вероятность выступает как мера реальности возможного, изменяющаяся в соответствии с наличием или отсутствием при данной возможности сопутствующих детерминантов (это-то здесь к чему? Понятно, что если менять условия, то бишь детерминанты, то будет изменяться и степень возможности-вероятности. Как всё это опровергает то, что условия определяют возможность? Похоже, Огородников и впрямь просто как-то спутывает собственно условия с изменениями этих условий, принимая вторые за первые и потому объявляя условия процессами — А.Х.). По определению В.А.Фока, "вероятность того или иного поведения объекта в данных внешних (почему только внешних? — А.Х.) условиях определяется внутренними свойствами данного индивидуального объекта и этими внешними условиями" (да, как видно, вся беда всё-таки именно в том, что за условия принимаются исключительно внешние (в отношении изменяющегося объекта) обстоятельства. Именно их именуют условиями, а "внутренние" обстоятельства — не условиями, а как-то по-другому, например, "основанием возможности". Вот как, оказывается, различаются условия и неусловия — при их тождестве в плане обеспечения возможности следствия. Чисто — по локализации в отношении изменяющегося, а не в каком-то качественном плане, не по типу обусловливания — А.Х.)... Только при наличии исходного противоречия и всех детерминаций, которые сопутствуют его раскрытию, возможность становится реальной" (6, с. 81-82).

          Ну вот, теперь в ход пошло ещё и противоречие. То есть всё то же исключаемое почему-то из числа условий внутреннее состояние объекта как способного ("готового") или не способного ("не готового") к определённым изменениям. Наличие в нём противоречия (тут правильнее вести речь о противоположности: противоречие бывает только логическим; указанное словозлоупотребление идёт от Гегеля, не разводившего реальность и мышление о ней) означает как раз такую готовность, что тронь — и развалится. (Кстати, данное "диалектическое извращение" имеет и иное продолжение. В приведённой цитате Огородников назвал способность (готовность) объекта к изменениям "основанием возможности". Но сие "противоречие" куда чаще объявляется непосредственно причиной (как главный обусловливающий фактор). В том числе — и самим Огородниковым — см., например, с. 94 или 157. Однако если в объекте есть какая-то напряжённость, то бишь некое его сильно неустойчивое состояние, то это не причина, а одно из условий его изменения. Пусть даже и самое важное в плане обусловливания данного изменения).

Относительность причин и условий

          Это мы всё разбирались с отношением условий и причин к возможности и действительности следствия. И обнаружили, что Огородников вовсе не различает их по данному основанию — ни между собой, ни с какими-либо иными детерминантами (обусловливающими факторами). Но как-то же он их различает — и с другими детерминантами, и между собой?

          В этом плане Огородников прежде всего напирает на завязанность условий и причин, с одной стороны, друг на друга, а с другой — на следствие. "Сплочённость" условий и причин и их общее отношение к следствию суть то, что выделяет их из толпы прочих детерминантов (которые и порознь, и индифферентны к следствию). А специфика отношения каждого из них к следствию — есть то, что отличает их друг от друга. Цитирую:

          "Причина и условие взаимосвязаны в процессе (очевидно, порождения следствия? — А.Х.) и предполагают друг друга (как в смысле своего бытия, так и идентификации; в последнем плане они определяются относительно следствия — А.Х.). Условия только тогда выступают таковыми, когда включаются некоторым дополнительным детерминантом в действующую причинную связь. Вне причинного отношения (то есть вне процесса порождения следствия — А.Х.) говорить об условии бессмысленно (ибо тут встаёт вопрос: об условии ЧЕГО? — А.Х.). Однако не следует доводить это единство ("сплочённость" — А.Х.) условий и причин до неразличения. Необходимо отметить относительность различения причины и условий, которые проявляют себя как таковые (то есть одни факторы — как условия, а другие — как причины — А.Х.) только в связи с конкретным процессом становления (точнее, порождения следствия — А.Х.)" (6, с. 83).

          Таким образом, переходя от взаимосвязи причин и условий в их бытии (от "завязанности" бытия одного на бытие другого) к их конкретной идентификации, Огородников объявляет тут конечной инстанцией (идентифицирующим основанием) отношение к следствию. То бишь различность этого отношения у причин и следствий. И я с этим, в общем-то, согласен (как с дополняющим феноменный подход признаком), — если под данным различием отношений понимать то, что условия обеспечивают возможность, а причина — действительность следствия. Однако мы только что видели, что Огородников не склонен ни делить условия и причины по данному основанию, ни даже отличать их по нему от иных детерминантов. Он толкует совсем о другом. На деле Огородников исполняет всё ту же старую песню о главном.

          По его мнению,

          "Факторы, играющие в одном процессе роль условий, могут выступать в другом как причины (в моём понимании это просто невозможно, ибо причины суть события, а условия — несобытия, и несобытия никогда не могут превратиться в события; отсюда ясно, что Огородников игнорирует феноменную природу причин и следствий. О том же свидетельствует и приводимый им далее пример — А.Х.). Так, воздушная среда может явиться причиной гибели (в данном случае причинное отношение берётся именно к процессу смерти) многих биологических видов, не приспособленных к жизнедеятельности в ней, однако для обитателей суши та же среда является необходимым условием существования (тут налицо неправильный оборот речи, который, однако, не случаен. Причиной гибели может быть ВОЗДЕЙСТВИЕ воздушной среды, но отнюдь не её простое наличие. Её наличие не может быть причиной чего бы то ни было. А вот условием — да. Хоть гибели, хоть возникновения — А.Х.). На этом основании (при принятии за точку отсчёта вместо события-следствия А события-следствия Б — А.Х.) можно говорить о превращении причины в условие или условия в причину (ведь указанной смене "точек зрения" сопутствует и смена главной роли обусловливающего фактора на второстепенную, или наоборот — А.Х.). Так, кислород входил в основание (? — ещё один овощ? — А.Х.) причины появления жизни на Земле (будучи тут важнейшим обеспечивающим возможность фактором, то есть условием, а не причиной — А.Х.), а в настоящее время выступает условием её дальнейшего развития (почему в отношении становления это причина — да ещё и составная часть её "основания", — а в отношении развития — условие? Что конкретно изменилось? На мой взгляд, лишь значение в качестве обусловливающего фактора — А.Х.). Примерами превращения условия в причину могут послужить многочисленные факты изменения состояния объекта при переходе условий через определённую меру (то есть при некотором критическом повышении их значения — А.Х.)" (6, с. 83).

          Очевидно, что в виду имеется тот простейший факт, что условия так же определяют следствие (изменение состояния), как и причина, и притом по принципу сообщающихся сосудов. Отчего сильное изменение условий при тех же действующих причинах (например, стабильных взаимодействиях элементов системы) могут привести к изменению состояния системы. Но при этом условия вовсе не превращаются в причины. Меняется лишь их значение в качестве обусловливающих факторов. Нельзя также не отметить и того факта, что даже Огородников объявляет тут причиной ПЕРЕХОД условий через предел, то есть некое их изменение, событие. А вовсе не сами условия, какими они стали в результате данного изменения.

          Наконец, оцените сентенцию:

          "Условия часто смешивают с причинной детерминацией именно потому, что они играют не меньшую (но не главную!) роль в становлении процесса (красноречиво — в плане указания оснований, по которым условия смешиваются с причинами, — но не очень понятно: как это главное не есть большее по значимости? В чём же тогда заключается "главность"? По-моему, тут явное противоречие: нельзя быть не главным и при этом играть не меньшую роль, чем главное — А.Х.). Отсутствие какого-либо условия часто приводит к прекращению (скорее, к непроисхождению, невозникновению — А.Х.) процесса, напротив, появление условия как бы порождает процесс (да просто разрешает его, обеспечивает возможность — А.Х.)" (6, с. 83-84).

"Я тебя породил, я тебя и главнее"

          В качестве следующего признака причины Огородников подчёркивает её генетическую связь со следствием.

          "Главным (опять? — А.Х.) детерминантом процесса выступает причина как генетическая, порождающая связь (как можно так выражаться? Причина — это обусловливающий фактор, а не генетическая связь: последняя есть ОТНОШЕНИЕ причины и следствия — А.Х.)" (6, с. 82). "Выделение генетического аспекта, отношения порождаемости между причиной и следствием в качестве главного критерия причинности позволяет отличить от последней такие детерминации процесса становления, как кондициональная (условная), функциональная, управляющая, инспирирующая и другие" (6, с. 81).

          Правда, тут возникает некоторое противоречие с

"...определением причинности как "чистого" взаимодействия" (6, с. 76).

          Ибо последнее взаимно, обоюдно (как, например, тяготение двух тел), то есть не однонаправленно, тогда как

"...причинное отношение имеет явную направленность, асимметричность" (6, с. 76).

          Из этого затруднения Огородников выходит, указывая, что

          "Причина и следствие (действие) (привет от Юма — А.Х.) выявляются в результате исключения некоторых моментов взаимодействия из всеобщей связи" (6, с. 76-77).

          То есть выделением чистого отношения двух событий. Так, в случае тяготения гравитационные воздействия одного тела вызывают изменения в траектории другого. И не важно, что это второе тело тоже, в свою очередь, изменяет траекторию первого. Всё рассматривается лишь в отношении одного конкретного изменения-события. И тут обнаруживается, ЧТО является его причиной, а ЧТО условиями (при том, что само оно выступает следствием).

          В том же ключе (определения причины как порождающего начала) Огородников толкует и об активном характере причины (и о пассивном — условий). Однако при этом Огородников тут же заявляет, что

"...активность того или иного момента взаимодействия (каковыми моментами выступают уже вроде бы не причина и условия, а причина и следствие, но Огородников имеет в виду всё-таки первые — А.Х.) определяется относительно результирующего изменения (следствия — А.Х.)" (6, с. 55).

          То есть активность (и пассивность) оказывается у Огородникова не действенностью (или бездейственностью) как таковой, которая имеется или нет в зависимости вовсе не от места обусловливающего фактора в конкретном обусловливании, а в зависимости лишь от его феноменной природы (от того, событие это или нет). Активность у Огородникова определяется именно указанным местом — относительно следствия. Отчего её приходится опять-таки понимать лишь как простую значимость, влиятельность, весомость (то есть главность). Раз её присущесть обусловливающему фактору зависит от того, какое событие-изменение берётся для рассмотрения. Вот в отношении одного изменения данный фактор активен (обусловливает это изменение как главный или вообще), а в отношении другого — пассивен (обусловливает его как второстепенный или вовсе не обусловливает). Это снова не что иное, как версия доминантности. Событие в принципе не бывает пассивным, а состояние — активным. Но вот обусловливать может как то, так и другое. И доминировать (играть главную роль) в этом обусловливании — тоже.

          Свои мысли на указанный счёт Огородников подкрепляет примером.

          "В отношении общего течения реки камень — одно из пассивных условий, конкретизирующих движение, в отношении же конкретного изменения, вызванного противодействием камня, последний — причина данного изменения" (6, с. 55).

          Тут Огородников ошибается в том, что полагает наличие камня имеющим некое отношение к общему течению реки. Наличие камня (а тем более, действие) имеет отношение как раз только к конкретике этого течения, к возникновению в нём тех или иных завихрений. Для общего же течения, причинно обусловленного тяготением Земли, камень вовсе не является условием. Условия тут — уклон местности. И всё. Наличие камня никак не определяет (не разрешает и не запрещает) наличия течения, если он не перегораживает реку, устраняя указанный уклон и устраивая запруду. Форма русла (и камень в том числе) определяет не наличие течения, а форму (траекторию) потока (при этом камень определяет конкретно только какую-то "часть" этой формы). Которая вовсе не является событием. Отчего в отношении неё камень не выступает ни причиной, ни условием. Тут налицо иное обусловливание. Обусловливание наличием камня — наличия завихрений (наличие не является событием: таковым является возникновение, изменение). Или обусловливание формой камня — формы завихрений. Если же вести речь о подлинном событии — конкретном изменении траектории движения воды (множества её молекул), — то его причиной является, действительно, воздействие на воду камня. Лишь в отношении данного события его действие есть обусловливающий фактор условно-причинного ряда.

Процесс как изменение и изменение процесса

          Вот ещё один казус, мимо которого трудно пройти равнодушным.

          "Детерминация как относительно активный момент взаимодействия несёт в себе элемент причинности только в отношении изменения процесса, но не выступает причиной (порождающим детерминантом) самого процесса" (6, с. 56).

          Из этого следует, что, по Огородникову, процесс и изменения — не близнецы-братья, а посторонние друг другу "люди". Но что такое вообще процесс, как не изменение, как не цепь событий-изменений? И что такое изменение, как не процесс? Ведь мы же так и говорим: "Процесс изменения". Всякое изменение (чего-то) есть процесс. Всякий процесс есть изменение (чего-то). Но вот у Огородникова получается, что причины имеются только у изменений процессов, а не у собственно процессов (то есть их возникновений) как изменений чего-то иного (непроцессов). (И это при том, что сам Огородников сплошь и рядом рассуждает о причинной детерминации СТАНОВЛЕНИЯ, а вовсе не изменения процессов).

          Всякий процесс есть изменение чего-то. При том, что в роли указанного "чего-то" (изменяющегося) может выступать всё, что угодно. В том числе и любой процесс. Изменение здесь может затрагивать, естественно, лишь второстепенную определённость данного процесса — например, его направление (траекторию или тенденцию) (при полном или сущностном изменении процесса последний просто исчезает как таковой: любое изменение объекта возможно лишь при сохранении изменяющегося в качестве такового). Ну а поскольку любой процесс сам есть изменение, то изменение процесса есть изменение в направлении изменения. То вот нечто изменялось в одну сторону, а то стало изменяться в другую. И у этого изменения направления, само собой, тоже должна быть причина. Но считать, что у самого процесса в целом как цепи событий, суммарного изменения, или у каждого отдельного изменения в его составе, или, наконец, у возникновения данного процесса изменений (чего-то) нет причин — ошибочно. Причины есть у любого изменения как события, что бы конкретно ни изменялось.

Опять об относительности

          Но продолжу цитату, ибо в ней вновь затрагивается проблема относительности причин и условий, только теперь уже, вопреки всему написанному выше (по тексту самого Огородникова — ниже), вроде бы — не в отношении следствия.

          "Истинное значение всех этих "локальных причинностей" (причин изменений процесса — А.Х.) выявляется не в отношении произведённого ими изменения (? — следствие-то, оказывается, тут и ни при чём! — А.Х.), но в отношении всего процесса в целом (в виду имеется более глобальный процесс изменения — типа "общего течения реки", относительно которого камень в русле является якобы условием — А.Х.). Именно в этом отношении одни из детерминантов выступают причиной, другие — условием, третьи — функциональным отношением (чего? — процессов? Кроме того: как это обусловливающий фактор может выступать отношением? Отношение — это связь детерминанта и детерминируемого — А.Х.) и т.д." (6, с. 56).

          Здесь отмечу, во-первых, то любопытное и доселе не встречавшееся обстоятельство, что Огородников ставит в один ряд причины (то бишь причинение), условия (то бишь кондициональное обусловливание) и функциональную зависимость (отношение). Последняя у него, как можно видеть, тоже есть "одна из" разновидностей детерминаций, обусловливающая события наравне с причинами, условиями и "основаниями возможности" в виде "внутренних противоречий". Впрочем, удивляться тут нечему, ведь указанная зависимость у Огородникова есть зависимость между процессами. Остаётся только не совсем ясным, что она обеспечивает: возможность следствия или переход от этой возможности к действительности?

          Во-вторых, я никак не могу согласиться с заменой в качестве идентифицирующего признака причин и условий отношения к следствию — отношением к какому-то "общему процессу". Некое событие определяется как причина, а некие состояния, параметры и тому подобные обстоятельства — как условия всё-таки только в отношении конкретного события-следствия. По принадлежности. Как именно ЕГО причины и условия. В отношении иного события данное "некое событие" может быть не причиной, а следствием (или же попросту нейтральным событием — из другой причинно-следственной цепи), а данные "некие состояния" — результатами (или опять же совершенно посторонними обстоятельствами). То бишь сейчас я пишу не о том, что такое причины и условия вообще (на данном общем направлении я беру в расчёт их феноменную природу и отношение к возможности и действительности, а Огородников берёт в расчёт их главную или второстепенную роли в обусловливании). Я толкую о конкретной идентификации реальных причин и условий. Об их опознании в качестве причин и условий конкретных событий. В отношении таких событий (при моём общем понимании причин и условий) их роли не могут измениться так, чтобы прежние условия вдруг стали причинами или наоборот. События не могут быть условиями, а состояния — причинами. Тут, с заменой принимаемого за точку отсчёта события, может быть либо так, что причина преобразуется в следствие, а условие — в результат, либо так, что эти прежние причины и условия полностью теряют свои статусы причин и условий, становясь нейтральными, посторонними, не имеющими касательства к делу событиями и состояниями. Что, собственно, и имеет место в предложенном Огородниковым примере с течением реки и камнем. Действия камня (или его форма) как-то обусловливают возникновение завихрений (или их форму) в течении реки, но в отношении самого течения (то бишь огородниковского "общего процесса") они — ничто.

          В то же время по линии второстепенности-главности любые обусловливающие факторы — при указанной смене точки отсчёта — могут менять и даже почти всегда меняют свою "половую" ориентацию. То бишь те, что были главными в отношении одного следствия, оказываются второстепенными в отношении другого (кстати, нейтральность — крайняя степень второстепенности). И вот эту-то смену ориентации Огородников и принимает за ведущую в плане разнесения факторов по лагерям причин и условий. Да ещё и выдвигает неудачные примеры, в которых второстепенность достигает уровня постороннести.

Понимание феноменной природы

          Впрочем, нельзя без оговорок утверждать, что Огородников полностью игнорирует феноменный подход. Огородников этот подход использует. Но только не для выяснения того, чем являются по своей феноменной природе причины и условия, а в ракурсе того, чем они не являются. Да и на этом направлении феноменные размышления Огородникова странно ограничены. Так, он старается показать, что детерминантами процессов не являются время и пространство, которые, конечно, ничего не обусловливают в качестве причин (в отношении условий дело обстоит сложнее: что тут мы должны понимать под временем и пространством? Наверное, длительность стабильного бытия протонов можно отнести к условиям возникновения атомов?). В то же время данные феномены, безусловно, участвуют в тех или иных зависимостях корреляционного типа (например, в определении скорости).

          Сходным образом у Огородникова

          "Не выступают в качестве детерминантов и количественно-качественные характеристики. И количество, и качество имеют источники своего изменения, но сами не являются детерминантами (причинами — А.Х.) процессов" (6, с. 58).

          Хотя конкретные количества или качества чего-то могут тут выступать необходимыми условиями. Не распространяясь уже об их роли в корреляционных обусловливаниях.

          "Наконец, наиболее фундаментальные... категории детерминизма — "необходимость" и "случайность" также не отражают типы детерминаций, т.е. активные стороны взаимодействия" (6, с. 59).

          Да уж. Ещё бы денотаты таких подозрительных категорий выступали активными (да и пассивными) сторонами взаимодействия! В котором, повторяю, вообще могут участвовать только вещи или их колонии.

Проблема повода

          В моём понимании причин и условий полное обусловливание события-следствия производится ими только совместно и при этом работает принцип сообщающихся сосудов. То есть в роли главного обусловливающего может выступать как причина, так и условия. Они различаются не значимостью, а функцией в обусловливании следствия. Отсюда равным образом может иметь место и такой случай, когда незначительные условия сопрягаются со значительной причиной, и такой случай, когда налицо незначительная причина и значительные условия. В последнем случае причина, оставаясь причиной, получает особое имя — "повод".

          В той же версии, где причина есть главное обусловливающее, там повод как "малая" причина (то бишь явно не главное обусловливающее), конечно, признаётся не причиной. В связи с чем его ставят на отдельное положение, в особый тип обусловливающего. У меня это — "подвид" причин, а у Огородникова и др. — вид обусловливающего наряду с видом причин. Одновременно, раз за причину принимается главное обусловливающее, каковым в данном случае (при "малости" причины) по определению является не событие-действие, а состояние испытывающего его объекта ("внутреннее противоречие") и прочие условия, то как раз эти решающие условия и именуются тут причиной.

          "Гегель отметил, что попытка представить повод как "малую причину" есть попытка перевернуть, поменять местами внешнее (чем является повод) и внутреннее — причину" (6, с. 94). "Разделение причины и повода весьма важно, так как их отождествление ведёт к абсолютизации роли случайного фактора в становлении действительности (этот разговор о случайности — от того, что повод в силу своей незначимости может быть любым, потому как следствие обусловливается в данном случае не столько им, сколько условиями — А.Х.). Причина из внутреннего фактора (внутреннее противоречие) превращается при этом в некоторый внешний фактор ("малую причину") — случайность" (6, с. 94).

          Как можно видеть, подлинной причиной тут объявляется "внутреннее противоречие", то бишь сильно неустойчивое (что вовсе ещё не обязательно означает: "хаотическое") состояние готового к изменению объекта. Отсюда встаёт вопрос об отношениях повода и этой подлинной причины.

          "То обстоятельство, что инспирирующая детерминация (то есть повод — А.Х.) высвобождает действие каузальной (то есть пружинно сжатый во "внутреннем противоречии" потенциал действия — когда сильно неустойчивое равновесие действий нарушается малым "толчком" и система "обваливается" в новое, более устойчивое состояние — А.Х.), делает инспирацию сходной в явлении с причинностью и выступает основой их отождествления. Скрытая каузальность подменяется "лежащей на поверхности" инспирацией, и последняя выдаётся за причину того или иного явления" (6, с. 96-97).

          (При том, что эта причина-повод случайна и незначима для следствия). Обратите внимание — примерно так же рассуждал и я в "Теории общества". Что не надо, дескать, путать повод с подлинной причиной. Только под последней я понимал не неустойчивое состояние системы, а то, что создало такое состояние. То есть я обращался к предшествующим звеньям причинно-следственной цепи, обеспечившей данное состояние в качестве своего результата (причём — совсем не той цепи, к которой принадлежит повод). Теперь я рассуждаю иначе. Как именно, будет видно к концу наших разборок. Пока же приведу ещё ряд цитат.

"1) инспирация "сама по себе", на неразвитых стадиях основных детерминантов (то есть при отсутствии полной "боеготовности" объекта, при незначительности условий — А.Х.) не может вызвать событие (естественно, "малая причина" тут недостаточна — А.Х.);

2) инспирация может принимать самые разнообразные формы, нет никаких обязательных инспираций, жёстко "соединённых" с данным процессом (то есть в силу его незначительности повод может быть любым, в отношении следствия его данная конкретность "случайна" — А.Х.). Вместе с тем инспирация как таковая выступает необходимой и обязательной детерминацией любого (? — А.Х.) процесса перехода из возможного состояния в действительное" (6, с. 97).

          Последнее уже непонятно, ибо "малые причины" (в качестве работающих, производящих следствия) встречаются только в сильно неустойчивых (на все сто готовых к изменению), а вовсе не в любых системах или ситуациях.

          "Если сложилась возможность к определённому изменению и соответствующие условия её реализации (Огородников, напоминаю, под первой понимает "внутреннее противоречие", а под вторыми — внешние обстоятельства — А.Х.), то дело только за инспирацией (следовало бы, конечно, добавить "остроты" как в определение готовности объекта к изменению, так и в степень благоприятности внешних условий: если и то, и другое так себе, то "малая причина" не сработает — А.Х.), процесс перехода возможности в действительность "ожидает" лишь инспирирующую детерминацию (то есть повода — А.Х.) для того, чтобы начаться. С момента начала процесса главные детерминирующие факторы (состояние системы, условия — А.Х.) перестают отражать лишь возможную тенденцию к изменению (определять возможность) и становятся причинными детерминантами, или собственно причиной процесса" (6, с. 98).

          То есть повод запускает процесс, и то, что было условием, что обеспечивало возможность, обеспечивает дальше действительность в виде причины. Другими словами, речь у Огородникова идёт просто о запуске целой причинно-следственной цепочки, если можно так выразиться, цепной реакции событий, каждое из которых порождает следующее, и причина-повод лежит здесь лишь в исходной точке процесса, отвечая конкретно (как причина) только за первоначальное событие-следствие. Хотя ей приписывают результат всей цепи. Почему? Потому, видимо, что данная "обвальная" цепная реакция происходит слишком быстро, отчего мы не различаем всех промежуточных инстанций, отдельных звеньев цепи. И берём сразу последнее звено, заключительный результат, определяя роль первоначальной причины именно в отношении него. На деле же её следует идентифицировать как таковую (как причину) лишь в отношении непосредственно порождённого ею события (первого звена цепи). И весьма вероятно, что здесь она вовсе не покажется "малой". Впрочем, об этом — в своём месте.

Ещё пара проблем

          Во всяком обусловливании налицо три момента: а) обусловливающее (чем обусловливается), б) обусловливаемое (что обусловливается) и в) собственно обусловливание одного другим (как обусловливается). Распространённой ошибкой (разумеется, лишь на мой взгляд ошибкой), рассмотренной выше, является отождествление причины со всяким обусловливающим. То есть понимание её, причины, в качестве обусловливающего вообще (акцент на главном обусловливающем не столько спасает, сколько запутывает ситуацию). Отсюда всякое обусловливание оказывается причинением, детерминизм (хотя тут правильнее было бы вести речь о детерминистичности) сближается с причинностью (а детерминированность, тем самым, — с причинённостью; впрочем, последний термин вообще не применяется: термином "причинность" "обнимают" и детерминистичность, и детерминированность, и в целом детерминизм). Но на этом ошибки не кончаются. Имеется ещё и целый клубок невнятицы по поводу соотношений причины (особого детерминанта), причинной детерминации (особой связи) и причинности (свойства всякого события обладать причиной, быть особым образом детерминированным), во-первых, между собой, а во-вторых, с законами (закономерностями).

          Приведу в третий (и, надеюсь, последний) раз до боли знакомую цитату:

          "Причинная детерминация — основа процесса реализации возможности, его главный детерминирующий фактор, но было бы большой ошибкой свести всю систему детерминаций к одному причинному фактору, отождествить детерминацию с причинностью" (6, с. 80-81).

          Теперь обратим главное внимание на то, что Огородников отождествил здесь: 1) причину ("детерминирующий фактор") и "причинную детерминацию", 2) "систему детерминаций" (то есть некое множество обусловливаний, зависимостей, связей разных типов; возможно, речь идёт о полном обусловливании события) с "причинным фактором" (то бишь с той же причиной) и 3) "детерминацию с причинностью" (то бишь с то ли детерминистичностью, то ли детерминированностью). Правда, по поводу двух последних случаев можно возразить, что Огородников вроде бы как раз выступает против указанных отождествлений. Однако на деле — вовсе не на том основании, что нельзя отождествлять детерминант, детерминацию и детерминированность: Огородников напирает лишь на то, что причинный их тип — не единственный. Собственное же их различие как обусловливающего фактора, отношения обусловливания (связи) и свойства быть обусловленным для него безразлично. Но всё это — отнюдь не одно и то же.

О сущности причинности

          Прежде всего ещё раз подчеркну то, что причинность есть СВОЙСТВО (чьё именно — второй вопрос, то есть мы-то знаем, что следствия, но тут сие не имеет значения: важно лишь, что это — свойство). А то её как-то путают с отношением. Есть четыре основных (исходных) вида феноменов: вещи (сущее), события (происходящее), свойства (те или иные определённости сущего, происходящего и т.п.) и отношения (между сущим и сущим, сущим и происходящим, сущим и свойствами, происходящим и происходящим, происходящим и свойствами, свойствами и свойствами; при этом отношения не могут вступать в отношения ни с сущим, ни с происходящим, ни со свойствами, а отношения между самими отношениями суть уже соотношения и они ирреальны, являются результатами внешнего сравнения, оценки; это соотношения сходства-различия, общего и частного, степеней значимости, распространённости и т.п.).

          Связи суть разновидность отношений (это, с одной стороны, отношения зависимости, а с другой — постоянные, устойчивые, повторяющиеся отношения). И причинность именуют именно связью. Например, Философский энциклопедический словарь:

          "Причинность — генетическая связь между отдельными состояниями (то есть даже не между событием-причиной и событием-следствием, а между условиями и результатами? — А.Х.) видов и форм материи в процессах её движения и развития" (М.: Сов. энциклопедия, 1983. — 840 с. — с. 531).

          Однако генетическая связь (событий, а не вещей или состояний) обозначается собственно понятием "причинная (причинно-следственная) связь". Слово "причинность" напрасно используется тут как синоним. Во-первых, зачем нужны два термина для обозначения одного денотата? Во-вторых, потому что тогда нет термина для обозначения свойства следствия иметь причину. В-третьих, и по чисто формальным, лингвистическим соображениям. Суффикс "ст" (мягкий знак является тут окончанием), наравне с суффиксами "т", "изн" и др., служит в русском языке для образования производных от прилагательных существительных, обозначающих именно свойства. Важный — важность, добрый — доброта (вариант: добротность), хитрый — хитрость, белый — белизна, закономерный — закономерность, толстый — толстость (понятие "толщина" обозначает уже не свойство быть толстым, а то, что у объекта просто есть некая величина: обладающий толщиной совсем не обязательно толст) и пр. (Только не надо путать суффикс "ст" с корневыми звуками "ст", например, в словах "кость", "гость" и др.: эти слова очевидно обозначают не свойства, а сущее). Говорить вместо "причинная связь" "причинность", на мой взгляд, есть либо глухота к русскому языку, либо неуважение к его правилам.

          Впрочем, дело не только и не столько в языке, сколько в самой реальности, в её феноменах, являющихся денотатами слов. Можно как угодно грешить против норм морфологии. Этим не отменить того, что реальность есть сама по себе и что в ней налицо лишь определённые феномены-денотаты. Так, есть детерминанты, детерминируемые и их связи (интерпретируемые нами как детерминации вторых первыми). Есть также та особенность детерминируемого, что оно именно детерминировано, — детерминистичность или детерминированность. (Для детерминанта аналогичным свойством выступает детерминантность). Возможно, есть какой-то смысл ещё в том, чтобы взять (представить себе) все эти три "момента" в их "единстве", как некое "совокупное" явление Детерминации в целом. И есть, наконец, учение о Детерминации, именуемое детерминизмом. Вот для всех этих денотатов (реально существующих объектов) могут быть введены свои наименования. Но не больше и не меньше. Потому как иначе либо лишние термины будут путаться под ногами, либо ряд разных денотатов будет именоваться одним термином. И возникнет путаница. Равным образом не следует (при равенстве численностей терминов и денотатов) употреблять термины не по назначению (в отношении не тех денотатов). Короче, я считаю правильным разбираться сначала с тем, что есть, а уж потом давать каждому обнаруженному феномену своё имя. Причём — делая это в соответствии с нормами русского языка. В связи с чем полагаю, что имя "причинность" следует закрепить за свойством следствия и только за ним.

          При этом нас ни в коей мере не должно смущать то, что причинность мы называем ещё и явлением, говоря "явление причинности" и т.п. "Явление" (в моей терминологии — "феномен") — это общий термин. Онтологический аналог гносеологического термина "объект". Всё суть явления. Назвать что-либо явлением — значит, просто выделить сие из окружающего. И больше ничего не сообщить. Сообщить больше — значит, ответить на вопрос: какого рода это явление? И вот тут уже реальные явления первично раскладываются на сущее, происходящее, свойства и отношения. Так что причинность, разумеется, явление. Принадлежащее к роду свойств. Говоря "явление причинности", мы должны понимать под этим не явление причинной связи или феномен причины-действия, а именно такое явление, как свойство следствия.

Процесс или не процесс?

          Теперь затрону вопрос о процессуальности детерминации. Вот мы обычно говорим: "Процесс причинения", "Процесс обусловливания". А правильно ли это? Навряд ли. Формально-логически против такого словоупотребления (и стоящего за ним представления) свидетельствует уже то, что детерминация есть связь детерминанта и детерминируемого (во всяком случае, если мы называем термином "детерминация" именно эту связь, а не что-то иное, — при том, что чего-то иного, то есть ещё какого-то денотата, кроме трёх перечисленных, к которому можно было бы приложить термин "детерминация", вроде бы и нет). А связь — это разновидность отношений, но вовсе не событий (происходящего). Тем самым она не может быть процессом.

          Аналогичный вывод получается, если оттолкнуться не от того, что связь — не событие, а от собственной природы событий, от свойств и отношений как вступающих в отношения феноменов. Их связи не могут быть процессами уже потому, что свойства, события и отношения не действуют. Действуют только вещи (сущее). Следовательно, детерминация свойством свойства, свойством события или даже событием события не является реальным действием одного на другое, то бишь не процессуальна.

          Наконец, к тому же приходишь и практически — размышляя над сущностью тех или иных конкретных зависимостей (связей). Например, является ли процессом корреляционная зависимость? Или связь следствия и его условий? Нет. Все зависимости параметров (свойств) и даже кондициональное обусловливание следствий заведомо (очевидно) не процессуальны. В этих типах детерминации на деле ничего (никаких событий, которые можно было бы отождествить с реальным ПРОЦЕССОМ обусловливания) не происходит (ибо всё уже есть в готовом виде). Данные связи проявляются совсем не как процессы.

          Соответственно, в указанных случаях налицо явное несовпадение детерминанта и детерминации. Температура — это одно, а её связь с давлением — другое. Точно так же и состояние системы не тождественно зависимости от него потенций изменения этой системы (не распространяясь уже о внешних условиях, которые вообще посторонни изменяющемуся, то есть данной системе).

Как надо понимать термин "обусловливает"

          Отсюда процессуальные аллюзии, вызываемые у нас термином "обусловливает", неточны. Обусловливание вовсе не обязательно представляет собой происходящее, процесс натурального воздействия детерминанта на детерминируемое. Температура не действует на давление. Условия не действуют на следствие. Отношения тут совсем иные. Хотя и там, и там налицо обусловливание, зависимость одного от другого. Да что там! — даже причина, и та не действует на следствие. Хотя и представляет собой (в отличие от свойств и т.п.) именно действие. Действует здесь не причина, а причиняющее. Действием которого и является причина. При этом детерминантом следствия выступает вовсе не само это причиняющее. Во-первых, потому что оно действует вовсе не на событие-изменение (каковым является следствие; на событие вообще нельзя воздействовать), а на объект, в котором (или с которым) это изменение происходит (испытавающей воздействие, равно как, впрочем, и действующей стороной может выступать только сущее). А во-вторых, поскольку детерминантом тут является собственно влияние действующего, причина. Действующее и испытывающее воздействие соотносятся совсем не так, как причина и следствие, не как детерминант и детерминируемое.

          Вообще, похоже, есть нужда подчеркнуть то обстоятельство, что нельзя смешивать причиняющее-действующее с причиной-действием, а изменяющееся — с изменением-следствием. Выше я как-то не стал на этом останавливаться, полагая, что сие само собой ясно. (То, что причина — не причиняющее, легко увидеть из того, что при любом выяснении причины чего-либо недостаточно бывает указать просто на причиняющее как таковое, — нужно ещё предъявить некое его действие; собственно, только данное действие и делает это сущее причиняющим). Однако, оказывается, сие плохо осознаётся. В частности, как будет видно ниже, ошибки тут допускает Огородников. В том же духе написала и И.А.Медведева, автор соответствующей статьи в "Новейшем философском словаре":

          "Причина и следствие — философские категории, фиксирующие генетическую связь между явлениями, при которой одно явление (причина) своим действием вызывает (порождает) другое явление (следствие)" (Мн.: Изд. В.М.Скакун, 1998. — 896 с. — с. 546).

          Не знаю, как насчёт понимания Медведевой следствия (впрочем, ниже она отождествляет его с результатом, то есть не с событием, а со свойством, а также рассуждает о "взаимодействии причины и следствия", тем самым вынуждая понимать то и другое как сущее), но причиной она явно именует не действие, а действующее. Та же ошибка обнаруживается и в старом "ФЭС":

          "Под причиной понимается явление, действие которого вызывает..." и т.д. (с. 531).

          К тому же здесь и следствие мыслится как испытывающее воздействие:

"...можно говорить об одностороннем действии причины на следствие" (там же).

          Да оно и само не промах на этот счёт:

          "В реальных процессах следствие не является пассивным, оно может воздействовать на свою причину" (там же).

          Вообще, тут имеется

"...взаимодействие причины и следствия" (там же).

          Хотя взаимодействие — это контакты между сущим и сущим, но никак не между причиной и следствием (не между событиями). Но для авторов "ФЭС"

          "Именно взаимодействие определяет отношения причины и следствия. Каждая из взаимодействующих сторон выступает как причина другой и как следствие одновременного обратного влияния противоположной стороны" (с. 81).

          Под причиной и следствием тут, очевидно, понимаются действующее и испытывающее действие.

          Но вернусь от истолкования природы причин и следствий и в целом от причинно-следственного обусловливания — к обусловливанию вообще. За которым стоит просто связь, просто зависимость. Конечно, эта связь может каким-то образом реализовываться в действиях или выступать связью между событиями, но сама по себе она никак не является событием, действием, процессом. Процесс — это нечто происходящее, а связь — это особое отношение между событиями, вещами, свойствами и т.п. Это совершенно иной феномен, чем действие. И за тем, что мы называем "обусловливание", стоит, повторяю, именно связь. В реальности параметры друг на друга не действуют, а находятся в связи, связаны. И данная связь, в общем-то, лишь внешним образом (субъективно, нами) отождествляется с обусловливанием. Параметры обусловливают друг друга не столько сами по себе, сколько для нас. В нашем мышлении на их счёт. Это мы так воспринимаем связанность параметров "по жизни", что на основании наличия одного параметра заключаем о наличии другого и "оправдываем" это умозаключение тем, что наличие одного якобы обусловливает наличие другого. Но в действительности никакого натурального обусловливания (влияния) нет.

          Например, что представляет собой (откуда берётся) корреляционная связь температуры и давления? Дело тут просто в том, что и то, и другое суть одно и то же (энергия движений молекул), то бишь разные "лица", разные проявления этого одного и того же. В одной ситуации, в одном отношении энергия движения молекул являет себя как температура, а в других — как давление. (Примерно так же, как элементарные частицы в разных ситуациях проявляют себя то как корпускулы, то как волны). Поэтому естественно, что эти параметры намертво "связаны" друг с другом. Точно так же, как и число элементов и структура, структура и форма, и все прочие свойства одной и той же вещи (материальной системы). Ведь это одна вещь. Любое её более-менее существенное изменение есть изменение её не в одном каком-то аспекте (ибо он не существует сам по себе), а неизбежно затрагивает все прочие её свойства, то есть это изменение во всех свойствах. Что внешне выглядит как их собственная связанность друг с другом, зависимость друг от друга. На деле же эта связь, эта зависимость есть просто их единство в качестве свойств одной вещи. Это только мы при нашем поверхностном наблюдении наличного и происходящего делаем для себя вывод, что тут имеет место какая-то зависимость непосредственно между самими свойствами, что одни из них как-то обусловливают другие.

          Таким образом, в самом общем виде и по своей действительной сути обусловливание есть не что иное, как простое отражение в нашей голове связанности (совместности бытия) объектов. Того факта, что там, где есть А, непременно есть (или может появиться) и Б. Когда мы говорим, что наличие А обусловливает наличие (или возникновение) Б, то слову "обусловливает" придаётся на деле лишь значение "свидетельствует о". Наличие А есть признак наличия (или возможного появления) Б (ибо они не бывают друг без друга). Никаким обусловливанием одного другим как реальным процессом, как чем-то происходящим между А и Б (их взаимодействием, тем, что А натурально "тянет" за собой Б), тут и не пахнет. Из реальных процессов здесь налицо только процесс мышления, ход наших умозаключений от А к Б (опирающийся, естественно, на знание их связанности "по жизни").

Причина, причинение и причинная связь

          Сложнее выглядит случай причинной детерминации. Во-первых, здесь напридумана целая куча терминов — явно больше, чем имеется денотатов. Все эти "причинность", "причинение", "причинная связь", "причинная детерминация" частью могут быть приписаны к отдельным денотатам, но часть их приходится считать синонимами. Во-вторых же, тут имеется связь двух процессов. И причина есть процесс, некое событие-действие, и следствие — тоже процесс, некое событие-изменение. Это, конечно, не сильно сказывается на понимании термина "причинно-следственная связь": его денотат — явно не причина, не следствие и не процесс. Но вот с терминами "причинная детерминация" и "причинение", которые вроде бы как раз и являются конкретными именами данного типа детерминации, возникают проблемы. Например, причинение так и тянет истолковать как действие причиняющего, то бишь как причину. Требуется явное усилие (насилие над языковым чутьём), чтобы ассоциировать его со связью между причиной и следствием.

          Вообще, все термины такого типа, как "обусловливание", "детерминация", "причинение" суть отглагольные существительные (от глаголов "обусловливать", "детерминировать", "причинять") и формально должны обозначать процессы. Здесь имеет место ситуация, аналогичная случаю с причинностью. Там словом, морфологически обязанным обозначать свойство, называют связь. А тут ту же (вроде бы) связь именуют словами, морфологически призванными обозначать процессы. Причём проистекает это, как я только что пытался объяснить, главным образом из смешения реального (онтологического) и логического (гносеологического) "порядков вещей" (подходов). Из подмены первого вторым. В реальности же никакого процесса нет, а есть только связь. Но в нашем мышлении мы используем знание об этой связи для выведения одного из другого, отчего и мы говорим, что одно обусловливает другое. Не уточняя, что это обусловливание (детерминация) — чисто логический, а не практический феномен (умозаключение от одного к другому на основе знания их реальной связи). То есть в мышлении-то, действительно, представление (мысль) об одном обусловливает представление о другом — тут имеет место реальный процесс выведения. Но вот собственно в природе "аналогом" сего выступают вовсе не процессы, а связи. Так что термин "детерминация" в отношении умозаключений (предсказаний и объяснений) имеет денотатом процесс мышления, а в отношении природного основания этого процесса — связь. И в последнем случае правильнее говорить не "обусловливание" или "детерминация", а именно "связь", на худой конец, "зависимость". В частности, причинную детерминацию надо понимать как отражение в нашем мышлении причинной (причинно-следственной) связи.

          Тем же самым макаром следует понимать и причинение — если отождествлять его с причинной детерминацией. Как бы данное слово ни сопротивлялось этому по своей языковой природе. Или же мы должны будем отождествить его с причиной, с действием причиняющего. Третий вариант — назвать данным словом всю совокупность, то бишь причину, следствие и связь между ними, вместе взятые. Но это тоже будет насилием семантики над морфологией. Не распространяясь уже о том, что всё сие — лишь формальные попытки как-то "пристроить" термин "причинение" (при том, что от него можно и вообще отказаться). Хотя куда важнее выяснить, что тут имеется в действительности. В "натуре" же есть причиняющее и объект, испытывающий его действие, — изменяющееся. Это не процессы (впрочем, в роли изменяющегося могут выступать направление, темп и пр. параметры процесса; только воздействие тут всё равно должно оказываться не на сам данный процесс, а на его участников). Есть причина — воздействие причиняющего на изменяющееся, представляющее собой процесс. Есть изменение как событие-следствие, как процесс изменения изменяющегося, а также изменение как результат, как новое "состояние" (я ставлю тут кавычки, ибо изменение вовсе не обязательно должно выражаться в изменении подлинного состояния изменяющегося) изменившегося. Всё это более-менее ясно. А вот что находится "между" причиной и следствием (если тут есть это "между")? Похоже, что ничего. По крайней мере, тут нет никакого третьего процесса (который можно было бы отождествить, например, с причинением как особым процессом). Причина и следствие связаны (возникновение второго зависит от происхождения первого), но это именно связь, а не процесс, не событие. Процессом порождения следствия непосредственно является лишь собственно действие причиняющего, то бишь причина. И если вести речь о причинении именно как о процессе порождения следствия, то оно сливается с причиной. Оно отлично от причины тут лишь в том случае, если саму причину отождествлять с причиняющим: тогда причинение окажется действием последнего. Но при "событийном" понимании причины этот номер не проходит. И слово "причинение" оказывается просто лишним. Ибо это, по сути, синоним слова "причина", просто подчёркивающий "событийный", процессуальный характер денотата.

          Можно было бы ещё подумать, что причинение в данном случае отличается от причины тем, что требует для своей идентификации отношения к следствию, однако того же самого требует и причина. Характер идентификации (через отношение к следствию) тут одинаков. Если вести речь только об идентификации, то причинение неотличимо от причины. Они нетождественны только в том варианте, в котором причинение понимается как реальное отношение причины к следствию, как их связь, зависимость возникновения (и особенностей) одного от происхождения (и особенностей) другого. Причина столь явно пониматься не может. Она — не связь, не зависимость. Причина — это событие-действие, которое хотя и идентифицируется в качестве причины лишь в отношении к некоему производимому им изменению-следствию, но, тем не менее, при всём при том имеет место (происходит) само по себе, может быть взято как таковое и рассмотрено отдельно от своих последствий. Вне каких-либо отношений. Просто как конкретное событие. Причинение же, если истолковать его как тип детерминации, как тип связи, нельзя будет не только идентифицировать вне отношения причины и следствия, но даже и рассматривать вне него. Ведь оно тут и есть это отношение, связь. Причинение, понимаемое как причинно-следственная детерминация (связь), не является ни событием-причиной, ни событием-следствием (да и вообще событием: связь не может быть событием уже по одному тому, что иначе пришлось бы задаться вопросом о её причине, но это "противоестественно": указать тут на некое событие-причину невозможно; у связи может быть только основание).

          Таким образом, мы стоим перед выбором: как нам понимать слово "причинение"? В качестве синонима каких понятий: "причина", "причинно-следственная связь" или "причинная детерминация (обусловливание)"? (Напомню, что последнее понятие носит у нас гносеологический, а первые два — онтологический характер). И там, и там имеются свои "за" и "против". Так что, в принципе — дело хозяйское. Я в дальнейшем просто больше не буду им пользоваться.

Проблема взаимодействия

          В связи со всем изложенным встаёт также вопрос о статусе взаимодействия. Которое, с одной стороны, представляет собой вроде бы процесс (словосочетание "процесс взаимодействия" просто навязло в ушах), а с другой — связь между сущим и сущим (взаимодействующими телами). Так что же это такое на самом деле? Попробуем вчерне разобраться.

          Прежде всего, что мы называем взаимодействием? Данное слово используется в целом ряде различных значений. Во-первых, в самом общем — для обозначения активности сущего вообще. Для обозначения того факта, что всякое нечто и как-то воздействует на что-то, и испытывает какие-то воздействия со стороны чего-то. Причём эти "что-то" и "чего-то" совершенно не обязательно одно и то же. И характеры оказываемого и испытываемого воздействий не непременно одинаковы. То есть речь тут на деле идёт не о ВЗАИМОдействии как строго "взаимообразных", замкнутых, упорядоченных, однотипных, избирательно направленных друг на друга действиях тел, а просто о тотальности активности сущего. Ошибочно понимаемой подчас в духе "всеобщей связи всего", отрицающей бытие хаоса (наличие любого воздействия одного на другое истолковывается здесь как их связь, хотя оно может быть совершенно случайным).

          Во-вторых, взаимодействием именуют именно однотипные, упорядоченные, строго избирательные действия определённых материальных тел друг на друга. Классическими образцами тут выступают четыре "силовых" взаимодействия (гравитационное, сильное, слабое и электромагнитное). В этих взаимодействиях суть действий состоит как будто бы в испускании и поглощении гравитонов, глюонов и пр., а следствиями выступают взаимное притяжение или отталкивание действующих друг на друга тел. То есть всё дело в конечном счёте сводится к перемещениям. В самих телах в результате таких их действий друг на друга ничего, в принципе, не меняется (кроме, разве что, потери и обратного приобретения гравитонов, глюонов и т.п.). Меняются лишь их положения в пространстве. (Отчего здесь "проходят" полевые интерпретации данных взаимодействий).

          В-третьих, к действиям друг на друга возможно отнести столкновения тел. Тут меняются направления их движений, импульсы, но также и состояния тел (при преобразовании кинетической энергии движения тел в тепловую энергию движения их элементов), их формы, структуры и пр. При этом, если изменения направлений движения и импульсов — явления относительные, если они зависят в своих величинах и прочих параметрах от системы координат, то внутренние изменения тел в результате столкновений — "абсолютны".

          В-четвёртых, действиями друг на друга можно назвать, наверное, и обмены, если можно так выразиться, продуктами и услугами, имеющие место между частями тех или иных вещей-целых и обеспечивающие поддержание гомеостаза как каждой из этих частей, так и всей вещи-целого. Например, взаимовоздействия сердца и печени, мозга и системы кровообращения в организме. Или взаимовоздействия профессиональных групп в обществе. Где парикмахер чешет мне лысину, а я, как потомственный сварщик, варю ему суп. Как можно понять, это совсем не те взаимовоздействия, что упомянуты выше. Будучи обменом, они похожи на классические взаимодействия (в коих тела также обмениваются глюонами и пр.), однако тут нет никаких перемен положений в пространстве, нет никаких притяжений и отталкиваний. То есть тут в ходе оказания услуги меняется состояние части в каком-то одном аспекте, а в ходе обратной услуги — восстанавливается её состояние в каком-то ином аспекте (нарушенное вовсе не оказанной услугой, а, скорее, собственной жизнедеятельностью части).

          В-пятых, термином "взаимодействие" мы нередко называем вообще не действия тел друг на друга, а их совместные действия на нечто третье. При этом речь идёт уже не о взаимовоздействиях, а именно о согласованности действий в отношении чего-то внешнего всем действующим объектам. То бишь о кооперации. В рамках достижения, например, общей цели. Отчего, на мой взгляд, данное явление взаимодействием называется неправильно. Понятия "совместность действий" или "согласованность действий" тут куда точней и уместней.

          В-шестых, указанный термин ошибочно употребляется и вообще во всех тех случаях, когда имеется какое-либо стабильное воздействие одного объекта на другой и зависимость первого от второго. То есть данный термин употребляется даже при отсутствии обратного действия, при наличии лишь простой зависимости. Сие наблюдается, например, в рамках пищевой зависимости хищников от травоядных и самих травоядных — от растений. Как можно будет видеть ниже, именно эту связь и объявляет взаимодействием Огородников. Хотя когда одни едят других (и тем самым нуждаются в них), то это односторонняя трофическая связь и тут нет никакого действия друг на друга. Если в системе "хищники+травоядные" и присутствуют какие-то "взаимодействия", то это, скорее, "взаимодействия" между самими хищниками, которые стаей охотятся на травоядных, или между самими травоядными, которые сообща спасаются от хищников. То бишь это — вышеотмеченные сотрудничество, кооперация, дополнительность, совместность и согласованность действий. А не действия друг на друга.

          Наконец, в-седьмых, взаимодействием называют ещё различные разовые контакты по типу столкновений, в которых "сталкивающиеся" тела уничтожаются.

          "Например, взаимодействие электрона и позитрона является причиной возникновения двух фотонов" (НФС, с. 546).

          Допустим, что взаимодействие можно назвать причиной — когда составляющие его действия дают одно и то же следствие (например, сближение двух тел). Тут получается простое суммирование следствий и, соответственно, сложение причин ("действующих сил") в одну причину ("действующую силу"). Но можно ли взаимное уничтожение (аннигиляцию) назвать взаимодействием? Это уже явно не аналог гравитации и иже с ней. То, что взаимодействует, должно сохраняться во взаимодействии. Превращение же вещества в энергию или энергии в вещество (ведь столкновение двух фотонов определённой энергии даёт электрон и позитрон), а также одних элементарных частиц в другие (ибо аннигиляция нуклона и антинуклона даёт род мезонов, которые распадаются далее на фотоны и нейтрино, а те же позитрон и электрон, разогнанные до энергий выше 1 ГэВ, дают вовсе не фотоны, а адроны) — это особые процессы. Находящиеся за рамками вышеописанных типов взаимодействий. И чем-то напоминающие явление распада. Разве деление ядер урана с выделением энергии — это взаимодействие? Здесь ведь продукты распада одного ядра вызывают распад следующего и т.д. То есть это вроде бы последовательность действий, ветвящаяся причинно-следственная цепь (равно как и обвал в горах, в который вовлекаются всё новые и новые камни), но не взаимодействия.

          Из этого видно, насколько сложен феномен взаимодействия и как опасно валить здесь всё "до кучи". Данная проблема сегодня — тёмный лес, в котором осины никто не отличает не то что от берёз, но даже и от совсем посторонних столбов.

          Пойдём дальше. Ещё раз обращаю внимание на то, что взаимодействие — это действия друг на друга. То бишь это то, что происходит между вещами и только между вещами. Ибо действовать вообще способны только вещи. В силу чего это вовсе не причинно-следственная связь. Разумеется, раз тут имеют место действия, то имеют место и их следствия. Но собственно взаимодействие как связь (если это связь) — это не связь причины и следствия. Выражение

          "Взаимодействие причины и следствия" (НФС, с. 546, ФЭС, с. 531)

"...причинно-следственную связь как однонаправленное воздействие, идущее от причины к следствию как результату" — НФС, с. 546).

          Ни изменяющийся объект, ни, тем более, само изменение-следствие не оказывают обратного действия на причину. Ибо она тут, будучи событием-действием, во-первых, просто принципиально не может быть объектом воздействия (это не сущее), а во-вторых, исчезает в ходе своего свершения и никак не может испытать обратного воздействия уже хотя бы ввиду своего отсутствия: обратная "причинная" связь реально бывает не между причиной и следствием, а между причиняющим и испытывающим причинное воздействие, когда они меняются местами. (К тому же обратная "причинная" связь вовсе не является взаимодействием. Вряд ли таковой можно назвать, например, гравитационное и прочие "силовые" взаимодействия, в которых обмены "стягивающими" частицами происходят одновременно).

          При этом причинно-следственную связь и взаимодействие нередко сближают. Выше это отмечалось у Огородникова и авторов "ФЭС":

          "Именно взаимодействие определяет отношение причины и следствия" (с. 81).

          Сходным образом написала и Медведева:

          "Основой причинных связей выступает взаимодействие явлений или объектов (? — о каких явлениях или объектах идёт речь? Взаимодействовать способны только материальные тела. Во всех других случаях налицо не взаимодействие, а зависимость, причём не обязательно взаимная — А.Х.)" (НФС, с. 546).

          По-видимому, взаимодействие тут понимается лишь в самом общем смысле: как просто активность сущего, как обмен абстрактных (то есть любых) тел абстрактными (то есть любыми) действиями (правда, с какими-то "заносами" в сторону нормального взаимодействия, откуда проистекают разговоры об обратной причинной связи и т.п.). В этом смысле бытие причин и следствий опирается, разумеется, на бытие данной активности (то есть действий вообще): не было бы второй — не было бы и первых. Однако если под взаимодействиями иметь в виду подлинные взаимодействия (типа "силовых"), то бытие причин и следствий от них не зависит. Конечно, и тут действие одного тела на другое (например, массы — на массу) производит какие-то изменения (хотя бы в виде перемещения их в пространстве). На то оно и действие. Но действия встречаются не только в составе реальных взаимодействий. Бывают ведь и односторонние воздействия. Типа поедания травы теми же травоядными. Как в данном процессе поедаемая трава воздействует на корову? Тоже ответно её поедает? (Подобно тому, как масса ответно притягивает массу). Что-то я не уверен, что тут правомерно говорить о взаимодействии. Равно как и о том, что причинно-следственные связи событий имеют место только во взаимодействиях (повторяю — при буквальном их понимании).

          Наконец, является ли взаимодействие процессом? Как отмечалось, взаимодействие — это действия материальных тел друг на друга. Соответственно, де-факто тут должны быть как минимум два действия, два процесса. Точно так же, как в случае причинно-следственной связи. Только в этом последнем случае имеет место связь между событиями. А при взаимодействии связаны, скорее, не составляющие его действия тел, а сами тела (ну и, конечно, указанные действия и их следствия). Ведь это именно тела избирательно, направленно и однотипно действуют друг на друга. В чём очевидно проявляется какая-то их связанность "по жизни". Данные их действия друг на друга явно не случайны. А тоже чем-то обусловлены, с чем-то связаны — и в плане своей упорядоченности, и по своему характеру. (Надо думать, виной всему тут какие-то особенности данных тел).

          Таким образом, взаимодействие — это не процесс, а, скорее, совокупность процессов. Каждый из которых в то же время есть действие, производящее изменение. Причём в иных случаях (при "силовых" взаимодействиях) данные действия идентичны, производят (каждое со своей "стороны") одно и то же изменение, что позволяет суммировать их, вести речь о едином ("совокупном") результате и описывать всё происходящее единой формулой (что отчасти стимулирует представление о едином процессе). При этом данная единая формула суммарно описывает не что иное, как причинно-следственные связи. Зависимости следствия от причин и условий, а не связь самих взаимодействующих тел и не связь их действий-причин с природой данных тел (ведь эти действия явно продуцированы изнутри). Хотя как тут отделить (или хотя бы отличить) одно от другого?

          Впрочем, оставим эту тему. Уж слишком она трудна и обширна. Конечно, очень хочется вытравить все белые пятна, но здесь это неподъёмно, да и вряд ли вообще когда удастся сделать. Обратимся наконец к проблеме соотношения причин и пр. с закономерностями. Тем более, что мы только что ненароком (краешком) её зацепили.

Обусловливания и их описания

          Итак, помимо спутывания причин с причинной детерминацией (связью) есть и такая беда, что причины и пр. нередко принимают за законы (закономерности), а законы — за причины и пр. Так,

          "Биологи по сей день используют термины "фактор", "движущая сила", "причина", "закон" в качестве синонимов" (6, с. 39).

          Почему так происходит? Чтобы понять это, взглянем на дело с другой стороны.

          Обусловливание можно взять абстрактно — как обусловливание вообще. В этом случае оно есть отношение между обусловливающим и обусловливаемым, которое описывается формулой "Х обусловливает У", где как Х, так и У суть простые условные обозначения любых различающихся объектов, а понятие "обусловливает" означает лишь наличие какой-то связи, но какой именно — тоже не известно. Подчёркиваю, что в этом общем случае не годится формула "Если Х, то У" — в связи с выраженной в ней (и исключающей кондициональное обусловливание) обязательностью У при наличии Х. Если уж вести речь о какой-то исчерпывающей все возможные случаи обусловливаний детализации общей формулы, то её, пожалуй, можно представить в следующем развёрнутом виде: "Наличие Х требует или требуется для наличия или возникновения У". Где игнорируется лишь конкретика Х и У, но исчерпывающим образом задаются как характер У в плане того, что это либо существующее, либо возникающее, так и характеры обусловливания — что тут обусловливается либо возможность, либо действительность У. (Ведь условия ничего не требуют, они только требуются — при том, что кондициональное обусловливание — это тоже обусловливание. Впрочем, формула "Если Х, то У" не годится и в случае чисто причинного обусловливания. Ибо одной причины тоже недостаточно для обязательности У. Указанная формула работает только в том случае, когда под Х понимается полный комплекс обусловливающих У факторов. Которые обусловливают его по-разному, в различных процессах обусловливания).

          Но это всё я писал о том, какой может и должна быть общая формула обусловливания. Тогда как обусловливание можно взять и конкретно, в той или иной его определённости, содержании. И тут разные типы обусловливаний будут описываться разными формулами. Во-первых, вместо "бесплотных" Х и У повсюду появятся какие-то конкретные А и Б как "личные имена" конкретных объектов. Во-вторых, конкретизируется и характер самого обусловливания. Примерно в таком виде: "Наличие А требует наличия Б". "Наличие А требуется для наличия Б". "Наличие А обеспечивает возможность возникновения (происхождения) события Б". "Происхождение события А обеспечивает реализацию возможности возникновения события Б". Не буду распространяться о множестве ещё более конкретных нюансов всех этих наличий и возникновений типа: "Наличие фактора А и действие С обеспечивают возникновение Б так-то и так-то". (Ведь можно и просто сказать, что два тела притягиваются друг к другу, а можно точно указать силу этого притяжения в его зависимости от расстояния, то есть при определённом расстоянии между телами).

Причина и закон

          Впрочем, все эти выяснения — от избытка чувств. И в целях демонстрации того, что описания обусловливаний представляют собой формулы. Или, что то же самое, законы. Конкретный закон как раз и есть описание порядка (характера) конкретного обусловливания (того, как А связано с Б), а конкретная закономерность, тем самым, есть сам этот порядок в натуре. Там, где имеется обусловливание, оно является миру, во-первых, как определённое, упорядоченное, "протекающее" ("происходящее") (надеюсь, понятно, что все эти кавычки я расставляю, чтобы откреститься от буквального процессуального понимания данных слов) неким конкретным образом, а во-вторых, как устойчивое, постоянное, закономерное, как необходимая связь обусловливаемого и обусловливающего. Иначе, как уже неоднократно отмечалось выше, его просто и не было бы. Всё есть лишь постольку, поскольку оно устойчиво. И всё, что есть, неизбежно конкретно (абстракции суть лишь наши мысленные конструкции).

          При этом, как уже упоминалось, в предсказании (и объяснении) знание закона (то бишь того, как одно нечто необходимо обусловливает другое) — это один из столпов (наравне со знанием ситуации). Всякое предсказание (и объяснение) осуществляется по следующему алгоритму: 1) Есть А (оценка ситуации). 2) Из А следует Б (закон). 3) Есть (должно быть) Б (выведение из ситуации с опорой на закон). И в отношении итогового умозаключения закон выглядит столь же важным, столь же обусловливающим вывод, как и ситуация. Отсюда возникает соблазн принять его за ещё один обусловливающий фактор. И, соответственно, спутать с причиной (в особенности, при отождествлении с нею всех вообще обусловливающих факторов). Кто не слышал, а то и сам не произносил такой фразы, что причиной падения камня на Землю является закон тяготения? Объясняет апелляция к данному закону указанное падение? Объясняет. Ну вот вам, стало быть, и его причина. Хотя причинами здесь явно выступают конкретные действия друг на друга Земли и камня, а вовсе не закон тяготения, описывающий характер (содержательные особенности) этого (и вообще любого аналогичного, имеющего место не только между данными двумя, но и между любыми телами) взаимодействия.

          В чём тут (в указанном спутывании закона с причиной) ошибка? В том, разумеется, что логическое обусловливание вывода посылками — это не реальное обусловливание события событием. Вывод, конечно, следует из посылок, и они в отношении него являются обусловливающими факторами (хотя правильнее тут написать: "основаниями"). Только это совсем иной тип обусловливания и иной тип обусловливающих факторов, чем те, которые имеются в реальном обусловливании обстоятельств — обстоятельствами. Логическое следование (дедуктивное выведение) — не фактическая связь. В рамках последней законы и даже сами описываемые ими закономерности вовсе не выполняют роли обусловливающих факторов (детерминантов). Тут всё сие является не обусловливающим, а лишь порядком (характером, определённостью) связи или описанием этого порядка (определённости).

          Повторяю и поясняю: в реальности имеют место определённые детерминанты (например, те же причины), имеют место определённые детерминируемые (в частности, следствия) и имеют место отношения между ними (в данном случае — причинно-следственная связь), тоже обладающие соответствующими определённостями. И когда мы заводим речь о закономерностях (законах), то в виду имеем как раз последние. Не детерминанты и детерминируемое, а то, как одно связано с другим. То бишь прежде всего, в самом общем виде, — вообще само то, что тут есть некая (неважно какая) постоянная связь. Затем же, переходя к конкретике закономерности, — то, КАК ИМЕННО одно связано с другим, ЧТО это за связь. Закономерность, выражаясь грубо — это связь. Например, философские словари так и пишут:

          "Закон, необходимое, существенное, устойчивое, повторяющееся отношение между явлениями. Закон выражает связь между предметами" (ФЭС, с. 188).

          Или:

          "Закон — существенная, необходимая, устойчивая, повторяющаяся связь (отношение) между явлениями" (НФС, с. 243).

          То, что речь идёт именно о законе и только о законе, обусловлено тем, что в философии закон по сей день не отличается от закономерности. В моём же понимании, закон — это описание указанной связи (или — в самом общем виде — утверждение о её наличии между А и Б). Детерминант (чем бы и каков бы он ни был) сам по себе — не закономерность. И детерминируемое — не закономерность. Закономерность обнаруживается лишь в их отношении, в связи первого со вторым. Абстрактно — как само наличие их связанности в качестве обязательной. Конкретно — как конкретика этой связи (что она собой представляет, каков её характер, содержание, "порядок").

          Ну, а то, что знание о связях используется в мышлении при умозаключениях, при выведениях одних утверждений из других, то это — совсем другое, не реальное, а логическое обусловливание. Обусловливание вывода — посылкой (одной из посылок).

Закономерное и закономерность

          Ещё один момент. Отождествление причины (и вообще чего-либо) с закономерностью связано в какой-то степени также с неразличением понятий "быть закономерным" и "быть закономерностью". Закономерное не есть закономерность. Например, причина закономерна для следствия. Ибо есть такая закономерность, что нет следствий без причин. Но именно это (что нет следствий без причин) — закономерность, а не собственно причина. Причина только закономерна (необходима). Как раз потому, что является "моментом" указанной закономерности. Причина входит в закономерность в качестве "действующего лица", в качестве "субъекта" связи. Наличие данной закономерности сообщает причине закономерный характер. Но вовсе не делает её тем самым собственно закономерностью. (Кстати, данное различение нужно проводить вообще между многими словами, оканчивающимися на "ость" и "ое". Необходимое так же не есть необходимость, возможное — возможность и т.п. По поводу нетождественности возможного и возможности я, в частности, написал в тексте "Детерминизм и свобода воли" в кн. "Основная ошибка философии", с. 609-616).

          В связи с этим позволю себе выдвинуть догадку: закономерность есть, помимо всего прочего, то, о чём нельзя сказать, что оно закономерно. Потому что "быть закономерным" означает: "входить в состав" какой-то закономерности (в качестве её "действующего лица"), "быть охваченным" ею. Сами же закономерности не могут быть "элементами", "действующими лицами" другой закономерности. Даже в таком ирреальном отношении, как логическая связь. Например, в умозаключении закон выступает, как отмечалось, в роли обусловливающей вывод посылки. Но можно ли назвать умозаключение законом и, тем более, закономерностью? Умозаключение оперирует законами, но само законом не является. Далее, есть логический закон "вывод не бывает без посылок, и в число их обязательно должен входить закон". Поэтому там, где имеет место вывод, имеют место (необходимо должны быть) и посылки, в том числе формулировки законов. Закон тут закономерен. Но закон — не закономерность, описанием которой он является. Закономерность реальна. Она не выступает посылкой умозаключения. То же самое касается и такой мыслительной операции, как обобщение. Оное тоже оперирует не непосредственно с закономерностями, а именно с законами. Так что отношение законов по линии "общий-частный" не есть отношение закономерностей. Отсюда следует, что если к чему-то можно применить определение "закономерное", то это — не закономерность.

Причинная связь и закон (закономерность)

          Итак, причина — это не закономерность (и уж, тем более, не её описание — закон). Отношение причины к закономерности лишь косвенно (причина закономерна). Причина — участник, действующее лицо такой пьесы, как закономерность, но не сама она, не сама закономерность. Прямое отношение к закономерности имеет только связь между причинами и следствиями (в виду, естественно, имеется связь ЛЮБЫХ причин и следствий, то общее, что обнаруживается во всех подобных связях, а не то, что присуще связи только каких-то двух конкретных событий). Определённость (в тех или иных её подробностях, деталях), порядок, особенности этой связи — это всё то, что мы называем конкретными причинно-следственными закономерностями и, затем (в виде их описаний), законами — от самого главного, общего: что нет следствия без причины и причины без следствия (чистое утверждение наличия связи и одновременно парафраз тезиса "Ни что не происходит из ничего и не исчезает в ничто"), до, например, таких, что причина всегда предшествует во времени следствию, что конкретика (качественная и количественная) причины определяет конкретику следствия, что причинно-следственная связь необратима, односторонне направлена (появление обратной связи всегда требует не единичного звена, а целой причинно-следственной цепи, замыкающейся — хотя бы каким-то боком — сама на себя). Можно вспомнить ещё и закон соразмерности причины и следствия, но он, как отмечалось выше, сомнителен.

          Таким образом, закономерности обнаруживаются не у причины, а у её связи со следствием (не у детерминанта, а у детерминации). Но можно ли на этом основании утверждать, что причинно-следственная связь и есть закономерность (одна из закономерностей — потому как есть и другие типы связей)? Правильно ли господствующее сегодня определение, согласно которому закон — это связь (отношение)? Является ли закон (закономерность), действительно, собственно связью феноменов? По-моему, что-то тут не так.

          Это сомнительно уже хотя бы потому, что относительно связи можно утверждать, что она закономерна. Ведь собственно так и утверждается в приведённых выше определениях: закон — это необходимая, сиречь закономерная, связь. Но закономерно лишь то, что как-то связано с закономерностью, а не сама закономерность. Да и слово "закономерность" смущает. С его окончанием "ость". Намекающим на то, что это — имя свойства. То есть имя некоей определённости, особенности, отдельной характеристики чего-то. Чего? По-видимому, собственно связи. Сама связь, конечно, не свойство, а отношение. Но у всякого отношения имеются свои свойства (определённости). Свойства таких отношений, как связи, мы и называем закономерностями.

          Поясняю. У всех феноменов есть свои свойства. У вещей, у действий (темп, сила, дальность действия), и даже у самих свойств (ведь именно по их особенностям, по их отличительным признакам мы отличаем их от вещей и действий, идентифицируя как именно свойства, а также различаем их между собой как свойство Х и свойство У; впрочем, в последнем случае вести речь о свойствах свойств нельзя, ибо определённости свойств Х и У — и есть не что иное, как сами эти свойства Х и У собственной персоной). Аналогично, свои свойства (особенности) имеются и у отношений детерминации, связей. Свои как в том смысле, что по ним связи отличаются от других типов отношений и от неотношений вообще (то бишь от вещей, событий и свойств), так и в том, что у каждой особой связи свои особые свойства. Вот эти свойства (характеристики) связей и называются закономерностями.

          При этом, повторяю, данные свойства связей не суть сами связи. Так же, как свойства вещей не суть сами вещи, а особенности событий — не сами события. Свойства всегда являются свойствами чего-то, некоего их носителя. Хотя нельзя не признать, что отделить-отличить одно от другого тут очень трудно. Ведь они не существуют по отдельности. Свойство всегда есть свойство чего-то, оно не висит в воздухе, как улыбка Чеширского кота. В свою очередь, любое сущее всегда конкретно и вообще есть лишь постольку, поскольку обладает некоторой определённостью, то бишь свойствами. (То же самое, кстати, можно сказать и о связи вещей с их действиями или действий с их свойствами). Недаром Бёркли, Мах и многие прочие даже чуть ли не отождествляли вещи с комплексами свойств. Точнее, поскольку они оперировали лишь чисто гносеологическими аргументами (тем, что мы познаём окружающее только посредством ощущений и тем самым нам даны не вещи как таковые, а лишь отдельные их проявления), то буквально вещи определялись ими не как комплексы свойств, а как комплексы ощущений. Но если перевести это на онтологический язык, то отсюда рукой подать до утверждения, что вещи суть комплексы проявлений (неизвестно чего), а то и комплексы свойств. Это, увы, неизбежная особенность гносеологического подхода, что в нём мы вынуждены идти от восприятия и, стало быть, вынуждены определять сущее извне, из его проявлений; онтологический же подход с его исходными вопросами "Что есть сущее?", "Что значит "существовать"?", со своей стороны, выдвигает на передний план именно вещи, а всё остальное (то бишь действия, свойства и отношения) выводит из их сущности, из природы существующего. Вещи тут логически первичны (в ряду умозаключений) и являются более фундаментальными.

          Вообще, если стоять на той позиции, что мир существует сам по себе, помимо нас, не только в наших головах, то необходимо смириться с тем, что свойства — это лишь определённости вещей, но не сами вещи. Сущее есть нечто "цельное". Всякое реально существующее и активно (то есть непременно деятельно, проявляет себя в действиях), и конкретно (то есть обладает какой-то определённостью, какими-то свойствами). Однако данные "грани" сущего суть именно его "грани", а не нечто, существующее само по себе, и не то, к чему всё сводится, что только и существует де-факто. Вещи даже зримо не сводятся лишь к особенностям своих проявлений, не сводятся лишь к характеристикам, свойствам. Ну хотя бы потому, что имеют не только эти особенности проявлений, но и внутреннее строение, состоят из частей, которые никак не являются свойствами данных вещей. Даже если представить дело так, что все эти мысленные конструкции, понятия и пр. суть не что иное, как лишь способы организации нашего опыта, которым ничто не соответствует в действительности (хотя почему не соответствует? Логичнее рассудить, что практическая эффективность данных конструкций свидетельствует об их адекватности), то и тогда идея, что вещи суть комплексы свойств оказывается недостаточной. Симптоматично также, что свойства группируются между собой так, что одни из них мы относим к свойствам вещей, другие — к свойствам событий, а третьи — к свойствам самих свойств (я уж не распространяюсь об их группировках в качестве свойств данной конкретной вещи, данного конкретного события и т.д.). Если бы не было вещей и событий, а были бы одни сплошные свойства, то откуда взялись бы основания для подобных размежеваний?

          Впрочем, здесь не место для дискуссий с Махом и К^о. Я сразу исхожу из того, что мир есть сам по себе и что сущее есть вещи, а свойства — лишь "грани", особые определённости данных вещей и прочих порождаемых их бытиём феноменов (событий, отношений и самих свойств). Соответственно, свойства и их носители — не одно и то же (за исключением, разумеется, того случая, когда речь идёт о свойствах свойств). И это касается, в том числе, свойств такого подвида отношений, как связи. То бишь закономерностей. Последние суть свойства связей, но не сами связи. (Собственно, это хорошо видно из формулировок законов. Например, того закона, что следствие всегда имеет место за причиной, бывает после неё, а не до неё — это закономерность причинно-следственной связи. Но это явно не сама данная связь как таковая: определение последней — не определение указанного закона). Хотя, разумеется, отличить-отделить тут одно от другого, повторяю, крайне сложно: данное разделение-различение осуществляется не столько конкретно, сколько логически — "по понятиям". Ведь связи, как и вещи, тоже даны нам только через свои особые "явления", только в своей конкретной определённости. Различить-разделить связь и характеризующую её закономерность, наверное, можно лишь по тому, что определённость конкретной связи не сводится к характеру той или иной присущей ей закономерности. Во-первых, даже чисто количественно. Ибо закономерностей у конкретной связи (например, причинной) может быть несколько. Отчего уже формально неправильно утверждать, что закономерность — это связь. Связь при таком понимании есть комплекс закономерностей (подобно тому, как вещь есть комплекс своих проявлений). Единичная закономерность должна определяться тут как элемент этого комплекса, а не как связь в целом. Комплекс (система) элементов — не элемент. Во-вторых, закономерность не только не единична как таковая, но и есть свойство связи в ряду совсем других её свойств — теперь уже чисто конкретных, уникальных. Ведь определённость всякой конкретной связи не только в том, какова она вообще (во всех случаях её проявления), но и в том, что она есть связь вот этих сиюминутных А и Б. Всякая причинно-следственная связь конкретна не только в том смысле, что она — причинно-следственная и этим отличается от корреляции и кондициональной связи (обладает особым комплексом свойств-закономерностей). Нет, она конкретна ещё и тем, что является связью данных причины А и следствия Б. То бишь имеет такую определённость, которая вообще не является какой-либо закономерностью.

          Итак, закономерность есть свойство (одно из свойств) связи. (Данное утверждение, кстати, легко проверить: достаточно взять любой закон, чтобы убедиться, что он представляет собой не что иное, как описание либо общего характера некой связи ("Ни что не возникает из ничего и не исчезает в ничто", "Нет следствия без причины и причины без следствия"), либо какой-то отдельной её особенности, свойства. Даже закономерность-тенденция процесса есть закономерность связи его последовательных моментов, а закономерность взаимодействия — закономерность связи его агентов). Отсюда причинно-следственная связь не есть закономерность, а есть то, чему присущи закономерности.

Причинность и закон (закономерность)

          Наряду с причиной другим участником пьесы под названием "Закономерность" выступает следствие. Оно тоже закономерно (в силу закона, что нет причины без следствия), но тоже не является собственно закономерностью. И в том же отношении к ней находятся, соответственно, все особенности причин и следствий. То бишь, в частности, причинность (или опричиненность) как свойство следствия обладать причиной. Причинность, естественно, закономерна для следствия, то есть обязательно присуща ему (ибо нет следствия без причины), но это не закономерность (равно как и детерминистичность и детерминированность вообще). Закономерность есть свойство, но не следствия или причины, а их связи. То, что всякое событие имеет причину, можно сформулировать, конечно, как закон, но это будет лишь парафраз закона "Нет следствия без причины". Точно так же обстоит дело и с причинностью (если понимать это слово буквально, а не как синоним детерминизма или в каком-то ином метафорическом смысле). "Законы причинности" или, что то же самое, "причинные законы" — это на деле законы причинной связи. Ручаюсь, что нельзя найти ни одного закона, который был бы собственно законом причинности, понимаемой как свойство следствия. Ибо, повторяю, закономерности — это свойства, но не детерминантов и детерминируемого, а их связей.

А как там у Огородникова?

          Огородников тоже выступает против отождествления причин и пр. с законами. Однако выступает он в очень спорном режиме. Хотя бы уже потому, что Огородников не различает прежде самих причин, причинной связи и причинности. Тогда как это необходимо — и не из простой любви к искусству, а по самой сути дела. Ведь причины, причинная связь и причинность не тождественны закономерностям (законам) по разным основаниям. Закономерность — это свойство связи, детерминации. Причина не есть закономерность потому, что она детерминант, а не детерминация и уж, тем более, не её свойство. Причинность, в свою очередь, хотя и является свойством (равно как и закономерность), но свойством не связи, а детерминируемого. Именно поэтому она — не закономерность. Что же касается самой причинно-следственной связи как таковой, то она тоже не закономерность, потому как является носителем свойства, а не самим свойством. Повторяю, все три данных "феномена" — не закономерности, но по разным основаниям.

          У Огородникова же все они спутываются воедино. Поэтому и отличение их от закономерностей проводится скомканно. (Я уж не буду распространяться о неразличении Огородниковым собственно закономерностей и законов, ибо в нашем случае это не так важно). И объяснение того, почему все указанные "феномены" ошибочно отождествляют с законами, у Огородникова довольно странное. Вот что он пишет:

          "Часто встречающееся отождествление закона и причинности имеет те же основания, что и отождествление причинности и детерминизма — и в том и в другом случае причинная связь объявляется единственным типом связи и детерминации" (6, с. 71).

          То есть выходит, дело лишь в том, что все детерминации сводят к причинной связи. Но как же отсюда вытекает тождественность последней (а тем более, причинности) и закона? Ну, допустим, что любая связь — причинная. Других нет. И что? Отсюда следует лишь то, что любой закон связи — это причинный закон, но вовсе не то, что сама причинная связь есть закон. Я вижу только один реальный путь к их (причинной связи и закона) отождествлению — вышеописанное отождествление с причинной детерминацией логического обусловливания. Но при такой ошибке закон смешивается с причиной, а вовсе не с причинной связью. Значит, требуется ещё и спутывать причину с причинной связью (и причинностью). Сплошная неразбериха.

          Или взять реплику М.Бунге:

          "Законы ничего не детерминируют (буквально: законы — не детерминанты — А.Х.): они суть формы или схемы детерминации (вот с этим можно согласиться, ибо схема детерминации — это описание того, как одно обусловливает другое, то есть особенностей, свойств конкретной связи — А.Х.), и это одно из оснований, почему детерминированность не является синонимом закономерности" (цит. по 6, с. 73).

          А вот данное заключение уже сомнительно. Ибо в нём соотношение детерминанта и закона Бунге опять-таки сопоставил с соотношением свойства детерминируемого и закономерности. Будто это одно и то же. Но, увы, из того, что причина — не закон, ещё не следует, что причинность — не закономерность.

Закономерности полного обусловливания следствий

          Выше я всё писал о причинно-следственной связи и о её закономерностях. Но причинная связь, как уже отмечалось, это лишь связь причины и следствия. Тогда как последнее обусловливается не только причиной, но и условиями. И у данного кондиционального обусловливания тоже имеются свои закономерности, характерные особенности связи условий и следствия. Наконец, точно так же собственными закономерностями обладает полное (совокупное) обусловливание следствия условиями и причиной. В число данных закономерностей входят, само собой, все указанные отдельные закономерности причинной связи и кондиционального обусловливания, но, кроме того, ещё и некоторые дополнительные, появляющиеся на свет в результате "сотрудничества" причин и условий в их совокупном обусловливании следствия.

          Что же это за закономерности? Некоторые из них я уже перечислил выше. Вспомним, к примеру, закон сообщающихся сосудов, то бишь закономерность "количественной суммарности" причин и следствий. Или же закономерность зависимости конечной конкретики следствия от конкретик условий и причин, являющуюся (в одном из своих вариантов), по сути, главной закономерностью связи следствия и обусловливающих его факторов, описываемой законом: "При одинаковых условиях одинаковые причины порождают одинаковые следствия". Или, выражаясь иными словами: "Степень сходства следствий прямо пропорциональна степеням сходств условий и причин". Или ещё "мягче": "В сходных условиях сходные причины дают сходные следствия". (Все эти "мягкие", но логически идентичные первичной формулировки я привожу лишь затем, чтобы сразу отмести то возможное возражение, что, дескать, в реальности никогда не встречаются одинаковые совокупности условий и причин. Есть авторы, которые не понимают, что это не имеет никакого значения и отнюдь не компрометирует указанный закон — даже выраженный в его первичной "радикальной" форме. Судите сами: разве утверждение "В одинаковых условиях одинаковые причины порождают одинаковые следствия" как-либо опровергается тем, что в мире нет ничего абсолютно одинакового? Ведь это вовсе не утверждение о реальности данной одинаковости (о том, что абсолютно одинаковое есть). А лишь утверждение о характере связи следствий и обусловливающих их факторов. Пусть идеально идентичных условий (и причин) нет, а есть только в той или иной степени сходные. Закону полного обусловливания следствий это до лампочки. Он толкует об идеальной, о "чистой" ситуации не потому, что она есть, а потому, что таким образом лучше всего (наиболее адекватно) выражается его содержание. Напоминаю: все законы вообще формулируются в отношении идеализированных ситуаций, они оперируют идеальными сущностями. В мире нет не только абсолютной идентичности условий и причин, но и идеальных точек с идеальными газами, абсолютно упругих тел и т.п. Однако все сии идеальные сущности — обычные "гости" формулировок законов).

          Ещё раз обращаю внимание на то, что указанный закон — закон полного обусловливания, а не причинной связи. Взятая отдельно, последняя (равно как, впрочем, и кондициональное обусловливание) в плане обусловливания следствия ущербна. То бишь вовсе не обусловливает оное жёстко, с необходимостью. Любопытен в этом плане пример Огородникова, который считает, что

"...следует отказаться от идеи "вневременности" причинности, т.е. обязательности и воспроизводимости причинно-следственных отношений, которую выдвинул Борн. "Например, — иллюстрирует свою мысль физик, — утверждение, что плохой урожай был причиной голода в Индии, осмысленно только в том случае, если имеется в виду вневременное утверждение: плохой урожай вообще является причиной голода"... Совершенно ясно", — написал Огородников, — "что автор путает здесь причину и причинный закон. Плохой урожай не обязательно является причиной голода, равно как голод не всегда имеет причиной плохой урожай" (6, с. 72).

          На мой взгляд, совершенно ясно, что путаются и Борн, и Огородников. Во-первых, ни неурожай, ни голод не являются вроде бы событиями. Пересуды о причинах и следствиях тут вообще неуместны. Гибель урожая, смерть (или истощение) людей — вот события, которые можно связывать. Во-вторых, беда не в том, что Борн путает причину и причинный закон (хотя этого тоже делать не следует), а в том, что он связывает обязательность происхождения следствия только с действием причины, тогда как реально обусловливает событие не только она. Важна не одна лишь причинная детерминация (и её законы). Важен ещё и комплекс условий. Лишь при определённых (а не любых) условиях гибель урожая может стать причиной гибели людей. Так что Борн просто неправильно сформулировал свой закон. Это должен быть закон полного обусловливания, а не только чисто причинный, однофакторный. И этот закон полного обусловливания должен, разумеется, работать всегда и везде, то бишь быть (вопреки Огородникову) "вневременным" и "внепространственным" (на то он и закон).

          Впрочем, таковы же и чисто причинные (или же чисто кондициональные) законы (да и вообще любые законы: повторяю — на то они и законы). Такие, как закон "Нет причины без следствия и нет следствия без причины" или закон "Причина предшествует следствию". Они тоже работают всегда и везде — там, где вообще имеется причинная связь. То бишь во всех случаях происхождения и возникновения событий. Только это законы именно причинной детерминации, а не полного обусловливания. И они, соответственно, ничего не сообщают по поводу связей конкретных следствий А, Б или В с конкретными причинами Г, Д или Е. Ибо тут нет обязательности данных связей. Конкретика следствий — "дело рук" не только конкретики причин, но и конкретики условий. Законы причинной связи ("причинные законы") описывают только обязательные моменты связи любой (а не конкретной) причины и любого (а не конкретного) следствия. В отношении же возникновения конкретного следствия законом является описание закономерности его полного обусловливания.

Потренируемся на кошках

          Вот ещё цитата:

          "Одним из оснований сведения детерминизма к причинности, а последней к однозначной зависимости (чего от чего? — бытия следствия от бытия причины? конкретики следствия от конкретики причины? И т.д. — А.Х.) является неразличение причинных и непричинных детерминаций (Огородников вообще на этом зациклился: данное неразличение у него — "причина" буквально всех бед — А.Х.). Так, Бом вводит представление о множественности причинных связей (видимо, в духе Карнапа — А.Х.), но не различает даже причины и условия. С его точки зрения, "различие между непосредственными причинами и условиями является абстракцией (и это так — если различать их только по "главности" — А.Х.), полезной для анализа, но не всегда точной, поскольку побочные причины всегда могут изменяться (видимо, имеется в виду: выдвигаться из побочных в первостепенные — А.Х.) при достаточном изменении условий" [33, с. 29]. Неразличение причинных и непричинных детерминаций", продолжает Огородников, "часто вызывает у исследователя желание увидеть причину там, где она вообще не имеет места. Отождествив причинность с закономерностью, повторяемостью (то есть в данном случае — с однозначной зависимостью конкретного следствия В от конкретной причины А; при том, что, во-первых, ни причинность, ни даже причинную связь вообще нельзя отождествлять с закономерностью и, во-вторых, у причинной связи совсем иные закономерности, чем указанная: это закономерность полного обусловливания — А.Х.), Бом связывает её на этом основании с предсказуемостью (с тем, что из А жёстко следует В — А.Х.)" (6, с. 29). "Но формула "если А, то В" может относиться и к условной детерминации (? — как раз нет, ведь условия А обеспечивают только возможность, а не обязательность следствия В — А.Х.), и к причинной (? — наличие причины А также не требует непременно следствия В: данное наличие причины требует лишь хоть какого-то следствия (ибо не бывает причин без следствий); непременность следствия В имеет место лишь в случае его полного обусловливания. Когда формула "если А, то В" расшифровывается в виде тезиса "При одинаковых условиях одинаковые причины порождают одинаковые следствия". Вот это обязательно, это закон. А по отдельности взятые конкретные условия и причины не обусловливают жёстко конкретику следствия — А.Х.), и к сторонам противоречия (то бишь к внутреннему "основанию возможности", к состоянию объекта, готового или нет измениться; это, понятно, тоже условия — со всей их ограниченностью в отношении порождения конкретного следствия — А.Х.) и т.д. Кроме того, вовсе не исключён единичный акт порождения одного другим, не воспроизводящийся во времени, и такая причина не может быть связана ни с законом, ни с предсказуемостью как его функцией" (6, с. 30).

          Ну и ну... Как это уникальная причина (или акт порождения) не связана с законом? Интересно, с каким именно законом она не связана? Уникальные причины, получается, не имеют следствий? Или не предшествуют следствиям во времени? А может, тут отрицается закон, гласящий, что повторение данных уникальных события-причины и расклада условий даст повторение события-следствия? Сколь единичным ни был бы "акт порождения одного другим", он предполагает причинно-следственную связь (или полное обусловливание) и, тем самым, обладает всеми закономерностями, присущими любой причинно-следственной связи (или полному обусловливанию) (с опорой на знания которых возможны соответствующие предсказания). Судя по всему, Огородников имеет в виду всего лишь то плоское обстоятельство, что знание о том, что причина А (от себя добавлю: вкупе с условиями Б) порождает следствие В, совершенно бесполезно в том случае, если это событие-причина (и эти условия) единично, если оно имело место только раз в истории и больше никогда не случится. Однако практическая бесполезность (невозможность использования) некоего закона (ввиду полной уникальности, единичности, невоспроизводимости тех объектов, закономерность связи которых он описывает) вовсе не означает его отсутствия (то бишь отсутствия соответствующей закономерности). Не надо путать воспроизводимость реальных ситуаций с наличием закона. Во-первых, всякая ситуация хоть в чём-то да повторяется, сходна с другими ситуациями. Так, в нашем случае любая причинная связь есть причинная связь. Любая причина — это причина. И, следовательно, тут никак не обходится без общих закономерностей. Во-вторых, закон "Если А, то Б" отнюдь не требует, чтобы А непременно было повторяющимся событием. Он утверждает лишь, что ЕСЛИ А повторится, то повторится и Б (то бишь, что из А следует Б). Но повторится ли А в действительности (и сможем ли мы, тем самым, когда-нибудь воспользоваться знанием этого закона для свершения конкретного предсказания) — это данному закону до лампочки.

          Повторяю, в указанном пассаже Огородников спутал две "вещи": описывающий закономерность полного обусловливания событий закон, гласящий "В одинаковых условиях одинаковые причины порождают одинаковые следствия" (который в конкретном разрезе звучит: "В условиях А причина Б даёт следствие В"), и — встречаемость в природе этих одинаковых условий и причин (от коей зависит полезность или бесполезность для нас данного закона). Последнего, конечно, в идеале не бывает (как, впрочем, не бывает и тотально различающихся событий). Абсолютной идентичности вообще нет. Все реальные события (а также и обусловливающие их условия и причины) — во многих отношениях одноразовы, как шприцы. То бишь хоть чем-то,<.nobr> да уникальны, отличны ото всех прочих событий (впрочем, как и в чём-то сходны, одинаковы между собой). Но это вовсе не отменяет указанной закономерности. Ибо, во-первых, её суть не в том, что причины Б и условия А повторяются, а в том, что если они повторяются, то всегда (непременно) повторяются и следствия В. Это свойство СВЯЗИ конкретных причин, условий и следствий, а не способность их как таковых к повторению. Во-вторых же, кто, собственно, ведёт речь о тотальной идентичности? Закон полного обусловливания не требует именно её. Он требует лишь достаточной одинаковости, сходства, в чём-то существенного для данной ситуации (то есть для обусловливания данного конкретного следствия, которое тоже идентифицируется как данное лишь по ограниченному набору признаваемых за существенные признаков). И только. В несущественных деталях причины и/или условия могут быть сколь угодно уникальными — сие отразится также лишь на несущественных особенностях (признаках) следствия, не имеющих значения для его идентификации в качестве именно данного конкретного следствия.

          Благодаря последнему обстоятельству мы практически наблюдаем "действие" закономерности полного обусловливания во всех тех случаях, когда налицо хоть в какой-то степени сходные условия и причины. Они всегда дают в той же степени сходные следствия и результаты.

Тем же концом — по другому месту

          Цитирую дальше:

          "Если имеет место уникальная причинно-следственная зависимость, то никаких оснований для предсказания она давать не может (основания для предсказания-то она даёт — даже в виде знания закона связи уникальных событий (про более общие законы и, соответственно, предсказания я уж не распространяюсь); другое дело, что предсказывать тут практически нечего, данное знание об уникальном бесполезно — А.Х.). С другой стороны, предсказание может быть осуществлено на базе непричинных закономерностей (это само собой разумеется, ведь предсказываются не только возникновения событий — А.Х.). Так, взаимодействие в системе "травоядное — хищник" определяется некоторым функциональным отношением между числом хищников и числом травоядных в данной экологической нише. Естественно, такое отношение может служить основанием для реальных прогнозов, хотя причинной, генетической связи между хищниками и травоядными нет" (6, с. 72).

          Всё это изложено чрезвычайно невнятно, давайте разбираться.

          Для начала — мелкая придирка. Хищники и травоядные — это вещи, а не события. Отчего между ними, естественно, нет и принципиально не может быть причинно-следственной связи. Заяц — не следствие волка. И наоборот. Равным образом нет между ними и генетической связи в нормальном, вещном смысле: волки не являются родителями зайцев. И наоборот. То бишь формально-то Огородников по всем статьям прав. Но только правота его — ни к селу, ни к городу, поскольку не отвечает его намерению показать, что отсутствие причинно-следственной связи не означает, во-первых, отсутствия связи вообще, а во-вторых, невозможности прогнозирования. Ведь Огородников, повествуя совсем не о том, о чём следовало бы, отнюдь не показал, что указанной причинно-следственной связи действительно нет. Из того, что этой связи нет (по определению) между хищниками и травоядными, отнюдь не следует, что данным образом не связаны какие-то действия хищников и какие-то изменения травоядных (или, наоборот, действия травоядных и изменения хищников). Но это, повторяю, ерунда. Это просто демонстрирует, что Огородников до кучи допустил ещё и ту ошибку, что спутал причину с причиняющим (действие — с действующим), а следствие — с испытывающим причинение (изменение — с изменяющимся). То бишь сопоставил причины и следствия не с событиями, а с вещами.

          Теперь обращусь к главному — к тому, о чём на деле свидетельствует пример, приведённый в цитате из Огородникова. Что в этом примере реально выступает детерминантом, а что детерминируемым, и как одно обусловливает другое? Безусловно, имеется связь между численностью хищников и численностью травоядных. Эти численности коррелируют между собой. Конкретно, они корррелируют так, что рост числа волков ведёт к снижению числа зайцев, а снижение числа волков ведёт к росту числа зайцев (в этих двух случаях имеется обратно пропорциональная зависимость). В свою очередь, рост числа зайцев ведёт к росту числа волков, а снижение числа зайцев ведёт к снижению числа волков (тут налицо прямо пропорциональная зависимость). (Впрочем, та же зависимость существует не только между численностями тех, кто ест, и тех, кого едят, но и между численностями стай и видов самих хищников и стад и видов самих травоядных, конкурирующих в одной пищевой нише: вспомним, как в Австралии кролики "съели" овец). В итоге устанавливается некий оптимум (допустим, в пропорции один к десяти) соотношения численностей волков и зайцев (в определённой местности), вокруг которого происходят те или иные случайные колебания данных численностей. Этот оптимум есть, если можно так выразиться, аттрактор, а описанные обратная и прямая пропорциональные зависимости суть функциональные зависимости друг от друга численностей волков и зайцев (как видно, этих зависимостей тут две, а не одна; по крайней мере я, не будучи математиком, не могу утверждать, можно ли всё это объединить одной формулой и представить как одну зависимость). (В скобках добавлю также, что численность зайцев — это вовсе не следствие численности волков. Ибо численности — не события, а свойства (количества). Зависимости между численностями имеются, но это не причинно-следственные зависимости).

          Определяют ли каким-то образом (как утверждает Огородников) данные зависимости численностей волков и зайцев их взаимодействия? Тут прежде всего, наверное, надо вспомнить всё то, что уже писалось выше о сущности взаимодействий. То бишь, во-первых, то, что взаимодействие — это действия друг на друга, а действовать способны только вещи. В связи с чем в нашем случае, например, реальные взаимодействия могут происходить только между ОТДЕЛЬНЫМИ хищниками и ОТДЕЛЬНЫМИ травоядными. Или, на худой конец, между какими-то сплочёнными их группами, выступающими как целостные (и тем самым тоже отдельные) единицы, — стаями и стадами (семьями). Ибо, повторяю, реально действуют и взаимодействуют не популяции и виды, а особи или какие-то их организованные сообщества.

          Во-вторых, как уже отмечалось, вызывает большие сомнения правомерность идентификации связи хищников и травоядных в качестве именно взаимодействия. Когда одни едят других, то это односторонняя трофическая связь и тут нет никакого действия друг на друга, нет никакого ВЗАИМОдействия (что, видимо, и отражается в том факте, что зависимость численности зайцев от численности волков обратно, а зависимость численности волков от численности зайцев прямо пропорциональны).

          Наконец, в-третьих, взаимодействия и изменения численностей зайцев и волков вряд ли можно представить как следствие и его причины. Так что, толкуя о якобы влиянии функциональной зависимости численностей хищников и травоядных на взаимодействия в системе "хищники-травоядные", Огородников написал не о причинном обусловливании не только по линиям детерминанта и типа детерминации, но и по характеру детерминируемого: взаимодействие — это не следствие, не событие-изменение.

          Вернусь теперь к основному вопросу: определяются ли взаимодействия волков и зайцев функциональными зависимостями их численностей? На этот вопрос я сразу отвечу: нет. Собственно функциональными зависимостями численностей хищников и травоядных их взаимодействия не определяются. Зависимость численностей есть связь только между численностями. Странно полагать, что есть ещё и какая-то зависимость чего-то от данной зависимости (если исключить, конечно, зависимость от неё хода логических умозаключений). То есть что есть ещё и какая-то зависимость не от конкретной численности волков или зайцев (или волков и зайцев, взятых вместе), а именно от зависимости (функционального соотношения) их численностей. В рамках этой зависимости, конечно, одна численность (например, хищников) по определённому закону (в определённой пропорции) обусловливает другую численность (травоядных). И на основе знания об этом плюс на основе знания текущей численности, допустим, волков можно предсказать численность зайцев. Но ведь и только. Никаких предсказаний в отношении каких-либо (каких?) взаимодействий волков и зайцев тут быть не может. Ибо, повторяю, эти их взаимодействия никак не определяются данной функциональной зависимостью.

          Чем же они определяются? Ну, понятно, прежде всего, самой природой волков и зайцев, согласно которой первые прямо-таки рвутся "повзаимодействовать" со вторыми, а сии последние как могут уклоняются от этого. Затем, некоторым образом влияют на эти взаимодействия конкретные численности волков и/или зайцев. Однако они определяют не взаимодействия как таковые (не их характер), а в лучшем случае их число, интенсивность и вообще наличие. Если зайцев нет, то ты хоть волком вой, а взаимодействия с ними не получится. Чем больше зайцев и волков, тем чаще они встречаются тет-а-тет на жизненных путях и, если можно так выразиться, взаимодействуют (хотя, повторяю, по-моему, это чистое издевательство — называть пожирание травоядных хищниками их взаимодействием). Указанное наличие и число (частота или редкость) взаимодействий определяются вовсе не только и не столько пропорциональным соотношением численностей волков и зайцев, сколько их общей численностью вообще в данной местности (то бишь плотностью "населения"). Что же касается роли пропорционального соотношения, то пропорция тут имеет значение, однако это вовсе не та пропорция, которая является аттрактором в вышеописанном смысле: дело просто в том, что число контактов тут прежде всего определяется числом зайцев. Если волков тысяча, а зайцев два, то может быть и будет только два взаимодействия, а если волков два, а зайцев тысяча, то тысяча взаимодействий. (Кстати, именно указанные частота или редкость взаимодействий волков и зайцев и обусловливают изменения их численностей: если контакты редки, то волки вымирают, а зайцы множатся, а если часты, то наоборот; отсюда оптимум численностей есть оптимум и числа контактов).

          Как ещё численности волков и зайцев или конкретные пропорции, наличные соотношения этих численностей (но никак не их зависимости друг от друга) могут влиять на контакты волков и зайцев? Мне на сей счёт ничего больше в голову не приходит. Может, кто другой окажется сообразительней? Мне же приходит в голову, скорее, обратное. Что именно контакты хищников и травоядных обусловливают изменения их численностей. И, в частности, обусловливают достижение тут некоего оптимума. Ведь само собой разумеется, что эти изменения, как события, имеют своими причинами некие действия. Каковыми и являются действия хищников в отношении травоядных. Пропорция между численностями достигается как раз посредством указанных действий. Как их итоговый результат. (На всякий случай подчеркну, что речь идёт не о функциональной зависимости как таковой, которая вовсе не является ни причинно-следственной связью, ни следствием какой-либо причины (или причиной какого-либо следствия), — речь идёт именно об ИЗМЕНЕНИЯХ численностей, о ДОСТИЖЕНИИ оптимума).

Есть ли связь между связями?

          Вопрос о "влиянии функциональной зависимости на взаимодействия" можно обобщить до проблемы соотношения разных типов связей вообще. По данному поводу Огородников написал, например, следующее:

          "Далеко не всякий закон непосредственно отражает причинную связь, отношение порождаемости. Таковы многие физические, химические, биологические и социальные законы, отражающие лишь внешнюю форму проявления причинных связей, но не сами эти связи (законы Ньютона, Ома, Кирхгофа, Бойля-Мариотта, Менделя, основной закон капиталистического производства и т.п.). Причинные отношения имеют более глубокий, сущностный характер и, как правило, открываются позднее закономерностей" (6, с. 72).

          Из данной фразы Огородникова следует, во-первых, что закономерности связаны с причинными отношениями не как свойства с их носителями, а так, что причинные отношения — это что-то типа базиса (или внутреннего содержания), а закономерности — это надстройка (или "внешняя форма проявления причинных связей"; впрочем, Огородников написал даже не о форме некоего содержания, а об "отражениях" этой формы). Во-вторых, в описанном отношении к причинной связи, оказывается (судя по приведённым примерам), находятся даже не собственно причинные закономерности, а законы взаимодействий и корреляций.

          На мой взгляд, в реальности дело обстоит так, что есть много типов связей, и причинная связь — лишь один из этих типов. И у всех этих типов (в том числе, и у причинной связи) — свои закономерности. "Открыть" тот или иной тип зависимости (хоть причинный, хоть корреляционный) — это и значит, прежде всего, "открыть" (обнаружить) его свойства, то бишь его особые закономерности. То, как тут конкретно происходит детерминация детерминируемого детерминантом. Отношения закономерностей причинной связи и самой причинной связи стоят в общем ряду отношений закономерностей вообще со связями вообще. Вопрос об этих отношениях — это не вопрос об отношениях: 1) связей разных типов (например, корреляционной и причинной), 2) закономерностей одной связи с другой связью (то бишь — не с закономерностями этой другой связи, а непосредственно с ней самой) и 3) закономерностей одной связи с закономерностями другой связи. У Огородникова же всё это как-то смешалось в одно. Рассмотрю данные проблемы по порядку.

          Итак, как соотносятся разные связи — например, корреляционные и причинная? Есть ли между ними какая-либо зависимость? Тут возможны три варианта: а) взаимозависимость, б) зависимость первых от второй, в) зависимость второй от первых. При этом вариант "а" есть "сумма" вариантов "б" и "в", которой не может быть, если нет хоть какого-либо из "слагаемых". Отчего достаточно сосредоточиться лишь на последних. Для начала рассмотрю вопрос о зависимости корреляций от причинной связи. Насколько справедливо утверждение о том, что

"...все формы реальных взаимосвязей явлений в конечном счёте складываются на основе всеобще действующей причинности, вне которой не существует ни одно явление действительности" (ФЭС, с. 149)?

          Сие верно, если понимать под явлениями только события или же под причинностью — детерминизм (любую связанность) вообще. Но не при нормальном их понимании. Мне трудно представить, что, например, корреляционная связь между температурой и давлением как-либо обусловливается причинной связью каких-то событий. Такую обусловленность тут можно усмотреть разве что в том, что корреляционные связи обнаруживают себя через события. То есть в ходе изменений. Мы устанавливаем наличие данной зависимости, конкретно наблюдая, как вслед за изменением одного параметра изменяется и другой. Ну а эти изменения, естественно, суть следствия некоторых действий-причин. Однако значит ли сие, что корреляции как-то зависят от причинной связи в своём бытии или конкретике? Отнюдь нет. Не изменения создают эти связи. Последние имеются и тогда, когда ничего не происходит. Напротив, само то, что указанные изменения происходят согласованно, обусловлено наличием корреляционной связи.

          Кроме того, корреляционные зависимости можно обнаружить и без посредничества изменений: просто наблюдая множество аналогичных объектов и всюду обнаруживая, что параметры Х и У этих объектов соотносятся определённым образом (например, в некоторой пропорции). Так что данные зависимости, в общем-то, автономны по отношению к причинно-следственной связи. Не зависят от неё. Даже по линии своего обнаружения, а не то что существования. Причинная связь событий имеет место сама по себе, а всяческие корреляции свойств и пр. — сами по себе. Никакую "внешнюю форму проявления причинных связей" последние не "отражают", то есть к причинным связям (как базису или содержанию) не сводятся.

          Однако из того, что корреляции не зависят от причинной связи, ещё нельзя заключить, что причинная связь, в свою очередь, не зависит от корреляций. Не обстоит ли дело так, что связь между действием-причиной А и изменением-следствием Б обусловлена какими-то корреляциями свойств данных событий или действующего и изменяющегося объектов? По-моему, нет. Свойства (конкретика) причины, конечно, определяют свойства (конкретику) следствия, но это именно причинно-следственная детерминация, а не корреляция этих свойств. Аналогично, свойства причиняющего и свойства испытывающего действие-причину влияют на "происходящее между ними": первые — как определяющие конкретику причины, а вторые — как определяющие конкретику следствия в качестве уже его условий. И вся их корреляция в конечном счёте выливается во "взаимодействие" условий и причин в обусловливании следствия.

          Можно представить ещё и такое, что наличие тех или иных корреляций выступает условием тех или иных событий. Например, что изменение температуры вслед за изменением давления обусловлено (кондиционально) тем, что между данными параметрами имеется корреляционная связь. Ведь эта связь здесь действительно требуется и кажется необходимым условием указанного изменения. Однако, как уже указывалось, реально дело тут просто в том, что температура и давление суть разные (ситуативно) проявления одного и того же явления — энергии движения молекул. Отчего изменение этой энергии, естественно, выражается одновременно и в изменении температуры, и в изменении давления (то бишь фактически одно и то же изменение в одном случае-отношении выглядит как изменение температуры, а в другом — как изменение давления). Причиной и того, и другого изменения является причина указанного изменения энергии, а условиями — условия данного изменения. Но дело обстоит отнюдь не так, что изменение температуры есть причина изменения давления, а корреляционная зависимость между температурой и давлением — условие изменения этого давления. Таким образом, с этой стороны я тоже вынужден заключить, что корреляционные и причинная связи автономны друг по отношению к другу.

          А как происходит изменение структуры вслед за изменением количества? Тут налицо целый блок метаморфоз. Причём выступающих то ли как гроздь следствий одной причины, то ли как причинно-следственная цепь. Некое действие изменяет количество элементов системы. Это изменение есть следствие, которое, с одной стороны, завершается результатом в виде появления в составе системы нового элемента, а с другой — одновременно представляет собой некое воздействие данного элемента на другие элементы системы, их "расталкивание", "перестановку" и т.п. (для простоты я пишу о чисто пространственной структуре и чисто механическом или хотя бы "силовом" воздействии). Но и здесь зависимость структуры системы от числа её элементов в лучшем случае лишь обнаруживается в ходе изменений (хотя может быть обнаружена и в "статике") или реализуется через действия, но не сводится к причинно-следственной связи.

          Что же касается ответов на два вторых вопроса (об отношении закономерностей корреляций к причинной связи и об отношении закономерностей корреляций к закономерностям причинной связи), то они вытекают из ответа на первый вопрос. И тоже оказываются отрицательными. Раз даже сами детерминации не зависят друг от друга, то что уж рассуждать об их закономерностях? (Это обстоятельство, кстати, сразу прочищает мозги в отношении того факта, что статистические закономерности распределения температуры никак не удаётся вывести из закономерностей взаимодействий отдельных молекул. Конечно, одно тут не выводится из другого, ведь это закономерности разных связей. Но об этом — много ниже).

О новизне

          Напоследок остановлюсь ещё на

"...вопросе об источнике нового в мировых процессах" (6, с. 77),

а точнее, на отношении причинно-следственной связи к возникновению нового. То бишь того (такого), чего (какого) прежде не было, того, что отличается в каком-то отношении, свойстве, параметре от всего, что было раньше. (Кстати, само вот это понимание новизны есть отдельный и важный вопрос, почему-то редко затрагиваемый теми, кто озадачивается проблемами её возникновения. Хотя прежде всего следовало бы прояснить сам предмет разговора. В каком смысле, по каким признакам данное явление именно новое? И какое именно явление — вещь, событие, отношение?). Любое новое, безусловно, должно иметь какое-то отношение к причинной связи — как именно появляющееся, возникающее. Никакое возникновение вообще не обходится без действия-причины и всякое возникновение представляет собой изменение-следствие. И при том новое на то и новое, чтобы возникать, появляться однажды на свет божий: такова "логика" самого данного понятия (невозникшее, то, что всегда было и есть, не может быть новым, тем, чего прежде не было). Так что а) новое непременно появляется и б) сие появление нового обязательно есть следствие какой-то причины. Однако многие усматривают тут проблему. Полагая, что причинно-следственная связь по своему характеру не может быть "источником" (вот ещё одно непонятное слово: что оно конкретно означает в данном контексте? почему сия связь названа именно "источником", а не, к примеру, "демиургом" или "причиной", "условием" и иже с ними?) нового, то есть "породить" что-либо отличное от имевшегося прежде. Этот "вотум недоверия" к причинной связи провозглашают, в частности, те же "синергетики", решающие проблему возникновения нового как раз путём апелляции к "животворящей" роли хаоса, к якобы отрицающей причинную связь игре случая. Вспомним ещё раз Пригожина с его подчёркиванием специализации хаоса именно на возникновении нового — в противовес "рутине" детерминизма. О том же толкует и Огородников:

          "Вопрос об источнике нового тесно связан с проблемой случайного, роли последнего в процессе. "Чистая" необходимость, не оставляя места случайности, упраздняет новое. В самом деле, если некоторое предшествующее определяет некоторое последующее с абсолютной необходимостью, то, следовательно, между прошлым и настоящим, настоящим и будущим существует одно-однозначное соответствие. Любое новое как то, чего не было, выбивается из рамок этой однозначности" (6, с. 78-79).

          В том же русле протекают и попытки объяснить происхождение нового, исходя из "вероятностной причинности", то есть такого обусловливания, где результат предсказывается неоднозначно.

          В какой-то степени данное мнение происходит из механистического понимания детерминизма, согласно которому все изменения Мира обратимы, просчитываемы и сводятся лишь к пространственным перемещениям и передачам кинетической энергии (количества движения). Истолковываемая так ограниченно новизна, конечно, не очень-то вправе именоваться новизной. Однако практикуемое философами разведение её и причинно-следственного отношения по разные стороны баррикад имеет и другие основания. Есть такой гегелевский

"...тезис о равенстве (наверное, тождестве? "равенство" — это математический термин — А.Х.) причины и следствия, поддерживаемый многими философами" (6, с. 77). Вот он: "Действие не содержит вообще ничего, что не содержится в причине, и, наоборот, причина не содержит ничего, чего нет в её действии" (цит. по 6, с. 77). Но коли так, пишет Огородников, "то становится непонятным, откуда проистекают новые состояния" (6, с. 77). "Выделяются два варианта решения: либо необходимо признать, что "понятие причины не совместимо с подлинно новым"... и искать источник "новизны" в каких-то непричинных формах связи, либо попытаться опровергнуть приведённый гегелевский тезис о равенстве причины и следствия" (6, с. 77).

          Вникнем в данные положения.

          Прежде всего — о чём толкует Гегель? В процитированной фразе (я уж не буду забираться в первоисточник и привязываться к его контексту: это слишком далеко завело бы) он явно именует причиной причиняющее (действующее), а следствием (впрочем, писал ли Гегель вообще о следствии?) — действие этого причиняющего, то бишь причину. Вопрос о соотношении содержаний причины и действия у Гегеля — это вопрос о соотношении содержаний причиняющего и причины, а не причины и следствия в моём (и, как я полагаю, правильном) понимании. У Гегеля нет никакого "тезиса о равенстве причины и следствия". То есть даже не касаясь того, ошибочно или нет утверждение о тождестве содержаний причиняющего и причины, понимание данного утверждения как тезиса о тождестве содержаний причины и следствия (со всеми вытекающими из него выводами — если они из него действительно вытекают) — неверно.

          Однако пораскинем всё-таки мозгами и над тем, и над другим. Первый вопрос: идентичны ли содержания (? — сущности? наборы признаков-свойств?) причиняющего и причины? Конечно, и да, и нет. Действующая вещь и её действие далеко не одно и то же, но характер второго, само собой, выражает (отражает) характер первой. В действии действующего не может быть ничего, что было бы посторонне, чуждо этому действующего, то бишь что не основывалось бы на его природе, на том, что в нём есть, что оно собой представляет. В то же время характер действующего, конечно, не полностью выражается в его отдельном сиюминутном действии: тут всегда бывают "активизированы", "использованы" только какие-то его (действующего) "грани" (увы, мне постоянно приходится расставлять кавычки: ну нет у нас адекватного языка — приходится изъясняться сплошь метафорами). То бишь "перекличка" между действующим и его действием, само собой разумеется, налицо, но она, во-первых, не обоюдна, а во-вторых, вряд ли может быть названа идентичностью их содержаний: тут присутствуют какие-то другие отношения — в одном проявляется сущность другого.

          Второй вопрос: мешает ли как-нибудь завязанность действия на характер действующего появлению в итоге этого действия чего-то нового? Вряд ли. Впрямую одно из другого никак не следует, ибо появление нового не определяется одними только отношениями причиняющего и причины. Новое появляется как раз за их пределами, в чём-то ином, в том, на что оказывается действие.

          Третий вопрос: идентичны ли содержания реальных причины и следствия, то есть события-действия и порождаемого им события-изменения? Одинаковые ли это события? Конечно, нет. В чём-то они, наверное, могут быть сходными (ведь "в чём-то" сходно абсолютно всё), но по большому счёту это, безусловно, разные события. В изменении-следствии не может не быть многого такого, чего нет в действии-причине. Хотя бы уже потому, что кое-что в данное событие-следствие привносится условиями — как внешними, так и внутренними (то бишь природой самого изменяющегося, испытывающего воздействие объекта). Как же тут не быть иному, то есть тому, чего нет в причине?

          Соответственно, четвёртый вопрос: обеспечивает ли эта нетождественность причины и следствия появление нового? Не мешает — это точно. Но требует ли? Сомневаюсь. Я вообще полагаю, что появление (или непоявление) нового не зависит от отличия (или тождества) следствия и причины и даже следствия — и всего комплекса обусловливающих его факторов (то бишь причины в "союзе" с условиями). Без этих факторов данное появление, конечно, не обходится (на то оно и появление). И, безусловно, они не идентичны по своему "содержанию" событию-следствию. Однако для появления нового сие не имеет значения. Ибо появление нового зависит не от этого. Причинно-следственные связи (со всеми их идентичностями или неидентичностями причин и следствий) — это лишь "условие" появления нового. Без них тут обойтись нельзя (иначе никакое появление не состоится). Но сами по себе они не определяют появление именно новизны. Реальность просто кишит такими случаями, когда события-причины порождают события-следствия и эти события совсем не сходны друг с другом, но при том, тем не менее, ничего особенно нового не появляется. Ведь что следует понимать под новизной? Только то, что событие-следствие не похоже на событие-причину? Или то, что состояние-результат не идентично состоянию-условию? Разумеется, они не одинаковы — раз произошло какое-то изменение. Но где же тут гарантия того, что данное состояние — новое (что ничего подобного прежде не было)?

          Логика Огородникова и иже с ним понятна, но половинчата. Конечно, если А отрицает Б, и А налицо — то Б нет. Однако из этого ещё не следует, что отсутствие А требует наличия Б. Если предположить (хотя не мешало бы ещё это и доказать), что в том, что появляется, не может быть ничего, чего не было бы в том, из чего или благодаря чему это появившееся появилось, то это само собой, по определению отрицает какую-либо новизну появившегося. Однако обратное предположение о том, что тут МОЖЕТ иметь место что-то иное, вовсе не означает обязательности появления этого иного. И даже реальная неидентичность появившегося тому, из чего или благодаря чему оно появилось, не "равна" новизне этого появившегося. Оно тут просто другое относительно указанных "из" и "благодаря", но вовсе не непременно абсолютно ново. Новое есть нечто большее, чем обычная непохожесть следствий и их результатов на причины и условия этих следствий с их результатами. Ибо сами по себе данные непохожие на обусловливающие их факторы следствия и результаты могут постоянно повторяться в Мире (вместе с обусловливающими их факторами; причём даже при различающихся комбинациях последних). Вправе ли мы называть такое новым? Вообще, каким по масштабу (да и по характеру) должно быть отличие (при том, что абсолютно различного не бывает), чтобы можно было признать отличающееся "подлинно новым" (6, с. 77)?

          На мой взгляд, феномен новизны связан вовсе не с непохожестью следствия на обусловливающие его факторы. Подлинно (кардинально) новое в Мире возникает в ходе становления уровней Универсума. Когда элементарные частицы соединяются в атомы, атомы — в молекулы, молекулы — в клетки и т.д. Вот, например, раньше были отдельные протоны, нейтроны и электроны, а потом они как-то соединились и возник атом — более сложное и невиданное ранее образование, единство, целостность. Новая вещь с новыми (то есть тоже отсутствовавшими до того) химическими свойствами (при том, конечно, что эти новые свойства вовсе не отменили старых — массы, заряда и т.п.: последние в атомах суммировались; заряд, правда, нейтрализовался, пошёл на внутренние связи). Появление данного нового вызвано особой организацией взаимодействий протонов, нейтронов и электронов, благодаря которой они стали выступать, то бишь действовать в отношении внешнего мира как единое целое и, тем самым, по-особому, качественно иначе (тут я считаю как раз уместным применение философского термина"качество", который до сих пор толком не пристроен). Эти их совместные (кооперированные) качественно особые действия, естественно, не были и не могли быть свойственны (присущи) протонам, нейтронам и электронам, взятым по отдельности. Их функциональная кооперация породила совершенно новые, принципиально не имевшие места прежде способности, свойства. И настоящая новизна (то, чего прежде не только не было, но и не могло быть) появляется именно здесь. (При этом указанный процесс соединения — это не причинно-следственная связь событий, а нечто гораздо более сложное. Без данной связи здесь, повторяю, дело не обходится, но к ней всё отнюдь не сводится. Появление организованных взаимодействий частей — это не простое изменение траектории и импульса бильярдного шара вследствие удара кием. Становление вещи — не порождение события).

          Повторяю: появление новизны в Мире я связываю со становлением всё более сложных уровней Универсума. Новых вещей. Новых качеств материи. А что именуют новым Гегель и К^о.? Один бог ведает. Огородников вон почему-то завёл речь о новых состояниях — видимо, как результатах изменений. Что же это за новые состояния? Во-первых, чем они новы? Во-вторых, о состояниях чего идёт речь? Если, например, колоний, то тут бывают или фазовые состояния, или изменения структур из-за изменений количеств элементов. И т.п. Все эти штуки вряд ли могут быть названы принципиально новыми. Принципиально новое в состояниях возникает лишь в изменениях состояний вещей, связанных с их развитием, то есть со стадиальным усложнением.

          Таким образом, выдвинутая Огородниковым альтернатива

"...либо необходимо признать, что "понятие причины не совместимо с подлинно новым"... и искать источник "новизны" в каких-то непричинных формах связи, либо попытаться опровергнуть приведённый гегелевский тезис о равенстве причины и следствия" (6, с. 77),

и вообще сомнительна (есть ли тут альтернатива?), и решается так: (1) "тезис о равенстве", конечно, ошибочен и (2) понятие причины вполне совместимо с подлинно новым (возникновение нового не может быть беспричинным), однако (3) "источник новизны" всё-таки — не в причинной форме связи.

          Наконец, вернусь к другому процитированному выше рассуждению Огородникова:

"...если некоторое предшествующее определяет некоторое последующее с абсолютной необходимостью, то, следовательно, между прошлым и настоящим, настоящим и будущим существует одно-однозначное соответствие. Любое новое как то, чего не было, выбивается из рамок этой однозначности" (6, с. 78-79).

          Во-первых (в качестве мелкого недоумения), с чего это вдруг Огородников завёл речь о соответствии между настоящим и будущим? Почему "между"? Разве тут имеется взаимная, а не однонаправленная зависимость? Что это за фрукт вообще — соответствие будущего настоящему? В чём оно выражается? Вот, например, президент Буш-младший не соответствует занимаемой должности, а оба Рузвельта соответствовали. О таком, что ли, типе соотношения идёт речь? Будущее "вырастает" из настоящего, а не соответствует ему. Оно есть (по определению, а не реально: реально-то оно, конечно, не есть, а будет) преобразованное настоящее и при этом преобразованное в согласии с закономерностями (по законам) причинно-следственной связи.

          Во-вторых, я не понимаю: как это одно-однозначная зависимость будущего от настоящего отрицает появление нового? Если из А необходимо (однозначно) следует Б, то это никак не означает ни того, что Б идентично А, ни того, что Б не может быть чем-то таким, чего прежде не было.

          Но довольно об этом. И вообще — пора завязывать с темой причин и причинной связи. Тут, конечно, можно ещё копать да копать, но для нашей цели (погребения антидетерминистических наскоков синергетики) вырытой ямы, пожалуй, уже достаточно. Перейду теперь, наконец, к проблеме случайности.

Феноменная природа

          Прибегну к испытанному феноменному подходу. Что такое случайность как феномен? Судя по суффиксу, свойство. Чего? Да, в принципе, чего угодно. Хоть вещей, хоть событий, хоть отношений, хоть самих свойств. Практически обо всём можно сообщить, что оно случайно (относительно чего-то и в каком-то смысле). Мы говорим "случайный человек", "случайная связь", "случайный цвет или звук". И уж, конечно, случайными мы сплошь и рядом именуем различные события. Более того, это последнее употребление весомо преобладает. До такой степени, что производное от прилагательного "случайное", существительное "случайность", мы всегда склонны трактовать прежде всего как определение чего-то происходящего. Мы говорим: "То, что я вчера напился, — случайность (дескать, для меня это нетипично)". Но не: "белый цвет в данной цветовой гамме — случайность". В последнем случае мы предпочитаем говорить: "случаен". Ибо слово "случайность", взятое само по себе, отдельно от каких-либо уточнений ситуации, связывается в нашем сознании исключительно с событиями (отчасти, возможно, ввиду его схожести со словом "случай", которое, однако, родственно вовсе не слову "случайное", а слову "случаться"). Хотя, повторяю, формально (морфологически) это — имя свойства. И притом такого свойства, которое обнаруживается у всех феноменов. Отчего слово "случайность" можно употреблять в отношении любого из них. И мы иногда даже так и делаем — просто обставляя употребление данного слова во всех несобытийных случаях дополнительными пояснениями (при употреблении его в отношении событий это не требуется). Например: "случайность данного человека для данной компании очевидна". И т.п.

          Итак, резюмирую: случайность сама по себе есть свойство. Чего-то такого, что является именно случайным. При этом случайным может быть любой феномен, однако чаще всего данный термин используется в отношении событий, отчего, произнося просто "случайность", мы обычно имеем в виду лишь случайное событие.

Где коготок увяз, там и птичке пропасть?

          Это последнее обстоятельство выступает, по-видимому, одним из оснований противопоставления случайности и причинности. Ведь причинность — тоже свойство событий (и только событий). Вот и возникает иллюзия того, что они со случайностью играют на одном поле в соперничающих командах. В действительности же случайность хотя и забредает на то же поле, что и причинность, но, во-первых, занимается на нём совсем другими играми (отчего вести речь об их командном противостоянии нельзя), а во-вторых, одними лишь событиями её "интересы" не ограничиваются.

Сущность случайности

          Указанная неограниченность показывает нам, что случайность есть по меньшей мере нечто большее, чем беспричинность. Раз случайными бывают не только события. Что же это такое — случайность? В самом общем смысле это — бессвязность. Когда мы говорим, что что-либо (вещь, отношение, событие) случайно, то имеем в виду то, что оно и что-то, принятое за "точку отсчёта", не связаны некоторым конкретным образом. Причём тут обязательны именно эти "что-то иное" и конкретика отсутствующей связи. Ибо нет тотальной бессвязности — со всем подряд и в любом отношении (тотально бессвязно только Ничто). Всегда, когда о чём-либо отзываются, как о случайном, надо требовать разъяснения, что, собственно, имеется в виду. Нельзя быть Случайным вообще. Есть лишь конкретная бессвязность. И эта её конкретика определяется двумя параметрами: тем, с ЧЕМ нет связи, и тем, КАКОЙ именно связи нет, какова эта несвязанность. То бишь тут имеется своего рода зеркальное отражение ситуации наличия связи, где присутствуют детерминант, детерминируемое и характер их связи. В нашем случае сие просто "выворачивается наизнанку": тут есть то, что не связано, то, с чем именно оно не связано (относительно чего является случайным), ну и, естественно, то, каким типом связи они не связаны. Из чего, кстати, сразу следует, что можно быть случайным в одном смысле (то есть в отношении некоего А и/или по типу связи Х) и не случайным в другом (то есть в отношении некоего Б и/или по типу связи У). Что и понятно, раз бессвязность не тотальна.

          Когда мы говорим: "Этот человек случаен", то всегда поясняем: "в данной компании". И это означает, что его с данной компанией (с её участниками) не скрепляет та связь, которая является тут "компаниеобразующей", — либо общая работа, либо хобби, либо общее прошлое и т.п. Аналогично, случайность некоего цвета есть не случайность его самого по себе, а случайность в какой-то цветовой гамме, то бишь его излишность в ней, неоправданность включения. Этот цвет здесь случаен потому, что его пребывание в данной гамме ничем не обусловлено в характере самой гаммы цветов, никак не связано с ним. Например, если бы на рисунке радуги в набор её цветов затесался вдруг коричневый цвет, то мы сказали бы, что он тут случаен. В то же время в каком-то другом отношении и вышеозначенный человек, и указанный цвет могут быть не случайными. Причём как в отношении данной (той же) компании или гаммы (за образующую здесь должна быть взята просто иная по характеру связь; например, будучи посторонним некоторой компании в качестве коллеги по работе, человек может быть не случаен в ней как родственник, если все они — родня), так и в отношении других компаний или цветовых гамм (с которыми их могут связывать даже те же самые, то есть такие же по характеру связи, которые у них отсутствовали в отношении прежней компании или гаммы; так, будучи случайным в компании коллег по работе чужого трудового коллектива, человек не случаен по тому же основанию в компании собственных коллег).

          Таким образом, случайность есть бессвязность (независимость) чего-то с чем-то по какому-то основанию (типу связи). (Уточню ещё на всякий случай, что под связанностью я здесь везде понимаю детерминацию одного другим, то бишь тот случай, когда из А можно вывести Б. Но отнюдь не такие типы "связи", как "связь" по принадлежности, сходству, месту и/или времени пребывания и т.п. То, что А и Б оба являются, например, элементами одной (и, в особенности, хаотической) системы (принадлежат к ней), отнюдь не означает, что из бытия А можно вывести бытие Б, что одно тут обусловливает другое, что они действительно связаны (что же касается хаотической системы, то её характер как раз и предполагает бессвязность её элементов). Соответственно, и бессвязность, сиречь случайность, есть отсутствие именно обусловливающей связи, есть необусловленность одного другим, независимость одного от другого).

Относительность случайности

          Из приведённой формулировки неизбежно следует относительность случайности, причём — двоякого толка: по объекту отношения и по типу отсутствующей связи. Некое А, случайное в отношении Б в смысле Х (по отсутствию между ними связи Х), может быть совсем не случайным в том же (не распространяясь уже о другом) смысле в отношении С или же в отношении даже того же Б, но в смысле У (при наличии между этими А и Б связи У). То есть обо всём (о всяком А) можно утверждать, что оно в одном отношении и/или смысле случайно, а в другом — нет: вопрос лишь в ракурсе рассмотрения. Нет ничего абсолютно случайного (не состоящего ни с чем ни в какой связи) и нет ничего абсолютно связанного (состоящего со всем подряд во всех подряд связях). Например, любое событие не состоит в причинно-следственной связи с огромным множеством других событий, но непременно имеются и такие события, относительно которых оно выступает либо как причина, либо как следствие. В отношении первых событий оно случайно (в причинно-следственном смысле), а в отношении вторых — нет.

          И при всём этом случайность (бессвязность, независимость) в одном отношении и/или смысле не отрицает неслучайности (связанности, зависимости) в другом отношении и/или смысле. Эти различные по характеру случайности и неслучайности не пересекаются между собой, ибо играют: 1) или на разных полях в одну игру; 2) или на одном поле в разные игры; 3) или на разных полях в разные игры.

Случайность и хаос

          Далее отсюда видно, что понятия "случайность" и "хаос" находятся в близком родстве. Они обозначают разные "грани", разные аспекты рассмотрения одного и того же феномена. А конкретно — независимости, отсутствия связи. Хаос — это состояние системы из множества элементов (вещей, составляющих скопление, событий, составляющих "процесс" и т.п.), при котором каждый из них сам по себе. Когда данное множество элементов лишь внешним (именно случайным в отношении их собственной активности) образом собрано в кучу (или просто взято, произвольно выделено как якобы единая система). Случайность же есть свойство несвязанности чего-либо с чем-либо в некоем отношении (и в том числе, указанных элементов хаотической системы между собой). Слово "хаос", обозначающее состояние бессвязности, тоже есть имя свойства (ибо состояние — это разновидность свойства), но свойства системы, множества. И это, если можно так выразиться, её внутреннее свойство. Тогда как случайность есть свойство отдельного элемента этой системы, представляющее собой его обращённую вне системы несвязанность с другими её элементами (в нехаотической системе элементы не могут быть случайными: всё, что тут случайно, просто не принадлежит к этой системе, не является её элементом). Более того, случайными друг относительно друга (независимыми друг от друга) могут быть и вообще отдельные объекты, не составляющие никакой системы (не являющиеся элементами).

Случайность и причинность

          Выше я написал, что случайность есть нечто большее, чем беспричинность. И сильно при этом скрипел зубами. Уж больно это царапало мой слух. Потому что случайность вообще никак не соотносится с беспричинностью. За неимением самой последней. Беспричинность вовсе не есть вид бессвязности (подобно тому, как причинность есть вид связности) наравне с прочими её видами. Беспричинности просто нет. Если понимать её буквально — как отсутствие у событий причин. Ведь не обладающих причинами событий не бывает. Причинность — это их неотъемлемое свойство. Всякое событие обязательно связано с каким-то иным породившим его событием. И никак иначе. Соответственно, случайность оказывается тут не при делах. Не при чём. Она чужая на этом празднике жизни. Что, конечно, отнюдь не означает, что её вообще нет. Раз, дескать, есть причинность и нет беспричинности. Бессвязности (случайности) в Мире, разумеется, присутствуют (бессвязного навалом). Только это другие (не противостоящие причинности) бессвязности. Играющие либо в иные игры, либо на ином поле. Например, как уже отмечалось, "массы" событий не состоят между собой в причинно-следственной связи: это события из разных причинно-следственных цепей. (Случайность, кстати, и определяют, в частности, как пересечение таких цепей. Имея тут в виду свойство происшедшего в итоге их, цепей, "столкновения" события. Которое не предусматривается ходом (не "лежит в русле") ни той, ни другой цепи). Но эта бессвязность вовсе не отрицает "опричиненности" каждого конкретного события. Вспомним также вышеприведённые примеры с человеком и цветом. Они случайны в той или иной компании или цветовой гамме, но сие отнюдь не значит, что они беспричинны. О них такого никак нельзя сказать. Ведь это даже вообще не события.

          Таким образом, случайность принципиально не есть беспричинность, не есть отрицание причинности (этот вид связи как раз не может быть подвергнут отрицанию). Но отнюдь не потому, что случайность есть нечто большее, чем беспричинность, что она якобы представляет собой обобщение беспричинности как якобы вида бессвязности на паях с иными её разновидностями. Дело здесь вовсе не в логике соотношения общего и частного, не в формуле: "беспричинность есть случайность (собака есть животное), но случайность не есть беспричинность (животное не есть собака)". Ситуация "гораздо хуже". Ибо беспричинности попросту нет — тут просто нечего обобщать. Бывает лишь так, что иные события не состоят между собой в причинно-следственной связи (именно их мы и называем случайными друг относительно друга в указанном смысле), но не так, что есть события, которые вообще беспричинны. Бессвязность событий по линии причинно-следственной связи — это не их беспричинность. Причинность тотальна. Всякое событие имеет причину. Но это никак не мешает бытию случайности, то бишь бессвязностей иного рода. Случайность — это бессвязность (конкретных вещей, событий, свойств, отношений). Причинность — это связность (конкретных событий). Но беспричинность — не бессвязность событий. У этого слова нет денотата. Это чистое отрицание причинности, а она неотрицаема (сходным образом слово "Ничто" отрицательно в отношении слова "Сущее" и тем самым обозначает фикцию). События, конечно, могут быть не связаны друг с другом по самым различным основаниям, в том числе и как причина и следствие. Причинно-следственные связи сугубо конкретны. У каждого события — своя причина (или сумма причин): все прочие события (а имя им легион) не имеют к этому никакого отношения, то есть не являются тут причинами. Равно как и первичные события обратным образом — следствиями. Это просто нейтральные друг по отношению к другу события. Из посторонних причинно-следственных цепей. Но эта постороннесть — именно постороннесть (особый тип бессвязности), а вовсе не беспричинность составляющих эти цепи событий. Ибо все данные события имеют свои причины, то есть причинны.

Случайность и закономерность

          Коротко — о соотношении случайности и закономерности. Я уже писал, что закономерность — это свойство (определённость) связи. Теперь же выясняется, что случайность — это её (связи) отсутствие. Но если нет носителя, то не может быть и его свойства. Поэтому там, где есть случайность (где нет связи), нет и соответствующей закономерности (или закономерностей: ибо у конкретной связи может быть много свойств). В этом смысле случайность отрицает закономерность. И наоборот: там, где имеется закономерность (то бишь на деле — некая связь с её определённостью), нет случайности (бессвязности).

          Однако эти утверждения нельзя понимать абстрактно, в каком-то сугубо общем смысле. Так, будто признание бытия случайности тотально отрицает признание бытия закономерностей. В реальности существуют, конечно, и те, и другие. Ибо конкретны и случайность (как отсутствие конкретной связи), и закономерность (как определённость конкретной связи). Напоминаю: нет абсолютной бессвязности, равно как и абсолютной связанности. Какая-то связь есть всегда, и какая-то бессвязность — тоже. Отчего там, где нет связи, её нет лишь как конкретной связи с её закономерностями. И, следовательно, там налицо лишь столь же конкретная случайность, а вовсе не Случайность вообще. И наоборот: там, где налицо случайность, она всегда имеется как конкретная, как небытие конкретной связи с её конкретными закономерностями, но вовсе не как небытие (отрицание) любой закономерности, Закономерности вообще. Случайность, как отмечалось, относительна. Нечто, случайное в одном смысле-отношении, непременно не случайно (то бишь связанно и тем самым "закономерно") в каких-то других смыслах-отношениях. Событие, закономерное в рамках своей причинно-следственной цепи, случайно в отношении (с "точки зрения") событий иных аналогичных цепей. Случайность и закономерность противостоят друг другу только тогда, когда они ведут одну игру на одном поле, а не все игры на всех полях.

Случайность и непредсказуемость

          Следующий вопрос: случайность нередко связывают и даже отождествляют с непредсказуемостью. Как обстоят дела на этом фронте? Случайность, безусловно, некоторым образом связана с непредсказуемостью. Ещё бы — ведь предсказания возможны лишь там, где имеются какие-то связи между тем, что дано, и тем, что требуется предсказать. Если между А и Б нет никакой связи (то бишь если они случайны друг относительно друга), то ни А из Б, ни Б из А никак не выведешь (не предскажешь). Соответственно, там, где имеется случайность (там, где отсутствует связь), не может быть предсказания. То бишь налицо непредсказуемость.

          Однако обратное положение неверно. Ибо обратная зависимость отсутствует. Там, где имеется непредсказуемость, совершенно не обязательно имеется и случайность. Невозможность предсказания может проистекать не только из отсутствия связанности А и Б, но и из нашего незнания либо того, как они связаны (то есть соответствующей закономерности-закона), либо характера А (или Б — в зависимости от того, что тут выступает в роли данного, наличного, отправного, а что требуется предсказать). Причём оное отрицающее возможность конкретного предсказания незнание тоже может быть двух видов: 1) обыденное, преодолимое (мало ли чего мы пока не знаем!) и 2) принципиальное, тем или иным образом обусловленное бесконечностью познаваемых обстоятельств и нашей природной неспособностью исчерпывающе познать всё необходимое для предсказания.

          Данная непредсказуемость из-за незнания (пусть даже и объективно обусловленного нашей природной ограниченностью) — совсем иного рода, чем та, что связана со случайностью (бессвязностью). В случае бессвязности нет инструмента предсказания (нечем оперировать), а в случае незнания — нет исходной базы (некого оперировать). В первом случае мы можем знать некий расклад обстоятельств А от и до, но толку от этого никакого, ибо из данного А ничего не следует. Во втором же случае нет проку от наличия реальной связи между А и Б (от их взаимной неслучайности) и даже от знания нами характера (закономерностей) этой связи. Мы можем прекрасно знать то, как именно А обусловливает Б, но если мы не знаем (а то и не в состоянии познать), каково это А, то предсказание всё равно не состоится. Знать характер одной связи для этого маловато будет.

          При этом указанное отсутствие инструмента полностью объективно: если связи между А и Б нет, то сие значит, что её просто нет в природе, а вовсе не то, что это мы не знаем, какова она. Тут нет объекта познания самого по себе. Случайность (бессвязность) — это объективный феномен. Тогда как незнание обстоятельств (характера А) или характера связи (между А и Б) даже в случае его объективной обусловленности нашей ограниченностью есть всё-таки лишь незнание, субъективный фактор. Не отрицающий реального наличия данных обстоятельств А и их связи с Б. Это А и его связь с Б тут есть — мы только не в состоянии их познать в нужном для предсказания Б объёме. Но его наличие и его связь с Б (то бишь неслучайность этого Б), повторяю, никак не отрицаются. Так что можно утверждать, что непредсказуемость, основанная на случайности (реальной бессвязности), объективна, а непредсказуемость, основанная на незнании (чем оно ни было бы обусловлено) — субъективна.

          Впрочем, для нас здесь важнее всего то, что это — разные непредсказуемости. Одна — от Иоанна (отсутствия связи), а другая — от Матфея (незнания обстоятельств). И их никак нельзя путать. Полагая, будто везде, где обнаруживается непредсказуемость, тем самым имеется, дескать, и случайность. Непредсказуемость и случайность не то что не одно и то же, но даже и не "ходят парой", не связаны друг с другом как две стороны одной медали, не обусловливают друг друга "взаимообразно". Их связь однонаправленна. Непредсказуемость следует из случайности, но не наоборот. Наличие непредсказуемости не предполагает непременно наличия случайности: у неё могут быть и иные "корни". При наличии второй можно делать заключение о наличии первой, но по присутствию первой нельзя заключать о присутствии второй — мол, где одно, там и другое. И уж совсем наивно полагать, повторяю, что это одно и то же.

          Между тем данные две ошибки допускаются сплошь и рядом. Например,

          "По мнению П.С.Лапласа, случайными мы называем явления, законы или причины которых остаются для нас неизвестными" (4, с. IV).

          Вообще, весь шум, поднятый теми же "синергетиками" (и очень многими до них) по поводу случайности (о её якобы судьбоносной роли в Мире и соответствующей ущербности детерминизма) имеет своим основанием лишь обнаружение того скучного и давно известного факта, что наш предсказательный потенциал ограничен ("синергетики" попросту наткнулись тут на новый аспект данной ограниченности, каковой и бросились всячески выпячивать и превозносить). Отчего весь пар уходит у них на деле в гудок — на доказательства указанной ограниченности и невозможности полных предсказаний. Как будто бы из сего следует наличие (и даже господство в Мире) случайности. То есть "синергетикам" так и кажется, что там, где непредсказуемость, там непременно и случайность (как её то ли основание, то ли, напротив, порождение, то ли "сестра-близняшка"). Пригожин и К^о просто не понимают, как эти два феномена реально связаны. Пригожин и К^о видят, что тут есть какая-то связь, но не врубаются в суть дела и размышляют так, как будто эта связь обоюдна: где одно, там и другое. А то и вообще полагают, что непредсказуемость и случайность не два взаимосвязанные в своём бытии (предполагающие друг друга) феномена, а одно и то же.

Примеры и иллюстрации

          Цитирую:

          "В науке хаос означает, что каждое событие — результат (? — следствие? — А.Х.) случая и не может быть причиной последующего, поскольку оно (последующее событие — А.Х.) тоже случайно... Предсказать его невозможно, и поэтому оно тоже случайно" (13, с. 233).

          Здесь, как можно видеть, автор (Чернавский) как раз утверждает, что то, что непредсказуемо, то и случайно. А вдобавок к сему ещё и отождествляет случайное с беспричинным. Ведь что означает его выражение "каждое событие — результат случая"? Что тут понимается под случаем, порождающим "результат" в виде данного события? Какое-то случайное (в каком смысле?) событие-причина? Нет. Тут имеется в виду как раз нечто чисто мистическое — что само это данное событие случайно в смысле: беспричинно. Это уж Чернавский просто так коряво выражается (потому как плохо понимает значения используемых слов и предмет разговора), что пишет "результат случая". На деле же он хотел сообщить, что в хаотически протекающем процессе (по его мнению) каждое событие случайно, не имеет причины, и само тоже не является причиной следующего за ним события, потому как последнее также случайно и, тем самым, (поскольку случайность и есть беспричинность) не может находиться с первым в причинно-следственной связи (как же? — ведь иначе, считает Чернавский, оно просто не будет случайным). Таким образом, особую бессвязность (независимость друг от друга) отдельных событий-элементов хаотического процесса Чернавский принимает за их беспричинность.

          Вот ещё цитата (теперь уже из Пригожина):

          "Только бесконечно точное описание, подразумевающее, что все знаки бесконечного десятичного разложения чисел, задающих мгновенное состояние системы, известны, могло бы позволить отказаться от рассмотрения поведения системы в терминах случайности и восстановить идеал детерминистического динамического (? — А.Х.) закона" (10, с. 8).

          То бишь — надо знать ситуацию от и до, а если мы её от и до не знаем (и, тем более, не можем знать), то имеем дело со случайностью. Бытие последней связывается Пригожиным с незнанием обстоятельств А, а вовсе не с реальным отсутствием связи между ними и неким Б, которое требуется предсказать. (Показательно вообще то, что Пригожин и К^о связывают случайность не столько с хаосом как таковым с его бессвязностью, сколько с феноменом порождения малыми действиями больших следствий, то есть именно с возникающими на этой почве непреодолимыми трудностями расчётов и предсказаний).

          Или вот подытоживание Пуанкаре распространённого мнения:

          "Случайность является, таким образом, как бы мерой нашего невежества. Случайными явлениями, согласно этому определению, будут те, законы которых нам неизвестны (обратите внимание, речь здесь идёт как будто бы о незнании характера связи, а не исходных обстоятельств, как у "синергетиков" — А.Х.)" (11, с. 415).

          Сам Пуанкаре с этим определением случайности не был согласен. Он искал такую случайность, которая есть сама по себе, независимо от нас и наших знаний. Ведь на идее случайности, во-первых, зиждется теория вероятности с её вполне объективными (и даже логическими, тавтологичными) законами. Откуда ж берутся эти законы, если сама случайность — миф, фикция, сегодня есть, а завтра нет? Во-вторых же, дело не просто в незнании. Мы много чего не знаем, но далеко не во всякой области нашего незнания обнаруживаем случайность, позволяем себе толковать о случайности. Этот термин применим только в отношении каких-то специфических ситуаций (одну из которых и рассматривает, в частности, теория вероятности). Не везде, где есть незнание, непременно имеется и случайность, и не везде, где имеется случайность, налицо незнание. Отсюда

          "Ясно, что случайность должна быть чем-то иным, не одним лишь названием, которое мы даём собственному невежеству. Ясно, что между явлениями, истинные причины (? — почему именно причины? Впрочем, Пуанкаре явно понимает под причиной любое обусловливающее — А.Х.) которых нам неизвестны, мы должны были бы различать случайные явления, относительно которых вероятностные расчёты дадут нам некоторые предварительные сведения, и явления, которые (несмотря на ту же их непознанность — А.Х.) не являются случайными и относительно которых мы не можем сказать ничего, пока не узнаем законов, которые ими управляют" (11, с. 416).

          Пуанкаре частично вторит Поппер:

          "Существуют и другие случаи, в которых предсказание может быть неуспешным. Например, пока не удалось сформулировать соответствующих подходящих законов; или все попытки найти такой закон оказались безуспешными и все предсказания были фальсифицированы (опровергнуты — А.Х.)" (7, с. 191).

          То есть у Поппера речь тоже идёт о законах, а не об исходных данных. Его "другие случаи" — это ситуации то ли незнания законов, описывающих закономерности каких-то связей, то ли даже отсутствия этих связей в природе. Естественно, в обеих данных ситуациях предсказания не могут быть успешными. Их вообще не может быть. Раз нет инструмента.

          "Однако", продолжает Поппер, "ни в каком случае мы не можем окончательно сказать, что в конкретной области не существует законов (то бишь, выражаясь моим языком, из того, что нам не удаётся нащупать связи с их закономерностями, не следует, что их нет реально — А.Х.)... Это означает, что мои воззрения делают понятие случая (случайного — А.Х.) субъективным" (7, с. 191).

          Здесь хорошо хотя бы то, что Поппер худо-бедно, не понятно на каком основании (скорее всего, попросту исходя из того мнения, что случайность есть антагонист закономерности и там, где не обнаруживается вторая, должна, мол, быть первая), но связал случайность с законом (за коим всё-таки де-факто прячется связь). А не просто с незнанием обстоятельств. Последнее, конечно, тоже не позволяет успешно предсказывать, но не имеет никакого отношения к случайности. Тогда как закон (то бишь стоящая за ним закономерность и связь, которой эта закономерность присуща) имеет отношение. Такое, что там, где есть связь (и, стало быть, закономерность с законом), нет случайности (бессвязности).

          Вместе с тем Поппер в указанной фразе (попытаемся всё-таки понять её до конца) скачет на своём любимом коньке: подвергает сомнению саму нашу способность узнать то, есть закон (связь) на деле или нет. Ни то, ни другое, дескать, нельзя установить и утверждать с полной уверенностью. Мол, из того, что нам не удаётся нащупать связь между А и Б, не следует, что её нет. Равным образом, успешность оперирования определённым законом не означает его верности: а вдруг завтра он "откажет"? Вдруг до сих пор нам просто везло? То есть Поппер стоит на обычных позитивистских (чисто гносеологических) позициях. Отчего и утверждает: поскольку любое наше знание о наличии или отсутствии связей сомнительно, то наша убеждённость как в том, что они есть (в данном конкретном случае), так и в том, что их нет (и что тем самым имеется случайность), есть лишь наше мнение, нечто субъективное. То, что мы именуем одно случайным, а другое — закономерным, это чистой воды произвол. О реальности, как она есть сама по себе, мы ничего не знаем. Понятно, что это увод разговора совсем в другую сторону. И мы туда не пойдём.

          Впрочем, Поппер не придерживается строго истолкования субъективности как принципиального незнания вообще самого того, с чем мы имеем дело в реальности: со связью или с бессвязностью. Ведь вопрос о том, можем ли мы судить о чём-либо с достаточной уверенностью — это всё-таки не вопрос о том, что представляет собой это "что-либо" в действительности. Уклониться от ответа можно, но это не значит — ответить. Отчего Поппер всё-таки (вопреки своим бёрклианско-махистским гносеоустановкам) вынужден что-то тут сообщить. Но при этом он сбивается на обычное понимание случайности как меры нашего невежества, незнания. Причём теперь уже даже — незнания вовсе не законов, а обстоятельств.

          "Я говорю "случая", когда наше знание недостаточно для предсказания — как на примере игры в кости, где мы говорим о "случае", потому что у нас нет знания начальных условий... В противоположность этому субъективному воззрению иногда защищают объективное воззрение (то есть идею объективного бытия случайности — А.Х.). Поскольку в таком случае используется метафизическая идея, согласно которой события являются или не являются определёнными (в том числе и как случайные или нет — А.Х.) сами по себе (безотносительно к нам с нашими их знаниями-незнаниями — А.Х.), я не буду далее исследовать её здесь (Поппер уклоняется от того, что он — и все прочие логические позитивисты — именует метафизическими проблемами, то бишь от онтологической тематики: ведь тут, по его мнению, возможны только спекуляции — А.Х.)" (11, с. 191).

          И вдруг — очередное метание (и опять перекличка с Пуанкаре):

          "Можно сказать, что мы сталкиваемся со "случаем" в объективном смысле, когда подкрепляются наши вероятностные оценки (то бишь в рамках теории вероятности — А.Х.) — точно так же, как мы сталкиваемся с причинными регулярностями, когда подкрепляются наши предсказания, выведенные из законов" (11, с. 191).

          Как можно видеть, и для Поппера теория вероятности — камень преткновения. В связи с этим мы тут тоже не вправе обойтись без разборок с данной теорией.

Два объекта

          "Научное толкование случайности начинается, когда мы вводим вероятности" (12, с. 19).

          Именно появление теории (исчисления) вероятностей привело к включению в научный оборот понятия "случайность". Что же тут является его денотатом? И каково вообще отношение случайности и вероятности?

          Рассмотрим классический объект внимания указанной теории — бросание игральных костей (шестигранных кубиков, имеющих на своих гранях надписи в виде цифр от единицы до шестёрки). И прежде всего уясним себе то, что здесь имеют место вовсе не один, а по меньшей мере два (дальше будет видно, что их даже больше) объекта: а) каждый отдельный бросок сам по себе и б) серию данных бросков с их результатами ("суммирующимися" в виде некоторой последовательности выпадений граней кости). Это отнюдь не одно и то же. То, что обнаруживается в отдельных бросках (то, что присуще отдельным броскам), — не то, что обнаруживается в их сериях (то, что свойственно их сериям). Поэтому данные два объекта надо исследовать по отдельности и не перескакивать в своих размышлениях с одного на другой (не подменяя один другим). Что, к сожалению, случается довольно часто.

От чего зависит выпадение грани Х?

          Возьмём отдельный конкретный бросок (разумея под ним весь процесс перемещений-кувырканий кости от начального её подкидывания до остановки). В нём обнаруживаются:

1) наше действие на кость, придающее ей определённые ускорение, импульс, момент вращения, направление движения и пр.;

2) её полёт в воздухе, сопровождающийся воздействиями на неё со стороны воздушных потоков (и даже отдельных молекул газов), гравитационного поля Земли (и всех других обладающих массой тел в их сиюминутной пространственной расстановке), различных электромагнитных полей и т.п. Все эти воздействия также как-то влияют на траекторию движения кости, на её вращение и пр.;

3) столкновение кости с поверхностью стола в некоем конкретном месте с его особыми упругостью, уклоном, вообще неровностями, определяющими дальнейшее направление и иные особенности последующего движения кости;

4) качение кости по столу с его неровностями (разными в разных местах) и т.д.

          Как понятно, все эти многочисленные воздействия суть причины, определяющие те или иные (каждое — своё) изменения в движении кости. Ни одно из данных изменений не происходит беспричинно. И конечное выпадение определённой грани является "векторным" следствием-результатом всего указанного набора причин.

          Но одни ли причины тут при делах? Разумеется, нет. Немалое значение имеют и условия. Например, плотность окружающей среды (воздуха) определяет не только характер её воздействий на летящий кубик, но и вообще возможность его полёта. Не в меньшей степени важны особенности самого кубика. Его "личная" упругость, форма ("угловатость" или "покатость"), объём ("парусность"), масса (инерциальная и гравитационная), расположение центра тяжести массы и пр. То бишь всё то, от чего зависят "сила" и характер его контактов с воздействующей средой (к одним из данных воздействий он может быть более, а к другим — менее "восприимчив"), а также характер его реакций на них. Так, смещение центра тяжести в сторону определённой грани кости в земных условиях (да и в любом достаточном и определённым образом ориентированном гравитационном поле; впрочем, можно ли вообще осуществить бросок кости вне такого поля?) повышает шансы выпадения противоположной грани — пропорционально масштабу смещения и "силе" внешнего гравитационного поля: при каких-то критических их величинах все прочие влияния оказываются не значимыми, то есть не способными скомпенсировать, перебороть данное влияние с его результатом (который тут всегда оказывается определённым, постоянным).

Что тут случайно?

          Теперь зададимся вопросом: а где здесь гнездится случайность? Памятуя о том, что случайность — это необусловленность чего-то чем-то в каком-то смысле. Что от чего не зависит в броске игральной кости и какая именно связь тут отсутствует? Здесь налицо независимость всех вышеописанных воздействий на кость друг от друга в причинно-следственном отношении. Все они принадлежат к различным причинно-следственным цепям. Каждое из них происходит вне какой-либо причинно-следственной связи со всеми прочими. Так, исходное действие бросающего кость субъекта никак не обусловливает ни происхождения, ни характера последующих воздействий на неё со стороны потоков воздуха, а сами эти воздействия воздуха столь же посторонни принимающему у них эстафетную палочку воздействию на кость поверхности стола, а также "параллельным" влияниям гравитационного и магнитного полей Земли (впрочем, гравитационное поле тут всё-таки отчасти при делах: ведь атмосферные потоки — это конвекционные процессы; однако они порождаются не только данным полем, но и каким-то нагреванием тех или иных слоёв воздуха, а кроме того, земное тяготение влияет не только на движения воздуха, но и непосредственно на траекторию самого кубика как массивного тела, и это последнее влияние никак не связано с первым). Ну и так далее. Множество воздействующих на кость (в её перемещениях-кувырканиях) факторов не являются причинами и следствиями друг друга (даже в том случае, когда они действуют не одновременно, а последовательно) и не выстраиваются в одну причинно-следственную цепь. В которой подбрасывание типа А непременно влечёт за собой воздействия воздуха типа Б, а те, в свою очередь, воздействия магнитного поля типа С и т.д. Все эти факторы действуют каждый сам по себе — в рамках своей собственной обусловленности. Одно тут никак не вытекает из другого. Тем самым они случайны друг относительно друга. По крайней мере, в указанном причинно-следственном смысле (впрочем, я не вижу и какой-либо иной связи, которой они были бы связаны и тем самым являлись бы в данном ином смысле не случайными друг другу, — за исключением, разумеется, того формальным образом объединяющего, "связывающего" их обстоятельства, что все они принадлежат к множеству воздействий на кость в рамках одного броска). (Подчеркну ещё, что данные воздействия случайны вовсе не в том смысле, что они сами беспричинны или не являются причинами (не имеют следствий) вообще, как это получается у Чернавского, а лишь в том, что они не являются причинами друг друга).

          Однако можно утверждать ли то же самое о результате данного броска (о выпадении определённой грани кости) в его отношении к указанным воздействиям (и условиям броска)? Отнюдь нет. Это выпадение в означенном отношении (а больше результату тут вроде бы и не к чему относиться) не случайно. Оно как раз целиком и полностью определяется комбинацией вышеуказанных воздействий-причин вкупе с условиями (в виде прежде всего особенностей самой кости). Несмотря на то, что путь ("мировая линия") кости в пространстве сплошь состоит из точек пересечения посторонних друг другу причинно-следственных цепей (отчего каждое следующее перемещение-кувырок кости не вытекает из предыдущего, не есть его непосредственное продолжение), в любом из этих пересечений налицо и своя причина, и своё следствие. Соответственно, конечное выпадение конкретной грани есть закономерный суммарный итог всех этих автономных друг относительно друга влияний. То бишь конечное выпадение конкретной грани причинно обусловлено, не случайно.

          Другое дело, что предсказать данный итог чрезвычайно трудно (если, конечно, особенности самой кости не определяют его однозначно, перебарывая внешние воздействия на неё: как уже отмечалось, критическое смещение центра тяжести кости в условиях поля тяготения обеспечивает почти постоянное выпадение одной и той же грани; случайны здесь как раз лишь исключения из этого правила). Предсказание итога конкретного броска затруднено ввиду практической невозможности познать характер всех влияющих на движения кости факторов. А сама указанная невозможность в немалой степени проистекает из независимости этих факторов друг от друга, вследствие которой требуется познание именно всех их, каждого в отдельности. Тут, увы, нельзя детально изучить всего лишь один из них, чтобы вывести все остальные из него.

          Однако непредсказуемость такого рода (основанная на незнании и даже на невозможности полного просчёта исходных обстоятельств) вовсе не означает, как это уже отмечалось, случайности указанного результата (в виде выпадения определённой грани кубика). Он тут как раз целиком обусловлен и закономерен. Ибо его связь с его причинами и условиями налицо, и мы даже знаем, какова она (знаем, как одно обусловливает другое). Вот только мы не в состоянии точно установить характеры всех детерминантов. Какой-нибудь Абсолютный Интеллект мог бы это сделать и тем самым предсказать результат броска — а нам сие не под силу.

Смотрим сериал на НТВ: действующие лица

          Итак, в каждом конкретном броске кости действующими лицами (которые могут тут как-то зависеть или не зависеть друг от друга) являются: 1) отдельные воздействия на кость, 2) отдельные изменения в её движениях и 3) итоговый результат. Мы установили, что первые случайны друг в отношении друга, вторые, соответственно, тоже (но не случайны в отношении самих указанных воздействий-причин, будучи их следствиями), а третий (как конечная "сумма" вторых) — полностью определён первыми. Выпадение той или иной грани в каждом конкретном броске не случайно, а обусловлено раскладом обстоятельств. Случайность здесь присутствует только в виде бессвязности (независимости друг от друга, отчего из одного нельзя предсказать другого) отдельных воздействий на кость и, соответственно, отдельных её перемещений (последние, будучи тут следствиями, случайны друг по отношению к другу точно в той же мере, в какой случайны друг по отношению к другу их причины). А что имеет место в серии бросков?

          Здесь в наличии уже совсем другие действующие лица. В их роли выступают: 1) отдельные броски и 2) отдельные результаты. И, тем самым, зависеть или не зависеть друг от друга тут могут либо: а) одни отдельные броски от других отдельных бросков; б) одни отдельные результаты от других отдельных результатов (вопросы о соотношении: в) отдельного броска и его результата и г) данного отдельного броска и результатов других бросков — я сразу снимаю, ибо очевидно, что в первом случае результат определяется характером броска, а во втором всё дело сводится к тому, зависят ли друг от друга сами броски, то есть от разрешения ситуации "а").

          Стоит заметить также, что тут может и прирасти число действующих лиц в рамках самих составляющих данную серию конкретных бросков. Ведь если в ходе каждого из них условия остаются, в основном, неизменными — поскольку от начала до конца броска все пертурбации происходят с одной и той же костью с её особенностями, — то в разных бросках могут быть использованы (для чистоты эксперимента) и разные кости (чем устранится постоянство влияния их особенностей). Но данное обстоятельство не принципиально — если кость не имеет ярко выраженного смещения центра тяжести (когда влияние особенностей кости на исход невелико и не определяет последний однозначно, результат отдан на откуп внешним воздействиям).

Отношения действующих лиц

          Таким образом, нам надо выяснить зависят ли друг от друга: а) отдельные броски; б) результаты отдельных бросков. Начнём с первого (ибо ответ на второй вопрос определяется ответом на первый). Тут всё вроде бы достаточно ясно. Каждый отдельный бросок серии не зависит ни от какого-либо другого броска в её составе, ни от всей их совокупности в целом. Причём не зависит ни в плане своего происхождения-наличия, ни по своей конкретике. Все они, конечно, могут некоторым образом (и в какой-то степени) зависеть от чего-то третьего — например, от нашей решимости выполнить данную серию бросков (сие определяет само бытие бросков) и/или от характера бросающего (от того, один и тот же это человек или разные люди, либо же, пуще того, специально настроенный на идентичность или различность бросаний аппарат: например, "выбрасывание" случайных цифр в компьютере обеспечивается специальной программой) (этим определяется характер броска) и т.п. Но всё сие — лишь зависимость бросков от каких-то общих всем им обусловливающих факторов, а вовсе не их собственная зависимость друг от друга. Наличие и конкретика каждого последующего броска серии никак не обусловливаются наличием и конкретикой предыдущего, равно как нет тут и обратной связи. Здесь налицо, допустим, ряд отдельных подбрасываний кости, каждое из которых не состоит ни в причинной, ни в какой-либо иной реальной (где одно вытекало бы из другого) связи со всеми прочими (ни по отдельности, ни взятыми сообща). То бишь тут нет такого, что раз данное подкидывание n налицо и имеет определённость Х, то следующее подкидывание n+1, во-первых, непременно состоится, а во-вторых, будет иметь определённость У. Из одного тут никак не следует другое. Осуществление любого подкидывания зависит вовсе не от наличия других подкидываний. И определённость подкидывания n+1 определяется вовсе не определённостью подкидывания n, а множеством посторонних последнему (и, тем самым, случайных в отношении него) обстоятельств. И то же самое — по всем дальнейшим конкретным воздействиям на кость, происходящим в ходе начатого указанным подкидыванием броска n+1: все они никак не обусловлены воздействиями на кость, имевшими место в предшествующем броске n (равно как и в любом другом броске m).

          Но поэтому и результат броска n+1 никак не детерминирован результатом броска n и всех предшествующих ему (впрочем, равно как и последующих) бросков серии. Раз определённость броска n не зависит от определённости броска m (и наоборот), то это и означает, в том числе, независимость друг от друга их результатов как завершающих фрагментов их определённостей.

          "То, что выпадает в этот раз, никак не связано с предысторией" (3, с. 23).

          Каждый элемент данной серии (последовательности, множества) результатов — сам по себе. В выпадении граней нет никакого порядка. Причём подчеркну, что в отношении результатов, наверное, правильнее вести речь об отсутствии в их последовательности именно порядка, а не об их собственной независимости друг от друга (не об их случайности). Реально независимы друг от друга отдельные броски (с их определённостями и вообще наличиями). Каждое очередное выпадение конкретной грани обусловлено характером соответствующего броска, но поскольку эти характеры случайны друг относительно друга (не вытекают один из другого), то это и выражается в отсутствии какого-либо порядка в череде результатов. Они следуют вперемешку, как бог на душу положит, и тем самым тоже предстают перед нами как "случайные", как "не зависящие" друг от друга. Но говорить о них так — ошибочно. Правильнее говорить: "В выпадениях тех или иных граней кости не обнаруживается никакого порядка". (Неуместность применения в данном случае терминов "независимость" и "случайность" видна хотя бы из того, что если бы кость была со смещённым центром тяжести и у нас постоянно выпадали бы одни шестёрки, то данный результат был бы неслучайным вовсе не в том смысле, что реально зависел бы от предыдущих и вообще от всех прочих результатов: тут обнаруживался бы попросту лишь определённый порядок: "за шестёркой обычно выпадает шестёрка" или: "в девяноста процентах случаев выпадают шестёрки". Реально налицо была бы всё та же зависимость результатов от характеров соответствующих бросков, а точнее, от доминирующего во всех них одного и того же обусловливающего фактора. Сменив кость, мы уничтожим порядок в результатах, но вовсе не их зависимость друг от друга, которой тут и не было).

Когда Демон бессилен

          Итак, независимость отдельных бросков серии друг от друга (как в плане их происхождения, так и в плане их конкретики) выражается в отсутствии порядка в их результатах. Что из этого следует? То, что каждый результат выпадает тут сам по себе и предсказать, какая конкретно грань выпадет в том или ином случае, исходя из предыдущих выпадений, нельзя.

          Подчёркиваю: в данном случае имеет место невозможность выведения (предсказания) Б из А именно ввиду отсутствия связи между А и Б, а вовсе не потому, что мы чего-то там не знаем: то ли характера А, то ли того, какова его связь с Б. То есть тут налицо объективная случайность. Правда, реально она есть независимость друг от друга не самих результатов, а завершающихся ими бросков, но в "случайности" результатов мы имеем хотя бы такое объективное основание. Отчего не только мы, но и Абсолютный (Всезнающий) Интеллект оказывается неспособным построить предсказание на данном фундаменте.

          Вот если говорить о предсказании результата любого броска, исходя из обусловливающих его факторов, то тут Демон справился бы. Нам и это, конечно, не под силу, ибо мы не в состоянии познать эти факторы с необходимой полнотой. Но Демону это по плечу: он тут всё знает заранее. Однако если предложить ему опереться не на это знание, то есть не на то, что реально обусловливает результат, а на то, что не имеет к нему никакого отношения, — на последовательность (распределение) предыдущих выпадений граней, то в таком случае спасует и Абсолютный Интеллект. Просто потому, повторяю, что вывести Б из А возможно лишь тогда, когда между ними имеется какая-то связь, а данные выпадения никак между собой "не связаны". В том числе и по видимости, то бишь хотя бы в плане наличия в их последовательности какого-то порядка, за который можно было бы зацепиться, предсказывая: мол, всегда прежде за единицей выпадала шестёрка; и раз сейчас выпала единица, то, значит, следующей будет шестёрка. Впрочем, такой порядок даже может случайно (именно вне связи с чем-либо) наметиться, однако при наличии реальной бессвязности бросков он будет лишь видимостью порядка и никак не гарантирует успешности предвидения на его основе.

"Право руля" или резкая смена курса

          Впрочем, это я всё рассуждал о предсказаниях результата конкретного броска, исходя из: 1) обстоятельств, обусловливающих конкретику этого броска, и 2) результатов предшествующих бросков. (В первом случае, как выяснилось, нам предвидеть результат слабО, а Демону — раз плюнуть, во втором же случае даже Демон остаётся в дураках, ибо тут ему поперёк горла встаёт отсутствие связи между А и Б, то есть их случайность друг относительно друга). Однако кто сказал, что: а) предсказывать тут можно (и нужно) только результаты бросков и б) их можно только предсказывать? Почему бы, с одной стороны, не попробовать предсказать что-то иное, а с другой — вообще не заняться чем-то другим? Например, для начала — подсчётом шансов выпадения той или иной грани в каком-то (конкретном или абстрактно представленном) отдельном броске (или в серии бросков)? Шансы той или иной грани выпасть ("в осадок") в некоем броске (или, что то же самое, — вероятность её выпадения) — это вовсе не само данное выпадение как результат броска, а их подсчёт — не предсказание. Причём это не просто не предсказание результата, не просто не предсказание того, что реально выпадет (но всё-таки предсказание чего-то иного), но и вообще не предсказание — по характеру самой процедуры. А ведь именно этим подозрительным делом и занимается в первую очередь классическая теория вероятности.

          Как же можно посчитать указанные шансы?

Вадим Протасенко

          Уважаемый Александр, я с самого начала слежу за Вашей перепиской с Валентином Кононовым и с интересом жду, к каким заключениям она Вас приведёт. На настоящий момент наиболее интересной в Ваших рассуждениях мне показалась мысль о том, что случайность — это вовсе не незнание всех причин (если бы мне раньше задали вопрос о том, что есть случайность, я, пожалуй, ответил бы примерно в этом ключе), а реальное отсутствие причинно-следственной связи между событием и иными событиями, по отношению к которым данное событие оценивается как случайное. Но противопоставление случайности и причинности ни в коей мере не ставит под сомнение всеобщий закон причинности. О нарушении данного закона можно было бы вести речь в том случае, если мы столкнулись бы не с относительной, а с абсолютной случайностью, с событием, не связанным причинно-следственной связью ни с чем в Мире.

          Единственное, я не очень согласен с введением Вами термина объективной непредсказуемости.

          Уважаемый Александр, Вы написали:

          "Так что можно утверждать, что непредсказуемость, основанная на случайности (реальной бессвязности), объективна, а непредсказуемость, основанная на незнании (чем оно ни было бы обусловлено) — субъективна."

          На мой взгляд, с такими терминами, как "объективная непредсказуемость", нужно быть осторожнее, а то кто-нибудь, не ровен час, прочитает Ваши слова невнимательно и начнёт утверждать, что даже материалисты — и те, мол, полагают, что в Мире существует объективная непредсказуемость.

          На мой взгляд, та непредсказуемость, о которой Вы написали, столь же субъективна, как и непредсказуемость, основанная на незнании. Ведь основой обеспечения реализации такой непредсказуемости является отбор субъектом событий, факторов, обстоятельств в качестве системы, относительно которой будет рассматриваться данное событие на предмет его предсказуемости.

          Взять хотя бы Ваш собственный пример с костями и серией бросков. Если отобрать в рассматриваемую систему лишь результаты серии бросков, то по отношению к этой системе результат последующего броска, действительно, будет непредсказуемым даже для Демона, а если в систему включить все события и факторы, влияющие на каждый бросок, включая самого бросающего, то результат всей серии бросков в такой системе оказывается принципиально предсказуем (понятно, что только для Демона). Таким образом, вопрос предсказуемости-непредсказуемости события и даже вопрос его случайности-неслучайности (я не буду смешивать случайность и непредсказуемость) — это вопрос выбора той системы, относительно которой будет рассматриваться данное событие. Следовательно, непредсказуемость всегда субъективна (правда, может быть, я тут что-то напутал с термином "субъективность"?).

          И ещё одно моё сомнение. Что-то меня настораживает в Вашем толковании случайности выпадения грани кубика. Вы написали, что выпадение грани мы оцениваем как случайное потому (опять же, если я правильно Вас понял), что воздействия внешних факторов на кубик, рассматриваемые как отдельные события, не состоят друг с другом в причинно-следственной связи и вообще ни в какой другой (помимо формальной связи по принадлежности к одному броску) связи, и потому воздействие каждого фактора случайно, синоним — не связано друг с другом.

          В частности, Вы написали:

          "Одно тут никак не вытекает из другого. Тем самым, они случайны друг относительно друга. По крайней мере, в указанном причинно-следственном смысле (впрочем, я не вижу и какой-либо иной связи, которой они были бы связаны и тем самым являлись бы в данном ином смысле не случайными друг другу, — за исключением, разумеется, того формальным образом объединяющего, "связывающего" их обстоятельства, что все они принадлежат к множеству воздействий на кость в рамках одного броска)."

          Как мне кажется, связь по принадлежности к воздействиям на кость в рамках одного броска не столь уж и формальна. Дело в том, что воздействие последующего фактора очень сильно зависит от предыдущего. Не попади кость на пролитый на стол коньяк и не оттолкнись она особым образом, и не отлети в определённую сторону, столкновения кости с коробком спичек не было бы вообще. Таким образом, каждое единичное событие определяет то, каким будет последующее внешнее воздействие (понятно, что речь идёт не о конкретных параметрах этого воздействия, а о том, будет ли иметь место то или иное воздействие как таковое — то бишь произойдёт ли столкновение кости с коробком спичек или с пепельницей). У меня складывается впечатление, что при заданных внешних условиях результат броска определяется самым первым единичным событием, а именно тем, с какой скоростью и в каком направлении кость оторвалась от руки бросающего. По поводу такого случая можно утверждать, что случайность выпадения некоей конкретной грани кубика определяется случайностью начальных параметров броска. Где тут в таком случае кроется отсутствие связи? И вообще, об отсутствии связи чего и с чем тут нужно вести речь?

А.Хоцей

          Уважаемый Вадим, по первому абзацу Вашего сообщения хочу уточнить (для ясности), что я мыслю случайность как бессвязность любого, а не только причинно-следственного типа. Ведь никак не зависеть друг от друга могут не только события, но и разные прочие феномены. Например, форма скопления (и даже вещи) нередко не зависит от числа его (её) элементов (определяясь иными обстоятельствами) и тем самым случайна относительно этого числа. В свою очередь, причинно-следственная связь, в моём понимании, наоборот, есть лишь разновидность связи, а не связанность вообще. Отсюда противопоставлять случайность и причинность — это всё равно что противопоставлять животных и берёзы (вместо растений). Это логически неправильно. Нельзя сопоставлять явления (понятия) разной степени общности. Бессвязность вообще (случайность как явление) противостоит и, соответственно, может быть противопоставлена (противопоставление — субъективная операция, объективно имеет (или не имеет) место противостояние объектов самих по себе; и если этого противостояния на деле нет, то противопоставление нами объектов друг другу ошибочно) лишь связанности вообще (детерминистичности в широком смысле слова), а не какому-то отдельному её типу.

          Помимо этого следует быть осторожным в понимании самого указанного противостояния (противопоставления). Слова "связанность" и "бессвязность", разумеется, логически "противостоят" друг другу: их значения противоположны. Равным образом, отрицают друг друга НАЛИЧИЕ и ОТСУТСТВИЕ некоей конкретной связи конкретных объектов. Если А связано с Б некоторой связью Х, то против этого не попрёшь, утверждая, что данной связи нет, что между А и Б налицо бессвязность Х. Однако из всего этого не следует, что связанность (детерминистичность) и бессвязность (случайность) противостоят друг другу тотально, что на практике имеет место либо одно, либо другое. "По жизни" эти явления как раз дополнительны. Конкретная связанность одного рода (и/или одних объектов) всегда соседствует с конкретной бессвязностью другого рода (и/или других объектов). Пусть А и Б имеют связь Х; всегда есть такая связь У, которой они не имеют, и всегда есть такие С и Д, которые не имеют связи Х (что опять-таки не отрицает возможности того, что они имеют какую-то иную связь). То есть наличие в Мире феномена связанности не отрицает наличия феномена бессвязности: они мирно сосуществуют, противостоя друг другу лишь "на местах", в своей сугубой конкретности, а не вообще. Сказать "случайность существует" — не значит сказать "неслучайного (закономерного) нет".

          Впрочем, всё это Вы прекрасно понимаете и сами: я счёл нужным уточнить данные детали лишь потому, что Ваши интересы всё-таки традиционно замыкаются только на соотношении случайности и причинности и Вы используете для его (этого соотношения) обозначения термин "противопоставление" (не оговаривая ограниченного характера противостояния данных явлений). Кстати, последний момент, по сути — переадресовка мной в Ваш адрес Вашего же предостережения мне по поводу использования понятия "объективная непредсказуемость". Согласитесь, что с термином "противопоставление" надо быть ещё более аккуратным: тут шансов на то, что тебя неверно поймут, куда больше.

          Теперь — о собственно объективной непредсказуемости. Что я обозначаю данным понятием и почему им пользуюсь, рискуя быть неверно истолкованным? Вот Вы написали о системах ("событий, факторов, обстоятельств"), относительно которых некие события рассматриваются на предмет их предсказуемости. Дескать, то, что непредсказуемо в одной системе (А), обязательно предсказуемо в какой-то другой системе (Б). И эта другая система непременно имеется. Отчего непредсказуемости как феномена вообще нет (естественно, для Демона). Для обеспечения предсказания необходимо лишь сменить систему с неподходящей на подходящую. Всё это так. (За исключением разве что реконструкции прошлого из настоящего; хотя и здесь, наверное, можно поменять систему "отсчёта": что нам мешает подступиться к данному прошлому из его собственного прошлого?). Однако ведь Вы, уважаемый Вадим, толкуете тут не столько об объективной (или субъективной), сколько об абсолютной (или относительной) непредсказуемости (предсказуемости). Абсолютной непредсказуемости (для Демона, который знает всё), по-видимому, действительно нет. В этом же тотальном смысле можно утверждать и то, что у неё (абсолютной непредсказуемости) нет объективных оснований (запретов на предсказание). И в том месте текста, которое посвящёно детерминизму в целом, я толковал больше как раз об объективной непредсказуемости-предсказуемости в данном абсолютном понимании.

          Однако, перейдя к теме случайности, я фактически переключился на объективную непредсказуемость более мелкого пошиба. Видимо, это-то Вас и смутило. Вполне справедливо, признаю, поскольку я не уточнил (ибо сам того не заметил), что речь у меня пошла уже об объективности в узком смысле. В соответствующем месте, рассуждая о субъективности-объективности, я имел в виду некую одну конкретную систему (факторов и пр.). Взятую отдельно, саму по себе, без каких-либо выходов за её рамки (смен систем "отсчёта"). Вопрос для меня стоял уже совсем не так: есть ли принципиальная непредсказуемость вообще (не зависящая от систем "отсчёта", то есть сохраняющаяся при любых их сменах)? Нет, вопрос стоял теперь так: есть ли такие системы, в которых (если взять их как таковые, сами по себе) нечто является непредсказуемым принципиально? То есть не субъективно — ввиду незнания, нашей ограниченности и т.п., а объективно — по характеру самих обстоятельств? Ведь многие учёные утверждают, что таких систем, по сути, нет, что любая непредсказуемость имеет своим основанием лишь наше незнание, в лучшем случае — невозможность для нас познать всё необходимое (для предсказания) до конца. Это утверждение приписывает даже "внутрисистемной" непредсказуемости чисто субъективный характер. И одновременно (или, может, тем самым) им отрицается существование случайности в качестве объективного феномена. Случайность тут не случайно (простите за невольный каламбур) отождествляется с той же непредсказуемостью, основанной на незнании. Вот с этим-то я и воюю. Утверждая, что такие системы — существуют. В этих системах кое-что объективно невозможно предсказать. Это системы таких факторов, которые никак не связаны с тем, что требуется предсказать. Такие обстоятельства А, из которых просто нельзя вывести Б. Даже при исчерпывающем знании об этих А. Ну и тем самым я защищаю одновременно не что иное, как объективное существование (объективный характер) случайности.

          Таким образом, я в указанном месте текста оперирую (анализирую ситуацию) в рамках одной (любой) отдельно взятой системы и именно там (а не в Мире в целом) обнаруживаю непредсказуемости двух типов: 1) основанную лишь на незнании (субъективную) и 2) основанную на реальном отсутствии связи (объективную). Понятия "субъективность" и "объективность" имеют у меня тут в результате только указанные значения и используются только в данном ограниченном контексте. Вы же вышли за его рамки. Толкуя о возможности (или невозможности) предсказания уже не в пределах отдельной системы, а вообще. Одновременно (или, соответственно?) в корне изменилось у Вас и толкование субъективности. Точнее, Вы взяли в качестве оцениваемого (по линии "субъективное-объективное") иной предмет. Не основание (источник) непредсказуемости в конкретной системе, а выбор между системами. А этот выбор, разумеется, всегда носит субъективный характер. Уже просто потому, что он всегда осуществляется субъектом. И никак иначе. Не было бы субъекта, не было бы и выбора как особого явления. Соответственно, когда есть выбор, то он всегда субъективен (впрочем, может быть, точнее тут было бы употребить слово "субъектен"). Здесь (при характеристике выбора) даже неуместно слово "объективный". Ибо объективного выбора (то есть выбора самого по себе, без субъекта) не бывает. Бывает лишь правильный или неправильный (с точки зрения достижения определённой цели) выбор. Но и тот, и другой — субъективные (субъектные).

          Короче, используя термины "субъективный" и "объективный", мы ведём с Вами речь о разных "вещах": я — о характере источника непредсказуемости в рамках одной системы, а Вы — о характере выбора данной системы. И это — непересекающиеся "вещи". Из того, что выбор системы субъективен, никак не следует тот или иной характер непредсказуемости в выбранной системе "отсчёта". Субъективность или объективность этой непредсказуемости определяется не тем, КАК выбрана система, а тем, какова она сама по себе. То есть Ваша ссылка на субъективность выбора мне не понятна. Сия субъективность не делает объективную непредсказуемость в рамках конкретной системы тоже субъективной. Ибо это совсем другая субъективность — постороннего объекта. Вот само наличие возможности выбора, то есть некоего множества систем "отсчёта", из которых можно выбирать, кое-что определяет. А именно то, что всякая конкретная непредсказуемость относительна, она существует лишь в рамках своей системы. А не тотально. Ваша правда в том, что объективная непредсказуемость в рамках системы не является объективной непредсказуемостью вообще, то бишь абсолютной непредсказуемостью. Следовательно, уточняю (с Вашей подачи): в случае "внутрисистемной" объективной непредсказуемости мы имеем дело с относительной объективной непредсказуемостью. Причём относительна тут не объективность, а собственно непредсказуемость: именно она отменяется выходом за рамки системы, превращаясь в объективную же предсказуемость (при этом, разумеется, она вполне может оставаться непредсказуемостью в субъективном смысле).

          На второй поднятый Вами вопрос отвечу чуть позднее (к сожалению, постоянно приходится отвлекаться на насущные практические дела).

Вадим Протасенко

          Уважаемый Александр, спасибо за то, что нашли время ответить. В принципе, я с Вашим разъяснением согласен, тот аспект, на который я обратил внимание, связан, скорее, не с субъективностью-объективностью, а с абсолютностью-относительностью предсказуемости.

          Но вот эти Ваши слова

          "Ведь многие учёные утверждают, что таких систем, по сути, нет, что любая непредсказуемость имеет своим основанием лишь наше незнание, в лучшем случае — невозможность для нас познать всё необходимое (для предсказания) до конца."

          Понимаете в чём дело, уважаемый Александр, относительная непредсказуемость, скорее всего, просто вообще притягивала к себе мало чьё внимание. Учёных всегда интересовала именно абсолютная непредсказуемость, абсолютная случайность, а вот абсолютная непредсказуемость, как я уже писал, может быть только субъективной. Потому мне сейчас и интересно, к каким заключениям Вас приведёт введение понятия абсолютной и относительной непредсказуемости, и приведёт ли такое разделение к новому пониманию каких-то старых проблем.

А.Хоцей

1.

          Итак, наш следующий вопрос, уважаемый Вадим — о значении "связи" воздействий (на игральную кость) по их принадлежности к множеству воздействий, происходящих в рамках одного броска. Я утверждаю, что эта "связь" чисто формальна, то есть не является реальной, что-либо обусловливающей связью. Вас же сие настораживает. Поскольку, мол,

"воздействие последующего фактора очень сильно зависит от предыдущего".

          Меня, однако, обратным образом настораживает здесь основание этой Вашей насторожённости. Почему Вы решили, что сия обнаруживаемая Вами "очень сильная зависимость" (об определённости которой, вытекающей из Вашего её описания, я напишу ниже) есть именно "связь" по принадлежности или хотя бы имеет к оной какое-либо отношение? А вдруг Ваша протеже — совершенно посторонняя тут связь? Наличие какой-то иной связи между воздействиями, принадлежащими к одному броску, вовсе не опровергает тезис об ирреальности их "связи" по принадлежности. Для того чтобы опровергнуть (или защитить) данный тезис, последнюю "связь" следует рассматривать (на предмет установления её реального или формального характера) саму по себе. Что же тут обнаруживается?

          Для начала отмечу, что о неважности "связи" по принадлежности я писал ещё в тексте о случайности. Цитирую:

"...под связанностью я здесь везде понимаю детерминацию одного другим, то бишь тот случай, когда из А можно вывести Б. Но отнюдь не такие типы "связи", как "связь" по принадлежности, сходству, месту и/или времени пребывания и т.п. То, что А и Б оба являются, например, элементами одной (и, в особенности, хаотической) системы (принадлежат к ней), отнюдь не означает, что из бытия А можно вывести бытие Б, что одно тут обусловливает другое, что они действительно связаны (что же касается хаотической системы, то её характер как раз и предполагает бессвязность её элементов). Соответственно, и бессвязность, сиречь случайность, есть отсутствие именно обусловливающей связи, есть необусловленность одного другим, независимость одного от другого)."

          Это утверждение Вас, однако, не смутило. Вероятно, потому, что тут под элементами системы можно представить себе не события-воздействия, а материальные тела. В нашем же случае системой явным образом выступает именно множество воздействий, что затрудняет образное мышление. Но бог с ним. Ближе к делу.

          Принадлежность элементов к некоей системе (множеству) сама по себе не предполагает (равно, впрочем, как и не отрицает) какой-либо их зависимости друг от друга. Это зримо видно хотя бы уже по тому, что мы позволяем себе говорить о хаотических системах, то бишь как раз о множествах никак не связанных между собой элементов. При том, что эти элементы, разумеется, принадлежат к данным системам, входят в них, составляют их. Есть в Мире реальные хаотические системы? Конечно. Принадлежат к ним их элементы? Само собой. Связаны эти элементы между собой какой-либо реальной связью (зависимостью)? Безусловно, нет: иначе сии системы не были бы хаотическими. Значит, принадлежать к одной системе для её элементов в общем смысле вовсе не означает: "быть связанными друг с другом, как-то зависеть друг от друга". Чистое "принадлежание" ни чему такому их не обязывает.

          Мы с Вами, например, принадлежим (в качестве "элементов") к огромному (точнее, бесконечному) числу самых различных множеств, составляемых по любым произвольным основаниям, — к человечеству, к множеству более-менее мыслящих людей (надеюсь), к множеству живых существ, к множеству объектов, находящихся в области пространства с координатами x, y и z, к множеству одновременно существующих объектов, к множеству недеревьев и т.п. Понятие "множество" — это очень "растяжимое" понятие. И принадлежность к большинству множеств (принадлежность вообще) никак не предполагает какой-либо реальной зависимости элементов друг от друга.

          Вместе с тем встречаются, конечно, и такие множества, такие системы, элементы которых взаимосвязаны. Например, такова вещь с её частями. Или множество событий, составляющих одну причинно-следственную цепь. Части вещей или причины и следствия, разумеется, реально связаны друг с другом, однако эти их реальные связи — вовсе не "связи" по принадлежности. Это совсем другие связи (функциональная и причинно-следственная). И их (данных связей) бытие, вдобавок, определяется отнюдь не тем, что указанные связанные элементы ПРИНАДЛЕЖАТ к своим системам, — эти их связи определяются особыми (и, безусловно, нехаотическими) ХАРАКТЕРАМИ данных систем.

          Повторяю: то, что некие воздействия составляют систему (принадлежат к ней) — это одно. А реальная зависимость их друг от друга — совсем другое. Непосредственно из "связи" элементов по принадлежности к системе какая-либо реальная их взаимозависимость (или её отсутствие) не следует. И сама по себе эта "связь" реальной зависимостью не является. Пускай в совокупности воздействий на кость в рамках одного броска "воздействие последующего фактора очень сильно зависит от предыдущего". Ну и что? Как это покушается на ирреальность "связи" этих воздействий по их принадлежности к указанной совокупности? Чтобы доказать реальность оной, Вам надо или показать, что указанная "сильная зависимость" и есть "связь" по принадлежности собственной персоной, или же хотя бы как-то вывести первую из последней. Для чего, разумеется, необходимо прежде разобраться с сущностью самой этой "очень сильной зависимости". Чем я теперь и займусь.

2.

          Итак, является ли множество воздействий на кость в рамках одного броска в каком-либо смысле нехаотической системой, то бишь множеством взаимосвязанных элементов? И в каком именно смысле (по какому типу связи)? Так, воздействия могут зависеть от воздействий (обусловливать одно другое) по двум основным "пересекающимся" линиям: в плане своего бытия-возникновения и по своей конкретике (то есть в причинно-следственном смысле). Как на этом фронте обстоят дела у нас? Определяется ли как-нибудь, например, порыв ветра (то бишь его возникновение) тем, что мы подбросили кость? Или сила и прочие параметры этого порыва определяются тем, с какой силой, под каким углом и с каким моментом вращения мы подбросили кость? Равным образом, зависит ли притяжение этой кости Землёй от указанного порыва? Или сила и прочие параметры данного притяжения — от силы и прочих параметров данного порыва? По-моему, нет. Все эти воздействия на кость происходят сами по себе — как по линии своего генезиса, так и в плане присущих им характеристик. Причинно-следственная связь между ними отсутствует.

          При этом, однако, все они "набрасываются" (как голодные псы) на одну и ту же кость, определяя её перемещения в одном броске. Вот эти перемещения зависят уже от данных воздействий (тут наблюдается причинно-следственная связь). Причём зависят и "поэтапно" (последовательно), и "сообща" (одновременно). При подбрасывании кости начальная траектория и прочие исходные параметры её полёта определяются: 1) характером нашего воздействия, 2) сопротивлением воздуха (его плотностью, влажностью и пр.), 3) тяготением Земли, 4) особенностями самой кости. Ну и т.д. Все эти воздействия (и не воздействия, ибо особенности кости следует отнести к условиям), повторяю, не зависят друг от друга ни в плане своего возникновения, ни по силе, "качеству" и пр. Но вот конечный результат (характер движения кости в момент отрыва от руки) всего данного комплекса влияющих факторов, естественно, в той или иной степени зависит от каждого из них, является их "векторным" результатом (или следствием).

          Далее какие-то воздействия прекращаются (мы умываем руки), какие-то продолжаются (Земля всё так же притягивает кость), какие-то появляются вновь, производят свои изменения и тоже или исчезают, или остаются постоянными (те же порывы ветра или смена среды: попадание кости в воду). Но и тут мы имеем зависимости вовсе не самих воздействий друг от друга, а их результатов — от них. В лучшем случае, результатов последующих воздействий — от результатов предшествующих, выступающих при этом уже в роли условий. Разумеется, каждое последующее (не одновременное) воздействие находит кость уже некоторым образом движущейся (относительно Земли, стола и пр., а также вокруг своей оси), а то и изменённой "структурно" (например, сильный удар о стенку деформировал её ребро): это её сиюминутное "состояние", понятно, есть результат предшествующих воздействий. И столь же понятно, что данное "состояние" как-то определяет (в качестве условия) результат очередного (последующего) воздействия. Но оно никак не определяет само это воздействие (то есть его происхождение и характер). Так что Ваша, уважаемый Вадим, фраза "воздействие последующего фактора очень сильно зависит от предыдущего" не совсем точна. При причинно-следственном понимании характера зависимости тут следовало бы выразиться так: "результат последующего воздействия в некоторой степени определяется результатом предыдущего" ("очень сильно" или "не очень сильно" — зависит от соотношения значимостей, "величин" данных очередных воздействий-причин и результатов-условий). Сами же по себе указанные воздействия никак не обусловливают друг друга (в причинно-следственном смысле), относительно случайны, составляют собой хаотическую систему.

          В частности, в Вашем примере то, что кто-то определённым образом подбросил кость, никак не связано с тем, что кто-то другой (или тот же самый человек) пролил на стол коньяк, кто-то сдвинул стол на полметра в сторону, кто-то положил на него коробок спичек. Все эти действия — вполне автономны друг для друга по своему происхождению и характеру, одно не определяет другое. Но все они определяют как те или иные промежуточные свои результаты-условия (определённую исходную траекторию полёта кости, "скользкость" поверхности стола, его положение и местонахождение на нём коробка спичек), так и в целом конечный исход броска. "Каждое единичное событие определяет" не "то, каким будет последующее внешнее воздействие", а лишь свои собственные результаты — те условия, в которых последующее воздействие будет оказано, и через них — его следствие-итог.

3.

          Впрочем, я слегка лукавлю. Я толкую именно о причинно-следственной связи (о её отсутствии), в то время как Вы писали о другом. То, что множество воздействий, оказываемых на кость в рамках одного броска, является в причинно-следственном смысле хаотической системой, в общем, очевидно, и это-то Вы не оспариваете. Вы поднимаете на щит другую "связь" (если тут можно воспользоваться этим понятием) — и не по принадлежности, и не причинно-следственную. Какую же тогда?

          Фактически Вы указываете на "зависимость" от предшествующего воздействия того, какое последующее воздействие будет, если можно так выразиться, "выбрано" в качестве его "преемника" из толпы претендентов. Каждое очередное воздействие на кость (вкупе, разумеется, со всеми прочими обстоятельствами) определяет (отчасти), (1) куда дальше она полетит и, тем самым, как Вы полагаете, (2) во что угодит — в коробок, в пепельницу или в лоб соседу. Испытав соответствующее ответное воздействие. Вот этот "выбор" некоего воздействия А из "массива" заполняющих доступное кости пространство воздействий А, Б, В, Г и Д, по Вашему мнению, и определён характером исходного "выбирающего" воздействия. Но так ли это?

          Чтобы разобраться в данном вопросе, пойдём "окружным путём". Напомню, что реальная связь — это реальное обусловливание, то бишь такая зависимость, когда из одного (детерминанта) можно вывести другое (детерминируемое). А что мы имеем в нашем случае? Нет, это бесспорно, что данное воздействие Х определяет некое изменение траектории движения кости. Тут налицо обычное отношение причины и следствия (результата). При этом, зная характер воздействия Х, можно заранее предсказать, какого рода изменение (и только изменение) оно породит (может породить) в любом движении любой кости. При дополнительном знании ещё и предшествующей траектории данной кости плюс при знании особенностей самой последней (её массы, расположения центра тяжести, формы и пр.) мы в состоянии предвидеть уже, куда конкретно (по какой "мировой линии") полетит эта кость дальше. То бишь даже указанную "мировую линию" определяет (обусловливает) не только воздействие Х, но и целый комплекс привходящих исходных обстоятельств — условий. И уж совсем отвратно обстоит дело с предсказанием того, во что конкретно угодит кость, двигаясь по этой своей новой "мировой линии" (кстати, мы как-то всё зацикливаемся на воздействиях, изменяющих траекторию движения кости, но не саму кость, а ведь последние воздействия тоже возможны и тоже отражаются на итоговом результате; принимают ли они участие в "выборе" последующего воздействия?).

          Что нужно знать, дабы предсказать, что кость в своём новом (изменённом воздействием Х) полёте столкнётся именно с коробком спичек, а не с пепельницей? Конкретно: достаточно ли тут знания характера воздействия Х, предшествующей траектории движения кости и особенностей последней? Нет. Для такого предсказания, помимо перечисленных данных, необходимо знать ещё и "мировые линии" самих коробка и пепельницы. Чтобы суметь вычислить, чья именно "мировая линия" в момент t пересечётся с "мировой линией" кости. Выводимы ли указанные "линии" коробка и пепельницы из "линии" кости или из знания определяющих её факторов? Тоже нет. Но ведь это означает (отражает) не что иное, как то, что данные "линии" независимы друг от друга. Что их пересечение-столкновение с точки зрения их собственных "систем координат" совершенно случайно. Вы утверждаете, что воздействие Х определяет, какое следующее воздействие испытает кость, то бишь с чем она столкнётся. На деле же это Х определяет только изменение "мировой линии" кости. То, с чем она столкнётся на этом своём новом пути, определяют уже совсем иные обстоятельства и воздействия. Те самые, что направили коробок (а не пепельницу) в точку его столкновения с костью.

          Слабое место Ваших рассуждений заключается в том, что Вы представили себе только какие-то кажущиеся Вам стабильными ("заданными") обстоятельства. Я вот, например, толкую о порыве ветра, а Вы — о коробке на столе и притом полагаете, что пока летит кость, никто не уберёт этот коробок и не поставит на его место пепельницу. А почему, собственно, Вы так полагаете? Почему Вы решили, что "мировая линия" коробка должна быть постоянной? И почему вообще ведёте речь (как о "контрагентах" перемещений кости) только о таких неизменяющихся "линиях"? Конечно, если жёстко задать какие-то условия (или принять их за жёстко заданные), то останется учитывать только переменные факторы. Но с какой стати они у Вас жёстко заданы? Почему Вы так упростили ситуацию? В идеале-то она должна быть как раз сплошь переменной. Такой, чтобы только Демон мог отследить все её бесчисленные изменения по ходу совершения броска (плюс, естественно, её исходное состояние на его начало).

          Короче, реально воздействие Х обусловливает только изменение траектории движения кости (или саму её), но не столкновение кости с чем-либо в точке s в момент t. На данное столкновение влияют, во-первых, со стороны кости ещё и условия, наравне с воздействием Х обеспечившие её полёт по "мировой линии", на которой расположена указанная точка s, а во-вторых, со стороны самого "чего-то" — определившие его "мировую линию" факторы. Причём эти последние факторы никак не связаны с первыми. Так что столкновение кости с коробком (и именно с коробком) представляет собой пересечение двух посторонних "мировых линий" и, тем самым, случайно. Не случайны (в каждой из "систем координат") лишь то, что (1) кость в момент t оказалась в точке s и что (2) коробок в то же время оказался в том же месте. Но вот их встреча для каждой из сторон — приятная неожиданность, чистое совпадение, "игра случая". Из их собственных "расписаний движения" ничего такого не следует.

          Вдумайтесь сами: разве от воздействия Х зависит то, что перенаправленная им кость попадёт в коробок, а не в пепельницу? Он него отчасти зависит лишь то, что кость попадёт в конкретную точку пространства, но вовсе не то, ЧТО она там встретит. Последнее определяется уже совсем иными, посторонними "отсчётному" воздействию обстоятельствами. Точки пересечения разных "мировых линий", разумеется, лежат на этих "линиях". Но эти пересечения были бы не случайными только в том случае, если бы эти "линии" были преднамеренно прочерчены кем-то с целью их пересечения. Если же каждая из них "прочерчивается" сама по себе, без оглядки на другую, то их пересечения случайны. И воздействия, определившие одну "линию", никак не определяют другую, а, соответственно, не обусловливают их пересечения. Что, повторяю, наглядно показывает то, что из данного определяющего "линию" А воздействия Х нельзя вывести пересечения данной "линии" с "линией" Б и воздействием У.

          Резюмирую: 1) "связь" по принадлежности всё-таки ирреальна; 2) причинно-следственная связь между воздействиями, оказываемыми на кость в рамках одного броска, отсутствует; 3) предшествующее воздействие на кость не определяет того, С ЧЕМ она столкнётся на приданном ей (обусловленном данным воздействием) пути и какое, соответственно, следующее воздействие испытает.