А.С.Хоцей

          Для начала хочу предупредить читателя, что никакой вины за всё написанное ниже на мне нет. Я хотел как лучше. Когда пару лет тому назад, науськиваемый друзьями, я принялся за этот труд, то не мог и предположить, во что выльется моя затея.

          Во-первых, совершенно неожиданным оказался для меня сам объём написанного. Поначалу я надеялся справиться с задачей изложения теории общества за полгода-год и уместить всё в средних размеров книгу. Не вышло. Более того, озирая сегодня получившееся многотомье, я испытываю даже некоторую неудовлетворённость беглостью и конспективностью своего изложения. Безусловно, можно было написать лучше, подробнее, убедительнее. Но, как сказала бы Анна Каренина: "Извините, я опаздываю под поезд".

          Второй и главной неожиданностью оказалась для меня существенная новизна некоторых трактовок исторического процесса, пробившаяся как-то сама собой, помимо и вопреки воле автора. По натуре я консерватор, хотя консерваториев и не кончал. К оригинальным суждениям отношусь недоверчиво и насторожённо. Конечно, к началу работы у меня имелись кое-какие собственные взгляды на природу общества (если их не было бы, то зачем я вообще стал бы что-либо писать?), но по большому счёту все они казались мне вполне согласующимися с общепринятыми. Родное дитя своего времени, я с молоком альма-матер впитал многие его предубеждения и не чувствовал почти никакого дискомфорта от гипнотического воздействия признанных социологических формул, благодаря которым обществоведение и по сей день представляется, в основном, вполне упорядоченной и понятной научной дисциплиной, нуждающейся разве что лишь в небольшой косметической правке.

          Однако в ходе работы над книгой все эти вроде бы чисто косметические улучшения как-то незаметно переросли в почти капитальную перестройку. Сама логика данного исследования увела меня далеко в сторону от проторённых нынешней наукой путей. Пытаясь по привычке двигаться ими, я много раз заходил в тупики и вынужден бывал раз за разом переосмысливать всё с нуля, переписывая практически заново уже вроде бы завершённые тексты. Вот почему концепции, сформулированные в данной работе, оказались в конечном счёте куда более нестандартными, чем я первоначально рассчитывал. Субъективно я и сам до сих пор воспринимаю это именно как недостаток: мне, как и любому нормальному человеку, нелегко так вот резко менять свои взгляды, "предавать" прежние убеждения. (Но деваться некуда: раз уж я не Аристотель, и Платон мне всё равно не друг, то истина, стало быть, мне ещё дороже.)

          Аналогично, и грамотному читателю, имеющему уже сложившиеся представления по теме данной работы, наверное, будет достаточно трудно понять её содержание, и более того, согласиться с ним. Ничего не поделаешь, знания иногда даже мешают нам, оказываясь тормозом на пути мышления, расставляя на этом пути всевозможные ограничивающие и запрещающие знаки — тем более, если эти знания носят не фактологический, а концептуальный характер. Ведь всякая теория по своему предназначению является тем поводырём, который подсказывает: "Туда не ходи — снег башка попадёт! Сюда ходи". И от услуг этого поводыря отказаться бывает очень нелегко. Из глубоко наезженной колеи враз не выскочить. Мне в некоторой степени помогло сделать это, во-первых, то, что я двигался одновременно по нескольким дорогам, а во-вторых, относительно слабая наезженность соответствующих колей в моём мозгу.

          Дело в том, что конкретной теорией общества обычно занимаются или политэкономы, или историки. Первые хорошо знают политэкономию, но плохо историю, вторые — наоборот. Успеха же, разумеется, может достичь лишь тот, кто плохо знает и то, и другое. Я, можно считать, как раз и отвечаю этому условию. Более того, помимо истории и политэкономии, я плохо разбираюсь ещё и в философии. То есть почти ничего в ней, нынешней философии, не понимаю. Поэтому вполне естественно, что историко-политэкономическому изложению я был вынужден предпослать философскую часть. Есть, разумеется, и другие предметы, в которых я тоже, наверное, ничего не смыслю, но чтобы понять это, их ещё надо изучить. А времени у меня, увы, в обрез, отчего в предлагаемом труде задействованы преимущественно лишь три упомянутые дисциплины.

          Итак, именно плохое понимание некоторых проблем философии, политэкономии и обществоведения, а точнее, неудовлетворённость предлагаемыми научным сообществом трактовками этих проблем и побудила меня к попыткам осмыслить их самостоятельно. Результатом чего и является данное удручающе толстое сочинение.

          Как мне кажется, труднее всего для читателя будет одолеть первую часть данной работы. Я не буду утверждать, что вторая и последующие части представляют собой развлекательное чтиво: вряд ли кто-либо будет читать их запоем. Но первая часть в этом отношении вообще выделяется в худшую сторону. Можно, конечно, предложить читателю не мучиться и начать сразу со второй части, но это вряд ли будет правильным: философская проблематика так или иначе обязательно всплывает по ходу дела на протяжении всего изложения, и иметь о ней представление как об основании историко-политэкономических материалов весьма желательно. Поэтому могу лишь порекомендовать сильно не вдумываться в сложные тексты, а прочитывать их вскользь: что-нибудь да осядет в мозгу, какое-никакое, а общее впечатление обязательно сложится. К деталям же потом можно будет всегда при нужде вернуться.

          Конечно, хотя данная работа и претендует на то, чтобы именоваться цельной социологической теорией, восприниматься она должна по большому счёту всё же, скорее, как некий поток сознания "по поводу". Во всяком случае, именно так воспринимаю её я сам. То есть это не столько изложение уже заранее известных мне истин, сколько живое непосредственное размышление над некоторыми проблемами истории и теории общества. Повторяю — многие непривычные для читателя концепции, появившиеся на страницах данного исследования, оказались равным образом непривычными и для меня самого. Я вышел в поле с самым искренним намерением не испортить борозду (поскольку сам себе я казался уже вроде бы достаточно старым и вполне опытным конём), но обнаружил вдруг, что передо мной даже не то что целина, а просто какая-то целенаправленно засаженная сорняками местность.

          Это не могло не отразиться и на структуре сочинения: бедный плуг мой прыгал по кочкам, как спасающийся от половодья заяц. Дело в том, что, во-первых, пробираясь на ощупь в темноте и переплетении проблем, я нередко бывал вынужден в целях ориентации в пространстве останавливаться и рефлексировать, осмысляя сам для себя и попутно разъясняя читателю ход своей мысли, обобщая пройденный путь, намечая дальнейшие направления. Во-вторых, те или иные утверждения, сделанные в ранних главах работы, часто получали своё развитие и даже новое наполнение лишь значительно позднее. Из-за всего этого текст, конечно, производит теперь впечатление некоторой незавершённости и даже сырости. От коих, я, может быть, и постарался бы избавиться, если бы имел для этого время и, главное, желание. Но как раз этого желания специально совершенствовать тексты у меня, увы, нет: ведь то, что многие считают их недостатком, для меня — достоинство. Ибо я хочу, чтобы моё сочинение не столько забивало мозги читателей новыми догмами, сколько раскрепощало их собственное мышление для самостоятельного поиска истины. А эффективнее всего провоцирует на такое раскрепощение именно шероховатость теории, спорность тех или иных её утверждений. Совершенство же, на мой взгляд, есть вернейшее средство против бессонницы.

          В то же время у меня имеются и такие позиции, которые я готов защищать до последней капли крови читателя. В частности, для особо любознательных и неспособных к ориентации без помощи ярлыков и ценников сразу сообщаю, что являюсь закоренелым материалистом; следовательно, общество и его история рассматриваются мной исключительно с материалистической точки зрения. Сегодня такое, конечно, не модно (ну да я, впрочем, и не кутюрье). Вероятно, данное печальное обстоятельство дополнительно отпугнёт пару-тройку читателей из моей и без того крайне немногочисленной аудитории; но с этим, увы, ничего уже не поделать.

          Короче: книжку эту можно вообще не читать — тем легче будет потом пренебрежительно о ней отзываться. Но я, понятно, надеюсь, что найдутся всё же и такие читатели, у которых хватит и внимания, и терпения на то, чтобы одолеть её до конца. И которые поймут хоть что-нибудь из написанного в ней. А главное, которые будут в состоянии разъяснить наконец это понятое самому блуждающему в потёмках сомнений автору.

* * *

          1. Чем я буду заниматься

          Почему необходимо начать с философии     Проблематика настоящего произведения сама по себе вовсе не философская. Я мог сразу взять быка за рога, приступив к конкретному изложению. Но точно знаю, что на каком-то его этапе вдумчивый читатель непременно начнёт почёсывать в затылке и задаваться вопросом: а почему это автор так рассуждает, из чего исходит? Именно из-за данного постоянного почёсывания у меня образовалась собственная лысина. Размышляя над различными историческими трудами и анализируя суть своих расхождений с авторами, я всегда в конечном счёте убеждался, что корни оных расхождений прячутся в недрах философии. И как ни пропалывай вершки, но если не подреза́ть эту корневую систему, то она будет давать всё новые и новые побеги, заглушая ростки действительно полезных теорий. Поэтому предварительное разъяснение некоторых самых общих вопросов сделать просто необходимо.

          В то же время философскую тематику я затрагиваю лишь фрагментарно — в том конкретном аспекте, который наиболее важен для прояснения моей исходной позиции по теме данной работы. Разумеется, при этом излагаемый материал сам оказывается выдернутым из ещё более фундаментальной системы взглядов. Которые, на горе читателю, у меня весьма отличны от всех имевших и имеющих хождение философий и поэтому опять же требуют объяснений. Но тут уж ничего не попишешь: не могу же я обществоведческий труд превращать в философский. Придётся удовлетвориться фрагментом в надежде на то, что он и сам по себе покажется достаточно интересным и убедительным.

          Одновременно я не могу позволить себе и роскошь размашистого критического мордобоя. Хотя руки чешутся и под ложечкой свербит (впрочем, возможно, это просто чесотка). Особенно горит душа оспорить взгляды западных учёных всех школ и течений, начиная с Карла Поппера и кончая его оппонентами. Но это приведёт как раз к излишнему углублению в дебри философии, распылению и без того недостаточно сосредоточенного внимания. Поэтому ограничусь преимущественно положительным изложением, надеясь, что грамотный читатель сам обнаружит в нём скрытую полемику с указанными авторами.

          Вместе с тем мне вряд ли удастся столь же беспардонно замолчать свои расхождения с советской наукой. Поскольку, во-первых, книга рассчитана прежде всего на российского читателя, на отечественное научное сообщество. Поелику, во-вторых, основной фактический материал я черпаю из произведений советских авторов, отчего и практически невозможно удержаться от оценки имеющихся трактовок этого материала.

          Что такое теория     Раз уж я взялся за написание теории общества, полезно дать самое общее представление о природе теорий вообще. Слишком много что-то встречается учёных, которые считают, что они теоретизируют, создают концепции, в то время как работы их до уровня теоретических явно недотягивают.

          В процессе познания человек осуществляет две основные операции: во-первых, выявляет и систематизирует факты по сходствам, определяя феномены, объекты своего внимания, классифицируя их; во-вторых, объясняет факты, то есть также систематизирует их, но уже по соотношениям иного толка, не по сходствам. При этом важно, что в обоих случаях присутствуют некоторые системы: в первом — система понятий, система классификационная, а во втором — система реальных взаимоотношений объектов, система суждений, законов. Последнее и есть теория. Вся предыдущая работа — выявление, обозначение в понятиях, классификация объектов — лишь обеспечивает материал для создания теории. Сбор и предварительное упорядочение фактов по сходствам есть дело практических исследований, в нашем случае — задача собственно историков. Осмысление этих фактов, объяснение их через выявление их взаимных связей, обусловленностей и пр. — чёрствый хлеб теоретиков.

          Объяснение не сводится, понятно, к систематизации фактов по сходствам, а представляет собой создание иной системы — системы законов. К сожалению, немалая часть учёных полагает, что теоретическая деятельность исчерпывается именно созданием классификационных систем, выявлением различий и сходств объектов и фактов. В последнее время появилось много таких "теорий", которые представляют собой не более, чем те или иные попытки классификации фактов мировой истории. При этом различные исторические общества, цивилизации просто подразделяются по тем или иным внешним признакам на группы, типы.

          Авторам данных концепций кажется, что удачная классификация и есть их непосредственная цель как теоретиков. Между тем классификация — это лишь предварительная работа, распределение материала в целях первичной ориентации в нём: если не классифицировать объекты и факты, основываясь на их сходствах, то в них немудрено запутаться. Однако, повторяю, такое упорядочение материала ещё не является теоретической работой, классификационная система не есть система законов, теория объекта. Суть и цель последней — в объяснении объекта, в познании закономерностей его происхождения и бытия и тем самым (как практическая цель науки) — в получении возможности предсказаний по поводу будущего данного объекта.

          Естественно, при этом как побочный результат происходит и упорядочение знаний об объекте, в том числе совершенствуется классификационная система, которая теперь основывается не только на внешних видимых сходствах, но и на сходствах внутренних, структурных, сущностных. В отличие от поверхностных наблюдений и обобщений, в теории выявляется глубокое содержательное тождество объектов одного класса.

          Сходства сходствам рознь. Как с точки зрения вызывающих их причин, так и по содержанию. Очевиден разный ранг, например, сходств между акулой и дельфином, вызванных общностью среды обитания, и сходств между всеми рыбами вообще, опирающихся на куда более прочные основания. Все рыбы суть рыбы по своему строению, хотя внешне иные из них могут выглядеть весьма своеобразно. Необходимо углублённое понимание причин, знание о значимости тех или иных признаков, каковое может дать только теория объекта, объясняющая его бытие, показывающая, что именно в этом бытии важно, необходимо, а что несущественно, случайно.

          Так вот: я вижу свою задачу не в том, чтобы сочинить ещё одну классификационную систему, в очередной раз описать мировую историю, выпятив просто иные, чем предшественники, особенности: ведь всякая классификация всегда сводится к описанию действительности, просто описание это упорядочивается путём раскладывания материала по полочкам, и все классификаторы различаются лишь тем, кто какую полочку выбрал.

          Одни классифицируют по цвету, другие по запаху, третьи — ещё по какому-нибудь обнаруженному и признаваемому за важнейший признаку. Классификация есть систематизированное описание, теория — объяснение объекта. Для меня главное — понять ход мировой истории, обнаружить его скрытые движущие пружины. Ну а то, что на основе создаваемой теории неизбежно будет складываться и некая система классификации объектов и фактов — это неизбежный побочный результат любого теоретического осмысления той или иной конкретной реальности. Всякая теория, помимо всего прочего, представляет собой и набор критериев для упорядочения материала, только теперь не произвольных, а обоснованных, выявленных как сущностные.

          К этому вопросу в его многообразных нюансах я ещё неоднократно вынужден буду обратиться ниже.

          2. Первичное определение

          Двойственность определения     Берясь исследовать какой-то реальный объект, его первым делом надо определить, то есть, с одной стороны, как-то выделить из окружающего мира и запротоколировать эту выделенность в понятиях. Выделение есть отличение, есть обнаружение тех характеристик объекта, которые принадлежат ему и только ему. Первичное определение сводится к двум простейшим основным операциям: отличению объекта от всех прочих феноменов мира и отождествлению его с самим собой, то есть выявлению того, что различает данный объект с другими объектами, и того, что постоянно присуще ему при всех его состояниях и изменениях.

          С другой стороны, всякое претендующее на полноту определение (в силу специфического устройства мира и, соответственно, нашего познания) не может обойтись и без указания на сходства определяемого объекта с какими-то другими объектами, то есть без выявления его принадлежности к некоему общему классу их, относительно которого определяемый является частным типом.

          Любое понятие, определяющее нечто, заключает в себе эти два подхода, содержит отношение: сверху — к общему, и снизу — к особенному и вообще иному. Например, "человек" есть "живое существо", то есть частная конкретизация данного общего понятия. Это некое особое, отличное от многих других живых существ, существо, но в то же время и сходное с ними в чём-то, каковые сходства и составляют плоть понятия "живое существо". "Человек" также есть "мужчина", "женщина", "старик", "ребёнок", а кроме того "негр", "монгол", "мулат" и т.п., то есть теперь уже, наоборот, нечто общее, свойственное всем этим особенным феноменам и понятиям, в котором умирают их различия и остаются лишь сходства. "Человек" отличен от "мужчины" тем, что не всякий "человек" — "мужчина", а сходен тем, что всякий "мужчина" — "человек". Наконец, "человек" существенно отличен, например, от "машины" или "камня", или того хуже — "бега" или "закономерности", хотя и с этими объектами может быть при желании объединён в один класс, допустим, понятием "феномены материального мира".

          На всякое отличие имеется сходство, как и на всякое сходство — отличие. Отчего все наши понятия увязаны в сложнейшую сеть взаимопроникающих иерархических систем. И вот здесь как раз необходимо найти в этой сети место понятия "общество". Надо выяснить его содержание, то есть те моменты частных явлений, которые в нём обобщены. Что означает термин "общество"? Проще всего установить это, рассмотрев различные случаи его употребления и выяснив, какой из вариантов употребления в нашем случае больше подходит.

          Кроме того, поскольку всякое понятие (за единичными исключениями, касающимися наивысших абстракций) не только заключает в себе некое обобщение конкретных фактов, но и само, как отмечалось, является частным по отношению к более общему, то полезно будет прикинуть, что представляет из себя это общее. То бишь к какому классу объектов реальности принадлежит общество? Ведь тогда (если мы, конечно, уже что-то знаем об особенностях данного класса) это существенно облегчит исследование. Даст ориентиры и направление. Ибо легче штурмовать ту крепость, карта уязвимых мест которой расстелена на столе.

          Этот подход с позиций более общего особенно необходим в связи с распространённой эмпиричностью современной науки. Последняя во многом опирается только на индукцию, обобщает наличные факты и считает такое обобщение достаточным. Но если мы хотим глубоко понять явление, то останавливаться на этом этапе нельзя. Надо знать корни, происхождение, причины его. И только общий взгляд на предмет позволяет выяснить, в каком направлении тут необходимо вести поиски, какой этап обобщения можно считать действительно достаточным для теории данного объекта.

          О каком обществе идёт речь     Понятием "общество", как легко убедиться из практики, называется устойчивое объединение людей, чем-то связанных между собой и в силу этого особым образом отделённых от всех остальных. Известны, например, акционерные общества, общества инвалидов, филателистов, собаководов. Конечно, теорий этих обществ никто не пишет.

          Теоретический интерес представляет иное. Общество в гораздо более значительном масштабе. То, в котором мы живём, к которому все принадлежим. Оно также является объединением людей и также по-своему обособлено от внешнего мира, от остального человечества. Но принципы этого объединения-обособления иные, чем у вышеописанных обществ. Более существенные, что ли. Ведь для объединения больших масс нужны и важные основания, а не простой интерес к маркам. Хотя бы даже и западногерманским. Конкретно об этих принципах-основаниях речь пока заводить рано: это задача будущего исследования.

          Здесь же важен сам тот факт, что в итоге простого наблюдения уже можно выделить феномен существования общества как соединения масс людей на основе единства их жизни в ряде её самых существенных сторон: территориальной, экономической, политической, правовой, идеологической, культурной. Представление о нём мы черпаем из окружающей действительности (ибо человечество как раз и состоит из таких обществ), а также из истории, где этот феномен постоянно попадается нам на глаза, конституируясь преимущественно в форме различных государств.

          Характер абстракции     Наблюдая различные общества в истории и вокруг себя, мы выделяем в них некие сходные черты, по которым и приравниваем их друг к другу, объединяя одним понятием "общество". В этом понятии тем самым содержится всё, что характерно для любого общества, где бы и когда бы мы его ни встретили: будь то Россия XX или XVIII веков, Германия или Нигерия, — хоть Древний Египет. Понятием "общество" мы обобщили все эти образования, и в нём они потеряли как несущественные все свои многочисленные и красочные особенности. Было много отдельных объектов — остался один абстрактный костяк, описывающий в главном — всё, но, увы, детально, в том, что составляет индивидуальность каждого, — ничего.

          Вот именно с этим скелетом нам и предстоит иметь дело. Суха теория! Как прожорливый вредитель обгладывает она пышно зеленеющее древо жизни, оставляя нам один лишь голый остов. Чему мы и рады. Ибо с остовом работать куда проще, приятнее и полезнее, чем с причудливым переплетением ветвей и листьев.

          Зная, что характерно для любого общества, мы составляем себе представление об обществе вообще и можем исследовать это общество вообще с уверенностью в том, что полученные выводы, обнаруженные закономерности суть также нечто всеобще значимое. Так мы создаём теорию. Которая аналогично описывает: всё — в главном, и ничего — конкретно.

          В понимании этого обстоятельства встречаются подчас две крайности. С одной стороны, — иллюзия, что за общей теорией скрывается всё-таки нечто натуральное: нашему мышлению так трудно представить себе беспредметное бытие, уловить природу обобщения. С другой стороны, напротив, проскальзывает пренебрежение теорией, которая вроде бы так оторвана от подлинной жизни. Ускользающий образ общего витает над всей историей философии, как её злой демон.

          Категории     Теперь посмотрим на общество сверху — с высот философии. Она не останавливается на промежуточном уровне обобщения, достигнутом нами при формировании понятия "общество", а идёт дальше. В океане фактов реальности, где наше общество — лишь капля, философ опять же отыскивает некие фундаментальные сходства, присущие абсолютно всем объектам, попадающим в поле нашего зрения (тут стоит отметить, что термин "объект" — гносеологический и означает лишь, что наше познание обращено на объективное — безотносительно к его природе, которая вовсе не обязательно предметна). На базе этих тотальных сходств определяются классы объектов, которые получают собственные имена — уже последние в данном ряду обобщений, окончательные, категорические, отчего эти имена и названы категориями. В категориях нам предстаёт многообразие мира, сведённое до тотальных абстракций с минимальным содержанием: благодаря этой минимизации они и в состоянии описывать — каждая свою — всеобщие черты любого феномена действительности.

          Классы объектов     Категории суть наиболее общие понятия, которыми объекты познания объединяются в классы. Что же это за классы? Их много, среди них есть своя иерархия и соотнесённость. Укажу лишь основные.

          Пожалуй, главным для нас является класс вещей (иначе они ещё именуются "нечто"). Именно с многочисленными и многообразными вещами мы в основном и имеем дело в познании мира. Но анализируем и познаём их — с самых различных сторон. И эти стороны вещей, их отношений и взаимодействий нами тоже осознаются как особые (и отличные от собственно вещей) классы объектов.

          Таковы, например, действия — полномочные представители вещей, посредством которых последние являют себя миру. Таковы свойства — специфические характеристики вещей (а стало быть, и их действий), по которым мы отличаем разные вещи, если свойства их различны, и отождествляем (обобщаем), если они сходны. Таковы, наконец, закономерности — некие устойчивые повторяемости в действиях различных вещей, их свойствах, а также количествах, структуре, направлении действия и пр., и пр. Этот ряд можно продолжать ещё долго. Но настоящая работа, как отмечалось, посвящена не философии. Её задачи куда скромнее. В частности, сейчас нам надо только выяснить, к какому классу объектов принадлежит общество.

          Уже навскидку видно, что общество — это не действие, не свойство, не закономерность, не что-либо иное подобное, а, скорее, собственно вещь. Во всей её целостности, совокупности свойств, действий и пр. Значит, рассуждать об обществе надо так, как положено рассуждать, имея в качестве объекта исследования вещь.

          Но как же именно? Что есть вещь вообще? Каковы её характерные особенности? Необходимо внимательнее приглядеться к этому феномену.

          3. Дополнительное пояснение метода

          Общее и частное     Что я сейчас собираюсь сделать? Рассмотреть вещь как таковую. Не конкретную — общество, человека, — а вещь вообще. То есть исследовать тот набор свойств, характеристик, который присущ всякой реальной вещи, какую бы определённость она ни имела. Все вещи мира в чём-то одинаковы, что и позволяет отнести их к одному классу. Назвать общим именем "вещь". Что же это за одинаковость? Каковы черты любой вещи? Это сейчас и надо будет выяснить.

          Зачем? Что даст это знание всеобщих характеристик вещей? Оно необходимо для того, чтобы сориентироваться в исследовании конкретной вещи — общества. Знание общего всегда полезно для познания частного. В лице этого общего знания мы имеем своего рода систему координат, ориентиров, подсказок, которые помогают верно подойти к рассматриваемому объекту, сразу же обратить внимание на некие его узловые точки. Без такой системы координат, конечно, тоже можно исследовать предмет, но это будет слепое хаотичное исследование, это будет так называемый "метод тыка", который можно оправдать лишь в отношении того предмета, о котором нет вообще никакого первичного представления. Но даже и в этом случае полезно "тыкать" со знанием дела. То есть имея уже некоторое предварительное знание о существующих вообще классах объектов. Первоначальные "тыки" должны направляться именно целью выявления принадлежности данного совершенно незнакомого объекта к тому или иному классу. После чего исследование его должно опираться уже на знания об особенностях объектов данного класса.

          Итак, я попытаюсь сейчас выявить какие-то общие свойства вещей, чтобы потом, опираясь на это знание, исследовать особую вещь — общество. Но тут надо предупредить возможную ошибку понимания процедуры. Что это значит — опираться на знание общего? Каково его соотношение с частным? Не таково ли, что это частное знание выводится из общего (как принято в теоретических, логических рассуждениях)? Конечно, нет. Частное, конкретное знание вовсе не вытекает из общего, как следствие из аксиомы. Напротив, это именно общее создаётся обобщением (но опять же не выводится) различных частных явлений путём вычленения того тождественного содержания, которое им присуще. Знание об общих чертах есть знание о том, что имеется в любом объекте данного класса, независимо от его конкретного характера. Общее знание налагается на конкретный объект именно как сетка координат, а не является источником, из которого выводятся конкретные знания. При таком наложении проступает лишь абстрактный абрис исследуемого объекта. Как своего рода план дальнейшей деятельности. И тут мы сразу получаем подсказку: в данной точке надо искать то-то и то-то с такими-то примерными свойствами. Конечно, в конкретном виде эти "то-то" и их свойства сильно отличаются от общего абстрактного представления, но вовсе не в сторону его отрицания, а лишь в сторону обогащения, наполнения абстрактной формы конкретным содержанием.

          Индукция и дедукция     А как мы познаём общее? Прежде всего, как только что отмечалось, путём обобщения частных явлений. То есть в ходе наблюдений за реальными объектами мы выявляем их сходные черты и их-то и осознаём как нечто общее этим объектам. Понятно, что при таком индуктивном выявлении общего мы получаем целую кучу разрозненных сведений о сходствах различного типа. С этой кучей надо ещё разбираться. Первоначальная разборка происходит уже в процессе самого наблюдения и обобщения. Мы расставляем тут всё на свои места согласно наблюдаемой иерархии или иным соотношениям, имеющимся в самой реальности. Но такая расстановка есть, по сути, ещё обычный классификационный подход, а не теоретическая система. Последняя предполагает увязку средствами логики эмпирически полученных сведений, фактов в такую систему, которая соответствует их природе. То есть тут необходимо выявление внутренней закономерности, собственной связи наблюдаемых фактов. Только это и даёт уверенность в том, что наблюдаемое — не случайно, а является чем-то обязательно повторяющимся. Что и позволяет нам опереться на данное прочное знание в дальнейших предсказаниях.

          Эта потребность в теоретизации — логическом, дедуктивном, аксиоматическом выведении знаний — остро ощущается в ходе вообще любого изложения материала. Оно должно быть упорядоченным, причём, желательно, не каким-то внешним образом, а по собственной своей природе. Лучшим типом изложения является такое, при котором каждое последующее суждение вытекает из предыдущего, состоит с ним в прочной причинно-следственной или какой-либо другой связи. Правильное изложение не может быть построено чисто описательным способом: вот есть, мол, такие-то и такие-то факты. Это не удовлетворительно ни с точки зрения экономии сил, ни в смысле доказательности данной системы знаний. Факты, конечно, вещь упрямая. Но ещё упрямее — система фактов. А увязать их в подлинную систему возможно лишь логически, выведением их друг из друга или из какого-то основного факта, выступающего в роли аксиомы.

          Повторяю: такое аксиоматическое выведение, сведение в систему имеет место только в соотношениях общих знаний, описывающих объекты одного класса. Системность их (знаний) — в единстве данного класса как такового. Это вовсе не отношения общего и частного, а отношения в рамках или общего, или частного (то есть не между уровнями, а в рамках одного уровня). Систему здесь составляют или общие знания, или частные, причём второе, естественно, отражает первое и наоборот в вышеуказанном смысле. То есть частные знания представляют собой конкретизацию общих, а общие — абстракцию частных.

          Абстракция и аксиома     Итак, имеются по меньшей мере два типа систем и два типа образующих их отношений. Во-первых, иерархия общего и частного, абстрактного и конкретного, "связанных" между собой так, что первое есть сходное во всех вторых. Это соотношения по сходству. Обобщение через отождествление. При этом между обобщаемыми частными объектами нет никаких реальных связей. "Связи" по сходству, понятно, суть "связи" ирреальные (отчего я и беру тут этот термин в кавычки; правильным является использование термина "соотношение"), присущие не самим вещам в их взаимодействиях, а лишь выявляемые нами как некие особые феномены.

          То, что мы обобщаем определённый класс элементарных частиц понятием "электрон", не означает, что все электроны Вселенной находятся друг с другом в каком-то натуральном контакте. Они могут пребывать в совершенно разных точках мирового пространства и никоим образом не взаимодействовать. В понятиях фиксируется вовсе не реальная связь обозначаемых ими объектов, а лишь идентичность последних друг другу по какому-то кругу признаков. Для самих вещей и прочих феноменов эта идентичность безразлична, не существует; она обнаруживает себя и важна именно для нас как познающих субъектов. Наш мозг в процессе своей деятельности (мышления) создаёт новую "реальность" — инструменты этой деятельности — понятия. Тот факт, что данные понятия формируются процедурой обобщения, абстрагирования, заведомо приводит к тому, что они также выстраиваются в некоторую систему, как-то соотносятся по объёму их содержания. Одни понятия являются частными, конкретными относительно других — общих, абстрактных. Абстрактное понятие более бедно содержанием, но тем самым и охватывает собой более широкий круг объектов реальности. Конкретные понятия более содержательны, но относятся лишь к ограниченному числу объектов. Для нас важно, однако, то, что эти понятия соотносятся и составляют систему (частные понятия относятся к общим и через общие — друг к другу). Эти соотношения, системность отражаются в наличии определённых правил оперирования понятиями, правил, являющихся разделом логики вообще, в формулах типа: частное есть общее (человек есть животное), но не: общее есть частное (животное есть человек), — это последнее утверждение явно ошибочно.

          Во-вторых, имеются и системы, отражающие вовсе не соотношения понятий по типу "общее-частное", а реальные, созданные действительными связями и соотношениями объектов материального мира. В число таких связей и соотношений входят, например, причинно-следственные связи событий (действий), количественно-качественные соотношения закономерностей, взаимоотношения целого и частей в вещах и пр. Мы наблюдаем эти связи и соотношения и также делаем их объектами своего познания, инструментами мышления. Но это существенно иные инструменты, чем понятия, созданные по сходствам. Данные феномены реальности определяются нами уже не в виде понятий, а выражаются в суждениях (и даже в системах суждений). Причём иного содержания, чем суждения, описывающие соотношения понятий по типу "общее-частное". Эти иные суждения (системы суждений) касаются вообще не соотношений понятий, а соотношений реальных объектов. Они представляют собой системы, отражающие средствами языка действительную системность тех или иных фрагментов мира. Наличие в нём тех или иных закономерностей (или даже случайных фактов, если вести речь не о теориях, системах суждений, а о разовых суждениях) во взаимодействиях вещей и взаимоотношениях прочих феноменов.

          Эта реальная системность, переложенная на человеческий язык, также отражается в особых разделах логики. Которые оперируют уже не понятиями "общее-частное", "абстрактное-конкретное", а "посылка-вывод", "аксиома — её развёрнутое содержание", "причина-следствие" и т.п.

          Основываясь на тех конкретных связях, которые они описывают, и сообразуясь с типом этих связей (то есть с их порядком, закономерностями), суждения могут соединяться, в частности, в системы аксиоматического характера. Которые мы чаще всего и называем теориями.

          Поскольку же определённые связи реально имеют место лишь в рамках каких-то определённых объектов, то мы всегда имеем не теории вообще, а теории этих объектов. Которые, конечно, сами по себе могут быть весьма различными, в том числе и по степени общности тех понятий, которые определяют данный объект. Можно создать теорию, например, В.И.Чапаева, можно — мужчины, человека, живого организма, а то и вещи вообще. Во всех этих теориях придётся использовать и соединять в систему (в суждения и комплексы суждений) понятия разного ранга (степени общности); разными по рангу они будут, конечно, для разных теорий, но не в рамках одной теории.

          Таким образом, теории суть системы суждений, в которых используются понятия одной степени общности. Эти системы отражают реальные связи феноменов, определяемых данными понятиями. Большинство теорий, описывающих существенно разные объекты, никак не соотносятся непосредственно (теория тяготения и, например, теория общества конкретно никак не пересекаются). Но все они могут быть обобщены на основании обобщения используемых ими понятий. Например, может быть построена теория мужчины как такового и женщины как таковой, но общее в этих теориях можно свести в отдельную теорию человека вообще, которая будет пользоваться понятиями более высокого ранга, повышенной степени общности. Понятно, что сутью этой теории также будет обобщение по сходству характерных для обоих объектов черт, процессов и пр., а вовсе не констатация реальной связи мужчины и женщины, не объединение их теорий в одно целое. Из теории человека нельзя вывести теорию мужчины или женщины: аксиоматический метод работает лишь внутри теории, в рамках реальных связей, а не между теориями разной степени общности, не в "связях" по сходству.

          Теория мужчин не подходит для женщин и наоборот; но теория человека годится и в том, и в другом случае, но только требует перевода с одного языка на другой, требует конкретизации своих относительно абстрактных терминов. Ну и, естественно, требует некоторого дополнения содержания, связанного с теми особенностями мужчин и женщин, которые в общей теории были проигнорированы.

          Гипотеза и практика     Следовательно, сейчас я буду размышлять о вещи как раз аксиоматически. Стараясь выводить её особенности из её сущности, определение которой здесь будет принято за аксиому (без доказательств). Затем я применю полученное знание о вещи вообще к обществу (как конкретной вещи) и набросаю схему его конкретного бытия, как оно предстаёт сквозь обнаруженную сетку координат. Наконец, уже сквозь сито этого предварительного знания я пропущу всю конкретную историю, стараясь объяснить её в данной системе координат. Если всё это удастся сделать, если результаты будут удовлетворительными, то данный факт будет свидетельством в пользу правильности общего подхода, в том числе верности самого первоначального определения общества как вещи. Именно так ведь и поступает на деле всякая естественная наука: опираясь на какие-то факты, создаёт теорию, а затем проверяет её тем, как она объясняет или предсказывает иные факты, вскрывающиеся позднее.

          1. Что есть вещь

          О природе вещей можно и нужно писать тома. Но здесь я, разумеется, этого сделать не могу и затрону тему лишь в очень узком аспекте, который более всего нужен в свете задач данного исследования.

          Вещь как отдельное     Всякую вещь мы всегда обнаруживаем и осознаём как нечто отдельное. Не просто особенное, отличное по тем или иным свойствам от всего прочего (ведь отличие не отрицает тем не менее сходства), но и противостоящее ему как самостоятельное активное бытие, как некая частица Бытия вообще, замкнутая в себе и не позволяющая неумолимой игре сил хаоса размазать себя по стенке в нечто неопределённое. И недоступное тем самым какому-либо познанию. Тонкая и сложная природа этого отдельного существования вещи — за пределами данного исследования. Тут мы вынуждены признать его просто как факт. Универсум есть и является нам как бесконечная совокупность отдельных вещей. (Для лучшего понимания последующего текста поясню: бытие есть сущее, то, что существует, нечто; бытие — существование, процесс. Термин "бытие" используется также и в тех случаях, когда речь идёт о существовании, но не вообще, а о некоей его конкретной форме, когда подразумевается какая-то определённость, качественное своеобразие этого бытия. Написание философских терминов Бытие и бытие, Нечто и нечто, Сущее и сущее и т.п. с большой или с маленькой букв означает, что в первом случае речь идёт о мире в целом — Мире, обо "всём-всём", а во втором — о конкретном фрагменте этого Мира — отдельно взятой вещи; термин "мир", аналогично, определяет лишь какой-то фрагмент Мира вообще. Бытие есть Мир, рассматриваемый в его всеобщем тождестве, как Сущее; Универсум — Мир, взятый во всём его бесконечном многообразии).

          В понятии "отдельность" фиксируется лишь реальная отграниченность вещи. Это в значительной степени чисто пространственное определение, в котором игнорируется своеобразие вещи или сходство её с другими вещами. В понятии "особенность", напротив, абсолютизируется именно своеобразие проявлений. Оба этих термина обобщаются понятием "обособленность". Обособленное бытие одновременно и пространственно отдельно, и качественно особенно.

          Вещь как единое     Вещь противостоит миру (среде) как отдельное в силу того, что в этом противостоянии она скрывает от него свою ахиллесову пяту — делимость. Делимость бесконечно присуща всему (в количественно-пространственном смысле), но тем не менее вещи ухитряются в отношениях с внешней средой выступать как нечто монолитное, неделимое. Как единое.

          Глубокое копание в этом единстве я опять же не могу себе позволить. Обращу внимание лишь на важнейшее для решения заявленных задач обстоятельство. Будучи в действительности бесконечно раздельной, вещь достигает эффекта внешнего единства перед "лицом своих товарищей" только в той мере, в какой она достигает единства внутреннего, — то есть практического, реального слияния составляющих её столь же единичных "вещичек" в нечто нераздельное, цельное. Единой вещи, разумеется, нет там, где имеется простое скопление, колония вещей, внешним образом скученных и легко распадающихся при первом же удобном случае. Единство возникает и существует лишь тогда, когда элементы скопления становятся взаимозависимыми, спаянными друг с другом постоянной устойчивой связью, несамостоятельными и нежизнеспособными вне этой связи, вне образовавшейся совокупности. При этом они приобретают частичное бытие, на базе которого становится бытие целого — единой вещи.

          Отдельность и единство вещи, взятые вместе, дают её единичность. На этом этапе познания Универсум является нам уже как бесконечное множество единичных вещей.

          Двойной подход     Из изложенного следует важный методологический вывод: вещь может быть познана в двух ипостасях: во-первых, с точки зрения её внешнего, а во-вторых, с точки зрения её внутреннего бытия. В которых вещь предстаёт существенно, а то и полярно различной.

          Вовне вещь обнаруживает себя как неделимая, единая, единичная. Внутри же оказывается делимой, раздельной, множественно-составной. Подчёркиваю: таковой вещь является лишь нашему уму, расчленяющему действительность в целях её познания. Самой же вещи все эти ухищрения рассудка — до лампочки. Она существует такой, какая есть, и ни в зуб ногой.

          Для познания же проведённое различие весьма важно. Ведь благодаря ему при исследовании одной и той же вроде бы вещи мы фактически имеем два принципиально разных объекта. Одно дело — изучать вещь в её контактах с внешней средой, выявлять типичное для неё поведение, то есть её действия и свойства (например, специфику, силу, направленность действий). Другое дело — рассматривать структуру вещи, взаимодействие её частей, те организационные принципы, которые делают это взаимодействие сориентированным так, что в результате рождается целостность. Можно заранее предположить, что при такой разности направлений исследования должны как-то различаться и его методы.

          Это, понятно, касается и такого объекта, как общество. Если оно — вещь, то для него, надо думать, характерны указанные особенности вещей. И его также можно и нужно рассматривать двояко: так сказать, извне и изнутри. Какой подход, какой ракурс "более матери-истории ценен"? Ответ, в принципе, очевиден. Мы говорим: "Общество", — подразумеваем: некое целостное соединение людей. И практически, и теоретически нам полезнее и интереснее понять, что представляет собой общество в его отношениях с нами, а не с окружающей его средой. То есть общество, взятое "изнутри", как целое. При том, конечно, что всё настоятельнее становятся и проблемы его внешнего бытия, в котором оно выступает уже как нечто единое по своему действию на природу или на другие общества.

          Итак, общество я буду рассматривать как вещь в её внутреннем бытии. В этом разрезе оно предстаёт как целое. Следовательно, теперь полезно разобраться в том, каково вообще всякое целое, что является общим, характерным для этого класса объектов познания.

            2. Что есть целое

          Преодоление раздельности     Целое есть вещь, рассматриваемая с точки зрения её внутренней жизни. Первое, что обнаруживается при таком взгляде, — делимость вещи, раздельность этого её внутреннего бытия. В то же время данная раздельность такова, что, несмотря на своё наличие, она не уничтожает вещь, не превращает её в груду посторонних друг другу частиц. То есть это противоречие единства и раздельности как-то преодолевается. Раздельность сохраняется, но при этом сохраняется и единство.

          Сие достигается благодаря тому, что бытие частиц теряет свою самостоятельность, становится частичным бытием. Частицы превращаются в части — дополнительные друг относительно друга образования, не способные существовать порознь, сопротивляющиеся тем самым разделению и погибающие с ним. Для частей возможно лишь совместное бытие. Ни одна часть не может "жить" вне совокупности. Во всяком случае, в прежнем своём "частичном" виде.

          Но равным образом и совокупность, то есть само целое, не может "жить" без частей, даже без какой-либо одной из них. Что, собственно, и понятно: ведь целое и есть части, дополнительные друг к другу. Убери любую из них — и целое станет существенно неполным, все прочие части потеряют не что иное, как условие своего существования. Бытие всех тут обусловлено бытием каждого и наоборот.

          Функциональность     Существование частей взаимозависимо и взаимообусловлено. Но оно тем не менее продолжает оставаться существованием. То есть активным процессом, в котором части как обычные вещи действуют, проявляют себя друг относительно друга, вступая в те или иные контакты и взаимодействия. Дополнительность частей не есть дополнительность кубиков, из которых составляется картинка; она есть дополнительность существования, осуществляемого совместно.

          Это означает, что части "неравнодушны" к поведению друг друга: именно в нём и проявляется их дополнительность. Поведение каждой части должно быть таково, чтобы обеспечивать нормальное бытие других частей, причём в тех аспектах, в которых они сами не в состоянии его обеспечить: иначе вместо взаимозависимости тут имела бы место самостоятельность.

          Но отсюда следует, что поведение каждой части должно быть специфично. Данная специфичность, относящаяся к действиям, дополняющим друг друга, есть их функциональность. Ведь специфика здесь не произвольна, а обусловлена задачами совместного бытия. Каждая часть особым образом функционирует внутри целого, обеспечивая это совместное бытие с какой-то его стороны, то есть выполняя определённую функцию.

          Структурность     Само то, что вещь существует как единая, будучи при этом внутренне раздельной, означает уже, что можно рассуждать о какой-то её структуре. Под структурой обычно понимается определённый порядок в пространственном расположении элементов объекта. Если нет порядка, если элементы постоянно меняют своё место в системе, то она бесструктурна. Собственно, в этом случае нет ни элементов, ни системы как таковых, а есть лишь некое аморфное и случайное скопление вещей.

          Для частей, понятно, такая аморфность исключена. Они должны поддерживать определённый порядок взаимного расположения, чтобы иметь возможность успешно осуществлять свои функции. Но в силу того что структурность здесь задаётся именно функциональностью частей, — это не совсем обычная структурность. Для обеспечения функционирования вовсе нет необходимости в постоянном жёстком пространственном расположении элементов. Им позволительно "разгуливать по клетке". Главное — в нужное время оказаться в нужном месте. Так что структура целого — не мёртвая застывшая схема, а живое, "дышащее" соединение. И порядок в ней обнаруживается ярче всего, если так можно выразиться, "при исполнении служебных обязанностей". Структурность целого — функциональная структурность.

          Упорядоченность действий     Таким образом можно видеть, что порядок в целом — это не нечто статичное, не порядок, опять же, аккуратно разложенных кубиков, а прежде всего упорядоченность взаимодействий. Поддерживая существование друг друга и совокупности в целом, части не могут вести себя рассогласованно, а вынуждены приноравливаться друг к другу, выстраиваться в своих действиях в какую-то очередь, последовательность, придавать общему процессу функционирования известную организованность.

          Части и функции     Бытие целого обусловлено организованным взаимодействием частей. По сути, его можно представить как некую совокупность действий, некий их комплекс, составляющий единство. Эти действия функциональны, то есть являются функциями, ибо все они строго обязательны для существования единства. Тем самым целое в конечном счёте есть не что иное, как комплекс функций (разумеется, если рассматривать его изнутри, а не извне). Именно функциональность бытия является главным признаком целого. Данное бытие есть функционирование.

          Итак, главное, что должно иметься в наличии в каждом целом, это некий набор функций. При этом неважно, каким именно образом данные функции реализуются. Если сопоставить, например, исполнение функций с наличием определённых частей, то совсем необязательно, чтобы отдельные функции исполнялись отдельными частями. Функции должны быть исполнены обязательно, а каким именно образом — это уже второе дело. Каждую из них может выполнять отдельная специализированная часть, или же две разные функции могут исполняться одной частью, или несколько частей, дублируя друг друга, могут выполнять одну функцию, или возможно даже наличие не дублирования, а подлинной кооперации, совместности действий частей в реализации какой-то одной функции (при этом, конечно, данные части должны исполнять и свои особые функции, чтобы иметь право именоваться частями). То есть в конкретном целом не следует искать полного соответствия между числом частей и числом функций. Функции-то все должны быть на месте, но вот частей может быть меньше, чем функций, ибо некоторые из них могут исполняться сообща и т.п.

          Немного рефлексии: логика анализа целого     Обратите внимание, что все указанные характерные черты целого вполне закономерны и вытекают из природы вещей, которые одновременно должны быть и едиными, и раздельными. Преодоление этого противоречия возможно лишь через соединение раздельного — не механическое и бесплодное, а такое, где оно действительно стало бы чем-то единым. А это обусловливает несамостоятельность, взаимозависимость, дополнительность данного вроде бы остающегося раздельным бытия, частичность его, отчего мы и употребляем термин "части". Если перевести данные слова на язык реального существования частей, то есть посмотреть, в чём конкретно выражается их дополнительность, взаимозависимость и пр., то обнаруживается, что это функциональная ограниченность, подчинённость действий определённому строгому порядку. Всё это просто необходимо, чтобы вещь могла существовать как целое, как единое. И поскольку она всё-таки существует в данном виде, то правомерно утверждать, что предложенный анализ верен: все приписываемые целым черты имеются в наличии.

          Цикличность и стационарность     Итак, установлено, что взаимодействие частей целого определённым образом организовано. Каким именно образом? Конкретно об этом ничего утверждать нельзя, ибо организация процесса внутреннего функционирования у каждого конкретного целого своя. Но в то же время все типы данной организации имеют некоторые общие черты.

          Действие — штука тонкая, как Восток. Оно, например, неизбежно влечёт за собой изменения. Как в самом действующем, так и в том, на что воздействуют. Части же целого как раз постоянно взаимодействуют и тем самым постоянно нарушают статус-кво, подрывают основания порядка, который в их взаимоотношениях необходим. Следовательно, для поддержания стабильности, без коей невозможно никакое определённое бытие вообще, навстречу данному вечному разрушению должен быть направлен столь же мощный поток восстановления разрушаемого. Причём этому восстановлению подлежит как "матчасть", то бишь сами части в их вещественном содержании, так и порядок их взаимодействия. Всё должно возобновляться.

          Для матчасти это значит, что целое должно постоянно черпать откуда-то строительный материал, а для последовательности действий — что "движение" их, удаляясь от некоей исходной точки, должно тем не менее, совершив своего рода круг, вернуться к началу. Естественно, к тому же должна возвратиться и матчасть.

          Но интерес представляет пока именно процесс взаимодействия. Видно, что он, дабы сохраняться как таковой, должен быть цикличным. Целое стабильно как единое не в том смысле, что оно статично и постоянно тождественно себе, а в том, что оно стационарно, то бишь существует как цикл повторяющихся состояний, сменяющих друг друга в строгой последовательности. Вещь, рассматриваемая как целое, мерцает, трепещет крылышками, в череде мгновений пробегая по цепочке своих циклически повторяющихся образов.

          Целое не может быть статичным по определению, ибо представляет собой организованный процесс взаимодействия частей-вещей. Но при этом данный процесс имеет "целью" и результатом самосохранение этих частей-вещей в некоем стабильном виде. Противоречие между изменчивостью, являющейся следствием любого действия, и устойчивостью, достигаемой тем не менее в целом, разрешается лишь путём такой организации данного процесса, при которой он оказывается замкнутым, постоянно идущим по кругу, самовоспроизводящимся. Цикличность является тут одной из основных характеристик функционирования: целое само существует лишь в той мере, в какой оно устойчиво, то есть (ввиду его внутренней "процессуальной" природы) возобновляется в существенных своих чертах в каждый следующий момент времени. Такое возобновление, понятно, является не чем иным, как циклическим повторением набора состояний, возможным лишь в силу повторения, то есть замкнутости обусловливающего бытие данного целого процесса взаимодействий частей.

          Инерционность     Тесная взаимосвязь, существующая между частями целого, естественно, порождает известную его консервативность. То есть неподатливость, невосприимчивость к внешним воздействиям. Разумеется, речь идёт не о всяких воздействиях: ведь целое, вещь можно и вообще уничтожить. Воздействия воздействиям рознь — по масштабу, значимости, характеру. Не вдаваясь особо в подробности, я бы ввёл понятие уровня воздействий и поставил проблему соответствия его уровням испытывающих воздействия вещей. Кажется очевидным, что части, составляющие целое, суть своего рода подуровень в отношении этого целого и других вещей его класса. И также понятно, что все внешние воздействия (на целое) не абстрактны, а представляют собой не что иное, как действия вещей определённого класса и уровня. Уровень оказывающих воздействие вещей и задаёт уровень этого воздействия (разумеется, здесь имеются в виду только собственные воздействия конкретной вещи-целого, а не те воздействия, которые свойственны уже её частям и тем самым и ей как их простой совокупности).

          Всякая вещь при воздействии соответствующего уровня изменяется. Но тут многое зависит от того, самостоятельно ли бытие этой вещи. Если она часть какого-то целого, то изменения её не так свободны, как при отдельном существовании. Они не могут происходить произвольно, ибо задевают интересы "партнёров" по целому, ставят под угрозу бытие всех прочих частей, а тем самым и той, что претерпевает изменения.

          Следовательно, реакция части на адекватное её уровню воздействие оказывается обусловленной всей совокупностью. Целое проявляет в этом смысле как бы инерцию, не позволяя своим частям "разбегаться в разные стороны". Оно нуждается в их стабильном бытии или, по крайней мере, взаимосвязанном изменении, при котором не нарушался бы внутренний порядок жизнеобеспечения всех и каждого. Поэтому изменение не может быть результатом какого-то спорадического случайного воздействия на часть: его последствия неизбежно гасятся усилиями всех других частей, и данная испытавшая воздействие страдалица восстанавливается в прежнем виде, так необходимом для всех остальных членов "сообщества".

          Позволю себе выразить соображение и по поводу механизмов этого восстановления. По-видимому, оно сродни тому восстановлению, которое целое практикует и в ходе своего циклического существования. Способы борьбы с изменчивостью, вызываемой внутренними взаимодействиями, используются и для борьбы с изменениями, вызванными влияниями внешней среды. Таким образом, части, соединившись в целое, делаются в немалой степени неуязвимыми для воздействий своего, а тем более предшествующего уровня.

          Вернер Гейзенберг, рассуждая о модели атома Резерфорда, который представил его наподобие планетной системы, заметил:

          "Эта модель, правда, не могла объяснить одну из самых характерных черт атома, а именно его удивительную устойчивость. Никакая планетная система... никогда после столкновения с другой подобной системой не возвратится в своё исходное состояние. В то время как, например, атом углерода остаётся атомом углерода и после столкновения с другими атомами или после того, как он, вступив во взаимодействие с другими атомами, образовал химическое соединение" (3, с. 11).

          (Я намеренно привёл тут пример из области физики, ибо если биологи и обществоведы легко воспринимают мысли о целостности организма или общества, то физики с трудом допускают представление о том, что предметы их исследований аналогичны обществу, суть целые внутри себя).

          Активная устойчивость     Инерционность есть устойчивость реактивного, внутреннего характера, пассивная борьба за самосохранение. Но единство частей в целом состоит не только во внутреннем координировании их взаимодействий, но и в кооперации при взаимодействии с внешней средой. Понятно, что внутреннее единство предполагает и единство внешнее; собственно последнее мы первым делом и обнаруживаем. Вещь предстаёт перед нами как нечто единое, единодействующее. Как же достигается цельность этого действия, когда нам известно, что оно состоит из действий многих частей?

          Здесь мы имеем, очевидно, тот же тип взаимоотношений, который определяет соединение частей в целое, только теперь уже на место вещей заступают их действия. Мы имеем дело с феноменом кооперации. То есть с такой организацией отдельных действий, в результате которой они составляют единый процесс. При этом каждое частичное действие есть необходимый элемент этого процесса, оно каким-то образом обеспечивает его конечную реализацию. Как целое есть совокупность функциональных частей, так и действие, проявление целого есть совокупность функциональных действий его частей.

          Кооперация, которую мы наблюдаем в мире, бывает двух типов: простая и сложная. Первая представляет собою вульгарное суммирование однотипных действий, в результате чего общее действие имеет тот же качественный характер, но большие количественные параметры. Кооперация второго типа предполагает уже "разделение труда", специализацию, функциональность каждого частичного действия, вливающегося в общий единый процесс как его составная, неотделимая "часть". При простой кооперации отсутствие отдельного действия меняет лишь силу общего. При сложной кооперации такие пробелы делают общее действие вообще невозможным. Действие целого, безусловно, представляет собой сложную кооперацию действий его частей.

          Что, однако, тут получается в итоге? Некое совершенно новое качественно действие, которого не было прежде, которое не может быть присуще по самой своей природе и по происхождению отдельным частям, вещам их уровня. Одновременно это совершенно новый способ воздействия на среду, контакта с ней. Причём речь идёт, конечно, вовсе не об одном каком-то особом действии, а о целой совокупности способностей, о многих разных комбинациях действий частей, о широком спектре новых возможностей борьбы за самосохранение. В результате, естественно, повышается устойчивость обладающего этими возможностями целого в сопротивлении ударам внешней среды прежнего уровня.

          Порождение целого     Итак, новое действие целого представляет собой кооперированные действия частей. Части способны произвести это действие только сообща в двух смыслах: во-первых, с точки зрения собственно кооперации, которая невозможна без общих усилий и разделения труда; во-вторых, с точки зрения того, что такая кооперация невозможна без наличия самих частей как особых образований. А эту особенность, какие-то специфические свойства им придаёт только бытие в целом в качестве его частей, где эти свойства развиваются в процессе становления целого, о чём ещё пойдёт речь ниже. Вне целого этих особенностей у частей просто нет и быть не может. Но они необходимы для осуществления кооперации действий и в то же время производны от целого, они суть его принадлежность и порождение. Таким образом, и кооперированное действие частей, то есть собственное действие целого есть его "личная заслуга", а не просто то, что даровано ему частями (я уж так заостряю вопрос, будто сами части можно рассматривать отдельно от целого).

          Кооперация возможна и между вещами, не составляющими целого, которые могут как таковые существовать и порознь. Это случайная кооперация, не определяющая собой бытия кооперирующихся вещей. При ней вещи независимы друг от друга, точнее, зависимы только в момент кооперирования и в отношении к нему. Но те свойства, благодаря которым данные вещи кооперируются, суть их собственные, присущие им самим по себе.

          В отличие от этого кооперация частей есть особая кооперация. Ибо она основывается на тех особенностях частей-вещей, которые даны не сами по себе, а производны от их совместного бытия, их частичной природы, которые суть продукт целого. Данные кооперация, действие, свойство целого в этом смысле суть результат самого целостного бытия частей и вне целого невозможны. Это свойство не случайного взаимодействия вещей, а свойство некоего организованного их единства, закономерного, постоянного взаимодействия.

          Случайная кооперация отдельных вещей есть своего рода зародыш целого, свидетельство возможного его становления. Но реальное становление происходит лишь с потерей вещами своей отдельности, в силу чего их кооперирование приобретает стабильный характер. Целое возникает как новая вещь, совместное бытие частей приводит к их деформированию в сторону полной взаимозависимости, дополнительности, что выражается в конечном итоге и в том, что части формируют для своего общего действия ещё и некие общие органы, представляющие целое-совокупность в его контактах с внешней средой. Образование таких общих органов есть материальное выражение общности совокупного действия частей, которое характеризует завершённость становления целого и отличает его от любой случайно скооперировавшейся кучи вещей. Органы необходимы для постоянного единства качественно особого действия целого, без которого (единства) его (целого), собственно, и нет.

          Линии обороны     Из вышеизложенного уже можно сделать тот вывод, что целое выступает для частей в роли буфера, смягчающего удары окружающей среды. Целостная совокупность в своём роде более "массивна" и тем самым более "инертна" в отношении внешних воздействий, чем отдельно взятая вещь. Целое "защищает" свои части, помогая им сохраняться в неизменном виде, повышая степень их устойчивости. Собственно, только благодаря этому целые и существуют как феномены и имеет место развитие Мира от уровня к уровню: естественный отбор гарантирует первоочередное "выживание" тех вещей (разумеется, лишь в сравнении с прочими вещами аналогичного типа), которые сумели приобрести частичное бытие, скооперироваться в нечто единое, в новую вещь.

          В этом случае относительный успех обеспечен уже тем, что "партнёрши по коалиции" выступают в деле своей самообороны единым фронтом. Даже простое суммирование и использование общих ресурсов для решения частных задач повышает планку разрешимости последних. Когда же к этому добавляются ещё и преимущества сложной кооперации, эффективность "выживания" увеличивается стократ. А такая кооперация присуща вообще любому целому: его становление и сводится к становлению процесса совместного функционирования частей, к их специализации в рамках этого процесса.

          Таким образом, само объединение в целостную совокупность есть для каждой из вещей-частей способ повысить личную сопротивляемость среде, есть возведение некоей линии обороны на дальних подступах к себе.

          Однако, как известно, лучшая защита — это нападение. Кооперирование частей в исторической перспективе не сводится только к обеспечению успешности внутреннего функционирования целого, к процедурам регенерации и т.п. Рано или поздно формируется и совместная активность частей в отношении внешней среды. Понятно, что атаки извне лучше не отражать, а предупреждать, предотвращать на корню. Эти задачи и решаются становлением неких общих действий и являющихся их проводниками и орудиями материальных органов целого. В их лице воздвигается уже вторая линия обороны частей. Эти органы вступают в непосредственный контакт со средой, парируют её удары и наносят ответные.

          Собственно, обе линии обороны суть то, что присуще целому по его природе, а различия между ними заключаются лишь в указанной активности и пассивности сопротивления среде.

          Замкнутость и закономерность     Но вернёмся к инерционности целого. Благодаря ей оно приобретает своеобразную замкнутость. Для бытия его отдельных частей существенными становятся уже вовсе не их взаимоотношения с внешней средой, которые отданы на откуп целому, а их взаимоотношения. По существу, основной средой для каждой части становится вся совокупность, то есть другие части. Всё её (отдельной части) бытие, его особенности и закономерности определены влияниями этого замкнутого мирка. А эти влияния, как известно, сами упорядочены, цикличны и тем самым вполне предсказуемы, закономерны. Внутреннее бытие целого пронизано закономерностью. То есть на этой сцене можно наблюдать постоянное повторение одних и тех же событий и участвующих в них лиц. Конечно, в сущностном (в данном случае — функциональном), а не абсолютном смысле: ежесезонное возобновление спектакля вовсе не означает, что в нём по-прежнему заняты те же актёры. Актёры-то меняются, но вот сценарные роли остаются неизменными.

          Для нас эти замкнутость и тотальная "обзакономеренность" внутренней жизни целого важны тем, что благодаря им мы можем рассматривать его изолированно от внешней среды, можем и даже должны пренебрегать учётом её влияний. Которые гасятся, которые незакономерны для данных процессов, а лишь мешают им. Очевидно, что познавать сущность этих автономных процессов функционирования целого надо в согласии с их природой, в которой — самодостаточность, внутренняя обусловленность, циклическая замкнутость, активное неприятие изменений. Собственно, всё это есть не что иное, как воплощения отдельности вещи, которая (отдельность) и выражается в том, что внутри себя вещь изолирована от внешней среды, не сливается с ней в нечто однородное, а как бы отгораживается, отграничивает себя, конституируется как независимое нечто. В чём независимое? Хотя бы в том, что воздействия этой среды перевариваются относительно безболезненно, не оставляя следов, не определяя внутреннего бытия целого. Которое "фунциклирует" (в этом нелепом словечке удачно совмещены функциональность и цикличность) по собственным законам.

          Корни закономерностей     То, что функционирование частей в целом насквозь заорганизовано, циклично, закономерно, — это хорошо. Это приятно. Но тем не менее этого совершенно недостаточно для анализа конкретного целого. Ведь о конкретной природе данных закономерностей мы так ничего и не знаем. Собственно, как уже отмечалось, при рассуждении о всеобщем и нельзя надеяться постичь конкретное. Здесь можно обнаружить лишь ориентиры для его анализа. На что же в нём следует ориентироваться?

          Закономерности процессов, протекающих в целом, отражают прежде всего закономерности действий его частей, то есть их природу. Это понятно, что характер процесса во многом определяется характерами его участников. Конкретные особенности конкретных частей задают конкретный характер закономерностей конкретного целого. Следовательно, нам с вами, читатель, предстоит в будущем приложить усилия к тому, чтобы вычленить части общества как целого и тщательно исследовать их свойства.

          Что является частью?     Тут может возникнуть вопрос: а что, собственно, есть часть? Ведь делимость любой вещи "вглубь" в принципе не имеет конца. На каком же этапе деления надо остановиться? Как вообще отличить часть от нечасти?

          Проще всего выразиться так: феномены части и целого прочно связаны друг с другом. Их бытие взаимно обусловлено. Поэтому определить часть возможно по её положению в целом. Часть — функциональна. То отдельное образование внутри целого, которое выполняет в нём определённую особую функцию, и есть часть данного целого.

          Это суждение в общем смысле правильно теоретически. И оно способно помочь в поисках частей конкретного целого. Но может и завести исследователя в тупик. Выше отмечалось, во-первых, что число функций не всегда совпадает с числом частей. Во-вторых же, в данном подходе упущена из виду такая кардинальная особенность целого, как его способность к росту и развитию.

          1. Закономерность развития целого

          Устойчивость и изменчивость     В предыдущей главе целое рассматривалось с точки зрения его определённости, стационарности, воспроизводимости на различных этапах процесса функционирования в одном и том же виде — пусть не абсолютно, но в принципе (абсолютной воспроизводимости быть не может вообще). Лишь в той мере, в какой вещь сохраняется как таковая, как определённая, она есть.

          Устойчивость — это необходимая черта сущего, атрибут существования вообще. Сущее — это сами вещи, то есть существование присуще лишь вещам, обнаруживает себя как феномен в бытии вещей. Устойчивость, стало быть, есть признак вещей, а выражается она конкретно не в чём ином, как в повторяемости тех или иных проявлений вещи (другими словами, её свойств), что обусловлено, как уже известно, циклической организацией внутреннего функционирования последней. Такова природа, сущность феномена устойчивости. Причины же его (то есть причины образования и поддержания замкнутости самого данного процесса функционирования) многообразны: воспроизводство тут обеспечено, в частности, тем, что вещь сопротивляется изменениям, разрушающим её целостность.

          Однако сопротивление это состоит не в том, что целое каким-то образом умудряется покончить с изменчивостью вообще. Последняя неискоренима и также является атрибутом существования, производным от его активности. Устойчивость не отрицает изменчивость, а представляет собой лишь особую форму последней. Особость эта, как отмечалось, в том, что изменения в вещах как целых протекают организованно, причём характер этой организации, во-первых, циклический, замкнутый, а во-вторых, разнонаправленный, симметричный: процессу разрушительных изменений противопоставлен процесс созидательный, восстанавливающий.

          Проблема относительности порядка     Таким образом, устойчивость есть не преодоление и уничтожение изменчивости, а её определённое упорядочение — и только. Лишь в силу (и в меру) наличия такого упорядочения Мир, сущее (вещи) существуют. Но есть ли границы у данного порядка? В какой степени, во-первых, преодолевается его антитеза — хаос? Носит ли он (порядок), во-вторых, в вещи-целом раз и навсегда установленный характер или же он и сам претерпевает какие-то метаморфозы?

          Очевидно, что ответ на второй вопрос тесно связан с ответом на первый. Ведь лишь полное преодоление хаоса, тотальное упорядочение всего и вся может быть основанием окостенения, абсолютной прочности, принципиальной ненарушаемости данного порядка. В противном случае порядок, безусловно, носит относительный характер и нарушения его, по крайней мере, возможны (хотя и не обязательно необходимы и действительны). Поэтому прежде всего надо выяснить, существует ли вообще указанное тотальное упорядочение или у сущего остаётся всё-таки при любых обстоятельствах некоторая свобода манёвра.

          Внешняя ограниченность порядка     При решении этого вопроса важно вновь обратить внимание на то, что сущим, устойчивым, а стало быть, и средоточием, актуализацией порядка является собственно вещь, но не что-либо иное. Не Мир в целом. Мир в целом вещью не является и не может являться принципиально. Существование, Бытие реализуют, являют себя через сущее, то есть через вещи, в форме вещей. Это для последних характерна устойчивость, то бишь упорядоченность внутреннего функционирования и соответствующая ей повторяемость внешних проявлений. Устойчивость — атрибут не Универсума, а составляющих его нечто, причём взятых по отдельности. Упорядоченность не всемирна, а обнаруживается лишь в виде порядка функционирования конкретных вещей.

          Но тем самым порядок всегда ограничен рамками основанной на нём вещи. За её пределами порядка нет. Там обитают иные вещи, иные самоорганизованные процессы, но взаимодействия всех этих нечто с данной вещью уже не упорядочены (если последние, конечно, не относятся друг к другу как части некоего целого), то есть являются хаотическими. Конкретная вещь-нечасть погружена в аморфную среду, порядок — в хаос. И в силу такого "устройства" Мира всегда имеется возможность внешнего воздействия на вещь, не согласующегося с внутренним порядком её функционирования, то есть нарушающего его.

          Приспособление и обособление     Итак, порядок относителен в том смысле, что он не всемирен, а ограничен, характерен лишь для каких-то фрагментов Мира (в которых он и представлен вообще как таковой: Мир по своей природе фрагментарен). Тем самым порядок не имеет и прочной базы для своего поддержания и сохранения, ибо там, где есть хоть какая-то неупорядоченность, она всегда вторгается в упорядоченное и борется с ним.

          Повысить устойчивость в этих условиях, сохранить и упрочить порядок внутреннего функционирования возможно или путём согласования внутреннего порядка с внешними воздействиями (что возможно только при наличии порядка в самих этих внешних воздействиях), или путём обособления внутреннего бытия от внешней среды, повышения автономии этого бытия за счёт преодоления последствий данных воздействий или же за счёт выставления барьеров на их пути, преодоления не последствий, но отражения самих воздействий на корню, недопущения вмешательства, влияний среды на внутреннюю жизнь. Это отмечавшиеся выше варианты пассивной и активной обороны целого.

          Адаптация к среде, к обстоятельствам выражается тем самым в двух основных формах — в приспособлении внутреннего порядка к внешнему, средовому (при наличии последнего; это, по сути, приспособление путём углублённой специализации вещи, превращения её в псевдочасть; "псевдо-" потому, что тут нет никакого целого, то есть нет взаимного приспособления и зависимости среды от данной вещи) и в совершенствовании средств борьбы со средой (средств как обороны, так и нападения, то есть как методов залечивания ран, так и отражения ударов, способных эти раны нанести). Второй путь (а внутри него — последний вариант), конечно, эффективнее в долгосрочной перспективе, ибо порядок во внешней среде, которая сама по себе не является внутренней областью какого-либо целого (то есть когда рассматриваемая вещь не есть часть), всегда явление случайное, и приспособленность к нему (порядку среды) эффективна лишь на период его случайного существования. Повышение же автономии есть абсолютная ценность с точки зрения устойчивости вообще. Когда внутренний порядок сам по себе, а среда — сама по себе, колебания последней гораздо менее значимы для поддержания первого.

          Понятно, что бытие целого тесным образом связано с обоими направлениями; причём если во внутренней его "жизни" торжествует взаимное приспособление частей, то во внешней — обособление от среды. Целое, как уже известно, и предстаёт перед нами в первую очередь как нечто отдельное, обособленное. Становление целого всегда есть становление некоего отдельного и обособленного бытия внутренне спаянной совокупности специализированных вещей-частей. И генеральная линия развития целого лежит на путях всё большего обособления его от среды.

          Внутренние источники изменений     Но вернусь к проблеме нарушений порядка. Пока ясно, что нарушения эти вполне возможны — по крайней мере, в том смысле, что есть силы, способные эти нарушения произвести. Эти силы обнаруживают себя хотя бы в виде действий не зависящей от целого с его внутренними распорядками среды. Однако эти внешние источники изменений, вне всякого сомнения, дополняются и внутренними.

          Жизнь кипит не только за рубежом. Целое само состоит из вещей, активность коих ничуть не ослабевает оттого, что они приобрели частичное бытие. Как ни было бы организовано взаимодействие частей, оно, во-первых, не может быть идеальным, то есть протекать без единой погрешности, а во-вторых, не может быть тотальным, то есть охватывать все стороны многогранной жизнедеятельности вещей-частей. Как будет показано ниже, последние входят в целостность далеко не полностью, в рамках целого задействованы отнюдь не все их свойства и способности. Помимо частичной, подчинённой совместному бытию жизнедеятельности, у каждой части-вещи неизбежно сохраняются и невостребованные данным бытием индивидуальные особенности, посторонняя активность (актуализирующаяся, разумеется, лишь в той мере, в какой она не противоречит исполнению основных, частичных функций). Эта спонтанная сверхфункциональная активность, естественно, также влечёт за собой какие-то изменения имеющегося порядка взаимодействий.

          Данные внутренние источники изменений, конечно, менее значимы, чем внешние. Бытие целого обусловлено согласованностью действий частей, целое возникает лишь при наличии такого согласования, в силу успехов борьбы с рассогласованностью. Тем самым связанные с внутренней активностью изменения не могут быть, во-первых, резкими, масштабными, а во-вторых, очевидно вредными для целого.

          Возможность изменения порядка     До сих пор речь шла лишь об источниках изменений целого: без наличия причин, конечно, нельзя ожидать и следствий. Если чему-то неоткуда взяться, то говорить о его возможности излишне. Однако вопрос о возможности метаморфоз заведённого порядка в целом следует поставить и в другом ракурсе. С точки зрения способности к изменениям самого изменяющегося. В лице целого тут имеется весьма своеобразное образование.

          Как уже отмечалось, целое сопротивляется изменениям, оно обладает некоей инерцией, потенциалом самовоспроизводства. Разумеется, порядок его внутреннего функционирования может быть нарушен, в особенности внешними воздействиями, но если целое при этом не погибло и продолжает функционировать как таковое, то в рамках этого функционирования должна идти и борьба с указанными нарушениями. Ведь всё данное бытие и зиждется на сохранении данного порядка. Поскольку изменения неизбежны, то устойчивость порядка и, соответственно, целого зависит от его способности к исправлению огрехов, к компенсации нарушений или предупреждению их. Целое стремится к самостабилизации постоянно, активно борясь с изменениями посредством восстановления разрушаемого в результате внутренней активности и внешних воздействий.

          Однако тут нельзя упускать из виду следующее. И в последнем абзаце, и выше, во всех случаях, когда шла речь о сопротивлении целого изменениям, всюду предполагалось, и я даже специально акцентировал внимание на том, что эти изменения — разрушительные. Но разве это всегда так? Изменения с равным успехом могут быть и нейтральными, дремлющими (полезность или вредность которых обнаруживается не сразу, а только при изменении обстоятельств). Мало этого, изменения могут быть и вообще положительными.

          Что значит "положительными" в данном случае? Это значит, во-первых, улучшающими внутреннюю атмосферу целого: совершенствующими порядок взаимодействий, функциональность, специализацию, "притёртость" частей друг к другу, процесс самовосстановления (то есть как раз развивающими вышеотмеченное стремление к ограничению негатива). Во-вторых, повышающими приспособленность целого к условиям среды, которая (приспособленность), как отмечалось, преимущественно двояка: тут либо как-то увеличивается сопротивляемость вещи внешним воздействиям (то есть внутренняя инерционность, если так можно выразиться, иммунитет), либо ею приобретаются новые возможности в собственных воздействиях на мир (через становление новых органов и появление новых по типу действий, то есть упрочение внешней системы защиты). Первое есть регенерация, второе — предупреждение разрушений посредством активного противодействия среде.

          Здесь, однако, важно не это содержание положительности, а сам тот факт, что положительные изменения не отрицаются (как и нейтральные) целым, не подавляются, а, напротив, скорее приветствуются им. Или хотя бы воспринимаются без отторжения. В самом простом виде при этом происходит отбор позитива в ущерб негативу, накопление полезных изменений.

          Итак, само происхождение изменений вообще установлено как закономерное следствие активности частей и воздействий среды. Вредность или полезность этих изменений — дело случая. Но вполне закономерно, что с первым типом их идёт борьба, а со вторым — нет, отчего полезное получает преимущество перед вредным. В результате, даже если исключить какую-либо собственную тягу целого к самосовершенствованию, то всё равно естественным порядком вещей оно будет совершенствоваться. Ибо процессы изменений в нём идут неравновесно: негатив подавляется, позитив остаётся и накапливается с течением времени.

          Таким образом получается, что целое не только может изменяться, но даже и неизбежно изменяется, причём совершенствуясь как таковое. Ибо его стабильность вовсе не нарушается всеми подряд изменениями, а некоторыми из них, напротив, упрочается. Закономерность изменений вытекает из природы Бытия вообще; закономерность перевеса положительных изменений — из природы самого целого.

          Процесс восстановления     Однако совершенствование целого есть, если можно так выразиться, надстройка, сверхзадача, побочный результат его нормального функционирования. Последнее в основе своей сводится к простому постоянному воспроизводству, то есть к восстановлению целого в его неизменном виде. Базовым процессом является, разумеется, именно это самовосстановление, борьба с негативными, разрушительными изменениями. Как данное самовосстановление соотносится с совершенствованием? Нет ли между указанными двумя процессами какой-то связи? Чтобы выяснить это, следует подробнее рассмотреть материальные условия процесса восстановления.

          Негативные изменения вещи-целого подавляются не в том смысле, что отторгаются на корню, — нет, они неизбежно происходят (хотя бы как результат непредсказуемых внешних воздействий). Целое борется с их последствиями, ухитряясь как-то восстанавливать себя в прежнем виде. Оно воспроизводится. Нет сомнения, что это вполне материальный процесс (как материальны процессы разрушения, с которыми идёт борьба). Возможно, это даже специализированная функция какой-то части. Во всяком случае, здесь должны быть задействованы некие материальные механизмы. Это своего рода постоянный процесс строительства, ведущийся по определённому плану. В котором записано, из чего, как и что должно быть построено, как оно должно функционировать. Целое (или какой-то "строитель" внутри него) должно постоянно сверяться с этим планом и при обнаружении нестыковок с реальным положением дел принимать меры к исправлению реальности. Всё это, конечно, лишь метафора, но необходимость наличия в целом механизмов восстановления, действующих определённым, упорядоченным образом кажется бесспорной. Потребность в упорядочении восстановительных работ вытекает уже из того, что их предназначение — поддерживать порядок в целом. А порядка нельзя добиться хаотичными действиями: тут он может появиться лишь случайно.

          Какова же может быть эта упорядоченность? Здесь многое зависит от объёма и вида необходимых работ, то есть от характера разрушений. Последние можно разделить на два основных класса, отталкиваясь от их причин, то есть по происхождению.

          Разрушения, происходящие в результате взаимодействия частей, в массе своей предсказуемы, идут в определённом порядке, известны наперёд (в немалой степени сходный характер имеют и последствия спонтанной внутренней активности частей). Устранение их можно назвать плановым ремонтом. Деятельность механизмов восстановления тут может и должна быть запрограммирована в некоем жёстком режиме.

          Разрушения, связанные с внешними воздействиями (нередко случайными по своей природе), непредсказуемы по характеру, масштабам, времени происхождения. Это уже даже не аварии, а стихийные бедствия. Система восстановления тут должна быть готова к самым разным неожиданностям, иметь запас прочности в сравнении с работой в обычном режиме. То есть она должна иметь дополнительные возможности, потенциал, как количественный (в смысле привлечения строительного материала и числа самих строителей), так и качественный (в смысле использования любых свойств материала и способностей строителей). Представление о плане здесь допускается лишь в самом общем виде: в виде цели, к которой следует стремиться. Тут надо знать наперёд лишь — что строить, восстанавливать, но методы и способы этого строительства-восстановления отдаются на откуп строителям, никак не предписаны им: как можете, так и делайте. С этой стороны механизмы воспроизводства целого принципиально должны быть устроены гибко.

          Вероятность саморазвития     Запас прочности — излишество с точки зрения стационарного состояния: в иные периоды этот потенциал может быть не востребован. А ведь он выражается в неких вполне осязаемых и деятельных структурах. С другой стороны, незапрограммированность поведения этих структур (оно может быть ограничено только принципом "не навреди") предполагает возможность произвольной деятельности, экспериментирования, наращивания ресурсов (например, стройматериала) впрок, комбинирования их. То есть тут реален опережающий (не по следам уже свершившихся событий) поиск новых путей приспособления к среде, средств смягчения её ударов, а также и внутренних улучшений. Всё это может иметь следствием углубление специализации частей целого, разделение комплексных функций (как последовательности действий) на ряд отдельных операций, появление вообще новых полезных функций и соответствующих им частей и т.п., то есть вовсе не простое восстановление, а как раз уже усовершенствование вещи.

          Важно именно то, что эффективное решение задач восстановления в неопределённой ситуации требует свободы манёвра, опережающих решений, упреждающего совершенствования. Важно, что на каком-то этапе развития механизмов восстановления (то есть в высокоразвитых целых, очевидно) они (эти механизмы), вероятно, могут приобрести способности к такому решению задач. В этом случае совершенствование вещи становится не просто результатом естественного отбора, но даже инициированным изнутри процессом, плодом собственной целенаправленной деятельности целого. Развитие тут частично преобразуется в саморазвитие. Не только в том смысле, что данное развитие имеет в качестве своего источника внутреннюю активность целого, но и в том, что эта активность не беспорядочна, а направлена именно на достижение данного конкретного результата.

          Особенности источников развития     Таким образом, конкретное развитие (совершенствование) питается от двух корней: внешними воздействиями и внутренней активностью. Как двумя основными причинами изменений, подвергаемых отбору на позитивность. Отмечу ещё раз специфику этих воздействий.

          Внешние влияния (повторяю, что речь идёт, конечно, не о катастрофических, разрушительных влияниях, а о тех, что позволяют целому сохраниться), во-первых, непредсказуемы, ибо случайны. Случайность, увы, весьма сложное и относительное понятие, разъяснять которое здесь не место. В рассматриваемом случае внешние воздействия случайны в том смысле, что никак не обусловлены внутренней природой целого, не зависимы от него.

          Во-вторых, они (внешние влияния) разнообразны качественно и количественно (в соответствии с разнообразием среды и масштабами её активности). Последнее, пожалуй, наиболее существенно, ибо резкие сдвиги в бытии целого возможны лишь из-за серьёзных, нарушающих внешний и внутренний баланс причин. Внешняя среда продуцирует такие причины в гораздо большем количестве, чем внутренняя, и даже, может быть, является единственным их поставщиком.

          Внутренняя активность частей целого существенно заорганизована и по преимуществу закономерна. Серьёзные изменения, нарушения стационарности здесь практически невозможны. Поэтому процесс развития на этой почве идёт путём накопления множества мелких положительных изменений. И всякие крупные метаморфозы, прорывы, перетряски взаимоотношений частей являются тут в конечном счёте лишь обобщением, суммированием этих накопленных сдвигов. Следует добавить, что внутренние воздействия никогда не бывают разрушительными сами по себе.

          В итоге конкретное развитие представляет собой результат воздействия этих двух факторов. В данном развитии собственным имманентным процессом является постепенное совершенствование целого с точки зрения его приспособленности к стабильной среде и в смысле всё большего упорядочения взаимодействий частей, слаженности внутреннего функционирования. Внешние же воздействия выполняют роль модификатора, катализатора или же, обратным образом, тормоза этого процесса. Понятно, что ускорение или торможение тут сугубо относительны, ибо нормы скорости процесса просто нет и быть не может: за неё всегда можно принять самый медленный темп развития и тогда торможение как феномен исчезает. И наоборот.

          Наконец, стоит добавить, что внутренняя активность сама подразделяется на три формы: на плановую активность, специальную активность и спонтанную активность. Первая есть внутреннее взаимодействие частей, которое стремится к идеалу (то бишь к строгому выполнению функциональных задач), но тем не менее всегда имеет погрешности с их неизбежными следствиями как материалом для отбора. Вторая суть действия специальных органов борьбы с нарушениями, повышающие жизнеспособность, потенциал сопротивляемости целого. Этих органов может и не быть, как понятно, но функция, то есть такая специальная деятельность необходима для успешного самосохранения целого в изменяющихся обстоятельствах. Наконец, спонтанная активность есть те самопроизвольные действия частей, в которых они проявляют себя не как части, а просто как вещи, обнаруживают те грани своей натуры, которые оказались не охваченными и не "окультуренными" влияниями включающего их целого.

          Закономерность развития     В обоих рассмотренных случаях развитие протекает закономерно. Эти закономерности изменений целого имеют два аспекта. Во-первых, закономерна положительная направленность изменений (с точки зрения интересов целого), тут, если можно так выразиться, наблюдается прогресс. Например, в случае внешних влияний невозможно предсказать, когда и какие воздействия будут оказаны на целое (и будут ли они вообще оказаны), но зато известно, что какими эти воздействия ни были бы (за исключением, конечно, тотально уничтожающих) — результирующие изменения целое отсортирует согласно собственной природе. Вызов среды случаен — но реакция целого строго определена. На неизвестный вопрос всегда имеется известный ответ.

          Во-вторых, источник изменений — не только внешняя среда. Он содержится и в самой природе целого. Более того, с накоплением положительных изменений, с совершенствованием целостности, то есть повышением сопротивляемости среде во всех смыслах, значение этого источника растёт. Во-первых, она растёт относительно: раз падает роль среды (правда, падает роль лишь среды предшествующего уровня, но не той, что возникла вновь — как отражение собственного уровня вещи-целого). Во-вторых, она растёт абсолютно, ибо совершенствуется и сама способность к саморазвитию. Образуется своеобразная обратная положительная связь. Чем развитее целое как таковое, тем интенсивнее идёт его дальнейшее развитие (правда, тут одновременно работает и обратная тенденция: повышения согласованности в функционировании частей и тем самым — консерватизма целого, который может преодолеваться лишь под давлением влияний среды, прежде всего — новоуровневой).

          Следует отметить и то, что развитие целого выражается в освоении им новых способов воздействия на среду, то есть новых контактов с ней, отчего и влияние среды на целое возрастает с точки зрения разнообразия форм и типов оказываемых воздействий. Поскольку данное расширение спектра воздействий обусловлено организующей деятельностью самого целого, поскольку данное расширение спектра воздействий отражает лишь его, целого, развитость, то указанные влияния не могут быть негативными. Целое само осуществляет тут контроль, селекцию, окультуривает среду, ассимилирует её, отчего влияния этой среды приобретают черты, характерные для внутренних воздействий. Целое осуществляет культурную экспансию в отношении среды, упорядочивает её, подчиняет её себе и даже своим закономерностям.

          Границы положительных изменений     В чём суть положительности изменений, то есть такой оценки их, что они признаются за позитивные? В том, что они упрочают стабильность бытия целого: устраняют шероховатости во взаимодействиях его частей и делают его всё более независимым от внешней среды. Положительность означает устранение какого-то дисбаланса. Которое, естественно, может иметь место лишь при исходном наличии такого дисбаланса. Здесь положен предел положительным изменением. Они невозможны там, где нет дисбаланса, неравновесия, где целое, во-первых, совершенно внутри себя и, во-вторых, находится в гармонии со средой. В этом случае развитие останавливается.

          Разумеется, предложенная ситуация является чисто теоретической, ибо абсолютного равновесия просто не может быть; однако подобное заострение даёт возможность понять, что в зависимости от степени сбалансированности целого в его отношениях со средой и внутри себя оно может развиваться в различном темпе. Более сбалансированное, равновесное бытие тем самым и более консервативно.

          Консервация частей     Теперь остановлюсь на обстоятельствах, требующих дополнительного разъяснения. Выше речь всю дорогу шла о развитии целого как такового. Но имеется ещё и ситуация Развития (видимо, тут необходимо воспользоваться именно заглавной буквой) Мира, возникновения новых уровней Бытия — когда на базе скоплений вещей низшего порядка становятся высшие вещи-целые.

          Соединившись, превратившись в части, низшие вещи оказываются тем самым в особо привилегированном положении — в смысле повышения своей неуязвимости, защищённости от воздействий внешней среды. Целое, как отмечалось, выполняет в отношении отдельных частей роль буфера, отчего изменения последних носят вовсе не тот характер, что прежде. Для них определяющее значение приобретает уже бытие внутри целого и снижается роль влияний внешней среды. Точнее, внешним окружением для конкретных частей становится собственно внутренняя среда целого. А эта среда, как уже известно, носит строго упорядоченный, сбалансированный характер. Все взаимодействия частей регламентированы, здесь нет места случайности, "нервным срывам". Отчего бытие частей закономерно консервируется. Причём тем более радикально, чем прочнее порядок, выше сбалансированность внутренних взаимоотношений в целом.

          Таким образом, в целостности собственное изменение (развитие) частей, согласное их вещной природе, резко тормозится; состояние, в котором их застал переход к совместному существованию, консервируется, ибо это состояние является базой бытия целого и оно, естественно, охраняется им. Само целое может изменяться, но уже иным образом, то есть не за счёт изменения сущностной природы частей. Во-первых, это невозможно для самого целого, которое на этой природе основано. Оно вынуждено изменяться внешним относительно этой природы образом. То есть — в соотношениях, числе, организации взаимодействий частей и т.п. Но части всегда остаются при этом в основном однотипными по своему характеру. Имеются внешние относительно них комбинации и рекомбинации, усложнение структуры, но не природы структурных элементов. Во-вторых, неизменность частей проистекает из того, что само соединение вещей-частей в целое является объективно адаптивной (защитной) реакцией. В лице целого (а в особенности, его органов) создаётся некая крепостная стена, ограждающая части от влияний среды. Само соединение потому и устойчиво, потому и сохраняется, что оно приобретает относительную стабильность — более высокую, чем у отдельно сущих вещей. Достигнув известной сплочённости, части достигают и инертности. То есть консервируются в своей природе, которая отныне защищена от воздействий среды и тем самым упрочается как неизменная. Ясно, что так получается объективно, а не потому, что вещи стремятся стать частями и упрочить своё бытие.

          Полезность изменений     Выше я писал о возможности изменений, которые пресекаются инертностью вовсе не напрочь, а лишь избирательно. Затем у меня шла речь о неизбежности изменений, связанной с тотальностью воздействий. Теперь, пожалуй, стоит остановиться на полезности, необходимости изменений с точки зрения их роли в повышении выживаемости целого.

          В силу того что внешние воздействия неустранимы в принципе, а масштабы их случайны, естественно, что гибкие структуры в иных ситуациях получают преимущества перед жёсткими. Жёсткие структуры борются с обстоятельствами, гибкие — приспосабливаются к ним (под "гибкостью" и "жёсткостью" я тут разумею не ориентацию на способы адаптации — приспособление и обособление, — а большую и меньшую способность вещи к изменениям). Наиболее устойчива та структура, которая гармонично (для данных условий) сочетает эти два качества. Зачатки такого сочетания зримо проявляются в вещи-целом — например, в её разделении на части и органы, которые, как будет показано чуть ниже, персонально берут на себя функции носителей свойств жёсткости и гибкости. Но это должно касаться и целого вообще — как собственно совокупности частей. Выживание вещей, их устойчивое бытие обычно достигается лишь путём их изменения, то есть благодаря наличию способности адекватно реагировать на вечно меняющуюся внешнюю обстановку. Абсолютная жёсткость невозможна именно из-за тотальной изменчивости среды. В любом целом в той или иной степени должен присутствовать "люфт", "зазор", в котором оно могло бы варьировать своё бытие. Специализированные, жёстко организованные биологические виды, как известно, вымирают при изменениях условий обитания, тогда как неспециализированные — выживают в силу большей мобильности, потенциала изменчивости. Правда, и тут, конечно, природе не стоит перебарщивать, ибо излишняя изменчивость ведёт к потере сущности, к исчезновению конкретной вещи.

          2. Характеристики развития

          Усложнение     Накопление положительных изменений, выраженное материально, есть наращивание массы, числа частей и органов, становление новых функций и пр. Для целого тем самым характерно постоянное усложнение, идущее к тому же во всё нарастающем темпе. Усложнение и есть тот основной признак процесса, по которому традиционно определяется развитие. Это последнее, как известно, имеет своим важнейшим результатом рост независимости вещи, устойчивости её ко всё более широкому спектру воздействий окружающей среды. Повышение устойчивости путём усложнения называется прогрессом.

          Прогресс и деградация     Как явствует из предшествующего анализа, прогресс закономерен для целого, деградация же, напротив, — случайна, ибо не может быть следствием собственного бытия целого, а является обычно лишь (когда она есть) результатом каких-то катастрофически неблагоприятных внешних воздействий. В языке в качестве антитезы термину "прогресс" используется термин "регресс", но, как кажется, это ложное понятие, если трактовать его буквально, а не как синоним термина "деградация". Регресса как такового, как процесса, строго обратного прогрессу, в мире просто нет. Есть только ущербное подобие его — деградация. Которая, конечно, является процессом упрощения, примитивизации вещи, но никак не носит последовательного закономерного характера. В реальности просто не может быть отбора негативных изменений, осуществляемого силами самого целого.

          Упрощение может достигаться лишь внешним давлением, влиянием случайных факторов. Которое никак не создаёт внутренне обусловленной закономерной тенденции. Тем самым развитие необратимо. Оно может быть остановлено, заторможено и пр., может иметь место попятное движение, но при любых условиях упрощение вовсе не есть регресс, то есть направленный возврат от более сложного этапа к прошлому более простому состоянию.

          Накопительный характер     Другой существенной чертой развития (как усложнения) является его накопительный характер. В этом процессе ничего не погибает и не отбрасывается, а как бы, выражаясь словами Гегеля, "уплотняется". Оно и понятно. Это целое, вещь может быть уничтожена средой, но внутри неё самой нет места господству случая. Нет пути назад. Если что-то возникло, развилось как функционально необходимое, то оно никак не может быть отброшено последующим развитием. Наоборот, это последующее развитие только и становится возможным на базе достигнутого прежде. Новое здесь не есть враг старого и отрицание его, а как раз не может без него, прорастает из него, сроднено с ним и несёт его в себе как свою основу. В этом и заключается смысл вышеотмеченного гегелевского термина "уплотнение".

          Два типа развития     Впрочем, надо сделать попытку разобраться относительно использования понятий "основа" ("база") и "уплотнение". Что мы этими словами называем, что именно "уплотняется" в процессе развития? Феномен "уплотнения" характерен как будто бы для развития целого. А термины "основа", "база", пожалуй, вернее отнести к отношениям между частями и целым, между уровнями. Уровень частей является базовым относительно уровня целого, характер частей определяет внутреннее бытие целого. И этот характер в базовом смысле не изменяется, выступает в роли фундамента, на котором построено всё здание новой вещи — целого. То есть здесь-то остаётся как раз мало места для развития и связанного с ним "уплотнения". Если данная база изменилась бы, то целого и не было бы как такового: оно разрушилось бы, если разрушилось бы его основание. Например, люди как биологические особи являются базой общества, и без людей оно немыслимо. Надо полагать, когда нас в качестве частей целостности заменят какие-нибудь киборги, то данная целостность по принципам своей организации будет уже вовсе не тем, чем являлся и является социум.

          Разумеется, переход с уровня на уровень тоже есть момент "развития" (или Развития, как указывалось выше; термин "развитие" прилагается современной наукой, к сожалению, к самым различным процессам, в том числе даже к простым изменениям), только уже не целого, а, так сказать, материи, что ли, Мира, Универсума. Здесь тоже присутствует усложнение, накопление. Но уровневый переход есть становление на старой базе новых типов целых, а не развитие самих целых. Возможно, тут нужна вообще иная терминология, которой пока нет. Каким-то образом надо отличать указанный вселенский феномен от развития простого отдельно взятого целого. Оба случая характеризуются "уплотнением", новое тут надстраивается над старым, не уничтожая, а подчиняя его себе, оплодотворяя, превращая в свой элемент. В то же время образование нового уровня не есть усложнение старого, а лишь соединение вещей этого прежнего уровня в одно целое. В случае же развития целого имеется изначально это единое, которое и усложняется, причём, естественно, как раз внешне расщепляясь на всё новые и новые структурные части и подчасти. Старое здесь не только остаётся как база, но и служит источником, зерном, из коего развёртывается всё более и более сложное растение. Тем самым тут идёт даже не просто "уплотнение" как таковое, а развёртывание. То есть тут идёт разграничение (в смысле "уничтожение прежних границ") у того, что потенциально заложено в зерне, тут идёт превращение его, прежде свёрнутого, единого, в новое единое — в растение, в котором зерно умирает и находит одновременно иную жизнь, иные формы своего бытия. Тут умирает именно форма, как не соответствующая новому содержанию. А содержание всё накапливается. Содержанием целого является функциональная организация взаимодействий частей. Вот она и развивается, и накапливается. Ни одна функция не исчезает, но только специализируется, расширяется, обогащается со всех сторон. Имеет место несколько иное накопление, чем в случае перехода с уровня на уровень. Который есть, собственно, особый процесс — становление.

          Ещё одна причина усложнения     Позитивные изменения имеют своим содержанием устранение всякого рода дисбалансов, то есть повышение устойчивости целого. При отсутствии дисбалансов никакого развития нет, а есть лишь поддержание гомеостаза. Тут имеет место, если можно так выразиться, стабилизирующий отбор. При наличии дисбалансов возможны два варианта развития событий: или дисгармония преодолевается, или вещь гибнет. Но дисбаланс преодолевается только усложнением. Целое всегда доминирует над прежней средой, ибо оно есть феномен высшего уровня (правда, становление нескольких аналогичных целых уже создаёт среду нового уровня, и чаще всего целые гибнут именно под воздействиями этой новой среды). Целое с его органами есть именно средство доминирования частей над их (частей) уровнем. И это доминирование обычно достигается, коли уж целое имеется. Само его становление изначально есть способ устранения какого-то дисбаланса. Если последний возникает вновь, то это значит, что прежнее состояние целого, прежние средства доминирования оказались недостаточными. Они, конечно, не предаются забвению, ибо обеспечивают стабильное бытие в определённом круге условий, однако приспособление к более широкому кругу, ставшему причиной нового дисбаланса, требует расширения способов борьбы со средой, освоения новых средств. Всё это может протекать только путём накопления приспособительных возможностей, то есть путём усложнения приспосабливающегося организма.

          В то же время ещё раз обращаю внимание, что речь идёт о борьбе именно со средой уровня частей. Но с возникновением многих подобных целых создаётся и совершенно иная среда. Если относительно прежней среды целое как оружие весьма эффективно, то в отношении новой — отнюдь нет. Эффективность его тут повышена относительно — в том смысле, что если бы имелось вообще не целое, а потенциальная часть на положении самостоятельной вещи, то она была бы вообще полностью беззащитна против воздействий уровня целого. Между вещами одного уровня борьба принимает форму конкуренции. В которой побеждает та вещь, которая более сложна, развита, а в особенности — которая успела первой превратиться в часть целого нового сверхуровня и тем самым стала неуязвимой для воздействий бывших "товарок".

          Внешняя и внутренняя устойчивость     При том, что усложнение всякого целого является способом повышения его сопротивляемости внешней среде, то есть устойчивости относительно неё, оно же одновременно является и фактором, снижающим устойчивость внутреннего бытия вещи. Сложный организм, безусловно, лучше приспосабливается к среде, но внутри себя более подвержен всякого рода "поломкам". Примитивное бытие с этой стороны является более устойчивым.

          Сложное (развитое) целое, состоящее из множества частей, подчастей и органов требует высшей организованности при координации их взаимодействий. В нём имеется значительно больше произвольных изменений, сбоёв и погрешностей в исполнении функций. Поэтому, во-первых, оно должно обладать более мощными управляющими и восстанавливающими механизмами (обеспечивающими, как отмечалось, возможность саморазвития), а во-вторых, большим потенциалом к развитию (в виде материала, порождённого множеством изменений). Тем самым закономерно, что с усложнением темп развития ускоряется.

          Данное ускорение и является не чем иным, как отражением возрастания внутренней неустойчивости развитого целого (которое, повторяю, является платой за повышение устойчивости внешней). Гомеостаз тут нарушается всё чаще и требует для своего восстановления всё больших усилий и реорганизаций системного функционирования.

          "Смысл" развития     Прежде всего оговорюсь, что речь идёт не о субъективном, а об объективном смысле, то есть о том, почему феномен развития вообще имеет место. Так вот, он имеет место потому, что в результате развития достигается всё более и более высокая устойчивость целых. Усложнение материально и содержательно (по последствиям) состоит в том, что между целым и средой воздвигается прочная стена из органов, само целое становится внутри себя всё более и более взаимозависимым, цельным и тем самым — инертным. Ведь органы, например, суть то, что обеспечивает наиболее успешное самосохранение целого, его высокую сопротивляемость среде. А становление и совершенствование органов происходит лишь на основе всё большего и большего сплочения частей, улучшения координации их взаимодействий и т.п., то есть повышения степени целостности. Воздвижение этой стены может производиться лишь в рамках целых, совместными усилиями частей. Разумеется, этот буфер эффективен только против предшествующего уровня бытия, то есть уровня самих частей данных целых, но и это уже хорошо. Повышение устойчивости обеспечивает преимущественную выживаемость именно подобных структур; отсюда происходит вообще сам по себе феномен вещей и всего, что с ними связано. Объективный процесс Бытия ведёт к кристаллизации таких устойчивых объектов в том именно виде, в каком я их описываю, ибо эти особенности и представляют собой то, что обеспечивает устойчивость и, соответственно, бытие вещей и феномена развития как внутренней закономерности их функционирования и изменений.

          Комплексность     Всё это — характеристики усложнения. Но нужно отметить и те особенности развития, которые вытекают из самой природы целого — наравне с усложнением как отражением той же природы. Известно, например, что части целого взаимозависимы. Никакое значительное изменение в какой-либо из них, каким бы оно ни было положительным, не может пройти незамеченным для других "партнёрш", для всего сообщества. Все существенные изменения должны быть согласованы. Процесс переделки может быть автономным, затрагивая лишь какую-то часть целого только до определённой поры. Рано или поздно эта часть начинает требовать к себе особого внимания, дополнительного "питания", особенного восстановления. И все остальные части должны как-то приноравливаться, изменяться, чтобы соответствовать новым условиям совместного функционирования. То есть развитие целого есть по необходимости комплексный процесс. Первое тянет за собой второе, второе — третье и т.д.

          При этом интересно, что разрешение каких-то проблем одного сектора и типа тем самым порождает проблемы другого. Совершенствование движется по цепочке, ушедшие вперёд подтягивают за уши отстающих, ибо всех подгоняет со всех сторон насущная потребность в совершенствовании. Все части постоянно приспосабливаются друг к другу, изменяют друг друга.

          Неравномерность темпа     Наконец, можно указать и на такую черту развития, как неравномерность его темпа у различных вещей вообще и у одной и той же вещи на разных этапах её бытия. Я уже писал о том, что общий ход развития в процессе самого этого развития ускоряется. Теперь отмечу ещё одно обстоятельство, которое вытекает из только что описанного. Как было установлено, положительные изменения могут накапливаться в разных частях целого первоначально автономно. И это есть этап его постепенного изменения.

          Но рано или поздно наступает такой момент, когда обнаруживается, что эти изменения, играющие вроде бы столь благотворную роль на каждом отдельном участке и в каждый конкретный миг, ведут к серьёзному дисбалансу в отношениях частей, который дальше игнорировать нельзя. И происходит некая перетряска структуры, пересмотр "ценностей", — конечно, не в виде отказа от достижений (целое принципиально не способно так решать свои проблемы), а в виде реконструкции старой системы взаимоприспособления, взаимодействия. Идёт ускоренная переделка всего. И наиболее ускоренная — в отношении тех частей, которые особенно отстают. Таким образом, развитие целого аритмично, а точнее, имеет такой особый ритм, что его темп то замедляется, то ускоряется, приобретает то эволюционный, а то и революционный характер.

          Этапность     В силу того, что целое развивается, в определённый момент бытия мы всегда застаём его в той или иной исторической форме. Каждая из которых, естественно, отлична от предшествующих. Поскольку же развитие направленно, а не сумбурно, то данные состояния отличаются не бессистемно, как простые различия, а как различия более и менее сложного. То есть имеется некоторое закономерное соотношение между прошедшими, существующим и будущими состояниями целого. Они нанизаны на один процесс и поэтому могут быть рассмотрены как последовательность.

          Неравномерность же развития вносит в эту последовательность некую прерывность, подразделяя её на стадии, этапы — на основании тех или иных присущих им черт, признаков, принятых за критериальные, существенные. Всякое развитие последовательно, но всякая последовательность стадиальна, то есть представляет собою цепь этапов.

          Степень целостности     Ввиду того что целое развивается, усложняясь, каждый последующий этап его развития есть вместе с тем и новая, более высокая степень его целостности. Целостность — это не некая постоянная величина в количественном плане, а качественная характеристика объекта, вещи. Свойства целого наличествуют в любой вещи в полном наборе, но степень развития этих свойств зависит от степени развития целостности. Чем более развито целое (то есть чем оно сложнее), тем большее значение (то есть количественное проявление) имеют и его свойства. В том числе, как отмечалось, и способность целого к саморазвитию.

          Последствия усложнения     Из факта усложнения целого вырастают затруднения с определением его частей. Усложнение есть количественно-качественный процесс. Разрастание целого, появление новых функций и соответствующих частей ведёт к тому, что прежние части становятся неспособны в одиночку обеспечивать растущие нужды сообщества в их специфических услугах. Постепенно увеличивается число агентов данной функции. Она оказывается представлена уже не единичной частью, а их множеством. Более того, это множество в силу общих процессов приспособления, протекающих в целом, само начинает координировать единичные усилия в выполнении общей задачи. Развивается внутренняя специализация и пр., в результате чего данный конгломерат в конечном счёте предстаёт перед нами как нечто "единое", представляющее данную функцию. Для такого разросшегося целого именно этот конгломерат — часть, поскольку для него имеет значение лишь объединённая команда, лишь она в состоянии выполнить жизненно важный объём функциональных работ. Хотя в составе данной команды легко обнаруживаются прежние отдельные игроки, каждый из которых продолжает делать всё то же самое, что и раньше. Конечное действие конгломерата выглядит решающим образом как простая сумма усилий отдельных проточастей.

          Но усложнение общей картины, разумеется, сильно путает наблюдателя. При функциональном подходе к выявлению частей в глаза бросаются прежде всего именно специфические объединения проточастей, а вовсе не они сами в их единичном бытии. Ведь тут мы пляшем от целого, от функции, важной для него. А ему-то как раз важны (при достаточном разрастании-развитии целого) уже вовсе не подлинные части, а именно их конгломераты. Поэтому следует внести в функциональный метод поиска частей общества некоторые коррективы.

          Для анализа важно обнаружить не "части" данного разросшегося целого, а первичные части, проточасти. Ибо закономерности взаимодействий в целом опираются именно на их свойства, их природу. А у конгломерата частей, простого (и даже относительно сложного) их количественного соединения нет никакой особой природы, отличной от природы составляющих его единиц.

          Тут стоит остановиться на разъяснении одной известной формулы. Существо которой уже было затронуто выше — при рассмотрении вопроса о природе происхождения действия целого как кооперации действий частей.

          "Целое больше, чем сумма его частей"     Всякая часть изначально есть вещь, единичное особое бытие. При соединении в целое это бытие становится частичным, но сохраняет свою определённость (то, что мы образно называем природой). Целое тоже есть вещь, есть единое не внешне, по видимости, а сущностно. Характер этого единства мы и исследовали. Значит, целое также имеет свою особую определённость, отличающую его от всех прочих вещей. Прочими вещами тут, разумеется, являются не такие же вещи-целые одного с нашей вещью класса, а вещи иных уровней — части, части частей, а также и суперцелые, если исходная вещь сама входит в качестве части в какую-то совокупность (как эта часть, обратным образом, обязательно есть внутри себя целое).

          Определённость есть набор присущих вещи существенных свойств. Как указывалось выше, кооперация частей ведёт к тому, что у их единства, целого появляются совершенно неизвестные прежде возможности влияния на среду, то есть новые свойства, типы действий. То, на что неспособна каждая часть в отдельности, оказывается по силам для их совокупности. Причём вовсе не в количественном плане, а в качественном. Свойства целых — это новые свойства, неизвестные миру частей и, более того, не существующие для него. Взаимодействия могут осуществляться только на собственном или предшествующем уровне, но никак не на высшем. Поскольку вещи-части априори не могут действовать так, как их совокупности — целые. Для атомов человек не существует.

          Таким образом, появление целого всегда означает появление чего-то нового, чего не было прежде. Если мы просто свалим какие-то вещи в кучу, мы получим кучу и не более. Сумма этих вещей (например, их масс или объёмов) будет простой суммой, количественной величиной. Объединение вещей-частей в вещь-целое даёт вообще не сумму. Это не процесс сложения. А процесс именно соединения, самоорганизации. Итогом которого становится появление нового, а не большего. С другой стороны, целое сохраняет в себе, конечно, все свойства своих частей, прибавляя к ним и новоприобретённые. И свойств этих тем самым у целого в итоге больше, чем у составляющих его частей, взятых месте в количественном плане (как сумма), но порознь — качественно (не как целостность).

          Для читателя в этом полезно разобраться, чтобы понять принципиальное отличие частей от их конгломератов (метачастей, которые упоминались выше). Последние вовсе не вещи, не целые, а простые "кучи", "суммы", не имеющие никакой особой определённости. Отчего их вычленение ничего не даёт для исследования оснований закономерностей целого. И функции метачастей, и свойства их суть функции и свойства проточастей, лишь увеличенные суммированием, количественно.

          Следовательно, определяя части по функции, мы должны дойти до самой сути, до края, до той материальной точки в виде единичного исходного и конечного носителя этой функции, с отбрасыванием которого она (функция) исчезает вообще.

          Органы и части     В составе целого, как уже известно, можно выделить два типа элементов: части и органы. Части суть то, из чего состоит собственно целое как функционирующий внутри себя, воспроизводящийся организм; органы суть внешние орудия, посредством которых целое контактирует со средой. Органы управляются целым, то есть всей совокупностью частей как единым субъектом. Они не являются существенными элементами целостности, без которых она просто не может существовать. Они не внутренне необходимы для функционирования целого, а обеспечивают лишь ту или иную степень успешности противостояния среде.

          Соответственно, есть свои особенности в изменениях, касающихся органов и частей. Понятно, что изменения целого суть изменения частей, а вовсе не органов. Об изменениях вещи нельзя судить на основании внешних признаков. Изменения имеют разные ранги. Развитие целого вовсе не сводится к развитию его органов. Эти последние могут быть весьма своеобразными по форме, но для целого это будут лишь формальные различия. Различия же по содержанию требуют, разумеется, различия и на уровне частей. Содержательность тут означает принципиальные особенности управления данными органами (которые требуют, например, какой-то новой специализации частей) и, соответственно, какое-то новое действие, связанное с данными органами. То есть качественное изменение органов не может, конечно, обойтись без изменений в частях. Но одновременно есть широкий диапазон изменений органов, не связанный с изменениями частей. И тем самым с развитием вообще. Более того, далеко не всякое изменение даже частей означает развитие целого. Развитие целого обеспечивает только такое изменение частей, которое сопряжено с изменением порядка взаимодействий именно всей совокупности. Часть — это ещё не целое. Развитие последнего есть конечный этап и обобщение многих частных изменений и развитий элементов целого разного ранга.

          Приведу пример из биологической практики. Болонка сильнейшим образом отличается внешне от дога, но обе породы остаются собаками и даже волками по видовой принадлежности. Они могут между собой скрещиваться и давать жизнеспособное потомство. Закрученность хвоста есть внешняя форма органа и не более. Виды отличают лишь глубинные изменения в генотипе и внутренней структуре. Селекция и естественный отбор прежде всего определяют изменения органов, выполняющих в целом роль буферов, защитной стенки в отношении среды. Эти органы способны мобильно меняться по форме в зависимости от особенностей среды. Содержательное их изменение означает, однако, изменение самого способа защиты, а не тех или иных её нюансов. Новый способ борьбы со средой требует, конечно, перегруппировки и смены состава игроков (частей), то есть введения в команду новых членов, способных выполнять новые специальные функции. Эти игроки берутся, разумеется, не со стороны (хотя есть и побочный, воспроизводящий фактически "становленческий" путь — симбиоз, но он очень редок, ибо он, как и становление — дело случая), а выращиваются обычно на собственной базе. Это и есть собственно развитие целого.

          В то же время изменения органов, накапливаясь, на каком-то этапе ведут и к изменениям частей. Последние хотя бы чисто количественно могут не справляться с управлением органами. Но количественную проблему нередко можно решить лишь качественной перестройкой организационной структуры. В целом изменения органов всегда порождают те или иные изменения частей, а затем — и их взаимоотношений, то есть метаморфозу всей совокупности, всего целого — вопрос лишь в степени и в значении этих изменений. Новый способ борьбы со средой вызревает не сразу, не неожиданно, а обычно путём длительных преобразований старого, дополнений, улучшений его, которые вдруг в одно прекрасное утро обнаруживают совершенно иной качественно потенциал, способный заменить старый способ борьбы.

          3. Становление целого

          Откуда берётся целое?     В мире нет ничего вечного. Всякая вещь имеет историю своего возникновения. Причём возникает она не из ничего, а, надо думать, опять же из вещей: больше-то не из чего. Процесс становления новой вещи можно представить себе только так, что некие уже существующие старые вещи каким-то образом соединяются между собой в целое, превращаясь в части.

          Обращаю внимание, что речь идёт о становлении новой вещи, а не новизны вообще. Например, появление нового свойства может быть вызвано простым видоизменением какой-либо вещи, её развитием. Но это будет лишь новое свойство старой вещи, а вовсе не новая вещь. Такая новизна относительна, но не абсолютна, она определяет различия в рамках одного уровня, а не различия междууровневые, качественного характера. Всякое развитие усложняет целое, а значит, добавляет ему те черты, которых прежде не было. Но обновление вещи в тех или иных её параметрах не есть процесс становления новой вещи. Качественная определённость вещи сохраняется на всём протяжении её развития, а деформируются лишь количественные параметры проявлений этого качества. Развитие и изменение вообще — это не становление. Становление — это термин, обозначающий именно возникновение вещи. И происходит становление не путём какого-то изменения форм одной и той же вещи, а путём соединения нескольких вещей в одно целое.

          Отсюда следует вывод, что части целых и по происхождению являются обычными вещами, и по природе своей остаются таковыми. То есть часть есть также внутри себя целое, состоящее из частей, которые, в свою очередь, опять суть целые и т.д. до бесконечности. При этом образуется некая иерархическая система вещей, выступающих друг в отношении друга как части и целые, как уровни бытия, способные выполнять "взаимообразно" такие роли.

          Предпосылки: скученность     Что же необходимо, дабы сами по себе сущие вещи соединились в целое? Прежде всего, очевидно, некоторая их пространственная скученность. Целое, вещь всегда представляет собою пространственное единство, исходную точку — для своего уровня бытия, для которого меньших, чем данная вещь, величин и параметров пространства не существует. Разумеется, на уровне вещей-частей, из коих состоит эта "точка", "точечность" её расширяется в известный объём, плацдарм пространства, на котором разворачиваются взаимодействия данных частей. Причём объём этот должен быть достаточно мал: вещи-части должны представлять собой скопление, находиться в тесном контакте. По существу, для того чтобы начать взаимное приспособление, они должны стать средой друг для друга, то есть ближайшим, непосредственным окружением. Ведь преобладает всегда приспособление к наиболее влияющей, то есть ближайшей среде. Таким образом, первой предпосылкой для становления целого из отдельных вещей является достаточная скученность этих вещей в пространстве, делающая их решающей средой друг для друга.

          Роль плотности скопления     Сама же указанная достаточность скученности определяется характером взаимодействий вещей: рассредоточенность их в пространстве не должна превышать некоего порогового значения, за которым они перестают быть решающей средой друг для друга, то есть за которым плотность их контактов падает до несущественной величины. Одновременно имеется и верхняя граница: скученность также не должна быть чрезмерной, иначе не будет места для манёвра, то есть самой возможности для взаимодействий. Естественно, тут многое зависит от конкретных ("физических") параметров этих взаимодействий: их силы, скорости, дальнодействия и т.п. Понятие "скопление" тем самым весьма растяжимо в пространственном смысле: степень скученности может быть различной.

          При этом надо выделить различия двоякого толка. Во-первых, — различия между плотностями скоплений вещей (а соответственно, и ставших на их базе целых) разного уровня. Здесь всё опирается именно на уровневые свойства данных вещей, то есть на характеристики их взаимных действий.

          Качественные особенности этих взаимодействий определяют рамки уровневой степени плотности: как отмечалось, они (рамки) не могут быть выше или ниже определённых величин, за пределами которых данное системообразующее взаимодействие как значимый или даже вообще как физический фактор просто не существует. Очевидно, что с точки зрения абстрактного пространства плотность общества много меньше плотности организма или молекулы; и это неслучайно, а напрямую связано с характером социальных взаимодействий в их отличии от характера взаимодействий клеток или атомов.

          Во-вторых, имеются различия в скоплениях и целых одного уровня. Важно само наличие рамок, а точнее, того разброса значений плотности, который в них заключён. С одной стороны, данные рамки охватывают спектр достаточных значений, то есть в этих пределах запускаются и протекают одинаковые процессы с одинаковыми результатами: происходит становление целых определённого типа (уровня). С другой стороны, разность исходных условий (к каковым, безусловно, в первую очередь относится степень скученности скопления) не может не отражаться на темпах и формах данного процесса, а соответственно, и на конечной продукции. Логически легко предсказать, что при высокой плотности целое будет формироваться быстрее и более цельным, единым, чем при низкой; части в первом случае будут более взаимозависимыми, частичными, чем во втором. Конкретно это означает наличие большего числа связей между ними — как в количественном, так и в качественном планах.

          Разнородность  В то же время вещи, составляющие такие скопления, должны быть разнородны. Как известно, части в целом функциональны, между ними существует своего рода "разделение труда", благодаря которому они и дополняют друг друга, взаимно обеспечивая совместное бытие. Понятно, что если в скоплении вещей уже изначально не заложена известная разнородность, то имеется мало шансов на её развитие в дальнейшем. Зародышевая дополнительность желательна (а возможно, и обязательна) изначально, чтобы потом было чему развиваться и совершенствоваться. Чтобы сразу обнаружилась повышенная устойчивость данного скопления относительно стандартных воздействий остальной среды. Хотя, надо думать, при длительном сохранении скопления даже и на базе малой изначальной разнородности составляющих его вещей может постепенно развиться функциональное "разделение труда". Дополнительную разнородность можно считать благоприятствующим, ускоряющим процесс становления фактором.

          Одноуровневость     При этом, однако, разнородные вещи скопления должны принадлежать к одному классу, к одному уровню бытия. Чтобы между ними возможно было взаимодействие. Как отмечалось, для целого характерно организованное взаимодействие частей, которое, собственно, и создаёт целостность. Но для организации взаимодействий необходимо прежде всего их (взаимодействий) простое наличие. Взаимодействовать же могут лишь вещи одного уровня. Я уже писал, что для атома человек не существует: для него существуют лишь атомы, из которых состоит человек. Аналогично, и человек не может по-человечески относиться к атомам, ибо так относиться можно только к людям. Всякий новый, особый тип действия реально обнаруживает своё бытие лишь относительно вещей того же уровня.

          Таким образом, постулированная выше разнородность вещей в скоплении есть вместе с тем разнородность вовсе не междууровневая, а в рамках одного уровня. Лишь вещи одного класса способны объединиться путём организации своих взаимодействий в одно, в целое.

          Длительность и стабильность     Всякое становление есть процесс и, соответственно, имеет какую-то протяжённость во времени, то есть происходит не одномоментно. Я специально употребляю тут неопределённый термин "момент", потому что каждому уровню бытия соответствует, конечно, свой масштаб времени. Что для атома "век", то для нас — "минута". Скорости, а точнее, темпы протекания различных процессов различны — тем более, процессов разного порядка, разных уровней.

          В силу этого все отмеченные предпосылки становления целого должны быть стабильными, то есть действовать, существовать на протяжении какого-то достаточно длительного временного промежутка. Мгновенное случайное скопление вещей, тут же разрушаемое, ни к чему привести не может. А поскольку и возникнуть, и разрушиться оно может прежде всего под воздействием внешних факторов, то речь, стало быть, следует вести о стабильности этих факторов, то есть об общей устойчивости благоприятной ситуации.

          Достаточная же длительность времени определяется "снизу" во всяком случае длительностью протекания того типа взаимодействий, который характерен для будущих частей. Понятно, что если такое взаимодействие просто не успевает осуществиться, то нет и шансов на то, что части смогут соединиться в некое целое.

          Суть процесса     Образование всякого скопления ведёт к тому, что частицы его начинают как-то более интенсивно влиять друг на друга, составляют друг для друга среду. Вопрос — что может получиться из такого влияния? Это зависит уже от характера частиц, от их, как отмечалось, разнородности, причём разнородности особой, дополняющей друг друга в отношении внешней скоплению среды, позволяющей кооперироваться как во внутренних, так и во внешних отношениях. В этих условиях происходит первичный отбор на устойчивость. Развивается взаимоприспособление частиц, взаимоизменение их; постепенно они приобретают новые свойства, связанные с их бытием внутри данной среды.

          Приспособление частиц скопления друг к другу как к среде возможно, естественно, лишь при стабильности подлинно внешней среды: только в этом случае и выходит на первый план взаимное приспособление. Но при достижении известной степени приспособленности друг к другу эта приспособленность превращается уже в самостоятельную ценность, в важный фактор, сказывающийся и на реакциях каждой частицы и скопления в целом на воздействия извне. То бишь если процесс становления целого пошёл, то остановить его достаточными прежде средствами уже нельзя. Наоборот, те воздействия, которые раньше могли бы запросто воспрепятствовать началу процесса, теперь могут даже ускорить его. Любой зародыш целого приобретает и зародыши его свойств сопротивляемости и пр. Оттого так важна изначальная дополнительная разнородность, которая сразу запускает механизм становления со значительной вероятностью завершения этого процесса.

          В то же время пока целое не сложилось окончательно, на его месте имеется ещё простое скопление, не дистанцировавшееся от влияний внешней среды, которые и определяют его бытие. Всякое скопление существует в рамках этой среды, подчиняется ей, хотя по мере своего развития в сторону полной целостности приобретает всё большую относительную устойчивость к тем или иным колебаниям внешних влияний. Целое же характеризуется уже выходом из-под "юрисдикции" данной среды (то есть среды того уровня, к которому принадлежат части целого): оно само определяет своё бытие, используя окружающую среду, подчиняя её своим нуждам, а не подчиняясь ей. При том, конечно, что со становлением целого возникает уже новый уровень бытия, новая внешняя среда, которая, естественно, доминирует, подчиняет себе бытие данной новой вещи-целого.

          Так что становление общества как целого можно констатировать лишь тогда, когда определяющими жизнь и взаимоотношения людей факторами станут не природные, внешние, а социальные, внутренние влияния.

          Органы     Я уже неоднократно упоминал об органах целого, но тут нельзя не остановиться на этой теме ещё раз. Ибо свою завершённость целое, а тем самым и процесс его становления приобретают именно с появлением таких особенных структур, материально выражающих единство частей и совместность их действий на внешнюю среду. Только с появлением органов целое приобретает устойчивое качество, то есть особый тип своего проявления, воздействия на мир. Такое воздействие, конечно, может иметь место и без органов — как случайная сложная кооперация действий частей. Но лишь с возникновением соответствующих органов в их лице новое воздействие получает прочное материальное основание своего бытия, превращается не в спорадически-случайный, а в постоянный, характерный признак данной вещи-целого. Это является убедительным свидетельством того, что части-вещи развились до полного материального единства, взаимосвязанности и взаимозависимости. Ибо данная взаимосвязанность лишь тогда реальна и нерасторжима, когда она материализована. Органы же и есть такие материальные выражения единства частей.

          (Для общества, органами которого являются средства производства, можно, соответственно, вычленить несколько стадий его становления-развития как целого и как общества вообще. От отсутствия производства и его органов до появления оных в качестве индивидуально используемых и, наконец, до превращения их в подлинные органы целого — когда использование их становится подлинно общественным, то есть результатом кооперации усилий многих частей-людей. Соответственно, можно ставить и вопрос о целостности общества, о степени его существования как такового. Чем значительнее целостность, тем больше определённость вещи).

          Образование нового уровня     Как уже отмечалось, все вещи различаются помимо конкретных различий внутри одного класса ещё и как разноуровневые. Становление целого есть не что иное, как становление нового класса вещей, нового уровня бытия. Он возникает на базе уровня предшествующего, но никак не сводится к нему, ибо представляет собой качественно новое явление. Свойства, то есть типы действий, характерные для вещей высшего уровня, никак не сводятся к действиям, характерным для вещей прежних уровней, и, более того, просто не соизмеримы с ними. Соизмерять всегда можно лишь что-то, относящееся к одной плоскости, измеримое в одной мере. Соизмерение есть количественная процедура. В данном же случае уровни суть феномены разноплоскостные, различающиеся качественно. Недаром уже не раз было отмечено, что высшие уровни не существуют для низших. Именно так. Не существуют. Так же, как и низшие для высших. Ибо последние ощущают первые не как таковые, а на уровне своих частей, подчастей и пр.

          Отношения базы и надстройки     Как уже отмечалось, становление вещей нового уровня путём соединения вещей предшествующего уровня ведёт к тому, что этот нижний уровень становится базой верхнего. Между ними возникают специфические отношения. В частности, происходит консервация частей в силу того, что соединение-целое становится защитным поясом на пути внешних воздействий. У человека, например, в качестве такого пояса выступает общество с его органами — как второй ступенью защиты. У клеток эту роль исполняют организмы с их руками, ногами, глазами и пр.

          Общепризнано, что генотип человека практически не изменяется уже много десятков тысяч лет (более того, я могу предположить, что мы тождественны и более древним предкам, ибо все видимые изменения гоминид, которым придаётся такое большое значение в антропологии — конечностей, черепа и т.п., — это во многом изменения именно органов, внешней формы, а вовсе не частей, не содержания. Части, безусловно, должны быть более консервативны, чем органы). Становление общества имело своим результатом замедление биологической эволюции человека. Во всяком случае, шимпанзе, отделившиеся в особую ветвь от общего с нами предкового ствола несколько миллионов лет назад, ушли от него дальше, чем мы. Именно в силу того, что в большей степени были подвержены влияниям среды. Человек же воздвиг между собой и окружающей средой, во-первых, общество как целое, а во-вторых, орудия как органы этого общества. Два первоклассных буфера смягчили удары среды и позволили человеку не изменяться самому как биологической особи. Метаморфозы хомо сапиенса свелись лишь к изменениям, обеспечивающим приспособление к жизни в самом обществе как целом (психические изменения) и к манипуляциям органами общества, то есть орудиями (физиологические изменения собственных органов человека — рук, ног и пр.). В остальном же отныне изменяется лишь целое и его органы. Причём понятно: сначала изменяются органы, а уж потом целое.

          Неизменность базы и подвижность надстройки сосредоточивает тем самым теоретический интерес исключительно на законах этой подвижности. Для базы законом является как раз неизменность и изучать тут особенно нечего, кроме, конечно, особенностей этой базы. Природа частей, как отмечалось, определяет особенности функционирования целого. Не поняв природы базы, нельзя понять и надстройки. Но знание базы — тоже лишь базовое знание, ибо само по себе оно недостаточно. Особенности того или иного здания, возведённого на данном фундаменте, во многом определяются уже замыслом архитектора, использованным материалом и пр.

          Поясню примером: базовым уровнем для общества является, естественно, животный мир, то есть человек как биологическая особь. Зная природу животных организмов, мы можем понять направления их действий, мотивы, то есть биологические потребности, удовлетворение которых этими действиями достигается. Мы можем заключить, что человек как биоособь стремится к тому-то и к тому-то. Причём такое-то стремление превалирует, такое-то является вторичным, а вон то — вообще несущественным.

          Соответственно, мы можем предугадывать действия людей — но только с точки зрения мотива. Ибо конкретного содержания этих действий мы так познать не сможем, поскольку оно зависит не только от мотива, но и от условий осуществления деятельности. А эти условия суть нечто постороннее в отношении природы человека. Существенной особенностью бытия последнего является то, что человек есть часть целого, он обитает в обществе. И при этом одно общество сильно отличается от другого. Познать природу, происхождение этих отличий, то есть закономерности функционирования и развития общества нельзя только из познания биологической сущности человека. Как биоособи, в смысле потребностей — все люди равны. Конечно, они не равны в смысле физиологическом — по силе, способностям, темпераменту, складу характера и т.п. Можно попытаться из этого как-то вывести структуру общества, но голову даю на отсечение, что ничего путного из этого не выйдет. Для общества как целого важны именно те биосвойства людей, в которых последние равны и заменяют друг друга. Конкретные люди умирают, а общества в данном виде остаются, ибо открывающиеся вакансии замещаются новыми поколениями без какого-либо существенного ущерба для общественного бытия.

          Таким образом, люди-части одинаковы по природе, а общества разнообразны. И различия их никак нельзя вывести из биологической природы людей. Закономерности целого не познаются из закономерностей частей и никак не сводимы к ним. Целое вполне самостоятельно как объект теоретического рассмотрения. Биологически неизменную базу достаточно установить лишь как исходную посылку и в дальнейшем всегда иметь её в виду именно как неизменную. Исследованию же подлежат переменные величины и законы, определяющие изменения. Потребности людей лишь толкают их к объединению в общество, но характер этого объединения, принципы организации, структура, взаимодействия людей обусловлены в решающей степени (если смотреть на дело с точки зрения изменений) иными факторами — условиями, в которых происходит данное объединение. Выяснить суть этих факторов (условий), их иерархию, то бишь значение для формирования того или иного типа сообщества — это и есть задача теории общества.

          Против социоэтологии     В последнее время активно развивается новая, а тем самым и модная наука этология, изучающая поведение животных и человека как животного. Как это всегда бывает у учёных, отдельные успехи вызывают у них головокружение и неодолимую тягу распространить оказавшиеся удачными в отдельных случаях соображения на всю вообще известную им реальность (кто этим не грешен, пусть первым бросит в меня камень). Вот и этологи, вдохновлённые тем фактом, что поведение человека (действительно животное в своей основе) часто объясняется заложенными в нём "инстинктами" (я беру здесь это слово в кавычки, потому как не всегда согласен с тем, что феномены, о которых говорят этологи, суть инстинкты), пытаются на этой базе объяснить не только поведение, но и характер общественных институтов. Общество для них является простым продолжением животной жизни, а вовсе не качественно особым уровнем бытия, уровнем целого, не сводимым к уровню частей.

          На это, во-первых, повторю, что целое есть особая организация частей, обусловленная, разумеется, их природой, но одновременно — ещё и задачами совместного приспособления к среде. Влияние этих задач не менее, а в теоретическом плане даже более существенно, ибо природа частей в целом консервируется, и изменения целого связаны прежде всего с изменениями условий решения указанных задач. Понять особенности конкретного целого или состояния ряда конкретных целых на определённом этапе развития — вовсе не значит познать природу частей: она везде одинакова и её знание ничего для понимания различий целых не даёт.

          Чем обусловлены особенности организации целого — не всеобщие, которые связаны именно с природой его частей, а частные, конкретные, которые и составляют предмет теоретического исследования в отношении целого? Эти особенности обусловлены способами борьбы целого со средой. Целое организуется в соответствии с тем, как оно отражает удары этой среды и преодолевает их. Как уже указывалось, важнейшим тут является особое действие целого, материализованное в органах. Именно потребность совместного управления органами и есть тот важный (а с развитием целостности — и главный) фактор, вынуждающий целое, то есть его части, определённым образом взаимодействовать между собой, сооружать функциональную структуру. Последняя складывается таким образом, чтобы обеспечивать успешное оперирование этими органами. И изменения целого, состава и организации взаимодействий частей связаны прежде всего с изменениями в данных органах. А вовсе не с неизменной природой частей.

          Во-вторых, этологи, поднимая на щит инстинкты, как-то совершенно упускают из виду саму их природу, предназначение, происхождение. Для этологов инстинкты — вечные и неизменные сущности. Между тем можно задаться простым вопросом: что важнее — приспособление вообще или бытие инстинкта? Очевидно, что инстинкты суть не что иное, как приспособительные механизмы. Не может появиться или сохраняться инстинкт, вредный для выживания вида, конкретного животного. Бытие их (инстинктов) обусловлено характером среды, к которой и идёт приспособление. Изменение среды непременно должно повлечь за собой и изменение набора инстинктов, то есть отмирание одних инстинктов и становление других. Для человека, как понятно, основной средой обитания является общество. Он приспосабливается вовсе не к обычной животной среде, а к социальной. Странно было бы предположить, что в данном случае механизм естественного отбора никак не проявил себя и человек остался по своей сути тем же животным, что обезьяна или кошка. Для меня несомненно, что "инстинктная" база человека претерпела изменения в сторону социализации, то есть приспособленности именно к жизни в социальной среде. При этом, конечно, сохранились и животные инстинкты, но большей частью те, которые полезны или хотя бы не вредны для жизни в социуме. Правда, отчасти могли сохраниться и условно вредные инстинкты, ибо всё относительно, и вредность есть лишь обратная сторона полезности, одно не может существовать без другого сплошь и рядом, а кроме того просто превращается в другое со сменой обстоятельств. Но главная причина не в этом, а в том, что вообще дало возможность для такого сохранения вредного. Речь о следующем.

          Этологи, зацикленные на инстинктивном поведении, недооценивают роль разума, которого, конечно, нет в изучаемом ими животном мире. А это совершенно новый способ управления поведением, приспособления к среде. Разум у человека оттеснил инстинкты на второй план. Во всяком случае ту их часть, которая отвечала за реакции на конкретные обстоятельства. У человека эта инстинктивная база расшатана, и идёт рационально опосредуемый отбор стереотипов поведения в соответствии с требованиями обстановки. В частности, инстинкты "оборачиваются" именно той стороной, которая полезна, и глушатся с той, которая вредна. Интеллект увеличил приспособляемость человека. Не учитывать его селективную роль и считать, что инстинкты довлеют над разумом, нельзя. Взаимоотношения их куда более тонкие и гармоничные, как будет показано в своём месте. Лишь благодаря этому человек приобрёл достаточную гибкость поведения, позволяющую ему адаптироваться в обществе. Действие инстинктов у него приглушено и контролируется интеллектом: полное развитие получают лишь те инстинкты, которые полезны для существования в рамках имеющегося конкретного типа общества.

          Приоритет разума перед инстинктами обусловливается тем, что разум просто не может существовать иначе. Ибо и разум, и инстинкт суть способы управления поведением и даже, судя по достижениям йогов, — внутренним функционированием организма человека. Но, как будет разъяснено в пятой части, управление по природе своей иерархично и не может эффективно осуществляться там, где имеются два равнозначных "командира". Кто-то должен быть главным и принимать всю ответственность на себя. Кто?

          Логично, что в этой роли у человека выступает разум — просто как новообразование. Раз он появился, то, следовательно, в нём имелась потребность, а значит, старое традиционное "командование" не справлялось с ситуацией. Претендуя на одно с инстинктом поле деятельности, разум мог вступить на это поле только в случае своей большей приспособительной эффективности. Характер единого и неделимого процесса управления таков, что там, где утверждается один его способ и "руководитель", нет места другому. Разве что — в качестве "подчинённого".

          На это подчинённое положение у человека неизбежно и переходит инстинкт. Между ним и разумом устанавливается некая субординация. Разум способен контролировать инстинктивное поведение, подавлять его. Что достигается, с одной стороны, усилением, а с другой — ослаблением соответствующих физиологических директивных механизмов этих структур.

          В силу всего этого посягательства этологов на социологию, точнее, попытки превратить обществоведение в раздел этологии, неправомерны. Ну а конкретные результаты таких попыток нередко просто смешны. Мне они напоминают басню о лягушке, пытающейся раздуться до размеров быка.

          4. Различия становления и развития

          Случайность и многофакторность     Следует подчеркнуть и отличия процесса становления от процесса развития. Прежде всего, становление в своей основе опирается на случайное в гораздо большей степени, чем развитие. Развитие целого есть процесс, во многом обусловленный самим целым. Становление же не обусловлено ни чем, кроме благоприятного стечения обстоятельств, совершенно случайного по своей природе. Поддержание или модификация этих обстоятельств также случайны, непредсказуемы. Процесс становления можно понять лишь постфактум, лишь отслеживая причинно-следственную связь уже прошедших его этапов. Предвидению же тут не на что опереться.

          Неопределённость случайности дополняется ещё и многофакторностью обстоятельств, определяющих становление. Как "внутренних", которые я перечислил, так и "внешних", то есть связанных уже не с данным скоплением вещей, а вообще с посторонней средой, относительно которой данное скопление и определяется как таковое. Развитие целого зависит от строго определённого числа известных факторов, между которыми, к тому же, можно обнаружить и соподчинение, взаимозависимости, иерархию значимости. Целое основательно — у него есть основа, внутренняя логика, закономерности. Для становления все внутренние факторы одинаково необходимы, а внешние — равнозначны. Мы не можем объяснить себе процесс становления, исходя из какого-то одного влияющего фактора. Тут неизбежен учёт целого комплекса самых различных влияний. Не сводимых одно к другому, автономных, колеблющихся по своей значимости в силу опять же тех или иных случайных обстоятельств.

          Становление как процесс есть причудливая игра случая, порождающего закономерность.

          Особенности периодизации     Таким образом, процесс становления идёт под воздействием внешних случайных сил, без определённой жёсткой последовательности. А развитие целого — внутренне обусловлено, закономерно, происходит поступательно. Налицо существенное различие, которое естественно отражается и в периодизации этих процессов. В случае развития имеется поступательное поэтапное усложнение объекта, отчего и можно выделить последовательно сменяющие друг друга этапы, соединённые в цепь одной восходящей линией прогресса, нанизанные на стержень некоей определённой закономерности, обусловливающей это восходящее движение.

          В случае становления ничего подобного нет, а есть лишь разрозненные, внутренне не связанные периоды, особенности которых зависят не столько от материала соединения, сколько от особенностей среды, в которой этому соединению приходится существовать. Этапировать этот процесс возможно, но вовсе не отталкиваясь от него самого, не на основании каких-то внутренних критериев и соотношений постоянного усложнения, а лишь постфактум: с точки зрения конечного результата. Только обладая предварительным знанием об уже сложившемся целом, его моментах и особенностях, можно оценить характер тех или иных перемен — как положительных или отрицательных относительно результата, приняв, разумеется, в зачёт при этапировании только положительные. Тут, кстати, обнаруживается видимое отличие этапирования от периодизации: в первом случае учитываются только положительные сдвиги, ибо этапы относятся к развитию, прогрессу (причём в целом сдвиги эти идут широким фронтом, а негативных сдвигов нет). При простой же периодизации фиксируется лишь наличие различных состояний объекта, независимо от характера произошедших в нём перемен. Эти особенности следует зафиксировать в отдельных терминах: например, "этап" и "период". Этапы относятся друг к другу иерархически, ступенчато, как менее сложное состояние к более сложному. Периоды относятся друг к другу как просто различные; более простое состояние даже может наследовать сложному. Этапность в становлении можно выделить лишь с точки зрения целого, и то лишь условно и только относительно отдельно взятых институтов, фрагментов этого будущего целого: ведь какая-то преемственность в деталях всегда сохраняется. В решающей же степени здесь имеются как временный случайный прогресс, так и деградация; в одни и те же эпохи что-то претерпевает положительные, а что-то — отрицательные изменения. Вести речь об абсолютном прогрессе представляется возможным далеко не всегда.

          Соединение и почкование     Из вышеизложенного можно вывести ещё одно существенное различие процессов становления и развития. Первое происходит преимущественно путём соединения вещей, взаимоприспособления их, то есть упрочения этого соединения, превращения его в единое бытие. Второе идёт путём усложнения, то есть разделения целого внутри себя на новые дополнительные части и функции. Целое ветвится, как дерево, почкованием. Из единого корня постепенно развиваются всё новые и новые ветви, которые крепнут и обретают стабильное особое существование в рамках целого. Функции, ранее комплексные и исполняемые одной частью в силу их зародышевого состояния, с общим развитием выделяются в самостоятельные, специальные, отдельные. Соответственно, параллельно выделяются и отдельные новые части — расщеплением и реорганизацией старых.

          Конечно, становление и развитие нельзя развести абсолютно, ибо всякое соединение другим концом обязательно есть разделение и наоборот. Во всяком становлении присутствуют элементы развития, а во всяком развитии — элементы становления. Но как становление неизбежно предшествует развитию в каждом случае, так и соединение, образование единства всегда есть предпосылка дальнейшего его почкования и усложнения. В зародыше все будущие ветви дерева целого мы должны обнаруживать в виде их слитного бытия.

          Все пути ведут в Рим     Случайность процесса становления обусловлена зависимостью от внешних условий его протекания. Причём не только в том смысле, что эти условия непредсказуемо изменяются, порождая те или иные зигзаги и скачки в данном процессе. Но и в том, что эти внешние условия относительно каждого из становящихся целых данного уровня могут быть в чём-то различными. По большому счёту, в каких-то глобальных параметрах они, конечно, должны быть тождественны, но в деталях могут иметь свои нюансы. Нюансы эти не отменяют общей направленности процесса становления, но неизбежно придают ему в каждом конкретном случае некоторое своеобразие. Нельзя рассчитывать, что все становящиеся вещи одного класса будут абсолютно тождественны: они будут таковы лишь в существенных своих чертах, отчего их и можно отнести к определённому классу вещей. Но не стоит вместе с тем ожидать, что и процессы становления повсеместно будут протекать абсолютно одинаково: сходства здесь также можно надеяться обнаружить лишь в большом масштабе. В мелочах же всегда следует ожидать как раз значительного своеобразия. Тех, кто понимает, что наука тем и занимается, что выявляет общее в частном, сходное в различном, устойчивое в изменяющемся, повторяющееся в неповторимом и т.п., — это не должно удивлять и повергать в уныние. На свете много разных дорог, но все они ведут в Рим.

          Всё то же самое можно повторить не только относительно процесса становления, но и по поводу развития разных объектов. Оно также протекает в различных условиях, которые оказывают своё влияние на процесс. При этом, однако, развитие более закономерно, чем становление (и тем закономернее, чем развитее целое), и поэтому его своеобразие значительно меньше, чем у становления, а к тому же это своеобразие постепенно и вообще сглаживается. Ибо с возрастанием целостности вещей влияние внешних условий всё больше и больше преодолевается; на первые роли всё активнее выходят внутренние закономерности, которые у всех вещей одного класса одинаковы.

          Логика истории     Из вышеизложенного сразу можно сделать следующий методологический вывод: теория общества должна отражать логику истории, а не прихотливые изгибы последней. Ведь логика истории и конкретное её (истории) движение — это несколько разные феномены. Конкретным движением я займусь в своё время тоже, ведь и изгибы нуждаются в объяснении, но внимание теоретика должно быть сосредоточено в первую очередь, конечно, на анализе закономерного. Лишь познав правило, можно понять и суть отклонений от него. Поэтому я прежде всего постараюсь исследовать то, как должно было развиваться и функционировать на отдельных этапах своего развития общество вообще, то есть любое общество в идеальных стандартных условиях.

          История пестра, а теория едина. При желании между ними нетрудно отыскать множество видимых несоответствий. И для тех, кто привык скользить по верхам, сосредоточивать своё внимание на деталях и конкретике, это создаёт огромную трудность. В этом слабость собственно исторической науки. Политэкономия подходит к анализу общественных систем гораздо строже. Она не даёт обильному и противоречивому материалу затуманивать себе мозги, не идёт на поводу у фактов, а обобщает их, выявляя неслучайные внутренние связи, глубинные закономерности развития человечества. Теория есть логический костяк, выжимка существенного из сырого исторического материала, путеводная нить, которая позволяет найти правильную дорогу и в конечном счёте выход из запутанного лабиринта конкретной действительности. Разумеется, теоретический образец, абстракция недостаточны для объяснения каждого конкретного казуса, обусловленного тем или иным случайным стечением обстоятельств, но они являются отправной точкой для обнаружения даже самого́ случайного как такового, для определения его природы и происхождения.

          "Логическое отражение не является точной копией исторического процесса... Политэконом выбирает из экономических фактов лишь те, которые внутренне необходимы, закономерны, порождены именно данной системой производственных отношений. При логическом воспроизведении в теории история как бы очищается от всего случайного, несущественного, она воспроизводится лишь в её основных, решающих, объективно необходимых звеньях" (9, с. 31).

          То есть этот подход равнозначен тому, как исследуются объекты в так называемых естественных науках (для меня, понятно, общество — такой же естественный феномен, как и атом). Чтобы познать собственную природу объекта, необходимо устраниться от случайных влияний внешней среды. Относительно общества это, конечно, невозможно сделать натурально, но вполне возможно — теоретически. Прошлое — прошло и его уже не изменишь. Но его можно подвергнуть анализу и, отбросив случайные, наносные, несущностные наслоения, выявить сердцевину процесса.

          Логика теории     Вышенаписанное можно отнести к любой теории вообще. Всякая теория есть упрощение реальности, полезное для её познания и практического использования, но требующее осторожности и умелого подхода. Например, намеченная выше теория целого тоже является лишь идеализацией процессов и феноменов куда более сложной и разнообразной действительности. В этой действительности также возможны различные вывихи и зигзаги (относительно данной теории), связанные с особенностями той среды, в которой протекают конкретные процессы и существуют конкретные феномены, или же с особенностями того материала (вещей-частей с их свойствами), из которого сформировано целое. Намеченное представление о последнем можно было бы назвать классическим: к этому стандарту стремится всякое целостное бытие, но далеко не каждое из них достигает идеала в силу влияния указанных особых причин.

          "Логика" становления     Наконец, стоит ещё раз сосредоточить внимание читателя на особенностях процесса становления, в рассматриваемом случае — общества и человека как его части. Этот процесс, как уже известно, не может быть познан чисто логически, то есть его перипетии не могут быть объяснены посредством сведения к одной какой-то общей причине, закономерности, влияющему фактору. Хотя крона становящейся вещи ветвится уже в атмосфере целого и ход становления неуклонно тяготеет к направлениям, характерным для развития, но своими корнями предвещь ещё погружена в недра эволюции, в царство случайных и многообразных влияний. Чтобы объяснить становление общества и человека, я должен буду проследить все реальные зигзаги этого процесса, имевшие место в истории. Никак нельзя будет подойти к делу с точки зрения какой-то внутренней логики, ибо внутренней логики у становления нет, а есть лишь внешняя случайная причинность. Здесь закономерно уже только соответствие устройства вещи условиям внешней среды.

          1. Соотношения части и вещи, целого и вещи

          Помимо собственных отношений целого и частей имеются ещё и отношения частей и целых к тому факту, что все они являются вещами, были ими и остались (для частей), стали ими (для целых). Эти отношения полезно рассмотреть особо.

          Части как вещи     Относительно вещей, соединившихся в целое, можно утверждать следующее. Во-первых, в процессе превращения вещей в части некоего единства задействованными оказываются вовсе не все грани их вещного бытия. Всякая вещь входит в совокупность лишь какими-то отдельными своими сторонами, хотя и наиболее существенными, раз бытие в составе целого определяет её существование. В то же время всякая вещь весьма разностороння, имеет множество свойств, далеко не все из которых нужны для выполнения той роли-функции, которая приписана данной вещи как части. Эти свойства остаются невостребованными, но вовсе не исчезают. Они остаются, если не вредны для целого, как актуальные; если же они вредны, то — в "свёрнутом", "замороженном" виде, в потенции. И, кстати, эти дополнительные свойства, возможности частей как вещей могут оказаться полезными в иные моменты развития целого, они являются своеобразным материалом для этого развития. То есть их автономное бытие помимо целого может превратиться в бытие внутри целого. Но до этого момента часть по задействованному потенциалу всегда меньше, чем собственно вещь, какими-то своими гранями ставшая частью. То есть бытие вещи как части менее значительно, чем её же бытие как вещи вообще.

          С другой стороны, всякая вещь, превращающаяся в часть, с этим превращением приобретает некоторые новые черты, которых у неё прежде не было. Ведь взаимоприспособление и состоит в каких-то изменениях, в развитии одних свойств и замораживании других: этого требует "разделение труда", форсирование функционального бытия вещи как части. Такая функциональная гипертрофия отдельных свойств есть, конечно, изменение количественное, но определённое количество всегда есть база для совершенно иных качественно возможностей. Всякий количественный рост есть процесс материальный и тем самым не что иное, как образование скопления, которое может стать основой становления нового целого, новых свойств. Функциональное развитие вещи может завершиться её качественным изменением, то есть приобретением ею новых свойств. Но даже оставляя в стороне эту теоретическую и нуждающуюся в более глубоком осмыслении возможность, можно заключить, что вещь как часть не совсем то, что вещь как сущая вне целого, сама по себе. В целом часть проявляет себя существенно иначе, ибо находится в особой среде, которая требует от неё обнаружения именно данных свойств. При бытии части в иной среде, вне целого, этот её потенциал остаётся закономерно невостребованным, не обретает актуального бытия. То есть у всякой вещи как части имеется особое бытие, особые свойства, которые не характерны для той же вещи, существующей обособленно.

          Конкретизировать эти положения можно на примере соотношения человека и общества. Человек как таковой не существует вне общества в, если можно так выразиться, "свободном состоянии". Человеческие свойства в нём как биоособи имеются лишь в потенции, актуально же они сообщаются ему лишь обществом. И в смысле их возникновения, становления, и в смысле их бытия. Социальные действия имеют смысл лишь в социальной среде: вне её их просто нет. И нет, соответственно, вещи, в чьё описание входит обладание данными свойствами, то есть человека. Эти свойства суть взаимная связь людей, и обнаружены они могут быть лишь в общественном бытии последних.

          Нечто подобное должно присутствовать в любом целом. Возможно, в этом, например, корень неудач экспериментальных поисков кварков.

          "Успех теории представляет убедительное свидетельство того, что кварки существуют внутри таких частиц, как протон; с другой стороны, неизменная неудача экспериментальных поисков говорит о том, что кварки не существуют независимо" (11, с. 35).

          Обращаю внимание, что здесь имеется конкретная иллюстрация того, как прерывность бытия плавно преобразуется в непрерывность. Некоторые свойства оказываются существующими лишь в рамках совокупностей. То есть некоторые свойства не просто обнаруживаются в контактах вещей одного уровня, имея уже до того некое виртуальное, потенциальное бытие, но и вообще возникают исходно в границах целого и, будучи его прямым порождением, существуют только актуально. Поясняю.

          Всякая вещь-целое обладает некоторыми свойствами, наличие которых обусловлено наличием уже самой данной вещи. Эти свойства присущи ей всегда — вне зависимости от характера окружающей среды, в частности, от того — состоит или нет эта среда из вещей уровня данной вещи. Указанные свойства могут, конечно, не обнаруживать себя, иметь, так сказать, не актуальное, а лишь потенциальное бытие (воздействие общества как такового на внешнюю среду не зависит от существования других обществ: второе необходимо лишь для общественного взаимодействия; этого последнего взаимодействия, конечно, нет, покуда нет хотя бы двух контактирующих обществ, но способность к такого рода взаимодействию в любом обществе присутствует изначально по его собственной природе).

          Я веду речь, однако, не об этих свойствах, бытие которых завязано на характер среды не в смысле их существования вообще, а только в смысле актуализации, проявления (человек может двигаться, хотя и не делает этого каждую секунду). Речь идёт о свойствах, производных именно от самой среды — в данном случае уже внутренней для целого, а не внешней; это свойства вещей-частей. Бытие частей как таковых, как определённых (то есть обладающих указанными особенными свойствами) уже вовсе не самостоятельно, а обусловлено их нераздельностью. Если свободные вещи находятся в пространственно-временной оппозиции друг к другу и их бытие обособленно,

"то переход к уровню субчастиц типа кварков требует вычленить в качестве критерия существования кварков взаимодействие частиц, не допускающее чёткой границы между "элементарными" физическими объектами... Процесс изучения нового типа элементарных частиц подошёл к такому уровню, на котором взаимодействие между частицами должно объяснить их структуру, точно так же, как существование и изменение становятся двумя фактами одной и той же физической системы. Не только силы между частицами обусловлены обменом частиц, но и само существование частиц обусловлено их взаимодействием" (11, с. 37).

          Не знаю, насколько справедливы тут аналогии, но то же самое можно написать и о взаимодействиях и бытии людей. Как таковые последние могут существовать лишь в социальном взаимодействии, предстающем в их отношении в качестве непрерывного созидающе-определяющего начала.

          Целое как вещь больше, чем целое     Целостность вещи — результат внутренних для неё взаимодействий её частей. Вовне, в отношении внешней среды этот результат проявляется как вещность скопления-совокупности. Целостность и вещность — несовпадающие феномены. Как целое качественно не сводится к сумме своих частей, так и вещь есть нечто большее, чем лежащее в её основании целое, чем совокупность составляющих данное целое частей вообще.

          Целое — это как бы сердцевина, главное в вещи. Благодаря целостности, обеспечиваются отдельность и особенность вещи, то есть наличие неких её собственных специфических действий, характерных всеобщих свойств. Но конкретные формы этих свойств могут быть различны — например, у целых, находящихся на разных этапах развития. Кроме того, общее для многих вещей одного уровня (и даже одного этапа развития) качественное воздействие на среду может различаться у них по силе и прочим количественным параметрам.

          Разумеется, эти различия не могут не иметь каких-либо материальных оснований для своего существования. То есть должны соответствующим образом выражаться в разнице внутренней организации вещей или хотя бы в их внешних формах. Очевидным примером такой разницы является, допустим, та, что отражает степень развития конкретных целых, их этапное состояние. Но и для целых идентичной развитости не заказаны те или иные отличающие их друг от друга количественные и качественные особенности. Эти особенности посторонни для целого как такового, являются несущественными для него, не служат выражением именно его бытия. Соответственно, и обслуживающие их материальные структуры не обязательны, не имеют отношения к зданию целого, а представляют собой лишь какие-то поверхностные украшающие его архитектурные излишества. В то же время они, безусловно, принадлежат конкретной вещи, являются её неотъемлемыми элементами и признаками. В этом плане вещь оказывается чем-то большим, чем она же, рассматриваемая как целое. Поясню сие ещё раз.

          Всякое развитие целого ведёт к его реорганизации, расширению возможностей воздействия на среду. Это расширение возможностей воплощается в каких-то материальных структурах, то есть отражается на конструкции целого, в том числе и на его внешних формах, в которых оно предстаёт как вещь в контактах с окружающей средой. Например, на определённой стадии развития биологические организмы приобретают способность к передвижению, и эта способность реализуется путём становления соответствующих конечностей. Эти конечности не являются уже частями организмов, а представляют собой лишь органы, ту надстройку, которая основана на определённой структуре целых, на особой организации взаимодействия их частей и которая является выражением преимуществ этой структуры, этой стадии развития данных конкретных вещей.

          Аналогичную роль в обществе выполняют средства производства, которые собственно к обществу не принадлежат, но являются внешними и необходимыми для реализации возможностей конкретной структуры общества инструментами его воздействия на среду. Важно то, что с точки зрения среды целое имеет значение не само по себе, а в силу обладания им определёнными органами, инструментами, без которых его особые действия не актуализируются и, следовательно, не существуют. Влияющее существование всегда только актуально, воздействие не может пребывать в потенции. Вовне целое всегда обнаруживает себя лишь как вещь со всеми её органами-инструментами. И такая вещь есть нечто большее, чем само целое, лежащее в её основании. Целое есть соединение частей. Но вещь есть не только совокупность частей, но ещё и некие органы, не являющиеся частями, не участвующие во внутреннем взаимодействии, но обеспечивающие реализацию возможностей целого в его отношении к внешней среде. Выше я писал, что образование таких общих органов есть признак становления целостности, взаимосвязанности частей — то есть становления собственно целого в отличие от соединения, быть может, случайно кооперирующихся вещей.

          Органы отличаются от частей тем, что не дополняют их внутреннее взаимное бытие, а выполняют роль проводника совместных действий частей в отношении окружающего мира; это — общие орудия, которые сообща делаются, воспроизводятся, применяются. Части кооперируются в пользовании органами, и последние только и могут быть использованы при кооперации частей. Такие органы могут быть сами конгломератами частей, то есть иметь ту же природу (как конечности у животных состоят из клеток), но могут быть и вещами из совершенно другого ряда (как техника у общества). Поэтому органы нельзя отнести собственно к разряду частей целого.

          Как элементы целого, осуществляющие непосредственный контакт со средой, органы испытывают и наибольшие влияния с её стороны, изменяясь вместе с её изменениями. Для частей такая зависимость менее ярко выражена.

          При вхождении вещи в высшее целое уже в качестве части, многие её старые органы обычно отмирают, атрофируются, ибо становятся ненужными, излишними. Ведь они были рассчитаны на автономные взаимодействия вещи с многочисленными и разнообразными внешними факторами, в рамках же целого автономия и данное многообразие контактов исчезают: посредничество в этой сфере берёт на себя "кооператив" в целом, а то и некие особые специализированные его структуры. Зато пребывание в особой внутренней среде целого требует от вещи-части развития новых органов, связывающих её с этой средой (с иными частями). Выше я писал о гипертрофии каких-то свойств; понятно, что материально она выражается в гипертрофии соответствующих органов, обеспечивающих именно внешние взаимодействия части как вещи (внутри целого), а вовсе не её собственное внутреннее бытие (для человека, например, при превращении его в часть общества существенна гипертрофия мозга и в то же время понижается роль простых конечностей, имевших решающее значение в его прежнем вещном, то есть не частичном, не социальном, а животном бытии).

          Так вот: при превращении вещи в часть прежние её органы теряют значимость, и формируются новые органы, приспособляемые к новой среде, коей теперь является само высшее целое, другие части. При этом собственное внутреннее бытие вещи, ставшей частью, остаётся существенно неизменным, остаётся опять же базой, на которой надстраиваются те или иные органы. В этом ещё одно важное отличие органов от собственно частей. Вторые определяют вообще существование целого-вещи, а первые — её внешнее бытие, в силу чего они менее существенны, более преходящи, значимость их определяется особенностями среды. Совершенство и вообще наличие конечностей для обезьяны необходимо, но для человека уже не обязательно: куда более значимыми в социуме являются такие органы, как доли мозга, связанные с высшей нервной деятельностью (то есть отвечающие за контакты с внешней социальной средой, а не просто управляющие внутренним функционированием организма, с чем справляется в основном уже просто спинной мозг).

          Аналогично, в атомах в качестве органов выступают, возможно, электроны орбиты, а совокупностью частей является ядро.

          "Химическая связь между атомами различных элементов объясняется взаимодействием между внешними электронами соседних атомов. Химическая связь непосредственно не имеет отношения к ядру. Атомное ядро определяет химические свойства атома лишь косвенно через свой электрический заряд, так как последний определяет число электронов в нейтральном атоме" (3, с. 11).

          То есть здесь подчёркивается и тот факт, что целое определяет органы, использует их в контактах с внешним миром. Причём в данном случае это контакты не просто со средой, а соединяющие; роль электронов — роль не лап и зубов животного, а роль мозга человека: электроны являются не просто органами, посредством которых атомы приспосабливаются, действуют, но суть органы внутренней связи особого целого — молекулы.

          Кстати, представление об органах по-новому проясняет феномен повышения устойчивости вещей, соединившихся в целое, ставших частями. Данное повышение устойчивости имеет место именно потому, что сообща части-вещи создают некие органы (чего не могут сделать поодиночке), которые выступают в роли своеобразного буфера между ними (целым) и средой. Эти органы и управляться могут только сообща, но их наличие как посредников в контактах с внешним миром увеличивает сопротивляемость его воздействиям.

          Органы можно разделить, как отмечалось, на две группы: на направленные наружу и направленные внутрь. Органы первой группы отражают удары среды, создают новые возможности в подчинении среды интересам совокупности. Органы второй группы служат целям успешного взаимодействия частей. Как понятно, такое деление очень условно, ибо первые суть органы собственно целого, а вторые — органы частей целого, рассматриваемых на деле также как вещи-целые в их особом бытии: просто в качестве среды тут выступает сама их совокупность. Для общества и человека, видимо, первое — средства производства, второе — новые структуры мозга. Причём все эти органы существуют только как принадлежность целого. И производство, и разум суть феномены сугубо общественные: по происхождению (онто- и филогенетическому), по роли, по способу актуализации. При этом, повторяю, понятно, что органы, направленные наружу — это органы собственно целого, а органы, обеспечивающие внутренние связи, суть органы частей этого целого (как тоже вещей, тоже целых, но в данной особой среде).

          Методологический вывод     Итак, между бытием целого и бытием его частей существует неразрывная связь. Они взаимно обусловлены. И при этом бытие части как вещи не сводится к её частичному бытию (бытию вещи как части). То есть часть присутствует в целом только своими функциональными свойствами. И обнаруживает себя как часть лишь в реализации этой своей функции. Другими словами, часть существует как таковая лишь в отношении к целому. Это отношение есть критерий для выявления части и всех её особенностей. У конкретной части как вещи есть много особенностей, но если мы хотим вычленить её как часть, то должны обращать внимание именно на те особенности, которые важны для целого, которые определяют его бытие, а не нейтральны в этом отношении. Целое выступает тут в качестве определителя части, её роли и значения тех или иных её свойств. Как будет видно ниже, такой подход со стороны целого очень важен.

          Данный подход необходим, однако, не только в случае определения особенностей части, имеющих значение при познании целого, при отличении их от многих прочих нейтральных особенностей части как вещи. Он важен также и для объяснения многообразного бытия этой части: её структуры, свойств, направления действия и т.д. Понять любой феномен — значит поставить его в связь и соотношение с другими феноменами. Для части важнейшими являются её связи в целом и отношения с целым. Объяснение её природы обычно сводится к выявлению её функции, то есть указанного отношения к целому. Данное объяснение тем самым приобретает телеологический характер: у части как будто бы обнаруживается "цель" её бытия, определяющая все её основные особенности. Эта "цель" — соответствовать целому, быть приспособленной к условиям бытия в нём, выполнять определённую функцию. Действия части последовательны, организованны, направлены к известному заранее результату. Разумеется, это совершенно иной феномен, чем подлинно субъективная целеполагающая деятельность человека, но сходство, причины которого здесь объяснять не место, налицо.

          2. Целое и закономерности вообще

          Позволю себе слегка уклониться от темы и мимоходом коснуться вопроса о соотношении целого и закономерностей вообще.

          Закономерности и вещи     Закономерности суть повторяемости, наблюдаемые нами в мире. Но повторяемости не случайные, разовые, а устойчивые и, следовательно, имеющие какую-то основу. Основа эта, если присмотреться, всегда заключается в вещном характере происхождения закономерностей. На деле все закономерности, которые мы обнаруживаем и которые заслуживают право называться таковыми, суть не что иное, как различные проявления вещей. Вещи — это то единственное, из чего состоит Универсум, что реально присутствует в Мире. Все иные феномены, которые мы наблюдаем помимо вещей (типа качества, количества, пространства, времени и пр.), суть лишь специфические моменты существования вещей, особые их проявления и соотношения. (В том числе стоит отметить, что вещи по-разному проявляются и в их внешнем и внутреннем бытии, что отражается в различии присущих этим ракурсам закономерностей). Повторяемости в этих проявлениях мы и называем закономерностями. Почему?

          Потому что устойчивая повторяемость есть особенность проявлений именно вещей. Вещи — это единственно сущее в Мире, но в данном случае важно подчеркнуть и то, что они представляют собой именно стабильно сущее. Существования нет там, где отсутствует хотя бы малейшая устойчивость, длительность определённого бытия. Тем самым стабильны и проявления вещей: пока данная вещь есть, она есть как та же самая, то есть всегда обнаруживает себя одинаково в самых разных аспектах её рассмотрения. Именно эту одинаковость проявлений мы и фиксируем как повторяемость, как закономерность.

          Природа всех закономерностей заключается в природе вещей. То есть в виде феномена закономерности опять же обнаруживает себя не что иное, как некое свойство вещей, отражающее их устойчивость. Устойчивость, как отмечалось, и является такой формой организации изменчивости, которая ведёт к постоянному повторению одних и тех же состояний и, соответственно, проявлений вещей. Именно эти стабильные повторения мы и осознаём как закономерности.

          В то же время иные повторяемости могут быть и незакономерными, то есть проистекать не из природы вещей, являться повторяемостями не проявлений вещей, а простыми совпадениями событий, ситуаций, вызванными стечениями обстоятельств. Надо отличать повторяемости вообще от частного случая закономерных повторяемостей — то есть от закономерностей.

          Закономерности и целые     Таким образом, непосредственной предпосылкой закономерностей является стабильность бытия вещей. Но откуда у вещей эта стабильность? Мы знаем теперь, что всякая вещь внутри себя есть целое, соединение вещей-частей. И именно порядок этого соединения создаёт вещь-целое как таковую с её определённым "лицом", то есть особенностями внешних проявлений. Стабильность бытия вещей (и тем самым Бытия вообще, ибо кроме вещей сущего нет) задаётся не чем иным, как стабильностью взаимодействий частей-вещей. Ничего иного стабильного, кроме стабильности, повторяемости определённого порядка взаимодействий частей целого, нет. Конечно, здесь имеет место проблема курицы и яйца, ибо всякое взаимодействие есть лишь как взаимодействие чего-то, то бишь тоже вещей. Но и эти взаимодействующие вещи суть не что иное, как опять же организованные взаимодействия вещей предшествующего уровня.

          Для всякой конкретной вещи её конкретная стабильность есть отражение стабильности, цикличности внутренних процессов взаимодействий её частей. То есть внешняя устойчивость проявлений есть порождение устойчивости внутреннего бытия. Феномен закономерности в конечном счёте есть момент природы целого. Становление и бытие всякой новой закономерности связано со становлением и бытием новой вещи-целого.

          Два вида закономерностей     В то же время в рамках целого можно выделить два типа повторений — соответственно сферам их локализации: внешние и внутренние, повторения проявлений (свойств) разного рода вещей и повторения направлений процессов, то есть, так сказать, тенденций. Для внешнего бытия вещей обнаруживаются и важны первые закономерности, для внутреннего бытия целых характерны также и вторые. Хотя, конечно, эти вторые закономерности основаны на первых (закономерности внутренних процессов в целых основаны на свойствах частей) и наоборот (свойства вещей — тех же частей — суть отражения их целостности, то бишь повторяемости направлений их внутренних процессов).

* * *

          Но реальные вещи и, следовательно, реальные целые существуют в мире в самых разнообразных формах, на самых разных уровнях бытия. И для каждого уровня, помимо описанных здесь всеобщих черт, очевидно, характерна своя уровневая специфика. Организм как целое, безусловно, в чём-то отличен от общества или молекулы как целых. Но в тех чертах, которые общи для целого вообще, все они должны быть одинаковы.

          Итак, можно смело утверждать, что если общество — это целое, то для него должны быть характерны все вышеописанные особенности. И я мог бы прямо сейчас приступить к анализу общества, опираясь на достигнутые ориентиры. Но полезно ещё ненадолго отложить это мероприятие. Стоит потратить пару сотен строчек на то, чтобы разъяснить некоторые заблуждения, бытующие в мировой науке по поводу целого и всего, что с ним связано.

          1. Ошибки в понимании целого

          Корень, в который надо смотреть     Вообще, проблема целого имеет очень древнее происхождение и в то же время чрезвычайно нова. Представление о феномене целостности зародилось давно, понятия "целое" и "часть" были введены в оборот философии тысячелетия назад. Но подлинное осмысление содержания этих понятий растянулось на века (впрочем, как и многих других) и по сей день ещё далеко не то что от истины, но даже и от серьёзного приближения к ней.

          Причина такого положения заключается в том, что суть проблемы целого просто до сих пор не осознана материалистически. Ведь эта проблема может быть разрешена только на философском уровне, причём обязательно — в рамках онтологии, но феномены объективного Мира до сих пор реально исследовала лишь идеалистическая философия: материалисты закономерно — в силу ложности традиционного понимания материализма — замыкались на гносеологической тематике. Идеалисты же, согласно своей природе, неизбежно подменяли проблему целого и частей проблемой общего и частного, тем самым страшно запутывая сами себя и всех прочих. Для действительного решения этой проблемы необходимо в корне ревизовать всю философию. То есть нужен совершенно новый подход к осмыслению Бытия вообще, несвойственный ни одной из прошлых и современных философских школ.

          Краткий рассказ о целом, предложенный выше, сделан в рамках данного подхода, но, увы, — в отрыве от общей системы взглядов автора вообще, а главное, этот очерк — именно краткий. Ибо в нём отражается скудость моего понимания проблемы, моих знаний о целом. При всём при том, что другие знают и того меньше. Данный феномен ещё практически не исследован наукой, хотя поверхностно и выделен нашим сознанием. Поэтому ошибки в его трактовке закономерны и пока неизбежны. Понятием "целое" пользуются налево и направо, но у многих учёных обнаруживается при этом полное непонимание его содержания, а точнее, просто отсутствие сколько-нибудь осмысленного представления о той реальности, которая данным термином обозначается.

          Множество сходных объектов     Пытаясь дать читателю некоторое представление о целом, я выдрал только маленький фрагмент из общей картины мира. За кадром осталась даже собственно вещь как таковая, как единичная, как она предстаёт во взаимодействиях с внешней средой. Я рассмотрел лишь вещь как целое, но не целое как вещь. А между тем такая постановка проблемы охватывает огромный пласт Бытия. Причём тот, который первым попадается нам на глаза и тем самым более понятен и доступен исследованию. Именно на изучении этой области были в основном сосредоточены усилия предшествующих поколений учёных, именно здесь наукой достигнуты наибольшие успехи.

          Понятно, что в этом огромном, постороннем целому мире нашему познанию является множество объектов, различными сторонами похожих на вещь, на целое. Например, пространственной отделённостью, наличием структуры, какого-то внутреннего порядка и т.п. Эти объекты вовсе даже не обязательно материальны, ведь познание способно обратиться и на само себя и тут также углядеть сходства с какими-то характеристиками целого. Реальное целое (вещь), конечно, не исчерпывается данными отдельно взятыми свойствами-признаками, но очень многие учёные не понимают их недостаточности для его определения, обедняя и тем самым искажая содержание соответствующего понятия.

          За целое нередко принимаются самые разнообразные хоть чем-то похожие на него объекты. Целым называют то систему понятий, то колонию кристаллов (и даже просто компактное скопление вещей), то планетную систему, то различные механизмы или другие изделия рук человеческих, которые рассматриваются как целые субъективно — с точки зрения удовлетворения той или иной потребности человека (ибо стул без ножки это уже не стул). Целым нередко именуется вообще всё, что носит составной характер, независимо от принципов этого "составления". Мне и самому порой приходится употреблять термин "часть" в отношении того, что относится к какой-либо совокупности — просто на основании признака такой отнесённости, принадлежности. Потому что в языке нет других слов, которыми можно было бы описать данную ситуацию. Эта слабость языка как раз отражает неразвитость самого содержательного осмысления феномена целого и его неотличение в разуме и речи от многих других объектов, похожих на целое по отдельным признакам.

          Ошибки методологии     Подобные обмолвки, неверные употребления термина вовсе не безобидны. Раз им обозначаются самые разные феномены, то они тем самым неизбежно отождествляются, понимаются как одинаковые. В куче коней и людей трудно определить, кому принадлежит та или иная нога либо грива, отчего рукой подать до представления о кентаврах. Объединение под общей вывеской "Целое" объектов различной природы приводит и к спутыванию их характеристик. Сплошь и рядом одним феноменам учёные приписывают то, что им не свойственно, а другим, наоборот, отказывают в регистрации явно присущих им черт. Сие порождает страшную неразбериху и сумятицу в методах, кашу в теориях и смятение в умах. На этот счёт можно было бы привести тьму примеров, но моей основной задачей является не критика, а положительное исследование.

          Отмечу лишь следующее. Тот факт, что учёные на протяжении столетий имели дело преимущественно с вещами в их внешних проявлениях, а также со скоплениями вещей, естественным образом привёл к развитию методологии познания прежде всего данных объектов. Успехи этого познания стали практическим обоснованием, свидетельством истинности указанной методологии, то есть её авторитетности в глазах научного сообщества. В то же время учёные и по сей день имеют весьма смутные представления о вещах как о целых, об их внутреннем бытии как объекте исследования. Закономерно, что и методология такого исследования находится до сих пор в зачаточном состоянии. Хуже того, большинством учёных эта методология (точнее, её отдельные чахлые, робкие ростки) вообще не признаётся за таковую, за научную. Научным считается лишь указанный "авторитетный" подход, отражающий изучение вещей в их внешнем бытии. Естественно, что такой подход не может быть применён к объектам иного типа — к вещам как целым. Что и обнаруживается прежде всего при попытках познания общества. Неприменимость "авторитетной", "подлинно научной" методологии осознаётся как ущербность самого объекта, в котором якобы господствует случай, отсутствует закономерность. Предлагаемые же закономерности, характерные для бытия целого (правда, нередко перевираемые до неузнаваемости), объявляются ложными, не существующими на том основании, что они непохожи на закономерности, привычные для тех, кто имеет дело с внешними проявлениями вещей.

          Очевидно, что всё это является просто следствием непонимания природы вещей, следствием неотличения их внутреннего бытия от бытия внешнего, следствием спутывания целых с колониями и пр.

          Смешение содержания понятий     Наконец, популярны иногда и арии вообще не из той оперы. Причинами их исполнения являются уже не отождествления с целыми других объектов из-за частичного их реального сходства, а ошибки, допускаемые на почве простого созвучия понятий. Многие люди не улавливают разницу в содержании сходно звучащих терминов (тем более, если это содержание зависит от контекста), отчего в понимание одного привносят содержание другого. Для понятия "целое", например, типично смешение его с понятием "в целом". Последнее определяет степень охвата какого-либо объекта. Рассматривать последний в целом — значит взять его целиком, во всей полноте его количественного и качественного бытия, а вовсе не изучать его как целое. Аналогично, целостность познания — это не то, что познание целостности.

          Однако на этом батуте нередко совершаются кульбиты. Философы ставят перед собой задачу (нелепую саму по себе) познания мира в целом и тут же трактуют это как познание его якобы целостности. Хотя мир как целое вообще не существует: целостность есть термин, определяющий особенность внутреннего бытия вещей и только вещей.

          Карл Поппер критикует холистов, желающих изучать общество как целое, но понимает их так, будто они предполагают исследовать общество в целом, что, понятно, нелепо и невозможно. Впрочем, и сами холисты как методологи также оставляют желать много лучшего. В мировой науке вообще нет пока толкового, связного, адекватного представления о природе целого и, соответственно, способах его исследования.

          Этими краткими замечаниями я в основном и ограничусь, оставив в стороне актуальные проблемы различения целого и общего, части и частного (само то, что эти слова — однокоренные, свидетельствует о древности спутывания их смыслов, а точнее, об изначальности отождествления скрывающихся за ними объектов познания), целого и системы, целого объективного и субъективного или механического. Остановлюсь лишь ещё на одном: соотношениях целого и колонии вещей. Ибо общество есть вещь, входящая в колонию — человечество, и знание некоторых особенностей, характерных уже для колоний, может в дальнейшем нам пригодиться.

          Вещи и колонии     Очевидно, что в Мире вещи некоего уровня, во-первых, существуют не в единственном числе, а во-вторых, далеко не все они ухитряются превратиться в части каких-то высших целых. Подавляющее большинство вещей болтается, будучи предоставленными самим себе. В этом болтании нередко бывает так, что возникают временные пространственные скопления тех или иных групп однотипных или даже разнородных в чём-то вещей. Возможно также возникновение в таких скоплениях известной упорядоченности — пространственной, структурной, организационной. Всё это, собственно, как отмечалось, суть необходимые, хотя и недостаточные ещё предпосылки для последующего становления целых. Особенно недостаточные, когда скапливаются однородные вещи.

          В силу этого наряду с вещами-целыми в Мире встречается и масса различных скоплений вещей, то бишь их колоний, которые обладают даже отдельными сходствами с целыми, но ещё не являются последними, не превратились в обособленно сущие вещи. Подход к их изучению может быть чисто количественным: колония во всех отношениях равна сумме своих частиц. Каждая частица-вещь живёт здесь сама по себе, никак не согласуя своё существование с жизнедеятельностью всех прочих частиц, составляющих данное скопление. В колонии нет внутренней организации взаимодействий, жёстко регламентирующей поведение всех и каждого её элементов. Потеря любой частицы данного скопления безразлична для её ветреных соседок. И уж, конечно, здесь нет речи ни о какой функциональной структуре, специализации и прочих причиндалах, без которых немыслимо целое.

          Примечательно, что сходного рода колонии можно найти и в самих целых — в виде вышеописанных конгломератов частей. К ним применимы количественные методы изучения, статистические подходы и пр. Да и сами целые как совокупности, как множества в определённых отношениях вполне можно рассматривать как колонии.

          Эволюция     Изменения подобных колоний и составляющих их частиц тоже происходят совсем не так, как изменения целых и их частей. Тут имеет место не развитие, а так называемая эволюция, процесс которой протекает по воле случая, большей частью — хаотично и разнонаправленно. Единственная закономерность эволюции состоит в том, что в конечном счёте в ней торжествует всё-таки наиболее устойчивое в данных условиях. Но это устойчивое — вовсе не обязательно более сложное. Эволюционный отбор слеп и равнодушен. Он равным образом выбраковывает и примитивное, и совершенное. Эволюция плодит бесконечное разнообразие и тут же безжалостно выкорчёвывает плоды своего труда. Собственные её результаты непредсказуемы. Куда завтра качнёт маятник, знает один лишь бог, которого, как назло, к тому же ещё и нет.

          Эволюция и развитие     В то же время одним из случайных следствий этого беспорядочного процесса изменений является и становление целого. Которое сразу вносит в общую картину свои коррективы. Целое, как уже известно, сопротивляется случаю, выдвигает ему в противовес некоторые закономерности своего бытия. И поскольку жизнь и развитие целых протекают в общем потоке жизни и эволюции колоний, то возникает соблазн отнести успехи целого на счёт колонии, счесть закономерности развития фрагментами закономерностей эволюции. Но это не так.

          Усложнение, прогресс, наблюдаемые в истории тех или иных колоний — это вовсе не следствие самих эволюционных процессов, а заслуга принципиально иных образований, результат "работы" иных закономерностей, внедряющихся в общий поток, в чужой монастырь со своим уставом. Становление целого есть дело случая и тем самым — епархия эволюции. Но при этом данный фрагмент бытия выходит из её подчинения, выделяется в нечто самостоятельное, "живущее" по иным законам. Эволюция старой реальности порождает новую реальность с её особыми закономерностями, характеристиками, отличными не только от закономерностей и характерных черт старой реальности, но и — в порядке своих изменений — от самой эволюции.

          Человечество и общество     Ввиду этого не следует путать эволюцию человечества с развитием общества. Человечество как колонию составляло и составляет множество разнообразных обществ. Одни из этих обществ погибали, другие выживали, одни вырывались вперёд, другие отставали, одни на одном и том же этапе развития выглядели определённым образом, другие иначе — и всё это происходило по законам случая, в силу стечения различных обстоятельств, разных влияний внешних условий. Но тем не менее каждое общество развивалось внутри себя закономерно, проходя те же стадии в своём развитии, что и все другие общества. Ибо путь этого развития определялся уже не внешними влияниями, а законами внутреннего бытия целого. Понятно, что у целых одного класса и законы эти тождественны, и пути развития одинаковы, как ни пытались бы сбить их с этих путей истинных козни окружающей среды.

          Ошибки Г.Спенсера     Для примера остановлюсь подробнее на взглядах Герберта Спенсера. Этот философ считается эволюционистом — на том основании, что в центре его научных изысканий находился некий процесс, именуемый им Эволюцией. На самом же деле Спенсер изучал вовсе не эволюцию в том узком смысле, который это понятие имеет в биологии и которым, более того, ограничиваю его я. Как философ он подходил к делу глобально, пытаясь вывести общие законы направленных изменений Мира. Но, увы, не дифференцируя их согласно различиям этих направлений, формам изменений, порядку их происхождения и пр. Своим нерасчленённым понятием "Эволюция" Спенсер охватывал и смешивал воедино и Развитие Мира (становление новых уровней), и эволюцию как таковую, и развитие целого (я перечисляю только три установленные выше типа тенденций в изменениях, хотя дальнейшие исследования, вероятно, увеличат их число).

          Понятно, что при таком сваливании всего и вся в одну кучу философ терял перспективу, за деревьями нередко не видел леса, а за лесом — отдельных деревьев. Целые он практически не отличал от колоний; закономерности, характерные только для развития, приписывал эволюции и наоборот. Я не распространяюсь уж об общефилософских позициях Спенсера, отдающих кантианством и отражающих общие заблуждения имеющейся по сей день философии. Мне важны только его подходы к той теме, которая является предметом рассмотрения в данной части.

          Рассуждая об Эволюции и затрагивая конкретику окружающей его действительности, Спенсер, разумеется, сплошь и рядом натыкался на феномен целого. Но это натыкание было подобно столкновению с мебелью в тёмной комнате; целое он познавал на ощупь, вслепую, набивая при этом шишки и допуская неизбежные ошибки.

          Например, сравнивая "живые" организмы и социальные структуры, Спенсер обнаруживал между ними большие сходства, на основании чего утверждал, что общество есть организм. И далее распространял на социальное бытие закономерности, известные к тому времени относительно биологической природы. Основные ошибки Спенсера тут таковы.

          Во-первых, отмечу ограниченность его понимания обнаруженных сходств. Последние, согласно Спенсеру, характерны только для биологических и социальных систем, что подчёркивается самим использованием термина "живое". Под которым на деле понимается именно биологическая форма бытия. Данный термин традиционно заключает в себе смысл такого противопоставления "неживому", при котором их разделяет пропасть. Хотя биологическое противостоит химическому точно так же, как химическое — физическому или само биологическое — социальному: всё это суть лишь различия уровней бытия, основанных друг на друге и идентичных друг другу в общефилософском смысле. Спенсер, конечно, ещё не понимал, что обнаруженные им сходства суть вообще свойства всякого целого, а не только биологических и социальных систем.

          Во-вторых, Спенсер неправ в своём уподоблении био- и социоцелых. Сходства их в каких-то общих чертах (как целых вообще) не означают их тождества в конкретике. Нельзя уподоблять одно конкретное другому конкретному на основании того, что у них имеется абстрактная общность в каких-то высших принципах организации и т.п. Спенсер же именно чрезмерно отождествлял био- и социомир, распространяя на последний сугубо конкретные законы изменений первого.

          В-третьих, эти законы являлись зачастую и вообще законами не целого, не развития, а эволюции. Спенсер, как отмечалось, не имел адекватного представления о целом и его особенностях. В отношении биомира и по сей день ещё эволюционные представления полностью затмевают в сознании учёных моменты, связанные с собственно развитием организмов как целых. Впрочем, это беда не одной биологии, а философии вообще. Теории развития как таковой пока нет: на деле её заменяет нечто эклектическое, представляющее из себя окрошку из Гегеля и Дарвина с Менделем. Нет понимания того, что всевозможные изменения протекают в разных условиях, отчего имеют свои особенности, закономерности, различные результаты и т.п. (выше я, как отмечалось, уже насчитал три типа таких особых изменений: эволюцию, становление и развитие). Таким образом, Спенсер не только смешивал одно конкретное с другим, но ещё и спутывал принципы смешения: сопоставлял не законы изменений объектов одного типа (биоорганизма и общества, то есть целых), а законы изменений объектов разных типов (популяции и общества, то есть колонии и целого). Бытие и изменение организма (и соответствующего ему, организму, в рамках класса целых общества) — это совсем не то же, что бытие и изменение популяции. Но для биомира и сегодня известны преимущественно лишь закономерности последних; и именно они по аналогии переносились Спенсером в социальную жизнь, которая, однако, рассматривалась им на деле вовсе не в смысле бытия человечества, колонии социумов, а именно как внутренняя жизнь конкретного общества, социального целого.

          Наконец, нужно рассказать и о конкретных соображениях Спенсера. Разумеется, большая часть тех сходств (равно как и различий), которые он обнаружил между био- и социоорганизмами, весьма поверхностна, ибо анализ его опирался лишь на внешние наблюдения, а не был теоретическим анализом сущности всякого целого вообще. Последний даёт, конечно, более обширные знания о свойствах целого, а также позволяет отделить зёрна от плевел, то есть существенные сходства от случайных, поверхностных.

          2. Дополнительные методологические соображения

          Общая панорама хода становления и развития общества     Итак, коротко подытожу изложенное. Поскольку общество есть вещь, а все вещи внутри себя суть целые, то для бытия, становления и развития всякого общества характерны все те особенности, которые присущи бытию, становлению и развитию целого вообще.

          Прежде всего ясно, что общество как целое состоит из каких-то частей (метачастей), кооперирующихся в ходе совместного воспроизводства ("смыслом" чего является повышение их индивидуальной живучести). В рамках этой кооперации каждая часть выполняет свою особую функцию, то есть специализируется, имея необходимые для этого материальные формы, ввиду чего данные части и являются взаимозависимыми, частичными в своём бытии и т.д. Совместными усилиями части общества порождают и осуществляют его особые действия в отношении внешней среды, используя при этом в качестве проводников данных действий созданные ими же общие органы.

          В то же время всё это — лишь конечный результат некоего процесса становления. Части общества по природе своей сами суть вещи. Было время, когда они существовали порознь, были самодостаточными и имели иные формы (соответствующие именно их автономному бытию). Затем под давлением каких-то обстоятельств данные вещи скучковались, образовали скопление, в рамках которого постепенно стали приспосабливаться друг к другу, к совместному существованию. Это выражалось в изменении их материальных форм, свойств-признаков и т.п. Рано или поздно этот процесс зашёл так далеко, что исходные вещи превратились в части, то есть стали взаимодополняющими, зависимыми друг от друга в своём индивидуальном бытии, неспособными уже по своей материальной организации к раздельному существованию. Их автономия исчезла не только под давлением внешних факторов, но и стала невозможной уже в силу самой природы вещей-частей. Сие означало, что на их базе сформировалась новая вещь-целое высшего уровня.

          Данные деформации осуществлялись, как отмечалось, не безвозмездно, а на весьма компенсационной основе. Прочное совместное бытие, сплочение могло сохраняться и развиваться лишь в том случае, когда оно давало ощутимые выгоды для каждого члена сообщества, то есть повышало выживаемость, жизнестойкость сообщества в целом и, следовательно, всех его частей по отдельности. Понятно, что в конечном счёте это должно было выражаться в овладении целым-сообществом неким особым видом воздействия на внешнюю среду, которое есть привилегия и принадлежность только общества в целом, но не каждой отдельной его части, есть результат сложной кооперации действий частей, неизбежно связанной с их функциональным разделением, специализацией, — в чём, собственно, и отражается и дополнительно закрепляется зависимость бытия частей, включённость этого бытия в общий цикл функционирования целого.

          Соответственно степени освобождения сообщества от диктата внешней среды и одновременно зависимости его частей друг от друга (то есть целостности их совместного бытия) на пути его становления-развития можно выделить несколько разных стадий. Для процесса становления важно, какую полезную роль выполняет скопление, насколько существенны основания к его образованию и сохранению — причём не столько в смысле значимости внешних влияющих факторов (они важны прежде всего на самых ранних этапах), сколько с точки зрения наличия внутреннего его потенциала.

          Скопления могут возникать в силу простого принуждения со стороны среды, при этом легко и быстро рассыпаясь с прекращением такого принуждения. Однако при достаточно длительном существовании скопления в нём могут зародиться и собственные стимулы к самоподдержанию: могут обнаружиться какие-то выгоды от такого совместного бытия, возникшие уже как результат частичного взаимного приспособления-кооперации согнанных в кучу обстоятельствами вещей. С точки зрения становления целого интересна именно эта тенденция — к возрастанию собственного значения совместного бытия, к превращению совокупности в важный и даже решающий фактор индивидуального выживания составляющих её элементов по всё большему числу параметров, характеризующих их норму жизни. То есть речь идёт о возрастании роли сообщества в обеспечении индивидуального воспроизводства его членов — чем выше эта роль, тем сообщество прочнее и целостнее. Стадии в становлении целого-общества можно различать именно по объёму его отношения к данному воспроизводству.

          Обеспечение бытия любой вещи состоит в защите её от разрушительных воздействий внешней среды и в восстановлении её собственного статус-кво, то есть восполнении энергетических и прочих потерь, связанных как с внутренней жизнедеятельностью данной вещи, так и с её оборонительными действиями вышеуказанного внешнего толка. В этом плане можно вести речь о косвенном и прямом (или непосредственном) воспроизводстве. Естественно, значение второго много выше и обеспечение именно его является действительно прочной основой для развития взаимозависимости вещей, для превращения их в части, а их совокупности — в целое.

          Одно дело, например, когда наши предки сбивались в стада в целях совместного отпора хищникам, и другое — когда эти стада превращались в средство коллективной добычи пищи: важности решаемой задачи соответствовала и степень внутренней организованности данных стад, а следовательно, и притёртости их членов друг к другу и к нуждам совместной деятельности. На этих стадиях процесса происходило превращение гоминоидов в гоминид (вещей в части), стад — в социумы, но последние в силу решающей зависимости способов жизнеобеспечения людей от характера среды были ещё весьма неустойчивыми, функционально почти не структурироваными. Точнее, их структура первоначально отражала лишь биологические различия людей, но ещё не потребности самого типа жизнеобеспечения: социум структурировался согласно биологическим особенностям имеющегося материала — людей (поскольку эти особенности неизбежно давали о себе знать и их нельзя было никак игнорировать), но не по внутренней потребности бытия совокупности в рамках организации его воспроизводства. Степень независимости социума от среды была низка.

          Эта независимость повысилась с освоением сложной кооперации, в результате которой и появилось новое действие целого, не сводящееся к действиям всех отдельно взятых частей и не являющееся простой их суммой. Здесь опять же можно наметить несколько вех, связанных с тем, какие цели преследовала эта кооперация. Поначалу функциональное структурирование опять же обеспечивало выполнение второстепенных задач, обслуживало внутреннюю стабильность разросшихся сообществ, а также отражало наметившееся их взаимное противостояние, то есть формирование новой среды, новой угрозы взамен прежним "хищникам". Но постепенно сложная кооперация стала развиваться и в решающей сфере — в добыче пищи и других материальных благ, то есть в самом жизнеобеспечении, а не только в обеспечении его внешних условий. Отношение человека и общества к природе и к другим обществам, к среде вообще всё больше и больше приобретало в комплексе сложнокооперированный характер. Это выразилось материально в развитии на базе предшествующих индивидуальных орудий органов общества (как признаков зрелости целого), то есть таких средств воздействия на природу (орудия производства) и другие общества (орудия войны), создание и использование которых носит сугубо общественный, коллективный, кооперированный характер. Эти органы многократно повысили мощь данного целого, его сопротивляемость, жизнестойкость; но одновременно они потребовали (и требуют постоянно) функциональной дифференцированности частей общества, их взаимодополнительности и пр. Иначе данные органы просто не могут быть приведены в действие, а значит не будет воспроизведён достигнутый благодаря им уровень жизнеобеспеченности, то есть уровень защищённости от ударов среды и удовлетворённости всех сформировавшихся на данный момент потребностей людей-частей. Общество, чтобы не погибнуть и не деградировать (что в конечном счёте также ведёт к гибели), должно постоянно воспроизводиться в прежнем виде и, более того, — развиваться дальше (развивая в первую очередь всё те же органы и себя в соответствии с ними), отвечая на вызовы среды самого разного толка (в том числе и на её ограничения, накладываемые, например, на рост населения объёмом пищевых ресурсов и пр.). Причём важнейшими элементами этой среды являются сегодня и на ближайшую перспективу другие общества: ведь с природной средой (предшествующим уровнем) бороться легче, чем с конкурентами, обладающими теми же средствами борьбы.

          Различение становления и развития: роль орудий     Как отмечалось, критерием отбора, оценки роли и значимости частей, прочих фактов и факторов является целое. В данном конкретном случае таковым является общество. А общество есть устойчивое, организованное взаимодействие людей. Становление и развитие общества суть становление и развитие такого взаимодействия. Это надо всегда держать в центре внимания и исследования. В силу чего шло становление и развитие взаимодействий людей, в какие формы оно отливалось? Как, обратным образом, отражалось на людях? Вот вопросы, на которые необходимо найти ответы. Чётко отличая при этом процесс становления от процесса развития.

          В современной науке, к сожалению, такое отличение не проводится как следует. На деле процесс становления общества и человека советские учёные представляли себе так же, как и процесс развития общества в качестве уже сложившегося феномена. Например, если предполагалось, что определяющим фактором развития общества является развитие орудий труда, то и становление общества и человека пытались объяснить как следствие того же фактора. Но это не есть правильно, это не есть хорошо.

          Становление общества, то есть системы взаимодействий людей, конечно, определяется развитием отношения людей к внешней среде. Ведь люди взаимодействуют тем плотнее, чем больше это вынуждается потребностью совместного противостояния среде. Развитие отношения к среде в немалой степени состоит в развитии орудий, а с определённого момента — даже решающим образом. И именно с этого момента можно вести отсчёт существования собственно общества. Но до той поры (то есть на весь период становления общества) наряду с орудиями значение имеют и другие факторы влияния. В этот период человек строит свои отношения со средой, во многом основываясь на её особенностях, ибо он ещё приспосабливается к ней, но не приспосабливает её к себе. В данных условиях и само сообщество людей играет ещё в немалой степени роль такого приспособительного инструмента. Человек подстраивает его согласно требованиям среды, определяющей его жизнедеятельность, а вовсе не согласно требованиям орудийной деятельности, которая пока недостаточно развита, чтобы диктовать свои условия.

          В силу этого первоначальная социальность развивается не столько под влиянием развития орудийной деятельности, сколько в силу давления внешних случайных природных условий жизни людей. Становление орудийной деятельности и становление социума суть два практически автономных процесса. Вызываемых общей потребностью в приспособлении к среде, в борьбе за выживание и, что важно, с двух сторон определяющих становление человека — как биологической и как социальной особи. Причём понятно, что орудийная деятельность изменяла больше биологическую природу проточеловека, а протообщественное бытие — социальную.

          Лишь с того момента, повторю, когда орудийная деятельность стала ведущим фактором формообразования сообществ людей, когда она оттеснила на второй и третий планы все прочие факторы, сделав человека независимым от природы, но зависимым от себя (то есть от орудийной деятельности, от определяющего её характер характера орудий), — лишь с этого момента возникает собственно общество. И чем больше, понятно, жизнь людей зависит от орудийной деятельности, тем больше общество в своей организации подстраивается под требования этой деятельности. А поскольку она повсюду по преимуществу одинакова, то тем больше общественная организация стандартизируется, унифицируется. Для первоначальных этапов бытия общества эта унификация должна быть наименее заметной, ибо роль природы тут ещё оставалась преобладающей. Для периода становления общества, то есть периода первобытности, для унификации тем более не было почвы. Точнее, в той мере, в какой унификация встречалась, она отражала не столько сходства в орудийной деятельности, сколько сходства в жизнедеятельности человека вообще, обусловленные сходством природных условий обитания и биологической природой самого человека, которая, конечно, везде одинакова.

          Курица или яйцо?     Что первичнее — целое или части? Ясно, что такая постановка вопроса неверна. Целое развивается вместе с частями и по мере того, как нечасти превращаются в части. Это один и тот же процесс. В котором ни что не может опережать друг друга.

          И в то же время любое целое возникает не на пустом месте, а на базе какой-то колонии вещей. Части этого целого генетически суть вещи. Да и в целом они сохраняют своё вещное бытие, теряя только свою самостоятельность. Но здесь важно то, что бытие вещей, которые в будущем должны стать частями какого-то целого, предшествует становлению этого целого, как предпосылка. При становлении целого, как отмечалось, происходит преимущественно гипертрофическое развитие каких-то свойств этих вещей, уже изначально присущих им. Предки человека должны были обладать зачатками всех тех особенностей, которые характерны для человека вообще. Особенности эти порождаются не обществом: последнее лишь развивает какие-то из них — как обеспечивающие его существование.

          Опора на прошлое     Как отмечалось, всякое развитие целого и становление нового в нём есть не простое изменение, а усложнение, "уплотнение", наслоение нового над старым. При этом данное старое вовсе не устраняется, не отрицается, а, напротив, является необходимой базой для этого нового. Более того, новое и развивается только затем, чтобы лучше обеспечивать бытие этого старого, а вовсе не затем, чтобы отринуть его. "Целью" всякого развития является повышение устойчивости, стабильности, то бишь самосохранение, обеспечение бытия старого. Новые способы этого самосохранения постепенно изменяют всё целое, но ничего в нём не отрицают. В то же время и материально новое вырастает из старого и является не чем иным, как его своеобразной модификацией.

          Вот и становление человека и общества вообще прорастает корнями напрямую в наше биологическое прошлое. Исследовать это прошлое необходимо и как исходную точку, и как кладезь тех потенций, которые реализовались впоследствии, и как источник тех форм, кои в модифицированном виде были взяты на вооружение человеком уже при формировании социальных институтов. Социальные институты становятся не как отрицание биологических начал, а как внешнее развитие их, видимое утверждение, преобразование, направленное на повышение их устойчивости. Новое приходит в личине старого и как прямое его продолжение.

          Я пишу об этом специально, ибо в советской науке бытует представление о процессе развития как о борьбе противоположностей, отрицании отрицания и тому подобной схоластической нелепице. Я не отрицаю в полной мере наличия этих моментов, но отвергаю то значение, которое им придаётся, а главное, — способы их применения при конкретном анализе. Например, исследуя становление человека и общества, некоторые учёные выпячивают какую-то борьбу биологических и социальных начал. Вторые тут якобы отрицают первые. В этом, дескать, и состоит суть перехода от животного мира к общественному. Соответственно, и процессы этого перехода представляются процессами борьбы биологического и социального в человеке и его сообществах.

          На деле же никакой борьбы и противостояния не было. Социальность развивалась как естественное продолжение биологического бытия. Просто помаленьку-полегоньку оттесняя его на вторые роли, в базу, надстраиваясь над ним, подчиняя его себе. Преодоление и борьба в процессе становления (а во многом и в процессе развития) отсутствуют. Нет, соответственно, никаких резких граней, чётко очерченных периодов. Их выделение может быть произведено только по большому счёту, в рамках весьма расплывчатых временных и конкретно-качественных параметров. Постепенность перехода размывает, сглаживает границы. Легко обнаружить лишь конечный результат в его отличиях от первоначального состояния, но не так легко указать, что вот тут, мол, кончилось одно и началось другое. Тем более что, повторяю, в развитии ни что и не кончается, не отрицается, не отбрасывается. Старое просто поглощается новым, становится для него фундаментом, — конечно, частично при этом модифицируясь, чтобы лучше соответствовать нуждам этого нового. Кончается лишь господство прежних форм бытия, но не само бытие этих форм, ибо без сохранения этого бытия новым формам не на чем было бы утвердиться. Социальная природа человека основана целиком на его биологической природе, хотя, разумеется, и не является уже биологическим феноменом. Отрицание через преемственность, через преобразование и подчинение старого новому — вот в чём суть реального становления и развития.

          Форма и содержание     Важнейшим следствием такого взгляда на вещи является признание того, что новое всегда развивается внешне как форма старого — представляется старым, мимикрирует под него. И лишь при внимательном анализе обнаруживается, что это совсем не то явление, которым оно кажется, что это не подлинный старый институт, ибо от него взята только внешняя оболочка, форма, а содержание уже в корне иное.

          Для человека это особенно характерно, ибо он представляет собой мыслящее существо, стремящееся к пониманию окружающего мира, в том числе и институтов общежития людей, социума. Человеку важно понимать порядки, регулирующие его жизнь, правила, которым он почему-то должен подчиняться. Понимание же в своей основе опирается на привычку.

          Конкретная процедура объяснения нового всегда сводится к выяснению его зависимости, его отношения к старому, привычному, которое само по себе в силу привычности кажется "понятным". Поэтому закономерно, что всякое становящееся новое социальное бытие неизбежно облекается в старые одежды и только в силу этого принимается человеком, оправдывается им, согласуется с его разумом, который всё ж таки и определяет в конечном счёте индивидуальное поведение.

          Поэтому если мы хотим понять существо наблюдаемых феноменов из области становления социума, то не должны принимать за чистую монету те формы, в которые эти феномены облекаются. Мы должны понимать, что формы наследуются из прошлого, в первоначальном случае — биологического, но заключают в себе уже иное, социальное содержание. Которое неизбежно, конечно, искажает и формы, приспосабливая их к себе.

          Увы, как будет видно ниже, для современных учёных это различение формы и содержания оказывается очень часто непосильной задачей.

* * *

          Обратимся теперь, наконец, к собственно теории общества. Я изложу её сначала в самом общем виде, опишу, что представляет собой общество как стационарно функционирующее целое, а также — каковы закономерности его развития. Затем прослежу конкретное развитие феномена общества вообще: как оно шло на Земле, через какие этапы проходило, и что для этих этапов было характерно. Это будет, подчёркиваю, именно логическое, теоретическое исследование данного феномена и данного процесса, игнорирующее все те аксессуары, финтифлюшки и прочую чепуховину, которой обильно украсила историю эволюция человечества. В то же время оставить без внимания эти вывихи и загибы никак нельзя. Поэтому на сладкое вместо компота я планирую дать разъяснение основных спорных и больных вопросов мировой истории, планирую остановиться на конкретном развитии тех или иных обществ, чтобы дополнительно продемонстрировать, как любые влияния внешних обстоятельств, придающие истории её красочность и пестроту, преодолеваются в конце концов железной логикой законов бытия целого.