Философия       •       Политэкономия       •       Обществоведение
пробел
эмблема библиотека материалиста
Содержание Последние публикации Переписка Архив переписки

А.Усов

Ответ М.М.Галиеву

(статья вторая)

          Мунир Галиев начинает критику моей статьи "Что такое стоимость?" как-то очень странно. Ради того чтоб поставить под сомнение мои диалектические изыскания, он не нашёл ничего лучшего, чем поставить под сомнение ДИАЛЕКТИКУ ВООБЩЕ. Вернее, он её не ставит под сомнение, он от неё, так сказать, открещивается, отрекается, с тяжёлым вздохом и "горькой усмешкой" "сведущего человека". Слова "диалектика", "диалектики" он заключает в кавычки, а по поводу манеры "диалектиков" во всём видеть противоречия, он устало пожимает плечами: дескать, зачем всё это? Ведь ещё Галилей раскрыл нам... то есть им, "сведущим людям", глаза на истину...

          Напоминать ли мне читателю, что такое диалектика? Приводить ли образцы диалектического мышления из всех времён и народов, начиная с "Махабхараты" и кончая "Капиталом"? Перечислять ли всех великих мира сего, начиная с мифических мудрецов древности и кончая тем же Марксом, мышление которых было "неизлечимо" диалектично? Объяснять ли, что даже философы-метафизики обязаны всеми своими светлыми мыслями именно диалектике? Приводить ли примеры из естествознания, которые особенно замечательны тем, что показывают, как диалектике стихийно подчиняются даже естествоиспытатели, которые её, как правило, знать не хотят?

          Думаю, всё это был бы лишний труд. И без того ясно, что если Галиев решил выбросить диалектику за борт, то для этого следовало бы подыскать повод более значительный, чем моя статья. И вообще, сие деяние требует иного подхода, иной обстановки: для этого необходимо более подробное обсуждение, более основательная аргументация. И бОльшая торжественность не помешала бы (переворот-то нешуточный!). И уж, конечно, вопросу этому должно быть уделено страниц поболе, чем сколько уделяет ему Галиев...

          А так получается, что Галиев поднял бунт против диалектики всего лишь для того, чтобы изначально, до всякого обсуждения поставить под сомнение мою "диалектическую" статью по принципу: что может быть доброго из Назарета? Несоразмерность средства и цели столь очевидна, что и бунт выглядит неубедительно, и, соответственно, моих диалектических построений он нимало не колеблет. Пальба из пушки по воробью, причём пальба холостыми!

          Однако это начало демонстрирует всё различие во взглядах и подходах к проблеме стоимости — моих и Галиева. Различие это столь велико, что между нами нет даже общего языка, посредством которого мы могли бы обсуждать эту проблему. За примерами далеко ходить не надо. Так, процитировав мои рассуждения о тождестве субъекта и объекта, Галиев почему-то не замечает, что слова "объект" и "природа" я использую, по крайней мере в приведённой им цитате, как синонимы. Он же всё понимает по-своему: в "философии", дескать, субъект и объект — это какие-то "феномены", которые обозначаются понятием "вещь". Получается, что объект (то есть природа) это "природный феномен" и т.д., иными словами, какая-то тарабарщина, которую невозможно понять. Или, например, мудрствования Галиева по поводу понятия "движение". Я это понятие использую в самых разных смыслах: иногда я разумею под ним механическое движение, иногда — развитие, иногда — всякое изменение вообще. Вероятно, это плохо; смысл терминов должен быть однозначен, но, с другой стороны, и всякий автор вправе надеяться, что его слова будут пониматься в соответствии с контекстом, со СМЫСЛОМ сказанного, а не в соответствии с "официально признанной" терминологией или с каким-нибудь словарём, которые он явно не имеет в виду и на которые не ссылается. Если, например, я говорю о "движении стоимости", то я вправе ожидать, что меня не поймут в том смысле, будто я говорю о механическом перемещении монет или банкнот. (Галиев, сопоставив понятия "движения", "изменения", "функционирования", каким-то образом выводит из этого сопоставления, что диалектика "здесь" неприменима и что Усов "явно плавает во всех этих (каких?) вопросах", — что он всём этим хотел сообщить, я решительно не понимаю... Гм, стало быть, действительно плаваю...)

          Но дело, конечно, не только в словах. Дело в том, что у Галиева на уме какая-то своя "философия". Какая именно — от диалектического материализма он отрёкся — не знаю. Но это и не важно. Важно то, что он постоянно обнаруживает, что его философия никак не согласуется с моей, что то, что я хочу сказать, никак не переводится на язык его философии. Именно это он и констатирует на протяжении всей своей статьи и к этому сводится, собственно говоря, всё её содержание, вся критика. Но из этого он делает вывод — на мой взгляд, совершенно нелогично — что я кругом неправ. Если человек говорит по-английски, а я не понимаю, что он говорит (по причине незнания языка), то я не должен заключать, что человек этот говорит вздор. Я должен либо махнуть рукой на подобное "общение", либо попытаться всё-таки найти общий язык. В настоящем случае я выбираю последнее. В конце концов неважно, поймёт ли меня Галиев или кто-либо ещё, важно, чтобы сам-то я приложил все силы к тому, чтобы быть понятым. Я должен сделать всё, что могу, а там посмотрим...

          Однако для этого, я думаю, было бы бессмысленным "отслеживать" все рассуждения, все "контроверзы" Галиева — это внесло бы ещё большую путаницу и лишь усугубило бы непонимание, а в конце концов свелось бы к препирательству из-за слов. Вместо этого я ещё раз попытаюсь сформулировать основные понятия, связанные со стоимостью, и показать, что диалектика — это всего лишь наиболее простой способ понять самые простые вещи.

а) субъект и объект

          Наиболее общими или простыми связями между субъектом и объектом являются отношения их тождества и противоположности, — такова первая мысль моей статьи.

          Галиев переводит её на язык своей "философии" и у него выходит очередная нелепость. В "философии", говорит он, субъект — это тот, от кого исходит действие, а объект — это то, на что направлено действие. Никаких подобных "философских" "определений" у меня не было на уме и тогда, когда я писал свою статью, — да и сейчас, когда Галиев довёл до моего сведения сии "философские" откровения, я не намерен с ними считаться. (Галиев сам преподнёс мне урок революционного отношения к философскому наследию.) Тем не менее, Галиев приписывает мне эти "определения", — ему кажется, что я просто не имею права их игнорировать, как послушный ученик не имеет права игнорировать школьную мудрость. А затем немедленно обнаруживает, что мои рассуждения с этими его определениями действительно никак не вяжутся, затем... в общем, из той мешанины фраз, которая затем следует, я понял только то, что рассуждаю, по мнению Галиева, очень плохо.

          Но почему мои слова нужно рассматривать непременно через призму какой-то "философии"? Почему нельзя пойти по простейшему пути и понять их БУКВАЛЬНО, хотя бы для начала?

          Что значит абстрагироваться от частных свойств субъекта и объекта? Если мы абстрагируемся от всех свойств того и другого, то мы тем самым абстрагируемся от всего того, чем они ОТЛИЧАЮТСЯ друг от друга, то есть придём к мысли о их тождестве.

          Спрашивается, насколько эта "диалектическая" мысль о тождестве субъекта и объекта соответствует действительности и здравому смыслу?

          Всем известно, что человек зависит от окружающего мира, но насколько глубока эта зависимость? Если мы возьмём ту или иную конкретную вещь, то зависимость будет, в общем, незначительной. Даже от хлеба и воды человек в этом смысле не очень-то зависит, ибо если он утратил хлеб и воду здесь и сейчас, то он может найти то и другое в другом месте и в другое время. Но если мы под "хлебом" будем разуметь не конкретный данный кусок хлеба, но хлеб вообще как продукт питания, то зависимость человека от него становится уже жизненно важной. Чем больший круг вещей мы будем понимать под "внешним миром", тем большей будет становиться зависимость человека от этого мира. Наконец, разорвём вообще связь между человеком и внешним миром, переместим мысленно человека за пределы этого мира, пусть не в четвёртое измерение, ибо это было бы слишком уж далеко, а всего лишь за пределы Земли, в космос. Что произойдёт? Наступит почти мгновенная смерть. Это значит, что зависимость человека от внешнего мира АБСОЛЮТНА.

          Мир насквозь пронизывает человека, пронизывает всё его существо, всю его "внутренность". В организме человека не существует ни одного органа, ни одной клетки, которые могли бы существовать хотя бы мгновение вне природы. Это уже не "единство человека и природы" и не "зависимость" первого от последней. И если мы скажем: "природа определяет человека", то и это будет пустой фразой, ибо мы никогда не найдём, ЧТО ЖЕ, собственно, определяет природа, где, в какой части своего тела человек существует автономно от природы? В человеке не существует ничего, не существует даже математической точки, которая существовала бы ВНЕ природы, рядом с природой, на что природа могла бы воздействовать как ВНЕШНЯЯ сила. Человек свободен от внешнего мира не более, чем дождевой пузырь на поверхности воды — от самой воды. Человек поэтому не есть ни "часть" природы, ни её продолжение; человек и природа ТОЖДЕСТВЕННЫ.

          Как видим, даже в рамках самых обыденных представлений возможна точка зрения, с которой субъект и объект ТОЖДЕСТВЕННЫ в самом что ни на есть философском смысле этого понятия.

          Однако если мы намерены мыслить субъект и объект как некие отличные друг от друга сущности, то что мы можем сказать о них, как можем их определить, если абстрагировались от всех их частных свойств? Ответ заключён уже в самом этом вопросе: если субъект и объект друг с другом не совпадают, то остаётся только одно "свойство", от которого мы не можем абстрагироваться — то, что каждая из этих сущностей НЕ ЕСТЬ другая: субъект — это НЕ объект, объект — это НЕ субъект. Вот это "голое" НЕ, ВЗАИМООТРИЦАНИЕ и есть то, посредством чего субъект и объект ОПРЕДЕЛЯЮТ друг друга. Определяют и, следовательно, не существуют вне этого взаимного отрицания. Следовательно, в этом взаимоотрицании субъект и объект не просто составляют "единство противоположностей", вне него они НЕ СУЩЕСТВУЮТ, а следовательно, В НЁМ они совпадают абсолютно, то есть тождественны. Следовательно, они существуют, и мы можем мыслить их лишь как тождество противоположностей.

          Я понимаю, почему Галиеву "не нравятся" мои рассуждения. Вчитаемся в его собственные "определения" субъекта и объекта:

          "В философии... субъект — это тот, от кого исходит действие, а объект — это тот, на кого это действие направлено... субъект и объект суть природные феномены. В философии такие феномены обозначаются понятием "вещь"... Тождество вещей может быть только в понятии, когда свойства вещей одинаковы... Природа сама и есть скопище объектов и субъектов..."

          Этот "поток сознания" очень хорошо дополняют следующие философские озарения, которые я извлёк из первого попавшегося под руку учебника по диалектическому материализму:

          "Материальные объекты бывают двух родов: объекты, существующие до, вне и независимо от... знания о них (например, звёзды или динозавры), и объекты, не существующие до знания, но существующие вне и независимо от него (например, автомобили или самолёты)... Объекты второго рода изготовляются в конечном счёте из объектов первого рода... объект может существовать без субъекта, тогда как субъект не может существовать без объекта..." и т.д. и т.п.

          Если бы математики мыслили точку как некую пусть очень малую, но реально существующую крупинку вещества, а пространство — как объём пусть очень большого, но реального физического тела, то они никогда не "додумались" бы ни до одной из своих теорем. Но отцы математической науки оказались проницательней "философов" нашего времени. Точку и пространство они научились мыслить абстрактно: то и другое в их мышлении есть ОТРИЦАНИЕ любой конкретной, конечной величины, причём в одном случае это отрицание движется в сторону непрерывного уменьшения — и тем самым мы получаем понятие точки, с другой стороны — в сторону расширения, и тем самым мы получаем понятие пространства. То есть через отрицание конечного мышление в обоих случаях становится бесконечным, мыслит бесконечное, но эта бесконечность направлена в противоположные стороны, в результате чего мы и приходим одном случае к понятию бесконечно малого (точки), в другом — к понятию бесконечно большого (пространства). Однако в обоих случаях мышление проделывает одну и ту же операцию, мыслит одно и то же — отрицание конечного.

          Только благодаря этому абстрагированию математика стала наукой и открылась возможность её прогресса. "Философы" советской закалки не затрудняют себя никаким абстрагированием. Они просто берут вещи и явления в том виде, в каком они "мозолят" им глаза в обыденной жизни, перетаскивают все эти случайные представления в мышление, разукрашивают вычурной "учёной" терминологией и начинают возиться с ними, комбинируя так и этак. И всё это называется у них "философией". Тут, кстати, на помощь им приходит и "диалектика": она раскрепощает их разум, открывает полный простор для бесконечных пустопорожних разглагольствований — только так и реализуется бесконечность их мышления. "Диалектический материализм" превращается в комбинаторику случайных мыслей.

          Возразить против всех подобных построений, по существу, нечего, — как раз потому, что никакого "существа" нет и оно изначально невозможно. Случайное мышление невозможно опровергнуть, можно лишь направить его против него же самого и тем самым показать, что оно НИЧЕГО не мыслит. Так, например, Галиеву с его определением субъекта и объекта (субъект — тот от кого исходит движение... и т.д.) можно предложить вопрос: допустим, человеку падает на голову кирпич. Кирпич в данном случае — это явно то, что движется, "исходит" это движение от закона тяготения, обладатель несчастной головы — тот, на кого направлено движение, — где здесь субъект и объект? Схоластика неуязвима именно потому, что пуста; её поэтому можно опровергнуть только софистикой, переворачивая вверх дном все её построения, однако ясно, что всё это имеет весьма отдалённое отношение к философии.

          Казалось бы, нет ничего проще, чем мыслить субъект и объект так же, как математики, например, мыслят точку и пространство, то есть ПРОСТО как противоположности. Но если мы станем обременять своё мышление раздумьями о том, что первично, а что вторично, и что из чего "изготовлено"; если под субъектом мы будем разуметь конкретного человека, возможно, даже с именем и фамилией, а под объектом — вообще бог знает что: от динозавров до самолётов, то тогда, конечно, мысль о тождестве субъекта и объекта останется для нас вечно непостижимой. Мысля таким образом, вообще невозможно дойти ни до какой мысли, но зато можно сочинять бесконечные тома по "материалистической диалектике", коими советские "философы" мучили себя и других.

          Понятна поэтому усталость Галиева от такой "диалектики" и его желание избавиться от неё; и он прав в том, что выбрасывает её из "диалектического материализма". Однако он остановился на полпути: "материализм" надо бы выбросить тоже... и начать всё с начала!

          Однако вернёмся к политэкономии.

          Если теперь общефилософское представление о субъекте и объекте перенести на экономическую почву, то понятия их тождества и противоположности обретут более конкретные очертания.

          В начале потребления потребность во внешнем предмете существует как зависимость субъекта от объекта. Поэтому объект не просто существует вне субъекта, но существует именно как противоположность, как внешнее нечто, которое субъекту "внутренне" необходимо. В процессе потребления человек потребляет, то есть физиологически усваивает внешний предмет, так сказать "отождествляет" его с собой, ликвидируя тем самым внешнюю противоположность. В производстве, наоборот, предмет, который должен быть произведён, существует вначале как мечта, фантазия или цель субъекта, то есть как сугубо субъективное содержание, то есть субъект и объект тождественны. В конце производства цель реализуется, внутреннее становится внешним. Предмет производства начинает существовать как объективная противоположность субъекта.

          Таким образом, как тождество, так и противоположность субъекта и объекта представлены как в производстве, так и в потреблении, но представлены ПРОТИВОПОЛОЖНЫМ образом. Так что в целом процесс производства-потребления существует именно как ЧЕТЫРЁХСТОРОННЕЕ противоречие.

          Впрочем, можно и оставить в стороне пресловутое "четырёхстороннее противоречие", если уж оно так коробит Галиева. Можно вообще отбросить диалектику и свести диалектическое понятие о субъекте к представлению о нём как о некой математической точке, из которой исходят ДВЕ СИЛЫ, одна из них — сила, с которой человек воздействует на природу — производство, а другая — сила, с которой природа воздействует на человека — потребление. Тем самым мы перейдём от диалектической модели тождества противоположностей к механической модели равновесия противоположных сил. К этой модели иногда и в самом деле можно прибегать, но не для того чтоб отделаться от диалектики, но чтобы лучше понять её. Тем самым, правда, мы сделаем шаг назад, но всё же назад, а не куда-то совсем в сторону — в болото случайных представлений, которые не позволят построить никакого понятия о производстве и потреблении, вернее, никакой системы понятий, посредством которой можно адекватно истолковать экономические процессы. В таком именно болоте вязнет Галиев, в него он пытается затянуть и нас.

          "Если же процесс остановился между производством и потреблением, то его название — просто производство. Акцентировать внимание на то, что производство протекает с целью перерастания в процесс потребления — не обязательно. Это и так ясно. Более того, эти процессы в корне различны. Потребление есть акт индивидуальный, и в нём вряд ли можно обнаружить что-либо, кроме физиологии. Производство же может быть как индивидуальным, так и коллективным. Кроме того, производство может вестись как с целью выпуска продукта, то есть ради потребления, так и с целью созидания товара, то есть для обмена. Все эти процессы различаются между собой, имеют разные закономерности. Если же смешать все их в один процесс производства-потребления, то тогда само производство сведётся лишь к индивидуальному, продуктовому процессу производства. И тут естественным образом пропадёт процесс обмена."

          Что означает фраза: если процесс остановился между производством и потреблением, то его название — производство? Если процесс остановился, то, стало быть, он прекратился, то есть никакого процесса нет и не нужно никаких названий. Есть процесс потребления, есть процесс производства. Продукт производства-потребления одновременно соединяет и разъединяет эти процессы. Почему "необязательно" акцентировать внимание, что производство протекает с целью потребления, если именно ради этой цели оно и "протекает"? Это и так ясно, говорит Галиев. Ясно, да видимо НЕ ТО ясно, что ДОЛЖНО БЫТЬ ясно. Я пытаюсь построить элементарную экономическую модель "субъект — продукт", "производство — потребление" и на этом уровне понять СМЫСЛ тех или иных явлений. Галиева же одолевают какие-то совершенно посторонние мысли: более того(?), говорит он, производство и потребление "в корне различны". А кто же утверждал, что они одинаковы? Однако это различие Галиев мыслит опять-таки ПО-СВОЕМУ. "Потребление, — говорит он, — акт индивидуальный, а производство может быть как индивидуальным, так и коллективным." Ну, во-первых, и потребление может быть актом коллективным. Даже потребление продуктов питания часто становится коллективным (всевозможные застолья и т.п.), что же касается эксплуатации многих технических средств, то оно по определению может быть только коллективным. Так, например, телефоном можно пользоваться только в том случае, если им пользуется кто-то ещё, поездом можно пользоваться только совместно с другими людьми и т.п. Во-вторых, причём здесь вообще всё это? Причём здесь товар, обмен и всё, что Галиев наговорил по поводу того и другого? Я пытаюсь выяснить, как существует стоимость в рамках процесса производства-потребления на самом элементарном уровне, а Галиев замечает, что "тут естественным образом пропадает процесс обмена" — то бишь это разговор слепого с глухонемым. Не "пропадает", его "тут" не было вовсе. Ни о каком обмене ещё нет и речи.

          Галиев, видимо, хочет сказать, что раз нет обмена, то не может быть и никакой стоимости. Так с того и надо было начинать, что, согласно известной марксистской догме, в рамках натурального хозяйства стоимости не существует. Насколько это утверждение соответствует действительности, мы попробуем сейчас разобраться.

в) стоимость

          "Одиночкам стоимость — по барабану", — провозглашает Галиев и так комментирует этот марксистский постулат:

          "...какая может быть связь между субъектом (человеком) и продуктом? Разве только пускание слюны при виде котлеты. Никакой стоимости тут не может быть в принципе. Человек-одиночка произвёл продукт и готовится его потребить. В данный момент его уже не интересует, сколько он затратил труда."

          Какая связь между человеком и произвёденным им продуктом? — недоумевает Галиев. Спросите у поэта, какая связь между ним и его стихами, у конструктора — какая связь между ним и его изобретением. А лучше всего: спросите у грузчика: какая связь между ним и тоннами груза, которые он перетаскал на своём горбу? Попробуйте отрицать эту связь, или попробуйте сказать ему, что его не должно интересовать, сколько он затратил труда. Он вам преподнесёт урок политэкономии в самой осязательной и доходчивой форме. Он ЗАСТАВИТ вас понимать ДИАЛЕКТИКУ СТОИМОСТИ.

          Уж от кого, а от марксиста-то — если Галиев считает себя таковым — трудно было ожидать столь пренебрежительного отношения к трудовым затратам. В экономике существуют школы, которые понимают стоимость просто как пропорцию обмена товара на товар (или на деньги). С подобной точки зрения стоимость, действительно, немыслима до обмена и вне обмена. Маркс же понимает стоимость как затрату труда. Или труд "одиночки" в марксизме также "не считается за труд", как и труд бесполезный? — Оставим этот вопрос марксистам, пусть разбираются...

          Но с точки зрения здравого смысла, очевидно, что труд, затраченный на производство вещи, связывает человека с этой вещью. Если его что и перестаёт интересовать, так это та конкретная форма, в которой труд был затрачен, специфика труда. Его сознание связывает с вещью только сам факт затраты труда и количество затраченного труда, то есть трудовая затрата как таковая, как некоторое количество АБСТРАКТНОГО ТРУДА.

          Однако вещь ему дорога не только как память о затраченном труде. Она дорога ему ещё и как предмет потребления. Даже Галиев признаёт, что человека "волнует... удовлетворение собственных аппетитов". Однако понятие абстрактной потребности он категорически не приемлет:

          "Интересно, как всё же Усов представляет себе такую стоимость? В голове субъекта существует представление о продукте как потенциальном удовлетворителе потребности, причём ни сами потребности, ни свойства продукта тут не учитываются. То есть это нечто вроде знания о том, что нечто способно удовлетворить какие-то потребности. Это просто какое-то томление мысли, знание в потенции... У Усова... потребительная стоимость есть некая расплывчатая мысль о возможностях."

          И опять: со своим вопросом "как понимать "такую стоимость?" Галиеву лучше бы обратиться не к Усову, а например, к любому крестьянину. Возьмите хозяйство последнего: выращенное и собранное зерно он может использовать для удовлетворения самых разнообразных потребностей: часть зерна идёт в пищу, часть — на корм скоту, на самогоноварение, на семена и т.д. Вольно или невольно, но объём всех этих совершенно разных потребностей крестьянин вынужден представлять или выражать в одних и тех же единицах (килограммах, пудах и т.п.) одного и того же зерна. Затем все эти величины качественно различных потребностей он складывает и говорит: для жизни в течении года мне нужно столько-то пудов зерна. Спрашивается, величину какой именно потребности выражают эти столько-то пудов? Ясно, что речь идёт уже не конкретной потребности, но о СУММЕ потребностей, то есть о некой обобщённой, АБСТРАКТНОЙ потребности.

          С другой стороны, ОДНУ И ТУ ЖЕ потребность можно удовлетворять при помощи качественно РАЗЛИЧНЫХ продуктов. Например, чувство голода можно удовлетворить хлебом или мясом, или овощами и т.д. То бишь если в первом случае разные потребности абстрагировались посредством одного и того же продукта, их удовлетворяющего, то в данном случае разные продукты абстрагируются, то есть сливаются в качественно однородную массу "продуктов питания", посредством одной и той же потребности, которую они могут удовлетворить.

          Ясно, что абстрагирование в рамках натурального хозяйства никогда не доводиться до конца, но лишь по той простой причине, что такого "абстрактного" продукта, который удовлетворял бы ВСЕ потребности, не существует в природе. ВСЕ потребности удовлетворяют деньги, но удовлетворяют не сами по себе, а посредством обмена, которого не существует в условиях натурального хозяйства. Однако если абстрактная потребность как таковая ещё не существует в изолированном хозяйстве, то очевидно, что она РЕАЛИЗУЕТСЯ в нём ровно настолько, насколько это вообще технически возможно и реализуется не как "туманные мечтания", а как нечто материально неизбежное и необходимое.

          Таким образом, абстрагировать можно как потребности человека, так и полезности (полезные свойства) вещей, сколь бы качественно ни различались между собой те и другие. И это абстрагирование потребностей происходит на каждом шагу в практической деятельности. Таким образом, АБСТРАКТНАЯ ПОТРЕБНОСТЬ существует, а толщина стен амбара, в котором крестьянин хранит собранный урожай, — это воплощение абстрактной потребности, насколько она возможна в условиях его хозяйства — массивность замков, которые он навешивает на двери, доказывают, что эта абстрактная потребность есть вовсе не некое "томление мысли", но нечто в высшей степени реальное.

          Абстрактная потребность, поскольку она мыслится в самом чистом виде, как потребность вообще, безотносительно ко всякой конкретной потребности, есть потребительная стоимость. Абстрактный труд, мыслимый аналогичным образом, есть трудовая стоимость.

          Итак, вещь произведена человеком, он на неё затратил сколько-то труда, она ему СТОИЛА каких-то усилий, возможно немалых усилий. С другой стороны, вещь удовлетворяет потребности человека, причём это не "котлета", от которой "текут слюнки" (ещё один образчик "философского" мышления!), а такая вещь, с которой необходимо связана вся дальнейшая жизнедеятельность человека; потеря её будет СТОИТЬ ему жизни. Спрашивается, существует ли в обоих этих случаях СВЯЗЬ между вещью и человеком? Реальна ли эта связь? Каким ещё другим понятием мы можем её обозначить, если не понятием СТОИМОСТИ?

          "Усов не оставляет нам опоры, позволяющей не потонуть в болоте неопределённости."

          Только что сформулированное представление о трудовой и потребительной стоимостях и есть эта опора, твёрже и определённее некуда. Труд и потребление и основанные на них понятия трудовой и потребительной стоимостей — что может быть более определённо в экономической деятельности? "Болото неопределённости" начинается тогда, когда эти самые простые и ясные как день представления мы вслед за Галиевым начнём с ходу загромождать совершенно посторонним хламом:

          "...ведь Усов исследует стоимость, то есть меру чего-то. Это "что-то" и надо найти. То, что стоимость есть мера — бесспорно. Иначе зачем она, вообще, тревожит экономистов? Допустим вслед за Усовым, что эта мера нематериальна, что она присутствует только в головах людей. Но раз она всё же мера, то должна быть однозначной и определимой... Усовскую производственную стоимость вообще сложно себе вообразить. Если потребительная стоимость ещё с грехом пополам в будущем всё же как-то связана с удовлетворением потребности, то труд без характеристик превращается вообще в фикцию. Всё выражается пустой фразой, что производственная стоимость есть труд. Ибо без конкретизации того, что собственно такое труд, здесь не обойтись. Труд — это, прежде всего, процесс. И, как любой процесс, он имеет определённые характеристики. Но Усов отбрасывает все эти характеристики — причём не только труда, но и природной вещи с предметом потребления. И у Усова остаётся только то, что труд есть какой-то процесс изменения чего-то на что-то. Причём не понятно, каким именно образом происходит сам процесс труда."

          Какая "мера"? Какие "характеристики труда"? Галиев, видимо, путается не только в моих мыслях, но и в своих собственных мыслях. Он путается настолько, что даже отказывается "вообразить" хорошо ему известную трудовую стоимость Маркса. Как можно было не заметить, что моя "производственная стоимость" — это буквально то же самое, что и марксов "абстрактный труд"? Зачем Галиеву понадобилось знать, "каким именно образом происходит сам процесс труда"? Разве мы обсуждаем какие-то технологические подробности? Единственное рациональное понятие у Маркса во всей его теории стоимости — это понятие абстрактного труда, и оно-то Галиева как раз и смутило, когда он наткнулся на него в моей статье. Очень странно мыслит "марксист" Галиев!

          Что же касается "меры чего-то", то вот это самое "что-то", то есть стоимость, мы и попытаемся ещё раз найти. Для этого осталось сделать последний шаг: количественно определить стоимость — шаг самый простой, но именно поэтому самый сложный.

          Итак, с произведённым и подлежащим потреблению предметом человека связывают два "обстоятельства": потребительная стоимость и трудовая стоимость. Как "измерить" ту и другую?

          Прежде всего: как измерить количество труда? Процесс труда уже завершился, перед нами — продукт, воплощающий определённое количество труда. Слово "воплощает" имеет вполне точный, математический смысл: количество продукта однозначно связано (при прочих равных условиях) с количеством затраченного на его производство труда; чем больше затрачено труда, тем больше произведено продукта. Количество продукта есть функция количества труда. Количество продукта ОПРЕДЕЛЯЕТ количество труда. Следовательно, единицу продукта можно использовать как единицу труда для измерения величины труда.

          Таким образом, количество произведённого продукта непосредственно существует и как количество труда, затраченного на производство этого продукта.

          Аналогичным образом количественно выражается и величина потребности. Если данное количество продукта удовлетворяет потребность вполне определённого масштаба, то это количество продукта тем самым ВЫРАЖАЕТ определённое количество потребности. Иначе говоря, определённое количество потребности, или величина потребительной стоимости, совпадает с количеством произведённого продукта.

          Однако как в случае с трудом, так и в случае с потребностью мы имеем дело с одним и тем же количеством одного и того же продукта. То есть одно и то же количество продукта выражает как величину трудовых затрат, так и величину потребности.

          Этот мой вывод показался Галиеву "вывертом":

          "Вот и весь выверт. Весь туман был нужен только для того, чтобы констатировать: "количество продукта непосредственно есть количество стоимости". То есть продукт и есть стоимость. Мы пыжимся тут, пытаемся определить стоимость продукта, а оказывается, что сам продукт и есть стоимость. Но какая же стоимость может быть у стоимости? На самом деле Усов хотел, видимо, сказать, что количество продукта и есть стоимость. Сколько штук продукта произвели — такова и их стоимость. Но тогда это банально."

          Прежде всего: продукт не есть стоимость, так же как деревянный метр не есть протяжённость. Продукт обладает стоимостью, он есть носитель стоимости. В продукте важно только то, что он есть нечто материальное. Стоимость есть КОЛИЧЕСТВО продукта. Материальность продукта означает, что это самое количество ОПРЕДЕЛЁННО, то есть не может изменяться случайно и спонтанно. Линейку можно изготовить из дерева или железа — неважно, лишь бы материал был достаточно жёстким, дабы расстояние между делениями не изменялось в недопустимых пределах. Ту же роль играет и материя продукта, как носителя стоимости.

          Далее. Галиев правильно ВОСПРОИЗВЁЛ мою мысль, что количество продукта и есть стоимость, но ПОНЯЛ её шиворот-навыворот. Ему кажется, что определить стоимость — значит измерить её. Отсюда его фраза "сколько штук продукта произвели — такова их стоимость." У меня ещё и речи нет ни о каком измерении стоимости. Я пытаюсь ответить на вопрос: что такое стоимость, как она существует в данном случае, а Галиева мучит вопрос: "сколько чего стоит?"

          В чём, вообще, состоит процесс измерения, например, протяжённости? Что значит фраза: такое-то расстояние равно 100 метрам? Она значит, что данное расстояние в 100 раз больше, чем какое-то другое расстояние, взятое в качестве единицы измерения и называемое "метром". Возьмём простейший случай: имеется некий отрезок АВ и другой отрезок СД. Измерить — означает в данном случае взять один из отрезков в качестве единицы длины и показать, сколько этих единиц укладывается или содержится в другом отрезке.

          Ещё больше упростим (то есть усложним!) задачу: предположим, что имеется не два, а только один отрезок АВ. Как мы можем измерить его протяжённость? Скажут: никак не можем, ибо для того чтоб измерить, нужна единица измерения и в качестве таковой — какой-то другой отрезок. Но позвольте, возражаю я, ведь отрезок АВ существует, и существует именно как протяжённость, то есть как некоторое количество. Если мне нечем измерить протяжённость, то это, конечно, не значит, что эта протяжённость перестает существовать. Но КАК она существует в таком случае? КАК мне её выразить? Выразить протяжённость АВ в какой-то единице измерения СД я не могу, поэтому мне остаётся только выразить указанную протяжённость в ней самой! Расстояние АВ есть просто некое определённое расстояние — и больше ничего. Чему равно АВ? Оно равно АВ. И это не тавтология: равенство АВ=АВ означает, что данное АВ реально существует как ОПРЕДЕЛЁННОЕ количество, иначе говоря, что оно ВООБЩЕ СУЩЕСТВУЕТ.

          Аналогичным образом, стоимость в разбираемом случае существует просто как некое реальное объективное количество. Реальным и объективным это количество делает то, что оно есть количество материальной вещи — продукта производства и потребления. Что касается самого этого количества, то ещё нет ничего, в чём оно могло бы быть выражено, измерено, кроме как в самом себе. Оно есть, АВ=АВ — вот всё, что о нём можно сказать. Гораздо интересней выяснить: количеством ЧЕГО оно является? Стоимости, говорю я. Так вот и выясним, что такое эта стоимость. Галиев конкретизирует данный вопрос:

          "Проблема у Усова заключалась в том, что при приравнивании потребительной стоимости и производственной стоимости невозможно найти ту меру, по которой эти стоимости можно сравнить, так как потребительная стоимость (то есть, по сути, полезность) характеризуется качеством (физическими параметрами) продукта, а производственная стоимость — трудом. Мера первого — это вкус, цвет, запах, а мера второго — часы, рубли и т.п. Приравнять их нельзя, но очень хочется. Что же делать? Да всё очень просто! Нужно взять и приравнять эти стоимости к чему-то третьему, например, количеству. Ловко, но крайне неудачно."

          Как видно, мне приходится спорить с человеком, который толкует про вкус, цвет, запах, в то время как я ему — про стоимость. Однако с потребительной стоимостью, надеюсь, мы уже разобрались, и главное не в этом. Хотя в частных формулировках Галиев кругом не прав, в общем свой вопрос он ставит правильно. Производство и потребление — это качественно различные процессы. Соответственно, потребительная и трудовая стоимости качественно различные стоимости. Спрашивается, как они могут быть тождественны в одном и том же количестве?

          Но, во-первых, было бы несколько несвоевременно удивляться тождеству трудовой и потребительной стоимостей, в то время как с самого начала мы только и говорим о ТОЖДЕСТВЕ противоположностей. Во-вторых, Галиеву мешает понять это тождество прежде всего его собственные превратные представления и о взаимодействии, и о противоположностях, и, соответственно, об их тождестве (то есть его "философия").

          "...в любой процесс могут вступать лишь тождественные феномены, а вложенный труд и потребительские качества — ну никак не тождественны. То, что они принадлежат одной и той же вещи — товару — ничего ещё не значит."

          Если "феномены" тождественны, то именно поэтому они и не могут взаимодействовать, не "могут вступать в процесс": вода с водой не взаимодействует, а вот кислота с металлом — взаимодействует.

          Труд придаёт вещи определённые полезные свойства и ЭТИ ЖЕ САМЫЕ свойства затем потребляются человеком. Следовательно, произведённый продукт и есть, так сказать, точка, в которой потребление и производство совпадают, тождественны.

          В-третьих, если продукт есть "точка", так сказать, вещественная, то стоимость есть "точка", так сказать, математическая.

          Пример. Беру ЖЕЛЕЗНЫЙ стержень и начинаю измерять его длину ДЕРЕВЯННОЙ линейкой... Что такое? Почему молчит Галиев, почему не кричит мне: что вы делаете?, ведь вы же измеряете ЖЕЛЕЗО — ДЕРЕВОМ! —, что ОБЩЕГО между этими веществами, ЧТО вы там можете намерить? А молчит Галиев именно потому, что понимает: измеряю я не "железо", а ПРОТЯЖЁННОСТЬ железного предмета, и не "деревом", а деревянным предметом, который также обладает ПРОТЯЖЁННОСТЬЮ. Таким образом, КАЧЕСТВЕННО различные вещи ТОЖДЕСТВЕННЫ в том отношении, что оба обладают ПРОТЯЖЁННОСТЬЮ. Но как всё-таки возможно это тождество? Куда делось вещественное качественное различие? Каким образом оно преодолено? Очень просто: отношение протяжённости не содержит в себе НИ АТОМА никакого вещества. Именно потому, что протяжённость свободна от материи, различные материальные вещи тождественны как протяжённые вещи. Протяжённость есть ИДЕАЛЬНОЕ отношение и именно поэтому оно ОБЪЕДИНЯЕТ мир бесконечно разнообразных и материально несоединимых вещей.

          Этот пример, кстати, показывает Галиеву, ЧТО может скрываться под терминами "идеальный", "идеальное", что это не есть "плоды воспалённого воображения", от которых должен шарахаться всякий "нормальный" человек. С идеальными сущностями мы сталкиваемся на каждом шагу, в частности, в случае со стоимостью. Если угодно, стоимость не более идеальна, чем протяжённость. Впрочем — не буду угождать материалистам — стоимость даже ещё БОЛЕЕ идеальна. Как и почему — будет ясно из дальнейшего изложения.

          Таким образом, уже в первом приближении стоимость, как и протяжённость, то есть как нечто идеальное, СВОБОДНА от материальной качественной противоположности процессов производства и потребления. Но это — лишь половина ответа на вопрос. Для того чтобы отыскать вторую половину, необходимо оглянуться назад — на субъекта, который производит и потребляет.

          Что странного в том, что трудовые затраты и потребности отождествляются в количестве произведённого продукта, если ещё раньше они БЫЛИ тождественны в субъекте производства-потребления? В процесс труда человек затрачивает силы, в процессе потребления он набирается сил, но всё это — одни и те же силы одного и того же человека! Что странного в том, что стоимость становится противоречием потребительной и трудовой стоимости, если сам человек есть ходячее противоречие? Он ЕСТЬ и в то же время он НЕ ЕСТЬ: он должен уничтожать себя в процессе труда и восстанавливать себя в процессе потребления — только так он может БЫТЬ. Иначе говоря, чтобы БЫТЬ, он должен непрерывно ВОСПРОИЗВОДИТЬ себя. ПОЭТОМУ вся его материальная жизнь распадается на два противоположных процесса производства и потребления. Поэтому указанные процессы замыкаются в продукте производства-потребления. Причём, разумеется, этот продукт существует уже не просто как материальная вещь. Он вовлечён в процесс, в круговорот жизнеобеспечения человека, он является ВОПЛОЩЕНИЕМ его бытия, причём, с одной стороны: бытия затраченного (труда), с другой — бытия обретённого, ибо наличие предмета потребления и возможность потребления обеспечивает дальнейшую жизнь человека. Вот это-то воплощённое в предмете БЫТИЕ субъекта и есть стоимость.

          В сущности, стоимость есть просто знание, с одной стороны, того факта, что на производство предмета затрачено сколько-то сил, с другой — того факта, что предмет удовлетворяет потребности в каком-то объёме. Но всё это не просто факты — это такие факты, которые определяют всё материальное существование человека. Следовательно, само это знание есть ФАКТ, факт если не материальный, то не менее реальный, чем сами производство и потребление, и определяющий экономическое поведение человека не в меньшей степени, чем названные материальные процессы. Мало того, теперь, как мы выяснили, это знание имеет для себя и под собой материальное выражение и объективную опору: КОЛИЧЕСТВО произведённого продукта. Это количество объективно выражает количество затраченного труда и объём будущего потребления. Таким образом, это количество продукта есть МЕРА интенсивности экономической деятельности, МЕРА материального бытия человека, бытия, заключающегося в производстве и потреблении. Таким образом, стоимость — это не просто знание о чём-то, это знание, существующее как объективный факт, имеющий количественное выражение.

          В этом пункте, видимо, полезно ещё раз воспользоваться примером с протяжённостью. Можно спорить, насколько протяжённость "идеальна", но по крайней мере Галиев не станет отрицать, что она есть нечто объективное, реальное. То есть она существует независимо от того, измеряем мы её или нет. Стоимость есть также величина объективная. Она есть мера производства и потребления, она показывает, насколько СОРАЗМЕРНЫ указанные процессы, а эта соразмерность влечёт за собой изменение материального состояния субъекта. Например, если трудовые затраты растут, а количество производимого продукта уменьшается, то происходит обнищание субъекта, — в противном же случае, наоборот, обогащение. То есть пока стоимость не осознана, она существует только как материальное отношение субъект-производство-объект-потребление (пресловутое четырёхстороннее противоречие). Величина стоимости определяет материальное состояние этой системы или изменения этого состояния, но сама-то эта величина проявляется только как эти самые материальные изменения, вернее, как объективная ТЕНДЕНЦИЯ этих изменений. То есть пока стоимость неосознана, она существует, так сказать, лишь наполовину, она скрыта в производстве и потреблении, которые сами протекают "наполовину" как стихийные процессы, подчинённые, скорее, инстинктам, чем разуму. И только тогда, когда стоимость осознана, она становится фактом, который не просто существует, но начинает определять всю материальную деятельность человека и сам немедленно получает количественное выражение, становится инструментом деятельности человека и т.д. — только тогда, следовательно, начинается становление стоимости.

          Таким образом, если протяжённость существует независимо от нас, то стоимость — очень даже "зависимо", и именно поэтому так трудно понять, что она такое есть.

          Итак. Чего стоила человеку произведённая вещь? Она стоила ему, скажем, трёх дней труда. С другой стороны, чего она ему стоит в смысле потребления? Она обеспечивает ему, скажем, три дня жизни. Следовательно, она стоит ему трёх дней жизни. Пока, кажется, всё понятно. Но теперь самое главное: чего же стоит сама жизнь человека на протяжении этих трёх дней? Слово "стоить" означает: чем измеряется, чем выражается, что ей соответствует в действительности? В действительности этой жизни соответствует количество произведённой и потребляемой вещи. Следовательно, жизнь на протяжении трёх дней стоит такого-то количества вещи, стольких-то единиц этой вещи. Иначе говоря, стоимость вещи или её количество, есть количество БЫТИЯ человека.

          Понимаю, что определение это даёт повод к всевозможным недоразумениям и насмешкам. Однако "бытие" или "жизнь" человека в данном случае берутся далеко не во всех её многообразных проявлениях. ВСЯ жизнь в данном случае — это, с одной стороны, затрата сил в процессе труда, с другой — восполнение сил в процессе потребления. Можно, если угодно, провести физическую аналогию: жизнь есть некая потенциальная энергия, которая, с одной стороны, реализуется, затрачивается в труде, а с другой стороны, — аккумулируется, восполняется в ходе потребления. Спрашивается, как измерить эту энергию? С одной стороны, она производит продукт какой-то величины, с другой — поглощает тот же самый продукт той же величины. Следовательно, величина этого самого продукта и может служить мерой энергии. Можно пойти ещё дальше и измерять (мысленно, конечно) эту жизненную энергию физическими единицами, какими-нибудь киловатт-часами. И тогда получим: в труде человек затрачивает столько-то киловатт-часов энергии, и эта энергия аккумулируется в продукте труда, в потреблении эта же энергия высвобождается из продукта потребления и аккумулируется самим человеком. При этом количество указанного продукта, поскольку он является носителем энергии и каждая его единица содержит определённое количество этой энергии, само может служить мерой энергии, так что мы можем измерять её не киловатт-часами, а, наоборот, киловатт-часы — единицей этого продукта. Переворот здесь не больший, чем при переходе от аршин — к метрам, либо наоборот. (До каких только фантазий не дойдёшь в споре с марксистами!).

          Итак, стоимость есть мера экономического бытия человека. Таково определение стоимости и никаким другим оно быть не может.

с) деньги

          Согласно диалектике, процесс развития есть процесс выявления, реализации ранее скрытой сущности; это, так сказать, процесс выворачивания наизнанку, в ходе которого внутреннее становится внешним и наоборот. Поэтому в конце развития мы не обнаруживаем ничего сверх того, чего не было бы в начале. Разница лишь в том, что неявное стало явным. Поэтому те определения, которые мы до сих пор приписывали стоимости и которые казались чем-то туманным, трудно постижимым, становятся самоочевидными, понятными для всех, как только стоимость начинает существовать как деньги. Соответственно, и все возражения Галиева против моей диалектики, сколь бы они кому-нибудь ни казались основательными в начале рассуждений, пока мы рассматривали стоимость как она существует в рамках натурального хозяйства, исчезают сами собой, как только мы добираемся до денег. В этом случае возражения Галиева противоречат уже не только диалектике, но и здравому смыслу, и нужен особый вид упрямства, чтоб продолжать на них настаивать.

          Прежде всего, деньги есть воплощение как трудовой, так и потребительной стоимости, точнее сказать, как абстрактного труда, так и абстрактной потребности. Галиев, конечно, с этим не согласен:

          "Во-первых, потребительная стоимость, по определению самого автора, есть способность удовлетворять непосредственно потребность человека. Деньги же могут удовлетворить лишь потребность покупать, если таковая потребность у кого-то имеется. Во-вторых, производительная стоимость зависит от количества вложенного труда, а не от того, можно вознаграждать этим товаром труд или нельзя. Деньги не представляют из себя какую-то абстрактную стоимость, они суть лишь промежуточное, вспомогательное средство, которое никоим образом сущность стоимости раскрыть не может."

          Во-первых, способность удовлетворять потребность есть ПОЛЕЗНОСТЬ вещи, а не потребительная стоимость — я нигде не давал того определения, которое приписывает мне Галиев. Во-вторых, деньги нельзя есть, сами по себе они также не могут защитить от жары или холода и т.д., то есть они не могут НЕПОСРЕДСТВЕННО удовлетворять потребности. В-третьих, что такое "потребность покупать", понять весьма трудно, а вот то, что ПОСРЕДСТВОМ денег можно удовлетворить ЛЮБУЮ потребность — это всем понятно, и это-то как раз и означает, что деньги обладают потребительной стоимостью. В-четвёртых, когда человек получает зарплату, его интересует, насколько получаемая им сумма денег адекватна его "трудовому подвигу", то есть насколько его зарплата соответствует количеству затраченного им труда, вознаграждением за который она является. С другой стороны, если одни и те же рубли платят за ЛЮБУЮ работу, то это опять-таки означает, что деньги являются воплощением абстрактного труда, то есть выражают трудовую стоимость, что опять-таки не не может не быть всем понятно. Только посредством изощрённой софистики можно запутать все эти простейшие представления.

          Впрочем, с трудовой стоимостью денег дело обстоит, возможно, не так просто, как кажется. Маркс отождествляет стоимость с трудом, поэтому с его точки зрения просто непостижимо, как стоимостью могут обладать "какие-то бумажки", которые сами по себе, просто как "бумажки", явно ничего не стоят. "Настоящими" деньгами, эталоном стоимости, по Марксу, может быть лишь нечто такое, на производство чего затрачен реальный, "настоящий" труд — золото, например. Поэтому даже после того как во всём мире перестал существовать золотой стандарт, то есть золото перестало существовать как деньги, советские экономисты продолжали твердить, что "реальными" деньгами является только золото, а бумажные деньги — только его заменители. И это лишний раз показывает, что марксистские представления о стоимости сводятся к грубому фетишизму, то есть к отождествлению физического процесса труда со стоимостью.

          С моей же точки зрения всё обстоит предельно просто. Стоимость есть идеальное отношение между человеком и вещью. Объективным выражением трудовой стоимости является не материя товара, а его КОЛИЧЕСТВО, материя же может быть поэтому какой угодно, например, "бумажной". Что же касается количества, то от него требуется только одно: чтобы оно было ОПРЕДЕЛЁННЫМ, то есть чтобы оно находилось в прямом соответствии с количеством труда, которое представляет, чтобы оно было функцией этого количества. Пока стоимость существует в товарном мире, неотделимо от него, это требование выполняется автоматически: товары не падают готовыми с неба; чтоб произвести каждую лишнюю единицу товара, необходимо затратить какое-то количество труда. Но как только стоимость в виде денег отделяется от товарного мира, как только она становится абстрактным товаром, так все материальные свойства и качества носителя денег становятся не важными, ибо деньги НЕПОСРЕДСТВЕННО не могут и не должны быть ни предметом потребления, ни средством производства. Более того, вещество денег становится явной помехой денежному обращению. В начале века экономистами (конечно, не марксистами) это было вполне осознано, и была высказана мысль, что нелепо связывать денежное обращение с "каким-то золотом", которое само по себе годится только для изготовления украшений и вставных зубов. Поэтому даже необходимо, чтоб деньги сбросили свою "вещную" форму и стали просто количеством неких знаков. Исторически этот процесс отделения денег от вещества начался ещё на заре капитализма, а закончился уже в наше время, в 70-ых годах с отменой золотого стандарта.

          Однако главное условие должно выполняться по-прежнему: количество денежных знаков должно находится в соответствии с объёмом или количеством общественного труда (если рассматривать деньги только как трудовую стоимость). В первом приближении это условие выполняется просто тем, что деньги не может печатать кто угодно. Во втором приближении количество денег должно регулироваться, и для этого, как известно, нужна и существует целая политика.

          Однако здесь мы добрались до ещё одной, непостижимой с точки зрения Галиева, истины: деньги есть именно СТОИМОСТЬ, и ИДЕАЛЬНАЯ природа стоимости ярче всего проявляется именно в деньгах.

          Деньги, говорит Галиев, — это вспомогательное промежуточное средство. Знакомая песня. Это ещё одна марксистская догма, вся ошибочность которой очевидна именно в наше время. В самом деле, нелепо продолжать утверждать, что деньги — это только средство, в то время как история уже показала, что изменения денежной массы могут вызвать рост производства, падение производства, разруху и голод, революцию, наконец. Если с помощью денег можно перевернуть мир, то это уже не средство. Деньги — это нечто реальное, самодовлеющее, существующее "в себе и для себя", короче говоря, — это объективный ФАКТ, который, с одной стороны, действительно опосредует экономические процессы, но с другой стороны, сами эти процессы могут становиться лишь средством существования этого факта, и следствием того, КАК он существует САМ ПО СЕБЕ. Не могу подыскать лучшего названия для этого факта, кроме как СТОИМОСТЬ.

          И этот факт существует уже как чисто идеальная сущность. Деньги обращаются ТОЛЬКО ПОТОМУ, что существует общественное ДОВЕРИЕ к государству и правительству, их выпускающему. С другой стороны, если стоимость товара неотделима от количества товара, а стало быть, и от материального тела товара, то количество денег уже свободно от всякой материи: количество денег в обращении определяется "просто" "росчерком пера" главного банкира страны. Таким образом, деньги есть общественное сознание, существующее объективно и независимо от сознания каждого отдельного человека, целого народа и даже государства, если речь идёт о мировых деньгах.

          Однако по-прежнему остаётся связь между денежной массой и масштабами общественного производства и потребления. Денежная масса может изменяться спонтанно и независимо от состояния экономики, вызывая в ней те или иные процессы, но лишь до известных пределов. Как только эти пределы будут нарушены, деньги сами начинают разрушаться как стоимость: "бумажки" остаются, а стоимость их исчезает. Одним словом, деньги — это не просто стоимость, но стоимость противостоящей им совокупной массы товаров, и в этом смысле стоимость денег тождественна стоимости товарной массы, но это... тождество противоположностей!

возврат каталог содержание
Адрес электронной почты: library-of-materialist@yandex.ru