А.Хоцей

          Недавно, узнав о том, что на форуме сайта "Библиотека материалиста" идут дискуссии о частной собственности, Александр Хоцей, основной автор сайта, предложил нам один свой старый и нигде до сих пор не публиковавшийся текст, своим содержанием достаточно близко касающийся темы частной собственности.

          Правда, знакомясь с этим текстом, мы выяснили, что он не только и не столько про частную собственность, сколько про факторы достижения наилучших условий существования общества. К тому же данный текст представляет собой нечто вроде комбинации из давно уже опубликованных на данном ресурсе текстов: "Материалы к программе марксистской партии","За что нужно бороться?" и "На что нужно ориентироваться при организации эффективного производства?".

          Но мы всё же решили поместить данный текст Хоцея на форум: глядишь, кто-нибудь дополнительно прочитает содержащиеся в нём дельные, правильные аргументы. Кстати, при чтении данного текста желательно учитывать, что в нём изложены взгляды двенадцатилетней давности, а сам он был написан в период бурных перестроечных дискуссий.

          Если честно, то я не знаю, как устроен телевизор. Кое-какие убеждения по этому поводу у меня, конечно, есть. Ну, например, я подозреваю, что если вилка не воткнута в розетку, то стучать кулаком по корпусу с криком: "Зажгись, гангрена!" бесполезно. Но во всяком другом более спорном случае, по-моему, лучше вызвать мастера. Всё-таки — радиоэлектроника!

          То ли дело — общественные науки. В них, как и в медицине, разбирается каждый. Сегодня, например, все твёрдо знают, что рынок есть достижение цивилизации, а общественная собственность — это такое неприличное выражение. Точно так же, как лет десять тому назад все столь же твёрдо были уверены в прямо противоположном. Крылатое выражение "я Маркса не читал, но марксизм — обанкротившееся учение" бабочкой перепархивает с социал-демократической розы на менее революционные гвоздики и прочие цветы "перестройки". А в качестве аргументов приводятся всё те же ссылки на наши семидесятилетние трезвон и вопли о развитом социализме при том, что розетку ещё не подвели, а вилку — давно свистнули.

          Особым шиком сегодня считается обвинять Маркса в идеализме, а коммунизм именовать утопией. Этим как бы подчёркивается сугубо практический, добротный, с позиций здравого смысла подход к делу нынешних теоретиков. Уж они-то себе иллюзий не строят, розовыми мечтаниями не занимаются! Они-то прекрасно понимают, что равенства и справедливости быть не может, кроме разве что равенства в нищете, что красивые коммунистические байки на деле оборачиваются гулагами и кровавой диктатурой. И уже достаточно ходячим становится некое "теоретическое" обобщение насчёт такого соотношения равенства (к которому вроде бы стремятся популиствующие коммунисты) и свободы (как вроде бы цели социал-либерал-демократов), что они отрицают друг друга. Либо уж, понимаете, равенство и справедливость — либо свобода и демократия. Выбирайте!

          Вот уж теория так теория! Мне, напротив, почему-то всегда казалось, что свободы как раз и не может быть без справедливости. Какая, простите, демократия (то есть равенство политических прав), если в обществе царит несправедливость? Разве будут с ней мириться те, кому она выходит боком? И разве не требуется эту несправедливость охранять, подавляя свободы обиженных? Логика тут настолько очевидна, связь свободы и справедливости настолько ясна, что даже стыдно ввязываться в полемику по такому детскому вопросу. Справедливость — основание и условие свободы. Несправедливость — основание рабства и бесправия. Об этом свидетельствует вся историческая практика.

          Впрочем, я как марксист отнюдь не собираюсь полемизировать по данному поводу. Поскольку заниматься рассуждениями о том, что лучше — справедливость или свобода, — значило бы не что иное, как согласиться с самим данным немарксистским подходом. То бишь встать на идеалистическую, по сути, платформу, предлагающую осуществлять общественный выбор, исходя из субъективно-ценностных критериев. Наши завзятые "практики" пытаются навязать марксизму именно такое — своё собственное — видение проблемы. Дескать, она лишь в том, что одни (коммунисты) выбирают равенство, жертвуя свободой, а другие (социал-демократы и либералы) — свободу, жертвуя равенством. Но всё это, повторяю, не имеет вообще никакого отношения к марксизму, отражая лишь собственное идеалистическое мировоззрение критиков "идеализма" Маркса.

          Мы, марксисты, не выступаем, фактически, ни за равенство, ни за свободу. Это вам показалось, господа. Уж слишком вы на этом зациклились. Мы, марксисты, выступаем за набитый желудок. Ведь мы — экономические прагматики, если заострить вопрос, выделив самую суть. Все остальные побрякушки — забава ребятишек из совершенно других направлений. А мы просто хотим вкусно есть, прилично одеваться, ну и т.д. и т.п. в том же духе. Если именно это называть идеализмом, то тогда я уж не знаю, что такое материализм.

          Что же нужно для того, чтобы вкусно есть? Прежде всего, конечно, хорошо работать. Знакомое словосочетание, не правда ли? Да, всё обстоит именно так: чтобы хорошо жить, нужно иметь эффективную экономику. Но что это такое — эффективная экономика?

          Во всяком производстве имеются два важнейших фактора. Это, во-первых, сами работающие люди, а во-вторых, те орудия, которыми они работают. Чтобы понять, какой должна быть эффективная экономика, надо составить себе представление о наилучших условиях действия обоих данных факторов.

          Что касается людей, то тут ясно, что лучше работают те, кто грамотнее, умелее, культурнее и т.п. Всё это вещи наживные, однако. Непосредственно организацией производства не обусловленные. А вот что зависит от неё напрямую — так это стимул к труду. Факт, что трудолюбивее и добросовестнее всего работает тот, кто работает на себя. Это самый надёжный и могучий стимул, помимо дисциплины и пр. порождающий ещё и творческий подход к делу, экономию и т.д. Таким образом, с точки зрения стимула к труду и к развитию наилучшим является такое производство, где производитель выступает хозяином, и такое распределение, которое осуществляется справедливо, по труду. Естественно, не всякому, а общественно-полезному.

          Есть, понятно, ещё и другие стимулы — безработица, например, или кнут надсмотрщика. Но действенность их, конечно, меньше. Ведь это средства принуждения, основанные на страхе. Тут не может быть и речи о творческом труде и т.п. Чтобы добиться последнего, например, японцы активно переходят к политике пряника, воспитывая в рабочих психологию псевдохозяев. Ну и, кроме того, принуждение страхом — расточительно. Тут в одном случае необходимо содержать паразитирующую армию безработных, а в другом — надсмотрщиков. Так что, думается, по части активизации производителей нам лучше остановиться на стимуле, действующему по принципу "работа на себя". Конечно, если это только возможно, если мы до этого дозрели.

          А вот дозрели мы до этого или нет — зависит уже от второго фактора: от орудий. И с этой точки зрения, и вообще, они — обстоятельство решающее. Мы можем сколь угодно добросовестно махать лопатой, но всё равно вряд ли угонимся за лодырем на экскаваторе. Именно поэтому человек организует свой производственный процесс ориентируясь в первую очередь не на какие-то там "стимулы", а исходя из требований используемых им орудий. Даже если сие ведёт к отрицанию справедливости в распределении и ликвидации положительной стимуляции. То есть дело обстоит так, что переход к справедливому распределению с включением принципа "работа на себя" становится экономически оправданным и выгодным лишь тогда, когда этого начинает требовать сам характер средств труда.

          Поэтому, если мы хотим сегодня вкусно и сладко есть, то бишь иметь эффективную экономику, то нужно посмотреть прежде всего на то, какие в нашем распоряжении имеются средства производства, при какой организации производства и распределения благ они будут использованы наилучшим образом. Последнее зависит от первого: организация производства — от характера используемых орудий. А не от благих пожеланий свободы, равенства или ещё чего-нибудь столь же "экономического". У нас сегодня множество охотников всего этого "не замечать", все почему-то рассуждают об экономической эффективности лишь в привязке к экономической свободе, под которой имеют в виду свободу частной собственности, которой даже на Западе в чистом виде уже давно нет. Экономические теории нынешних теоретиков не поднимаются выше разглагольствований о роли стимула. Кругом только и слышишь речи о необходимости дать свободу предприимчивости, о выгодности хозяйского отношения к делу и т.д. Это, конечно, хорошо бы. Стимул для эффективной работы немаловажен.

          Только стоило бы, прежде всего, не зажмуривать глаза на тот счёт, что при господстве в экономике частной собственности действовать будет отнюдь не принцип "работа на себя", а принцип "работа на дядю", на нанимателя. Непосредственные производители тут вовсе не будут хозяевами. Принуждать к труду их будет всё тот же страх — правда, теперь уже не страх попасть за решётку по статье о тунеядстве, а страх потерять работу и остаться без средств к существованию.

          А кроме того, надо помнить, что стимулирование — это ещё не самое главное. Самое главное для эффективной экономики — рациональное использование средств производства. Именно этим обеспечивается львиная доля эффективности. Соответственно, этим и надо прежде всего руководствоваться при организации производства и связанного с ним распределения благ.

          Вот простой пример. Допустим, имеются две ткачихи. Одна работает кустарным способом, но на себя. За сутки ткёт 5 метров ткани. При великом усердии, добросовестности, хозяйском отношении к делу и т.д. Вторая же ткачиха работает на эксплуататора на ткацкой фабрике. И выпускает за сутки 200 метров ткани. Уровень эксплуатации второй ткачихи — жесточайший. Скажем, 95%. То есть из всего произведённого второй ткачихой хозяин фабрики забирает 190 метров ткани, оставляя ей только 10 метров. Так кто же находится в лучшем положении — несмотря на все стимулы?

          Так что дело, повторяю, вовсе не в стимулах, а в орудиях. Которые предъявляют особые требования к процессу своего использования, то есть к организации производства. Стимулы же к труду тут находятся лишь на вторых ролях. Смешно — но и очень показательно, — что нынешние критики марксизма сосредоточивают своё внимание на подобных букашках, в то же время решительно не примечая подлинного слона.

          А всё потому, что слон этот отдавливает им пятки. Характер решающей массы современных средств производства таков, что уже не допускает частной организации производства. Атомная станция — не лавочка. Колоссальная взаимосвязанность и взаимозависимость, глубокая специализация, высокая производительность, капиталоёмкость, глобальная экоопасность и прочие черты современной экономики естественным образом повышают роль управления всеми производственными процессами, порождают новые системы регулирования, приходящие на смену стихии рынка. На Западе законодательство давно уже меняется в сторону ограничения рыночных порядков в пользу интересов обобществляемого на практике производства. Разумеется, этот процесс противоречив и непоследователен, ибо осуществляется в решающей степени под контролем капитала, но он очевиден. Нынешние средства труда требуют регулируемого в общественном масштабе производства. Естественно, лишь в той части, которую обслуживают данные средства, а не нелепого тотального управления всем и вся.

          Но что нужно для того, чтобы производство в общественном масштабе эффективно регулировалось? Здесь важно прежде всего, чтобы субъектом этого регулирования было действительно само общество. Понятно, что при частной собственности никто не вправе будет вмешиваться в дела частных производителей, и никакого регулирования не получится. Поэтому частное право должно уступить место общественному. Кроме того, необходима какая-то особая организация общества, чтобы оно могло выступать как подлинный субъект управления, не подменяясь на деле аппаратом этого управления, бюрократией. Общественное управление производством означает равное право каждого члена общества распоряжаться средствами труда. Это может обеспечить только демократия, перерастающая в самоуправление. Широкое же развитие демократических свобод как условие общественного регулирования экономики возможно лишь тогда, когда в обществе нет непримиримых противоречий, то есть когда оно основано на принципах социальной справедливости, когда распределение произведённых благ происходит по общественно-необходимому труду. Несправедливость и угнетение могут держаться только на таком насилии, которое несовместимо со свободой и политическим равноправием.

          Таким образом, современная потребность в регулировании общественного производства есть одновременно и потребность в становлении и развитии свобод и справедливости, без которых эффективное использование нынешних средств труда немыслимо. То есть тут наконец-то становится возможным и включение того самого идеального стимула хозяина, распространяющегося на всех производителей. Характер современных средств производства понуждает к такой его, производства, организации, при которой оба фактора — работник и орудия его труда — достигли бы гармоничного единства. Оптимальные условия использования данных средств производства другим боком суть условия, при которых каждый труженик — хозяин. Конечно, не вульгарно-непосредственно, а через систему институтов, делающих его равным сособственником средств производства — при абсолютном вместе с тем индивидуальном праве на собственный труд, который здесь никем не отчуждается неэквивалентно, эксплуататорски, а полностью достаётся труженику.

          Эта тенденция подкрепляется ещё и такой характерной чертой современных орудий, что они уже даже и не могут приводиться в действии некультурными, недисциплинированными, безответственными, неграмотными работниками. При подобных качествах рабочей силы следует ожидать не полезного эффекта, а катастрофы — типа чернобыльской. Грамотность же, сознательная дисциплина, культура и пр. свойства личности не могут развиться в условиях подавления её самостоятельности, свобод, в условиях несправедливого распределения общественных богатств. Это обстоятельство дополнительно подталкивает к демократизации общественной жизни, к развитию и совершенствованию социальной справедливости. И с этой стороны лозунги гуманизма, равенства, свободы и справедливости являются ныне не прекраснодушными мечтаниями, а насущной экономической необходимостью. Но, напоминаю, для нас, марксистов, они являются лишь следствием, а не исходной точкой рассуждений.

          Хочется подчеркнуть ещё, что экономическими прагматиками нас делает не нравственная ущербность и не равнодушие к высоким идеалам, а политический реализм. Мы просто очень хорошо понимаем, что большинством людей движут не прекраснодушные мечтания, а чисто материальные интересы, что выбор между свободой, справедливостью и достатком осуществляется обычно в пользу последнего. Иначе общества и не было бы. И именно поэтому мы прежде всего напираем на эффективность производства. Наивно бороться за идеалы вразрез с экономическими интересами людей. Свобода и справедливость могут утвердиться лишь на соответствующем материальном базисе, то есть они должны стать экономически выгодными. И вот сегодня мы к этому наконец пришли, то бишь возможность и необходимость соответствующих преобразований в жизни общества и в производстве наконец созрели. Как их провести в жизнь — вот в чём вопрос.

          В решении данного вопроса помогают следующие практические наблюдения. Во-первых, очевидно, что серьёзные сдвиги в общественном устройстве происходят лишь в результате целенаправленных действий больших масс людей. Мнение и деятельность какой-нибудь отдельно взятой тёщи тут никакого серьёзного значения не имеют. Для общественных переворотов нужны общественно значимые силы. Их поддержка обязательна и для сохранения новых порядков.

          Во-вторых, понятно, что те или иные порядки эти общественные силы будут устанавливать лишь в том случае, если они им выгодны. Никто не станет по своей воле воевать за чужие, а то и прямо враждебные себе интересы. Конечно, тут кое-какое значение может иметь обман: кому-нибудь пообещают, например, манну небесную, убедят, что вот то-то и то-то есть коренной интерес, скажем, рабочего класса — а потом и выйдет конфуз. Окажется, что хотя интерес и в самом деле коренной — да не того коренника. Но обман ведь рано или поздно раскроется. И надёжно опереть на него систему нельзя. Обманутые массы быстро опомнятся и поймут, что им в действительности выгодно, а что — нет. Поэтому не на обмане стоит общество в конечном счёте, а на силе тех, кто охраняет и поддерживает данные порядки вполне сознательно. Исходя из тех выгод, которые данные порядки им дают.

          Третье наблюдение — из разряда тех, которые сегодня активно опровергаются на всех уровнях и которые даже преследуются новыми статьями Конституции. Это наблюдение касается того, что общество неоднородно. Что в нём различные люди и целые их группы занимают разное положение, по-разному относятся к организации общественного производства и распределения благ. Одни люди, например, производят, а другие — нет. Одни обладают властью и правом, соответственно, отчуждать и распределять произведённое, а другие могут лишь просительно заглядывать первым в глаза в надежде, что им бросят с барского стола кусок пожирнее. И естественно, что интересы у этих разных категорий людей тоже довольно заметно отличаются. Те, кто распределяет, ничего не производя, обычно бывают вполне удовлетворены и не прочь сохранить такое своё привилегированное положение до скончания веков. А те, кто производит, но лишь облизывается, наверное, заинтересованы в том, чтобы кое-что тут поменять. Не так ли?

          Короче, речь идёт о классовом делении общества, о различиях и даже непримиримых противоречиях иных составляющих его слоёв, о противоположности их интересов, прямо проецирующихся в довольно-таки несовпадающие идеальные модели общественного устройства и организации экономики. Каждый класс, как отмечалось, ратует за то, что ему выгодно. И борется именно за это, а не за что-нибудь иное. И, если хватает сил, устанавливает и охраняет соответствующие порядки. Это реальность. Только так и живёт, только так и развивается общество. И никак иначе.

          Поэтому мы, марксисты, неизбежно обращаемся к логике политического прагматизма. Мы знаем, каких перемен в обществе мы хотим и могли бы сегодня достигнуть по состоянию производительных сил. Мы понимаем, что перемены эти произойдут лишь в том случае, если за них выступят значительные силы. И мы убеждены, что за эти перемены выступят лишь те силы, которым сии перемены на руку. Ясно, что на руку они далеко не всем подряд. Вывод, следовательно, прост: надо посмотреть, какие слои и группы заинтересованы в данных преобразованиях и делать решающую ставку именно на них. При этом подчёркиваю, что такие силы, безусловно, должны быть значительными. Раз средства производства предъявляют обществу свои требования, то эти требования реализуются и воплощаются не как-нибудь, а именно через экономические интересы определённых связанных с производством слоёв.

          Так кто же у нас заинтересован в вышеописанных переменах?

          Бюрократия? Она, конечно, — за регулируемое производство. Правда, регулируемое именно ею самой и в её собственных интересах. При полном, соответственно, отторжении демократии, подавлении свобод, ужасающем произволе и несправедливости в распределении. Эффективность такого эгоистического и авторитарного, антиобщественного управления экономикой давно на нуле и даже приобрела уже отрицательную величину.

          Тогда, может быть, в вышеуказанных переменах заинтересованы буржуа, частные предприниматели? Ну, с этими-то уже ясно, что к регулированию в общественных масштабах они вообще отношения иметь не могут по самой своей природе. Хотя, конечно, буржуа — прогрессисты в сравнении с бюрократами, да и свободой, вишь, вовсю бравируют. Правда, к справедливости относятся с холодком. Читай дальше наших социал-демократов.

          Может, тут подойдёт интеллигенция? Эти ребята, разумеется, за свободу, а в принципе, если мозги не покорёжены социал-демократическими фантазиями, то и за справедливость. Только вот ущербна эта их установочка. Поскольку ни на что материальное не опирается. Интеллигенту, по сути, никакого дела нет до того, как организованно материальное производство. Ему бы свободу творчества да свободу продажи своего труда отстоять. А труд у него индивидуальный, в регулировании не нуждается. Поэтому интеллигенция, не имея непосредственного отношения к производству, не имеет и никаких экономических интересов в этой области.

          Техническая интеллигенция? Это уже ближе к жизни. Тут вроде бы есть и общая интеллигентская заинтересованность в свободе, и к производству — прямое касательство. Правда, вот в этом последнем тоже встречается изъян. Поскольку инженер занимает некое среднее положение между непосредственным производителем и администрацией, то есть хозяйственной бюрократией. Тем самым ИТР могут жить за счёт поблажек начальства, за счёт дополнительного ограбления рабочих. И подчас плодятся различные конторы без счёта и смысла. Так что толковый инженер — заинтересован в экономической целесообразности и пр. Но бестолковых, липовых — тьма.

          Крестьянство? Его интересы сегодня весьма неопределённы, как неопределённо и само его положение. Но в целом крестьянство, видимо, за рынок (я веду речь об объективной заинтересованности, а не о субъективных представлениях: субъективно ныне все не рынок). Характер земледельческого производства не требует и даже кое в чём прямо противится сколько-нибудь значительному управлению. То бишь этот сектор экономики рыночен по самой своей природе. Но тем не менее, как показывает опыт Запада, крестьяне скорее тяготеют к ограниченному рынку, к регулированию разорительных конкурентных отношений обществом. Впрочем, никакого серьёзного политического значения крестьянство сегодня уже не имеет.

          Остаётся только рабочий класс. Это основной класс-производитель. И, следовательно, основной объект эксплуатации. Который сам, соответственно, эксплуататором быть не может. Кого ему грабить, кроме самого себя? Улучшать свою жизнь, повышать благосостояние рабочие могут лишь в ходе совершенствования производства, благодаря рациональной его организации. Что это значит в нынешних условиях, смотрите выше.

          Как основной производитель, рабочий класс заинтересован и в справедливости оплаты своего труда, то есть в уничтожении угнетения и сопутствующей ему несвободы. А в силу того, что рост уровня жизни рабочих прямо зависит от успешной работы и творчества интеллигенции, рабочие выгадывают, если обеспечивают все условия для этого, включая наивысшую оплату инженерных и прочих знаний и талантов. То есть можно видеть, что основные интересы пролетариата лучше всего укладываются в прокрустово ложе требований средств производства — как с точки зрения социальной справедливости, так и по части политических свобод (о специфических политических интересах рабочего класса я напишу чуть ниже).

          Необходимо ещё указать, что рабочие также и наиболее значительная из заинтересованных в прогрессивных изменениях сил. Допустим, буржуазия тоже за демократию, но силёнок у неё всё же маловато. А пролетариат — это сила. Не столько по численности, на что обычно напирают, но что имеет далеко не главное значение, сколько по своей практической сплочённости, способности к организованным действиям, по реальному отношению к базису общества — средствам производства. Таким образом, мы, марксисты, делаем ставку на рабочих ещё и потому, что только они в состоянии стать действительным политическим гарантом новых порядков, только они способны взять и удержать власть. Интеллигенция на это не способна, ибо разобщена по самой своей природе и не располагает никакими материальными орудиями борьбы. Хотя её интересы тоже бродят где-то рядом с прогрессом.

          Итак, те требования, которые предъявляют ныне к устройству общества и производства орудия труда с точки зрения эффективного их использования, наиболее последовательно отражаются в объективных интересах рабочего класса. Для того, чтобы эти интересы реализовались в конкретных преобразованиях, необходимо, чтобы рабочие стали решающей политической силой. Лишь тогда они смогут провести их в жизнь и поддерживать новую систему в стабильном состоянии. Таким образом, нужна власть рабочего класса. То есть нужен определённый политический порядок, определённый набор процедур формирования и функционирования органов управления обществом, которые бы отдавали власть рабочим. Что же это может быть за порядок?

          Чтобы разобраться в данном вопросе, полезно поучиться тому, как в истории те или иные классы сохраняли своё господство. Если обобщить всё, что мы тут обнаружим, то можно выделить два основных способа удержания власти. Первый — это создание неестественных преимуществ представителям данных классов, то есть те или иные политические привилегии, монополия на политическую деятельность, отстранение всех других классов от политики, от участия в политической жизни, от контроля за государством, как главным инструментом власти, насилия. Второй способ удержания власти — это использование естественных преимуществ, которые есть у тех или иных классов в борьбе за захват ключевых позиций в политике — при равных условиях этой борьбы для всех классов, при отсутствии у кого-либо политических привилегий.

          Первый подход характерен, например, для феодалов, бюрократии. При феодализме крестьянство было полностью отчуждено от политики не только по своему естественному положению, но и ещё законодательно. И нынешняя наша бюрократия тоже господствует за счёт монополизации прав в формировании органов управления, государства, то есть в своём собственном воспроизводстве. Не секрет, что демократии (то бишь равенства граждан) на деле у нас никогда не было и нет до сих пор. А есть реальные политические привилегии аппарата, в первую очередь, партийного.

          Подобные же методы использовала и буржуазия в ранний период своего господства, пока достаточно не окрепла, чтобы опереться лишь на свои естественные преимущества. Она, конечно, уничтожила все неестественные привилегии чиновничества, сведя его на положение зависимого от себя слоя, подчинив его себе посредством демократии, уравнения и даже ущемления прав самих чиновников, членов правительственного аппарата, военных и т.д. Но демократию буржуазия ввела поначалу только для себя, для богатых, сделав обязательным при участии в выборах правительства имущественный ценз и, тем самым, отстранив от политики всех неимущих — прежде всего, конечно, своих наёмных работников.

          Подобная система политических привилегий, ущемления остальных социальных слоёв, отстранения их от формирования власти лежит на самой поверхности, и потому многие теоретики останавливают свой выбор именно на ней, едва только начинают думать над тем, как рабочим захватить и удержать власть. Данная система привилегий отражена, в частности, в советской системе с её производственным принципом выборов. Здесь избирательных прав лишаются все, кто не работает на производстве, то бишь это и есть социальный ценз в действии. Кстати, его можно провести ещё более решительно (и такие концепции имеются): скажем, выбирать тоже только из рабочих, по социальному признаку. Систему привилегий у нас в стране и пытались представить поначалу как форму власти рабочего класса. Правда, при этом забыли, что одними привилегиями дело не решается. Можно выбирать только рабочим и только из рабочих, но немалое значение имеет ведь и организация выборов. Тут нужна демократия, иначе выборность превратиться в фарс, в скрытое назначенчество. А кроме демократии важны ещё умение и способность рабочих пользоваться демократическими правилами.

          У нас в начале XX века эти последние обстоятельства отсутствовали. И система привилегий, проведённая в значительной степени лишь формально, не сработала. В особенности, потому, что социальные привилегии в решающей степени перевешивались привилегиями по партийности. Эти вторые привилегии действовали в куда более важной с точки зрения власти области, чем первые: социальный ценз работал при выборах в Советы, а партийный — при формировании руководящих кадров армии, НКВД и прочих органов насилия. А ведь власть — это сила, это способность навязать свою волю. Советы фактически не контролировали армию, её контролировала партия. Оттого реальная власть была вовсе не у Советов со всеми их социальными цензами, а у партии. И поскольку партия была бюрократически организованной, то естественно, что вся власть оказалась у партийного аппарата.

          Отсюда я делаю два важных вывода. Первый вывод: мало просто социального ценза, нужна ещё и демократическая система выборов для самих рабочих. Иначе при бюрократизации, заорганизованности выборов не поможет и социальный ценз — руками рабочих будут избраны марионетки аппарата. Второй вывод: важно, чтобы социальный ценз работал в ключевой сфере власти, — при формировании тех органов, которые контролируют средства насилия. Если, например, рабочие избирают правительство, то оно не должно быть пустышкой, оно должно само контролировать армию и пр. Иначе всё это будет надувательством, а вовсе не властью рабочих.

          Таким образом, один вариант власти рабочих вчерне разобран: это политические привилегии рабочего класса, демократия для рабочих. Но этот вариант далеко не единственный и не наилучший, если смотреть на диктатуру рабочих как на средство для дальнейших прогрессивных преобразований, развития свободы, эффективной экономики и т.п. При системе политических привилегий, несомненно, можно и нужно ожидать недовольства и сопротивления прочих слоёв, слабую творческую отдачу граждански подавленной интеллигенции и др. Поэтому следует искать более удобных путей достижения той же цели.

          Второй подход — это использование естественных преимуществ. Они становятся значимыми, когда ни у кого никаких искусственных привилегий нет — то есть при равенстве политических прав, при демократии для всех. Ведь равенство прав ещё не означает действительного равенства разных слоёв и классов в возможности пользоваться этими правами. Тут у тех или иных классов имеются свои козыри. Скажем, у буржуазии — богатство, обладание большим экономическим потенциалом, контроль над средствами массовой информации и тем самым над сознанием населения, когда оно, сознание, приглушено относительным благополучием. Буржуазия умеет, как очевидно, эффективно использовать эти свои преимущества. Деньги сегодня на Западе делают правительство. У кого больше денег, у того на деле больше и власти, возможности провести своих ставленников в аппарат государства — при полном юридическом равенстве гражданских прав.

          Преимущество интеллигенции — интеллект, образованность. Но это в политике такая малость, что в расчёт не принимается.

          У крестьянства и прочих мелких сегодня слоёв преимуществ практически никаких нет, это слои и классы, выключенные из политики, как субъекты. Они всегда на подхвате у более мощных партнёров.

          Что касается бюрократии, то при демократии она как властный класс исчезает, ибо условия её бытия и есть политическая привилегированность. (Кроме того, при демократии она исчезает и как полноправный политический игрок — в отношении выдвижения и выборов управленцев действуют законодательные ограничения.)

          Козыри рабочих — это, во-первых, их способность к сплочению, солидарности, организованным действиям. Если данная способность превращается в реальные организованность и сплочённость, то рабочий класс становится влиятельной политической силой. Никто больше в обществе не способен к такой самоорганизации. У рабочих она проистекает из самого характера производства, на котором они заняты. Тут они постоянно самим производственным процессом притираются друг к другу, приучаются к взаимодействию, коллективизму и т.п. Второе преимущество рабочих — их реальный контроль за производством. А это стержень, на котором держится общество. Отказ производителей работать может парализовать всё, в том числе и мощь буржуазии с её богатством. Ибо богатство сильно лишь тогда, когда приводит в действие средства производства и людей. Если же эти люди бастуют и средства производства бездействуют, то от денег проку мало. То есть рабочие могут просто отказаться играть по правилам, которые им навязывает капитал, при которых деньги — козырь. Успех этого отказа, паралича роли денег опять же зависит от реальной организованности и сознательности рабочих.

          Таким образом, при общей демократии мы имеем две силы: денег и организованности рабочих. Какая из них может победить? Это сложный и конкретный вопрос, то есть зависящий от многих конкретных обстоятельств. Но несомненно, что у рабочих — при высокой степени их сознательности, культуры, организованности (естественно, демократической, а не бюрократической, не с подачи "вождей") — есть немалые шансы победить силу денег и захватить контроль над госаппаратом. Понятно, что подобный казус может быть только разовым актом. Тут или буржуазия быстренько свернёт демократию, обратившись к чему-нибудь типа военной хунты, или рабочие свернут шею капиталу, как своему антагонисту. Это естественно. Ведь не может быть так, чтобы политическая власть была у эксплуатируемых, а экономическая система сохранялась как эксплуататорская. Антагонизм интересов не позволит такому состоянию общества быть стабильным. Тут или рабочие изменят экономические порядки, приведя их в соответствие со своими интересами, или капиталисты насильственно свергнут власть рабочих и изменят политическую систему, чтобы власть вновь не уплыла из их рук в руки их антагонистов.

          Поэтому закономерным следствием прихода рабочих к власти, если они хотят сохранить эту власть за собой, а также использовать её по назначению (ведь власть берут не ради власти, а как средство для преобразования общественной системы, прежде всего, экономической), должно быть ограничение частной собственности, силы денег. Меры тут могут быть разные: например, запрет на использование денег в выборных кампаниях, национализация всех средств массовой информации или даже вообще отмена частной собственности на основные средства производства. Может быть проведена также и такая мера по укреплению власти рабочих и предотвращению контрпереворота буржуазии, как создание особой системы контроля за армией. То есть тут имеются варианты, при которых даже частная собственность может быть сохранена без особого риска — если рабочие настолько преобладают в силу своих преимуществ, что гарантировано переигрывают в условиях демократии буржуазию.

          Но, разумеется, наиболее гарантированным господство рабочего класса будет в том случае, когда частная собственность в решающей степени отменена и класс богатых потеряет своё влияние, свои возможности и преимущества. То есть исчезнет в массе как таковой. При этом в обществе не останется сил, способных противостоять рабочему классу — при известной организованности последнего и в условиях демократии: без демократии, конечно, такая сила найдётся в виде бюрократии. Поэтому система полной политической демократии при отсутствии частной собственности на основные средства производства представляет собой один из наиболее благоприятных вариантов господства рабочих. Тут у них сразу исчезают значительные соперники в борьбе за правительство — бюрократия оказывается задавлена демократией, буржуазия — отменой вышеуказанной частной собственности. Достаточно даже незначительной организованности рабочих, чтобы они в данных условиях преобладали. А следовательно, и диктовали обществу такие законы и порядки, которые им выгодны.

          Все вышеописанные варианты достаточно традиционны. Они исходят из привычных ситуаций и форм политической борьбы, организации политической власти. Тут ведь о чём идёт речь? О процедуре захвата контроля над государством, аппаратом управления и насилия. Есть государство и есть — допустим, раз в четыре года — коллизия борьбы за контроль над ним. Кто лучше умеет использовать свои преимущества на выборах, тот и победил. А потом уже, контролируя государство, проводит посредством него свою политику, навязывая свою волю населению. Для буржуазии, понятно, это естественный и единственно возможный ход конём. Она не может навязывать свою волю обществу непосредственно — разве что через средства массовой информации. Но обман малоэффективен и не может быть основным орудием политики. Тут нужно что-то повесомее — например, орудия насилия. То бишь буржуазии нужно государство, армия, полиция и пр. Без них она не способна контролировать общество, охранять нужные ей порядки. С другой стороны, буржуазия должна сама контролировать аппаратчиков, правительство, чтобы оно работало на капитал, а не само на себя (ведь у бюрократии есть и свои интересы). Именно для контроля за государством буржуазия и применяет демократические процедуры формирования правительства и других органов власти. Такова сермяжная правда буржуа: им нужна демократия против бюрократии, но им нужна и бюрократия, государство — нацеленные против рабочих и прочего населения. Без этого господства буржуазии не будет.

          Выше я рассуждал о формах власти рабочих в рамках буржуазной традиции, то есть в свете тех правил игры, которые провела в жизнь буржуазия. Я отметил, что может быть козырем рабочих в этой игре — при выборах раз в четыре года правительства, посредством которого теперь бы уже не буржуа, а рабочие диктовали обществу свою волю.

          Но тут встаёт вопрос: зачем? Зачем, вообще, нужно это посредство? Буржуа, понятно, без государства обществу ничего диктовать не в силах. Деньги влиятельны лишь в период избирательной кампании. Но сами по себе они — ноль. На них только приобретают силу — армию и пр. Без этого мегафона, многократно усиливающего голос капитала, его никто и слушать не будет. Деньгами не принудишь к выполнению своей воли и своих порядков. Тут нужна сила.

          А вот зачем государство рабочим? Ведь они, особенно при их организованности, в отличие от буржуазии сильны сами по себе, сильны естественным образом. Это ведь только буржуазия господствует лишь в силу обладания государством. А если государства не будет, то господству её сразу придёт конец. Тут значимым станет не политическая ловкость, не способность протащить своих ставленников на выборах в парламент, а непосредственное соотношение социальных сил. Без всяких посторонних посредников и орудий. И вот, если армии и прочих средств насилия нет, то легко увидеть, что в обществе просто не остаётся никого, кто бы мог противостоять рабочему классу — особенно, если последний будет сознателен и организован. Власть — это сила. При отсутствии такой силы, как армия, не остаётся других сил, которые были бы соперниками силе рабочего класса. Здесь кардинальным образом меняются условия, в которых имеют значение те или иные естественные преимущества. И в этих условиях козыри богатства сразу теряют в цене, раз нечего на него купить, раз нет средств, приобретя которые, можно было бы господствовать над обществом. Зато сразу решающим становится преимущество организованности, сплочённости, многочисленности (относительно той же буржуазии, например).

          Так что надо просто изменить условия, надо перестать играть по правилам, сочинённым для себя эксплуататорами. И сразу снимутся все проблемы. Сразу исчезнет борьба за власть, которая есть не что иное, как борьба за контроль над средствами насилия. Уничтожьте средства насилия — и абсолютно бессмысленной станет демократия, привилегии в политике и т.д. и т.п. Ведь всё это лишь средства борьбы за власть. А власти без силы не бывает.

          Предположим, что правительство будет избираться капиталистами. Что оно сможет сделать, если у него не окажется рычагов насилия над обществом? Разве сможет оно заставить общество выполнять те законы, с которыми общество не будет согласно? Выражусь ещё конкретнее: данные законы только тогда станут исполняться, когда их будет поддерживать основная в данном обществе сила, которой в описываемом случае является рабочий класс. Другой равноценной ему силы тут не будет. Естественно, что реальной станет и лишь та политика, которую станут поддерживать рабочие. Функционировать сможет лишь тот общественный порядок, который будет в интересах рабочих или, по крайней мере, не враждебен им. Аналогично — пусть правительство формируется без какой-либо демократии: допустим, назначением сверху, как это практикует бюрократия. Пусть формирование правительства будет привилегией самих правительственных чиновников. Ну и что это им даст? Абсолютно ничего. Ведь реальной власти у правительства не окажется. Чтобы не быть пустой говорильней, а действительно управлять, оно должно будет опираться на единственную силу — рабочих, а значит, действовать в их интересах.

          Преимущество такой системы власти рабочих ещё и в том, что она абсолютно стабильна. Ибо покоится не на использовании преимуществ в лихорадке выборов, а на постоянном преобладании. Ни выборная кампания, ни что иное тут значения не имеет.

          Переход власти к рабочим закономерно ведёт и к реальному обобществлению производства. Хотя в данной системе наличие частной собственности политически совершенно не опасно. Власти она не даёт, раз нет самих орудий власти. Политическое преобладание неизбежно остаётся за рабочими. В этой ситуации они оказываются в чрезвычайно удобном положении в экономической борьбе. Они имеют возможность нажимать на предпринимателей, частных собственников, которые нанимают их, с тем, чтобы те повышали им зарплату. И капиталисты не в состоянии что-либо им противопоставить. Кроме собственного отказа от руководства предприятием. Тут неизбежно установится такой баланс распределения вновь произведённой стоимости, при котором предприниматель будет получать столько, во сколько он себя ценит, с корректировкой на то, во сколько его ценят рабочие. Потому что не предприниматель будет силой диктовать условия рабочим, а они ему. На деле. И уровень присвоения предпринимателя будет таким, на который взаимно согласятся и он, и рабочие. По существу тут будет иметь место не что иное, как оплата по труду деятельности предпринимателя, менеджера со стороны коллектива рабочих.

          Всё дело в том, что не может быть экономических порядков — например, той же системы частной собственности, — как стабильной и господствующей, если они не подкреплены политической властью частных собственников. При политической власти рабочих система частной собственности естественным образом будет де-факто приспособлена к их интересам, то есть будет существовать только в тех рамках и в том виде, в которых она окажется выгодна рабочим. Это будет частная собственность лишь де-юре, но де-факто это окажется не чем иным, как действительным общественным (со стороны рабочих) распоряжением производством. Предпринимателям будет предоставлена возможность распоряжаться средствами производства как якобы их собственностью, но только в тех пределах, которые будут очерчены рабочими, руководствующимися своей выгодой — в том числе, наиболее эффективным функционированием средств производства. Частным интересам тут будет неизбежно поставлен заслон в той мере, в какой они будут эгоистическими, расходящимися с интересами общества, производителей. Предприниматели окажутся на деле на службе у рабочего класса, окажутся служащими, оплачиваемыми сообразно приносимой ими пользе. Частной их собственность будет лишь по форме, а не по действительному содержанию. Ибо не может быть частной собственности при господстве рабочего класса.

          Точно так же естественным образом отрицается тут и абсолютизированная коллективная собственность. Она отрицается, во-первых, самим процессом производства, который требует взаимовыгодного согласования интересов отдельных предприятий. Ведь такое согласование есть не что иное, как совместное планирование и управление этим процессом. Во-вторых, сама организованность рабочих в ходе отстаивания своих политических интересов закономерно должна перерастать в сотрудничество и организованность в ходе экономической деятельности. Нельзя быть солидарными в политике, будучи разобщёнными и даже противостоящими друг другу в экономике. Таким образом, обобществление производства есть естественное следствие и одновременно условие политического доминирования рабочего класса. Не распространяясь уже о том, что оно есть чисто экономическая потребность и просто целесообразно и выгодно трудящимся само по себе.

          Какая красивая по всем статьям получается идиллия, не правда ли? Ведь разве можно ныне отменить армию и прочие средства насилия? Конечно, нельзя. Ставить такую задачу было бы верхом нелепости. Так что мы её и не ставим.

          Но разве нельзя сделать так, чтобы средства насилия одновременно и были — и в то же время их вроде бы как и не было? То есть чтобы они были для решения определённых задач, например, внешней обороны, борьбы с преступностью и т.п., но чтобы их бы не было там, где встают проблемы собственно политические — социальной, классовой борьбы. Речь, таким образом, идёт о выключении средств насилия из политики, нейтрализации их в этом плане. Чтобы они не могли бы быть использованы, как орудия решения социально-экономических споров. Каковы могли бы быть меры такой нейтрализации?

          Ну, во-первых, тут возможны чисто технические мероприятия. Такие, как, например, сокращение армейского и прочего контингентов до минимально-необходимого уровня, замена живой силы техникой. Живая сила нужна ведь в первую очередь для захвата территорий, оборонительная же война может вестись за счёт вооружений. Кроме того, сама переориентация на оборону допускает резкое изменение структуры вооружений в ту сторону, чтобы они не могли использоваться для тактических целей, для действий по захвату территорий, в том числе и своих собственных. Тем самым армия естественным образом будет выведена с арены внутренней политики. Слона ведь нельзя использовать в роли охранителя порядка в посудной лавке.

          Во-вторых, есть немало чисто политических рычагов, которые можно применить дополнительно в отношении армии и, как основные, в отношении госбезопасности, внутренних сил поддержания порядка и т.п.

          Один из таких рычагов — деполитизация органов принуждения и насилия. Эта практика достаточно широко распространена на Западе. Военные, чины полиции и т.п. там не могут принадлежать к каким-либо партиям, а также избираться в законодательные и прочие органы управления обществом. Тем самым буржуазия гарантирует себя от влияния данных представителей аппарата, устраняет их из политики как самостоятельную силу. Но вовсе ещё не устраняет как собственно своё орудие. Нам же надо не просто уничтожить политические амбиции генералитета и т.п. и какие-либо их пристрастия, но и вообще положить конец использованию средств насилия, как орудия политиков, правительства. То есть необходимо полное отчуждение армии и пр. от органов управления обществом. Покуда они тем не менее сохраняются, такое отчуждение становится возможным лишь при создании каких-то автономных от правительства органов контроля за ними. Ведь бесконтрольной армию оставить нельзя, иначе она тут же сама начнёт контролировать общество. Но контроль за ней должен быть аполитичным и нейтральным в отношении интересов конкретных управляющих обществом политиков.

          Последнее достигается в том случае, если, во-первых, сделать эти органы контроля обособленными от правительства путём самостоятельного их формирования. Во-вторых, данные особые органы контроля за армией также должны быть деполитизированы с точки зрения партийных пристрастий. В-третьих, целесообразно ввести для этих органов сословное, классовое представительство с правом "вето" для каждой фракции во всех важнейших вопросах, в том числе по поводу применения средств насилия для внутренних нужд. Тем самым будет исключено применение их в социальной борьбе, в столкновении классовых интересов. В-четвёртых, важно, чтобы эти органы контроля формировались и функционировали максимально демократически, дабы предотвратить их возможное отчуждение в стоящую над всем обществом силу, обладающую армией и пр. средствами насилия.

          Как достичь этого последнего? Помимо известных уже демократических процедур — ещё и децентрализацией, автономизацией подобных органов на разных уровнях, то есть чтобы между союзными, республиканскими и более мелкими комитетами обороны (назовём их так) не было никакой соподчинённости. Сие не так уж и трудно реализовать, поскольку в централизации контроля нет особой нужды. Нужна подчинённость этих органов населению, а не друг другу. И не более. Ведь централизм и соподчинение нужны лишь для управления, в исполнительском аппарате.

          А каковы должны быть функции комитетов обороны? Что значит контролировать средства насилия? Это значит, в первую очередь, ведать кадровыми назначениями генералов и офицеров, принимать решения об использовании войск и пр. вооружённых сил, определять армейское и др. законодательство, то есть содержание воинских уставов и инструкций.

          Таковы самые общие соображения о методах и способах нейтрализации орудий принуждения. Которые, конечно, могут и должны быть конкретизированы дальше в конституционных нормах и законах. Отчасти это сделано в материалах к программе Демократической рабочей партии (марксистской).

          Отмечу ещё, что можно решить вопрос и кардинальнее, передав контроль над армией и пр. исключительно в руки рабочих, использовав в этой области систему политических привилегий при полной демократии и вообще любых порядках в сфере формирования правительства. Но не надо забывать, что власть для рабочих — не цель, а средство (как, впрочем, и для всех вообще классов). Какие-либо ущемления других слоёв ведут к ухудшению их самочувствия, снижению творческой и иной активности полезного характера — и, обратным образом, к повышению всего вредного, к росту социальной напряжённости. Зачем это нужно? Если простая нейтрализация средств принуждения уже отдаёт на деле власть в обществе рабочим, то этого уже и достаточно. Не стоит обострять ситуацию, затрудняя себе же контакт с остальным обществом, пережимая на средствах в ущерб быстрейшему и эффективнейшему достижению цели. Буржуазия, например, давно поняла это и расширила демократию до максимальных пределов с точки зрения сохранения всё-таки власти за собой. В частности, она сохранила орудия принуждения под контролем своего правительства.

          Нейтрализация же средств принуждения, дополненная развитой самоорганизацией рабочего класса, — это ключевое звено, обеспечивающее власть последнего. Всё остальное имеет уже только прикладное значение. Будет демократия или не будет — вопрос о власти решён за пределами данной коллизии. И мы, марксисты, выступаем за демократию только уже из тех прагматических соображений, что при ней самочувствие населения лучше, производительность его труда выше, степень законопослушания соответствует степени участия в выработке политики. Рабочим просто выгодно, чтобы всё население активно участвовало в выборах правительства, в принятии политических решений и т.д. Ведь, во-первых, это позволяет выбрать более верные пути, учитывая то, что интересы рабочих вовсе не расходятся с интересами большинства населения. Во-вторых, такая политика будет поддерживаться людьми, раз они сами участвовали в её разработке, то бишь будет меньше проблем с её проведением в жизнь. Самоуправление общества — в интересах рабочего класса, как основной части этого общества, к тому же отражающей в своих интересах основные интересы всех неэксплуататорских слоёв.

          Реализация ключевого звена, становление системы власти рабочих будет иметь закономерным результатом формирование выгодных для них, то есть наиболее рациональных с точки зрения средств производства экономических порядков плюс сопутствующих им и связанных с ними политических свобод, демократических институтов и социальной справедливости. Поэтому основной задачей, которую ставим перед собой сегодня мы, марксисты, является решение вопроса о власти — и решение это представляет собой вышеописанное изменение политической системы и помощь в демократической самоорганизации и просвещении рабочего класса.

          Именно к такому выводу и подталкивает нас логика экономического прагматизма.