А.С.Хоцей

          Основные вопросы     Длительное описание различных частных (цивилизационных) вариантов проявления общих (формационных) закономерностей становления, функционирования и развития постпервобытных социумов, предпринятое в предшествующем томе, надо думать, увело внимание читателя далеко в сторону от главной темы настоящего сочинения. Теперь к ней необходимо вернуться, то есть — отстраниться от конкретики, пренебречь прихотливой игрой случая и исследовать феномен бюрократического общества в его чистой логической форме. Какова сущность бюрократизма? Что характерно для данного общественного строя вообще, независимо от того, где, когда и при каких обстоятельствах он обнаруживается в истории? Вот те основные вопросы, на которые я попытаюсь дать ответы ниже.

          Смена объектов     Разумеется, при этом я буду по-прежнему методологически опираться на соображения, изложенные в рамках теорий целого вообще и социума как целого особого уровневого типа. Однако — совсем не на те, которыми руководствовался прежде. В данной части объектом исследования выступает уже не процесс становления, а процесс функционирования общества. Это весьма различные процессы, со своими особенностями, закономерностями и, соответственно, методологиями изучения. Если выше речь шла главным образом о перипетиях возникновения скоплений людей, об обусловливавших их влияниях многих случайных и особых в каждом конкретном случае факторов, важнейшим из которых являлся характер среды, то теперь мне придётся апеллировать уже не к внешней причинности, а к внутренней логике бытия готового, ставшего общества. Функционирование, повторяю — это не становление; но раз имеется другой объект, то требуется и другая теория, иная последовательность его анализа.

          А если конкретно, то в данном случае основными методологическими ориентирами для меня являются положения о том, что устройство любого общества по большому счёту отражает в себе потребности обеспечивающего его существование производства; сам же характер последнего определяется типом применяемых в нём средств труда. Отсюда следует, что для объяснения формационных особенностей обществ необходимо познать особенности их производственных базисов. В рамках данного алгоритма исследование сущности бюрократической формации логично начать с анализа характера орудий соответствующей эпохи.

          Основной тип орудий     Но прежде чем приступить к этому анализу, полезно дополнительно уточнить, о какого рода орудиях идёт речь. Выше я писал о том, что характер общества решающим образом определяется организацией производства основных, жизненно важных потребительских продуктов и лишь во вторую очередь, опосредствованно (через влияние на первый процесс) — производством средств производства. Общественное производство вообще существует не ради себя самого, а во имя обеспечения воспроизводства людей, как средство этого воспроизводства, осуществляющегося только с потреблением пищи, одежды и прочих материальных благ. Производство оных благ является конечной целью и главной стадией всего производственного процесса, в который производство средств производства входит в качестве его подготовительной составной части. Общество организуется соответственно задачам достижения основной, а не промежуточной цели, согласно способу своего непосредственного жизнеобеспечения, то есть характеру производства потребительских благ; производство средств производства имеет тут не самостоятельное, а лишь вспомогательное значение.

          Аналогично приходится расставлять приоритеты и в отношении орудий труда. Последние также подразделяются на орудия производства орудий и орудия производства продуктов непосредственного потребления. Резонно поставить вопрос: какое из двух этих подразделений наиболее значимо в плане детерминации особенностей общества? Очевидно, что то, которое имеет прямое отношение к производству материальных благ. Раз общество в своем устройстве ориентируется в конечном счёте на организацию производства материальных благ, а всякое производство выстраивается соответственно характеру применяемых в нём орудий, то закономерно, что производство материальных благ определяется именно характером орудий производства этих благ и что данные орудия выступают в роли ведущих обществообразующих факторов вообще. Следовательно, для теории важно выявить особенности прежде всего средств производства материальных благ, а не средств производства средств производства.

          1. Особенности используемых орудий труда

          Общий подход     Описать орудия труда любой эпохи — значит перечислить их свойства. Свойства предметов (я не употребляю здесь термин "вещь", поскольку орудия, будучи органами, а не частями общества, не являются вещами, то бишь целыми) обнаруживаются (я уклоняюсь от использования понятия "проявляются", ибо проявляются лишь свойства вещей как активно действующих феноменов) в их (предметов) разнообразных отношениях (я опять же не употребляю тут термин "взаимодействия", ибо последние характерны только для вещей) с другими предметами (и процессами) внешнего мира. Этих отношений великое множество. Нам нужно отобрать те из них, которые существенны для решения заявленной задачи: определения производных от характера орудий формационных особенностей производства, а затем — и общества бюрократической эпохи.

          Производство есть процесс, в котором задействованы четыре фактора: труженик, продукт, предмет и наконец средства труда, в составе коих решающая роль принадлежит собственно орудиям. Здесь интересны такие свойства последних, которые они обнаруживают в своих отношениях с производственным процессом вообще, а также и со всеми остальными перечисленными тремя его материальными факторами, взятыми по отдельности.

          Произведённый и производящий характер     В отношении к процессу производства в целом средства труда могут быть рассмотрены в двух аспектах: с одной стороны, генетически, по происхождению, с другой — по способу использования, предназначению. В первом случае они различаются как произведённые или найденные в готовом виде в природе, во втором — как производящие или присваивающие. При обоих подходах, как видно, дело заключается попросту в наличии или отсутствии самого отношения орудий к производству.

          С точки зрения своего происхождения средства труда бюрократической формации являются по преимуществу произведёнными. Впрочем, учитывая то, что для теории важны прежде всего лишь те их свойства, которые проявляются в отношении производства материальных благ, характер происхождения указанных орудий не имеет особого обществоустроительного значения и может быть любым. Куда более существен способ их применения.

          В этом плане орудия труда рассматриваемой эпохи представляют собою орудия производства основных потребительских продуктов — в отличие от орудий предшествующего периода, которые являлись лишь орудиями присвоения материальных благ или в лучшем случае — производства орудий присвоения (в этой последней ипостаси, однако, повторяю, не определяя организации общества). Теперь же они приобретают непосредственно производящий характер.

          Сие, конечно, само по себе не более, чем обобщённо-родовой признак. По нему данный класс орудий отличается лишь от их вышеуказанных прежних состояний, адекватных периоду первобытных присваивающих социумов, когда не тип орудий (через производство) детерминировал форму этих социумов, а природная среда определяла способ жизнеобеспечения и через него — как форму социумов, так и конкретные разновидности используемых орудий труда. По данному признаку история человечества вообще просто делится на две эпохи: дообщественную и общественную. Но не более того. В рамках же последней эпохи на всём её протяжении орудия труда всех формаций с точки зрения указанного свойства (то есть как производящие) являются уже тождественными друг другу. Собственно формационные их различия обнаруживаются лишь в особенностях взаимоотношений этих орудий с другими материальными факторами процесса производства.

          Индивидуальность изготовления и использования     В списке данных факторов первым выше упомянут труженик, субъект производства. Во взаимоотношениях с ним теоретически может обнаруживаться или коллективистский (так сказать, общественный), или индивидуальный характер орудий труда. Причём — также в двойственном смысле: с одной стороны, с точки зрения их изготовления, с другой — использования.

          Здесь приоритетное значение для устройства общества опять-таки имеет характер применения, однако теперь уже в меньшей степени, чем в рассмотренном только что отношении. Ведь в данном случае речь идёт не просто о произведённости или "найденности" орудий, но о коллективности или индивидуальности характера их производства или даже поиска. А всякая коллективность, где бы она ни встречалась, есть уже зародыш общественности, выражается в какой-то организации взаимоотношений людей, представляет собою социальный феномен.

          Впрочем, это — лишь общее теоретическое уточнение: в рассматриваемом контексте оно не важно. Ибо орудия бюрократической формации являются сугубо индивидуальными по всем означенным параметрам. Сие проистекает из их конструктивной и технологической примитивности. Данные орудия просты как в изготовлении, так и в использовании. Их может самостоятельно сделать любой отдельно взятый труженик, а для приведения их в действие опять же достаточно усилий лишь производящего индивида, в крайнем случае — малой группы тружеников, семьи. Манипулирование такими орудиями не требует никакой кооперации — ни простой, ни сложной.

          Подчёркиваю во избежание недопонимания, что я имею здесь в виду именно свойства орудий, обнаруживающиеся в их прямом отношении к субъекту производства, к труженику. Речь пока не идёт о положении последнего в рамках общественного разделения труда и т.п. Речь идёт о конкретном характере орудий, которые и изготовляются, и приводятся в действие индивидуально, не нуждаясь для указанных целей ни в сложении усилий тружеников (как какой-нибудь рычаг для поднятия туши мамонта из ямы), ни в сложном специализированном их кооперировании (как при эксплуатации, например, атомной станции).

          Эта черта роднит орудия рассматриваемого этапа с орудиями большей части первобытности, в особенности, поздней. А также и с орудиями последующей эпохи — вплоть до становления машинного производства. Очень долгое время человек мог и должен был в силу указанного свойства применяемых средств труда трудиться индивидуально, обособленно. Однако от первобытных (присваивающих) форм данные орудия отличаются своим производящим характером. А от позднейших — теми свойствами, о которых будет рассказано ниже.

          Неспециализированность и достаточность     Эти особые свойства обнаруживаются, в частности, в отношении орудий бюрократической формации к продуктам труда. Отношения между средствами и продуктами труда в общем виде заключаются в том, что вторые производятся посредством первых. Стало быть, данные отношения могут рассматриваться только через призму характера соответствующего трудового процесса. Как в нём отражаются особенности орудий бюрократического типа?

          Общее предназначение продуктов труда — обеспечивать потребности человека, в первую очередь, непосредственно материальные — в пище, крове, одежде и т.п. В силу этого продуктом труда я называю здесь такое благо, которое способно удовлетворять какую-либо из отмеченных потребностей, то есть является готовым к употреблению конечным продуктом, а не какой-то его незавершённой формой, полуфабрикатом. Отношение исследуемых орудий к данному продукту полезно рассмотреть прежде всего именно в плоскости полноты, завершённости процесса изготовления последнего. Этот процесс может быть или достаточным, цельным, исчерпывающимся трудом отдельного индивида, или дробным, расщеплённым, связанным с каким-то разделением труда. Причём не меж-, а внутриотраслевым, поскольку в рамках отраслей, взятых в целом, процессы изготовления конечных, то бишь готовых к употреблению продуктов, практически всегда носят завершённый характер.

          Так вот — в бюрократическую эпоху технологический потенциал орудий является, с одной стороны, достаточным для указанного изготовления конечных продуктов силами отдельно взятых тружеников, а с другой — ещё слишком слабо развит, чтобы порождать внутриотраслевое разделение труда и дробность процесса производства материальных благ. Орудия бюрократической формации обеспечивают полное обслуживание конкретных отраслевых производств в рамках малых хозяйствующих единиц, но одновременно и ограничиваются этим обслуживанием, то есть не являются дифференцированными и приспособленными для каких-либо специальных трудовых операций, хотя бы и индивидуально осуществляемых. Они не выступают орудиями внутриотраслевой кооперации, при которой готовый продукт создаётся лишь в конце длинной цепочки отдельных (в силу своей индивидуальности), но частичных (в силу своей связанности общностью процесса создания готового продукта) трудовых операций, то есть как результат последовательных усилий многих тружеников, использующих каждый на своём участке специфические орудия.

          Поясню ещё раз. Индивидуальный характер приписывается выше орудиям древности согласно способам их изготовления и, в особенности, использования: ибо они не требуют совместного труда людей. Конечно, истории и современности известны орудия, которые приводились и приводятся в действие только сообща, в рамках простой или сложной кооперации: примеры — поднятие с помощью рычага каменного блока при строительстве пирамиды или обслуживание подводной лодки. Сие всё суть формы кооперирования в ходе одной отдельной трудовой операции, при использовании одного орудия. Выражаясь геометрически, это "точечное" кооперирование и в пространстве, и во времени. Именно его отрицает характер рассматриваемых нами орудий бюрократической формации. В соответствии с их природой здесь господствует не коллективный, а индивидуальный труд.

          Но возможна ещё и кооперация иного типа. При которой труд сам по себе остаётся индивидуальным, но при том является звеном в последовательной цепи операций, составляющих единый с точки зрения результата процесс. Как на мануфактурах нового времени. Это — вариант, если можно так выразиться, "линейной" кооперации, связанной с внутриотраслевым разделением труда. В рамках такой кооперации каждый труженик индивидуально выполняет свой фрагмент общей работы по производству конечной продукции, самостоятельно приводя в действие соответствующие орудия. Но эти орудия — узко специализированы, дополнительны друг по отношению к другу, недостаточны с точки зрения завершения общего процесса производства. Технологически замкнутые процессы могут иметь начальной точкой продукт чужого труда и производить не конечный, а также лишь промежуточный продукт. Результат тут достигается не простым или сложным объединением усилий тружеников, а последовательным выполнением ими трудовых операций.

          Я как раз и подчёркиваю, что исследуемые орудия древности по своему характеру не требуют кооперации не только в "точечном", непосредственно коллективистском, но даже и в указанном "линейном" смысле. Достаточность их выражается именно в том, что они не специализированы, не являются звеньями в цепи, составными частями, так сказать, общественных орудий. Они обслуживают такие процессы производства, которые сами по себе просты и ограниченны, совершаются силами индивидов в полном своём объёме и цикле.

          Тем самым тут наблюдается другая грань примитивно-индивидуального характера бюрократических (естественно, по их формационному типу, а не потому, что ими орудуют бюрократы) средств труда, — не только с точки зрения их изготовления и применения. Они просты ещё и в смысле их неспециализированности; они являются индивидуальными также и в плане порождаемой ими отдельности, замкнутости, обособленности процессов производства различных конечных продуктов. Именно в этом выражаются цельность (недифференцированность) и достаточность (полнота обеспечения указанных процессов) данных орудий.

          В таком качестве они идентичны орудиям поздней первобытности, на базе которых происходили индивидуализация процесса труда, выделение семьи и семейного хозяйствования, хотя бы и присваивающего типа. В то же время бюрократические орудия отличаются от орудий эпохи классического рода, которые также были просты в изготовлении и использовании, но оставались при этом дополнительными друг по отношению к другу в силу своей недостаточности с точки зрения достижения конечного результата. Процесс добычи пищи в данном последнем случае являлся не индивидуальным, а кооперированным. Охота на крупных животных представляла собой коллективный акт и только при такой её организации приносила нужные плоды. В отношении к субъекту труда орудия тут были индивидуальными, но в отношении к его продукту — частичными, взаимодополняющими. Причём преимущественно в смысле простой "точечной" кооперации: здесь ещё отсутствовали глубокое разделение труда и соответствующая дифференциация орудий. В то же время первобытная "точечная" кооперация вынуждалась вовсе не характером орудий, являвшихся по большей своей части индивидуальными, а характером самого способа добычи пищи и в первую очередь — самого продукта, который нельзя было добыть по одиночке: в силу как раз использования имевшихся маломощных орудий. Недостаточность последних отражала тут их сверхпримитивность, производительную слабость, но никак не изощрённость специализации. В роде имелась лишь простая кооперация (суммирование) трудовых усилий особей, а не кооперация специфических видов орудийных деятельностей, проистекающих из дифференциации самих орудий.

          Таковую дифференциацию-специализацию орудия труда приобретут уже в позднейшую буржуазную эпоху, что также кардинально отграничит их от орудий исследуемого здесь бюрократического типа. Последние же индивидуализированы со всех сторон — не только с точки зрения субъекта трудового процесса, то есть занятого в нём труженика, но и в плане завершённости этого процесса достижением конечного результата. Отчего данный процесс является полностью обособленным и замкнутым в себе.

          Функциональная ограниченность     Отношение средств труда (в плане выявления их свойств) к производимому продукту не исчерпывается лишь аспектом обеспечения готовности последнего к употреблению. Можно и нужно взглянуть на ситуацию ещё и с точки зрения конкретного (предметного) характера продукта: что он собой представляет как объект потребления? Какую потребность удовлетворяет?

          Анализ отношения орудий и продуктов в данном ракурсе другим боком является не чем иным, как исследованием отношения орудий и предмета труда. Ведь конкретная природа продукта обусловлена прежде всего соответствующей природой предмета: отрасли, в которой он производится, сырья, из которого он изготавливается и т.д. Разумеется, указанная природа тут интересна не абстрактно, не сама по себе — как химическая, биологическая и пр., — а лишь в её отношении к общественному предназначению продуктов.

          Предназначение же оных, как отмечалось, состоит в удовлетворении наших потребностей. Это удовлетворение, в свою очередь, преследует цель воспроизводства человека. Продукты должны быть не просто готовыми к употреблению, но и производиться в ассортименте, обеспечивающем всю совокупность жизненно важных потребностей человеческой особи.

          В этом разрезе анализируемые орудия труда обнаруживают примитивность ещё одного толка. Но только теперь уже не внутри-, а как раз межотраслевого характера. Выражающуюся в малом количестве имеющихся в древности сфер хозяйствования, то бишь в функциональной неразвитости применяющихся орудий, их отраслевой недифференцированности, замкнутости на производстве лишь ограниченного, узкого круга самых необходимых первоочередных продуктов — прежде всего, конечно, пищи.

          Пища же, как понятно, в бюрократическую эпоху имеет преимущественно земледельческое происхождение. Следовательно, рассматриваемые орудия по своему характеру являются главным образом земледельческими. Предметом их приложения выступает земля. Они способны обеспечивать удовлетворение только основных жизненных потребностей. Не оттого, что данные орудия примитивны с точки зрения их низкой производительности и создания малого объёма благ: продуктивность земледелия зависит не столько от орудий, сколько от природной среды; в древности оная продуктивность нередко была очень высокой. Речь тут идёт не о величине потребностей и не о полноте удовлетворения каждой из них, а об их числе. Орудия труда бюрократической эпохи, повторяю, примитивны в смысле своего незначительного отраслевого разнообразия. Узок сам круг потребностей человека древности, сводящийся лишь к самым насущным из них. Мал ассортимент производимых людьми материальных благ. Это положение и отражается в отраслевой ограниченности, неразвитости указанных орудий. По своему характеру они предназначаются лишь для обеспечения простейшего воспроизводства человека, для удовлетворения его самых насущных потребностей (повторяю — в качественном, а не количественном смысле). И не более.

          Этот воспроизводственно-земледельческий характер орудий по-новому представляет нам и их достаточность. Последняя оказывается их признаком уже не только с точки зрения производства конечных продуктов, но и в плане полноты ассортимента оных: данный ассортимент тут также достаточен для обеспечения воспроизводства труженика, но лишь — в узком кругу его исторически сформировавшихся потребностей.

          Качественный тип     Ясно, что описанное состояние орудий труда представляет собой некоторый последовательный этап в их общем поступательном развитии, отражает именно степень их технологического совершенства. Производящий характер выступает этапом в сравнении с присваивающим вообще. Индивидуальный характер изготовления и использования есть этап в сравнении с машинно-коллективным.

          Неспециализированно-достаточный характер является особым этапом в развитии внутриотраслевого, а функционально ограниченный — межотраслевого общественного разделения труда (на исследуемом этапе ни того, ни другого разделения, фактически, ещё почти нет).

          Как можно видеть, указанные особенности, взятые поодиночке, свойственны не только орудиям бюрократического формационного типа. Данный тип определяется не эксклюзивностью его признаков, а лишь особым их набором. Некоторые из перечисленных характеристик присущи и орудиям иных эпох и формационных состояний общества — как предшествующих, так и последующих. Что и неудивительно: ведь любой этап в развитии целого содержательно всегда промежуточен, несёт в себе черты как прошлого, так и будущего. Качественное своеобразие каждого из данных этапов состоит лишь в своеобразии комбинации имеющихся у целого свойств. Тип орудий определяется по совокупности сходств и различий с другими типами, а вовсе не через прицел одних лишь различий.

          На основе описанной комбинации свойств орудий в бюрократическую эпоху формируется и адекватная ей комбинация особенностей производства.

          2. Особенности производства

          Общие особенности     На базе общего производящего характера орудий труда устанавливается прежде всего особый тип производства. Отныне оно становится производством основных материальных благ, а не просто орудий присвоения, как раньше. Тем самым данное производство превращается в решающий фактор жизнеобеспечения людей и, следовательно — в фактор, обусловливающий форму их общежития.

          Тип социума, как уже неоднократно указывалось, всегда определяется способом его жизнеобеспечения. Производство (наряду с присвоением) есть частный случай последнего. Тут пока важно то, что, выступая в таком качестве, оно имеет также некие всеобщие особенности, отличающие его от присвоения и присущие любому производству, независимо от различий его собственных подтипов. Эти общие свойства всякого производства неизбежно предъявляют к организации обществ и некоторые общие требования.

          К числу данных свойств и требований принадлежат: во-первых, бОльшая, чем у присвоения, длительность производства как процесса. Всякое производство представляет собой растянутый во времени цикл, где от начала труда до конечного результата — выхода продукции — нередко имеется значительный интервал.

          Во-вторых, более высокая (опять же в сравнении с присвоением) способность производства к эксплуатации продуктивного потенциала территорий создаёт возможность оседлого образа жизни производителей.

          В-третьих, данная оседлость для ряда производственных процессов (в особенности, земледельческих) ещё и исходно является необходимым условием их осуществления: в силу отмеченной их временнОй протяжённости они нуждаются на этот срок в пространственной локализации.

          Наконец, в-четвёртых, по мере развития производства и его технической базы указанная потребность постепенно возрастает: усовершенствования предмета труда (например, возведение ирригационных сооружений или окультуривание земель) всё больше привязывают тружеников к конкретной территории.

          Таким образом, можно отметить две характерные черты любого производства — длительность и локализованность. Фиксация этих особенностей производства вообще тут необходима, ведь для рассматриваемой эпохи они являются новшествами: смена способа жизнеобеспечения людей с присваивающего на производящий как раз и послужила одной из важнейших предпосылок становления общества в его первоначальной бюрократической форме. Правда, характер последней обусловливается уже не только общими свойствами производства, но и теми специфическим его чертами, которые присущи ему именно на данном этапе, при использовании вышеописанного типа орудий труда.

          Трудовой индивидуализм     Данные специфические черты производства напрямую вытекают из соответствующих свойств применяемых орудий. Индивидуальный характер последних является материальной предпосылкой обособления труженика в непосредственном трудовом процессе. Раз задействовать орудия можно уже силами отдельных индивидов или их малых групп (семей), то понятно, что процесс труда в идеале и стремится к замыканию в данных узких рамках. В этом состоит основная линия его исторического развития.

          Конечно, в истории, особенно древнейшей, достаточно часто встречался и коллективный труд — но труд этот порождался вовсе не требованиями со стороны используемых производителями орудий, а — или (чаще всего) сохранявшимся влиянием коллективистских обычаев, или (в уникальном случае античности) погоней за прибылью в условиях товарного производства, подталкивавшей к попыткам кооперации, основанной не на дифференциации средств труда, а на специализации работников-рабов. Технологически же, повторяю, орудиями бюрократической эпохи обусловливается именно индивидуальный труд.

          Адекватными им субъектами производства выступают индивиды, малые, а в крайнем случае — большие семьи. В эту сторону постепенно и эволюционирует организация производственного процесса там, где в такой эволюции имелась нужда, то есть где исходное положение было иным, коллективистским (понятно, что там, где индивидуализм господствовал изначально, его положение лишь сохранялось и закреплялось; вспомним, что достигшая устойчивости система сама по себе далее уже никуда не стремится).

          Производственный индивидуализм     Индивидуализм процесса труда является составной частью производственного индивидуализма вообще. В основании которого лежат уже такие свойства орудий труда, как их внутриотраслевая неспециализированность и достаточность для изготовления конечного продукта. Закономерно, что и процесс производства в целом приобретает на этой базе черты замкнутости, завершённости, ограниченности рамками малой хозяйственной ячейки. Отдельный трудовой процесс совпадает тут с производственным, последний сводится к первому по своему содержанию. Индивидуальность (отдельность) первого, соответственно, передаётся и второму. Он (процесс производства) существует тут в той же примитивной форме, а не как совокупность ряда трудовых усилий (при "точечной" кооперации) или последовательных операций (при "линейной" кооперации) в рамках общественного внутриотраслевого разделения труда.

          Производственный процесс вообще — это процесс создания конечного потребительского продукта. Трудовой процесс — это процесс использования потенциала конкретного орудия труда. "Точечная" кооперация характерна преимущественно для второго, "линейная" — для первого. Производственный и трудовой процессы могут не совпадать — при узкой специализации труда, сопряжённой с его индивидуализацией (возможна ведь и специализация в рамках сложной "точечной" кооперации: эксплуатация атомной станции есть единый производственно-трудовой процесс). В нашем случае, однако, они совпадают: индивидуальный процесс труда есть одновременно и процесс производства конечного продукта.

          Воспроизводственный индивидуализм     Индивидуализм производственных процессов является одним из условий индивидуализации воспроизводства человека вообще. Роль другой предпосылки этого индивидуализма играет также функциональная ограниченность орудий, отражающая неразвитость межотраслевого разделения труда.

          Воспроизводство человека обеспечивается потреблением разнообразных материальных благ и, следовательно, некоторой совокупностью соответствующих производств. В первую очередь для жизни необходимы пища, кров и одежда, то есть те блага, которые напрямую связаны с восполнением и сбережением энергии (а также с защитой от опасных воздействий среды). Понятно, что в древности прежде всего развивались именно те производства, которые обеспечивали удовлетворение данного круга потребностей. Как отмечалось, эти производства были, во-первых, просты и индивидуальны; во-вторых, их было немного — как невелико число самих первичных жизненных потребностей. В силу этого вся совокупность необходимых производственных процессов, обеспечивавших воспроизводство человека, выполнялась также силами отдельных тружеников, замыкаясь в рамках малых хозяйственных организмов — семей. То есть указанное воспроизводство в исследуемый период в целом было также индивидуализировано.

          3. Характер экономической организации

          Специфика экономической обособленности     Данные особенности производства бюрократической эпохи естественным образом отражаются в особенностях хозяйственной и в конечном счёте — в экономической жизни общества. Понятно, что разные стадии и формы индивидуализации трудового и производственного процессов влекут за собой и разные типы обособления производящих ячеек. В исследуемом случае имеется полный и всесторонний индивидуализм труда и производства, дополняемый к тому же индивидуализацией воспроизводства вообще. Закономерно, что при этом следует ожидать и высшей степени обособленности хозяйствующих организмов, их полной экономической несвязанности друг с другом и взаимонезависимости. Во все прочие эпохи в процессах труда и производства тем или иным образом наличествует кооперация тружеников, ввиду чего их обособление оказывается лишь частичным. Рассматриваемое же здесь обособление бюрократического периода является абсолютным; впредь я буду называть его автономией. В чём последняя заключается и к чему ведёт?

          Возможность экономической автономии     Чтобы понять сущность и следствия экономической автономии, стоит ещё раз остановиться на порождающих её обстоятельствах. Прежде всего — на тех, что создают саму возможность автономного существования производящих ячеек. На этом поприще, разумеется, первична роль характера орудий. К данной эпохе развитие оных достигла уже такой степени, которая обусловливает индивидуализацию процессов труда, производства и даже в целом воспроизводства человека. Хозяйственные организмы становились тут способными к обособленному существованию, самодостаточными в вышеуказанных процессах. Отчего они переставали нуждаться в каких-либо экономических контактах с внешним миром, оказывались потенциально независимыми от него.

          Необходимость экономической автономии     С другой стороны, указанная автономия является и неизбежным следствием общей экономической ситуации, прямо обусловленной теми же факторами. Экономические отношения отдельных домохозяйств в рассматриваемый период были не только не необходимыми (с чем связана возможность автономии последних), но и просто невозможными (с чем связывается уже необходимость отсутствия данных отношений, то есть наличия той же автономии). Орудия эпохи были ещё недостаточно развиты для того, чтобы обслуживать внутри- и межотраслевое разделение труда. Общественное производство решает задачи удовлетворения лишь узкого круга основных жизненных потребностей. Имевшее место развитие труда заключалось вовсе не в его дифференциации, не в становлении новых его видов, а лишь в совершенствовании старых. Производился всё тот же ассортимент основных продуктов, но в большем количестве (с высшей производительностью) и лучшего качества (хижины заменялись дворцами).

          В результате повсеместно на обширных пространствах производство являлось однотипным, то бишь выдавало на-гора по сути одни и те же материальные блага. Отчего, в частности, не было условий для развития рынка. Отсутствие последнего советские учёные обычно объясняют якобы сверхнизкой производительностью труда в древности и отсутствием излишков продукции: мол, труженикам ранней эпохи нечем было обмениваться по той причине, что производимых ими пищи, одежды и прочего им и самим едва хватало на жизнь. Но дело заключается совсем не в этом: излишков было достаточно, и население многих регионов древности отнюдь не жило впроголодь.

          Обмениваться, однако, было действительно нечем, поскольку отсутствовал внутренний спрос на производимую в массовом порядке всеми однообразную продукцию. Ведь обмениваться можно только качественно разнородными продуктами. Вопреки пословице, есть немалый экономический смысл в том, чтобы менять шило на мыло, но вот обмен шила на шило или мыла на мыло является уж точно абсурдом. Не удивительно, что обмен как таковой в истории формировался прежде всего как международный, ибо основывался на региональных различиях продуктов (для подобной торговли, как понятно, необходимы значительные организационные усилия и средства, и потому она не под силу простым производителям: в данном плане, кстати, организация морской торговли намного проще, чем сухопутной, что и способствовало освоению её массами простых греков). В границах же локальных областей для развития обмена (внутреннего рынка) при указанных обстоятельствах почвы не было. В силу чего отсутствовали и возможности для развития значительного меж-, а затем и внутриотраслевого разделения труда.

          Экономическая обособленность хозяйств производителей вынужденно приобретала черты полной автономии. Каждый из них производил сам для себя весь необходимый ассортимент материальных благ, обеспечивая полностью своё воспроизводство и будучи совершенно независим в своём потреблении и бытии от соседей. Подобная автономия рассматривается как идеал устойчивости, да и на деле является таковым идеалом. Массы просто не могут иначе строить свою экономическую деятельность. Ибо в противном случае их существование не будет гарантированным: прокормиться специфическим (например, ремесленным) трудом в состоянии лишь единицы, ибо общественная потребность в продукции такого труда мизерна. Уровень развития орудий позволял каждому труженику достаточно профессионально во всех своих потребностях обслуживать себя самому. Не случайно первые ремесленники специализировались, в основном, лишь на изготовлении предметов роскоши для нужд высшего класса, а вовсе не на производстве предметов так называемого ширпотреба.

          С другой стороны, указанная универсальность и полная самообеспеченность существования, отрицающая обмен, есть то, что называется натуральным характером производства. В процессе последнего производится всё необходимое для воспроизводства человека, причём в идеале — только для собственного потребления производителя (его семьи).

          Кстати, в этих условиях теряет смысл и само производство излишков. Раз продукция предназначается только для собственного потребления производителей, то обеспечение оного ставит предел дальнейшему развитию производства. Повышение производительности труда вызывается в данных условиях в лучшем случае лишь целью сокращения его затрачиваемого количества. Но серьёзные усовершенствования орудий и технологий тут невозможны без развития промышленности, то есть всё того же общественного разделения труда.

          (Ещё раз кстати: отсюда же проистекает и различие в отношении к труду людей бюрократической и позднейшей буржуазной эпох. Для буржуа труд есть источник богатства и социального самоутверждения и поэтому представляет собой высшую ценность. При господстве рынка производство излишков имеет смысл, ибо обладание ими даёт общественную силу. Для тружеников же древности с их ограниченным во всех отношениях трудом значение последнего сугубо индивидуально, отчего главной ценностью для них является как раз свободное время. Буржуа суть моралисты — в духе М.Вебера — и трудоголики именно потому, что в рыночных условиях упорный труд выступает средством улучшения материального и социального положения. Натуральный же земледелец — сибарит и лодырь по убеждению, а не только по душевной склонности, ибо в окружающей его обстановке труд сверх определённого необходимого уровня и представляется, и является в действительности бессмысленной растратой сил).

          Универсальность и натуральность     Понятно, что вышеописанная автономия производящих ячеек реализуется в бюрократическую эпоху лишь постольку, поскольку последние достигают воспроизводственной самостоятельности. А таковой они достигают, как отмечалось, лишь в силу того, что производят внутри себя все необходимые для жизни материальные блага. С этой точки зрения можно дополнительно охарактеризовать хозяйствующую ячейку данного периода как универсально-производящую. Разумеется, при том, что в основе здесь должно было лежать производство пищи. Базой такового универсального и обособленного хозяйства могли быть только земледелие или скотоводство.

          Экономическая организация     В итоге экономическое пространство изучаемой эпохи предстаёт перед нами в виде в той или иной степени плотных скоплений однородных атомизированных (автономных) элементов. Каждый из которых (в экономическом плане) существует сам по себе, вне какой-либо связи с другими элементами, хотя все они и походят друг на друга как две капли воды. Собственно, эта однородность и порождает их бессвязность: предпосылкой становления целостности является, как известно, разнородность, которую человечеству (в экономической области) ещё только предстояло со временем обрести.

          Общественное производство в данных условиях также не есть нечто цельное, а точнее, как общественного его ещё просто и нет. Оно является как раз сугубо разрозненным, носит частный характер и именуется здесь общественным вовсе не по признакам своей конкретной организации, не в силу наличия каких-то производственно-экономических связей людей, а лишь в том смысле, что и на такой его примитивной базе всё-таки складывается уже общество определённого (бюрократического) типа. Анализом особенностей которого и пора наконец заняться вплотную.

          1. Структура и заимствуемая форма

          Общие особенности     Соблюдая принятый порядок изложения, для начала следует рассказать о самых общих чертах начального общества, связанных с общими особенностями производства как его базы вообще. То есть следует рассказать не об особенностях бюрократического типа общества в его отличиях от других типов обществ, а пока лишь — об особенностях любых обществ в отличие от необществ. В настоящей части предметом исследования, конечно, является не общество вообще, а только его бюрократический тип. И, как кажется, можно было бы избежать всеобщих определений. Но здесь приходится приводить и их, ибо в данном случае всё происходило впервые: производство и общество только становились и при этом, естественно, становились как совокупности своих общих и частных черт. Отсюда на указанном переходном этапе требуется осветить не просто различия между общественными формациями, но и отграничения общества от предшествовавших первобытных социумов вообще.

          Поскольку любое производство является длительным и пространственно локализованным процессом, то его протекание с необходимостью требует поддержания в течение нужного времени и в нужной точке пространства некоторых стабильных и благоприятных для него условий. На этой почве в древности, во-первых, сложилась оседлость как предпосылка становления скоплений людей и их сообществ вообще, а во-вторых, возникла нужда в исполнении новых общественных функций. В частности, обострились потребности обеспечения внутреннего порядка в социумах и их защиты от внешних дестабилизирующих факторов. В рамках удовлетворения данных потребностей, как уже отмечалось во втором томе, постепенно и произошло выделение особых профессиональных функционеров управления, то есть становление новой социальной структуры обществ. Наличие указанного функционального слоя и является первичным признаком, отличающим все подлинные общества от первобытных социумов. Спецификой же собственно бюрократических обществ, в отличие от других их формационных типов, выступает особое социальное положение управленцев, обусловленное как раз вышеописанным особым характером орудий, производства и экономики соответствующей эпохи.

          Алгоритм исследования     Однако прежде чем идти дальше, стоит освежить в памяти некоторые общетеоретические положения. Читателю (да и мне самому) желательно чётче понять алгоритм предстоящего исследования. Передо мной стоит следующая задача: создать теорию общества конкретного формационного типа. Всякое общество есть вещь, которую можно рассматривать как извне, так и изнутри. Здесь необходимо описать внутреннее бытие данной вещи, то есть рассмотреть её как целое. Делать это нужно вовсе не так, как привыкли описывать вещи изучающие их извне "естественные" науки. Следует сообразовываться с природой исследуемого объекта. Общество как целое, рассматриваемое изнутри, представляет собою некоторый циклически организованный, повторяющийся процесс взаимодействия составляющих его материальных элементов — частей (метачастей). В этом ракурсе объектом исследования является именно процесс, а вовсе не вещь в её внешнем единстве и результирующей статике бытия.

          Тут имеются, во-первых, субъекты действия (части), которые прежде всего необходимо определить, то есть выяснить в нашем случае — из каких групп людей состоит любое бюрократическое общество, какова его социальная структура. Причём — в чисто теоретическом плане, а не конкретно, ибо в конкретных социумах на подчинённом положении могут как сохраняться остатки предшествовавших, так и, напротив, формироваться зародыши метачастей будущих общественных состояний. Для теории бюрократического (и любого иного конкретного) этапа интересны именно части (метачасти), адекватные именно ему. Адекватность же эту можно установить, как понятно, лишь используя в качестве критерия её определения характер соответствующего производства. Потребности производственного процесса задают определённую функциональную структуру общества: для конкретной стадии последнего обязательны и закономерны лишь те части, те функциональные группы, которые необходимы для обслуживания указанного процесса в его исторической специфике.

          Во-вторых, необходимо исследовать и свойства данных частей (метачастей) — конечно, не все подряд, а только те, что имеют общественное значение. Все свойства вещей объективно проявляются лишь в их действиях. Целостная, то есть внутренне организованная совокупность действий людей (их групп — метачастей) и составляет сам процесс общественного взаимодействия, функционирования, "жизни" общества. Эти действия (имеющие общественное значение), с одной стороны, являются функциональными (как действия частей целого), а с другой — социальными (будучи действиями таких специфических частей, как люди). Понятно, что характер действий метачастей решающим образом определяет не только конкретное содержание упомянутого процесса функционирования общества, но и его направление и порядок протекания, то есть принцип организации.

          В-третьих, эту организацию взаимодействий людей, различных их групп существующий порядок функционирования общества мне и нужно описать в рамках алгоритма как конечную цель всего исследования. При этом ещё раз обращаю внимание на то, что организация бытия общества — это не организация в привычном понимании "естественных" наук: речь тут должна идти не о пространственном расположении элементов системы, а о функционально-социальной структуре целого и порождаемом ею определённым образом упорядоченном процессе его жизнедеятельности.

          Речь следует вести именно о порядке, о регламентации внутренних взаимоотношений-взаимодействий частей целого. Ниже мне предстоит рассмотреть не просто вещи, а вещи как части; в центре исследования должны стоять связи этих частей между собой. Закономерности данных связей и требуется установить.

          Порядок изложения     Наконец, стоит отметить и те затруднения, которые возникают в связи с определением последовательности изложения материала. Всякое изложение по своей природе может быть только линейным; но в совокупности действий частей, составляющих единый процесс функционирования целого, отсутствует линейная (развёрнутая) последовательность: для этого процесса характерна цикличность, замкнутость. Цикл есть кольцо, в котором нет ни начала, ни конца, то бишь — отсутствует исходная, отправная точка, с которой можно было бы начать изложение, как того требует аксиоматическая логика. Всё тут цепляется одно за другое и обусловливает друг друга. Ведь основной признак частей целого — взаимозависимость и дополнительность их бытия. В силу этого я, то с того, то с другого бока подступаясь к материалу, постоянно обнаруживаю, что адекватное понимание одного феномена возможно лишь с пониманием другого и наоборот.

          Если отдельная вещь и процесс её внешнего проявления автономны к среде и могут быть описаны безотносительно к ней как сущие отдельно, то внутренняя жизнь целого представляет собой единый комплекс, любой из фрагментов которого (будь то часть-вещь или действие-процесс) не может быть сколько-нибудь полно познан сам по себе, вне его взаимоотношений с другими фрагментами. За какой из них ни ухватись в качестве отправного пункта изложения-исследования, всякий раз приходится не столько выводить из него всё остальное, сколько, напротив, обращаться к этому остальному за подмогой, дабы с опорой на него постепенно прояснять для себя характер самого "первоначала".

          Более того, указанный фрагмент, взятый сам по себе, не может быть познан не только полно, но и правильно. Тут необходим некоторый предварительный отбор его исследуемых свойств: ведь, например, сама сущность части-вещи, взятой в нашем контексте рассмотрения, есть сущность её не как вещи во всём её многообразии, а как части, то есть может быть выявлена лишь относительно целого — как функциональная (легко заметить, что выше я описываю не все подряд свойства бюрократических орудий труда, производства и экономики, а лишь те, которые существенны с точки зрения организации основанного на них общества, хотя собственных — физических, химических, технологических и пр. — свойств у них намного больше; однако они не имеют непосредственных социальных последствий и потому мной проигнорированы).

          В силу всего этого исследование такого объекта, как общество (и целое вообще), не может идти по пути обычного для ряда наук (изучающих совершенно иные классы объектов) аксиоматического изложения. Данное исследование, конечно, тоже имеет свою логику, но, повторяю, не столько линейную, сколько циклическую, в которой доказательством верности "аксиомы", а точнее, принятого первоположения является не его самоочевидность, а системность построенной в итоге теории, степень тотальности, то есть объяснительного потенциала последней — при, естественно, органичной включённости в неё и указанной "аксиомы". В связи с этим можно напомнить аналогичное утверждение Гегеля по поводу доказательности основоположений его собственной философской системы: при всей ложности оных основоположений данный мыслитель интуитивно уловил важные черты особой "системной" логики, в которой имеются не линейные соотношения причины-следствия или посылки-вывода, а взаимные отношения системы и элемента: чем мощнее и "системнее" (то бишь целостнее) система, тем прочнее и "обоснованнее" (необходимее, закономернее) бытие в её рамках каждого её элемента, в том числе и взятого за исходный в изложении.

          Вместе с тем выбор указанного исходного пункта, конечно, не может быть произвольным. Тут желательно всё же ухватиться за такой фрагмент системы, который выступает в роли фактора, определяющего её организацию; в нашем случае, например, таковым является характер органов целого, — для общества — орудий труда. То есть теории любого конкретного целого также должна быть присуща некоторая линейность. Однако её содержание необходимо вскрывать не только последовательно, шаг за шагом, но ещё и слоями, пробиваясь ко всё более глубоким уровням осмысления всех изучаемых феноменов (элементов системы) — через познание всё большего числа их взаимосвязей и взаимовлияний. Это напоминает хождение по кругу, а точнее, по той пресловутой спирали, по которой якобы развивается наше познание (я выражаю здесь определённый скепсис потому, что при исследовании целого подобная "спиралевидность" познания обусловлена вовсе не природой самого познания, а именно циклической природой функционирования изучаемого объекта. Но таковы далеко не все объекты, отчего у меня и нет уверенности в том, что и их познание — то есть познание вообще — строится по такому же "спиралевидному" образцу).

          Функциональная структура     Итак, начну с определения частей. Как отмечалось, экономическое бытие само по себе задавало в древности такую структуру общества, при которой последнее состояло из массы разрозненных однородных самостоятельно воспроизводившихся ячеек. Точнее, как экономический феномен общество в бюрократическую эпоху напрочь отсутствовало: экономическими ячейками являлись тут лишь отдельные домохозяйства, сводившиеся в идеале к семье. Технологически производство требовало на данном уровне своего развития такой организации людей, в рамках которой был необходим и реально существовал только один слой — индивидуальных и автономных друг в отношении друга производителей (прежде всего — земледельцев).

          При таком исключительно экономическом раскладе, то есть по чисто технологическим параметрам производства, повторяю, соединение людей в общество практически ещё не нужно. Не столько потому, что имеется лишь один функциональный слой, сколько потому, что отдельные его ячейки между собой никак не связаны (что, впрочем, и обусловливается их однородностью). Для возникновения общества на указанном экономическом фундаменте необходимо наличие, во-первых, каких-то иных социальных слоёв помимо земледельцев, а во-вторых, какой-то общественной связи, которая соединяла бы указанную кучу атомизированных домохозяйств в некую целостность, "молекулу". Понятно, что эта связь не может быть собственной связью производителей, которые как раз по определению и являются разрозненными; следовательно, она должна быть внешней им и осуществляться именно с подачи слоёв, возникающих дополнительно. Последние тем самым, в свою очередь, не могут быть экономическими (раз экономика примитивна и полностью монополизирована земледельцами), но, безусловно (по общему закону формирования функциональных общественных слоёв), должны вести своё происхождение от особенностей наличного способа жизнеобеспечения — производства.

          В числе последних особенностей, с одной стороны, можно указать на общие отличительные черты любого производства вообще, требующие поддержания стабильных условий его существования и способствующие образованию скоплений. Тут, как подробно описывалось выше, постепенно развивается особый слой администраторов-защитников. С другой стороны, масла в тот же огонь подливает и такая специфическая черта раннего производства, как его автономность. Углубление индивидуализации и разобщённости экономической жизни ведёт к двум важным следствиям. Во-первых, увеличивается число обособленных домохозяйств (по причине не только разрастания и почкования, но и простого дробления традиционных хозяйственных организмов), то есть субъектов разнообразных контактов и взаимоотношений, что, естественно, обостряет проблему регулирования последних, выдвигает эту функцию в ряд общественно важных. Во-вторых, данные автономные мельчающие ячейки становятся также и всё менее способными в одиночку защищать себя от опасностей внешней среды (при том, что объединить свои усилия с этой целью они не в состоянии по экономическим основаниям своей жизни). Отчего опять же требуется, чтобы функцию защиты, то бишь обеспечения условий производства взяли на себя некие посторонние производителям слои.

          Таким образом, характер производства рассматриваемого периода обусловливает обязательное становление (а иное тут и не интересно, ибо не является предметом теории) двух функциональных слоёв: производителей (земледельцев) и управленцев. Первые обеспечивают своим трудом непосредственное воспроизводство — своё и общества, вторые — стабильность этого воспроизводства, условия труда первых. Эти две основные группы и составляют структуру первоначального (бюрократического) общества, являясь его собственными (адекватными) частями.

          Первичное различие свойств     Теперь, согласно намеченному выше алгоритму исследования, следует рассмотреть свойства указанных двух метачастей. Но не все, а только те, которые имеют значение для устройства общества, определяют его организацию. Для чего важно каким-то образом отделить существенные свойства от несущественных. При этом, разумеется, первичным должно быть само обнаружение каких-то наличных свойств вообще: нельзя различать то, о чём вообще отсутствует хоть какое-либо представление.

          В рамках данного исследования пока обнаружилось лишь самое грубое различие указанных наличных свойств — по функциональному признаку. С одной стороны, в древности имелись свойства земледельцев-производителей, а с другой — управленцев-защитников. Вопрос об общественной значимости (социальном содержании) этих двух разновидностей свойств формулируется так: особенности какого из данных слоёв важнее для устройства их совместного общежития? Какой слой влиятельнее и определяет характер общественной организации? Разумеется — опять же в силу неких присущих этому слою специфических свойств.

          Организационные особенности     Влияние функциональной группы на общественное устройство может проистекать из двух факторов: из реальной силы этой группы, то есть из её способности навязать свою волю другим группам, и — из собственной функции её как метачасти, если данная функция сама состоит не в чём ином, как в управлении обществом (ведь в этом последнем случае непосредственной задачей функционального слоя и является организация общественного устройства). В рассматриваемом случае оба отмеченных фактора тесно переплетаются между собой.

          С точки зрения своей внутренней организации слой древних земледельцев представлял собой, как отмечалось, аморфную массу. Между отдельными производителями отсутствовали какие-либо экономические связи, каждый из них, производителей, был поглощён своим индивидуальным воспроизводством. Данный слой не был способен к внутреннему организованному взаимодействию, да и не нуждался в нём по коренным условиям своей жизни.

          Отчасти как раз поэтому общественно-организаторская деятельность и выдвигается здесь на роль особой функции. Её выполняет отдельный слой профессионалов-управленцев. Задача последних и заключается в том, чтобы ликвидировать анархию, порождаемую разобщённостью производителей, чтобы установить и поддерживать в сообществе хоть какой-то порядок, стабильные организационные формы. Понятно, что эти формы тут могут быть только собственными формами самоорганизации данной управленческой группы. Организация общества сводится по существу лишь к внутренней организации слоя управленцев. Последний выполняет роль цепи, связующей воедино и своим напряжением удерживающей от распада множество особняком стоящих друг к другу элементов. Производители бюрократической эпохи связываются не между собой, а именно и только с управленцами. И конечная общественная связь присутствует здесь лишь постольку, поскольку сами эти управленцы находятся в связи друг с другом. Единство общества, то есть его бытие как целого вообще, выражает себя через единство аппарата управления и в форме этого единства. Другими словами, организация общества в древности носила чисто политический, внешний по отношению к организации производства и экономической деятельности характер.

          С этой стороны можно сделать вывод, что для устройства общества в рассматриваемый период важны прежде всего свойства слоя управленцев (свойства же земледельцев таковы, что отрицают их организованность). От характера последних зависит внутренняя организация этого слоя, которая и является в данном случае костяком организации всего общества.

          Свойства, обеспечивающие силовое преобладание     Описанные выше обстоятельства можно назвать факторами объективного принуждения: они сами по себе ведут к тому, что ранние общества могут организовываться лишь по образу и подобию организации своих управленцев, а точнее, лишь на базе их организации: к иному они попросту не способны. Однако не стоит забывать и о значении субъективного фактора. Конечно, процессы общественной самоорганизации в указанной форме повсеместно протекали естественным порядком, опираясь на выраженную потребность в обеспечении стабильности производства и будучи единственным способом её удовлетворения: массы производителей подчинялись этой организации сознательно и добровольно. Но нельзя всё же не учитывать и собственных устремлений и действий управленческого аппарата, заинтересованного в установлении выгодной для него системы распределения материальных благ и, соответственно, необходимой для этого системы политического господства.

          Какие свойства управленцев (в противовес свойствам производителей) способствуют успеху этих устремлений? Прежде всего, уже отмечавшаяся их организованность, обусловленная самой общественной функцией данной группы. Управление невозможно без организации, в том числе и в первую очередь — самих управляющих. В то время как массы противостоящих им земледельцев, повторяю, в рассматриваемую эпоху являются разрозненными и, тем самым, относительно слабыми.

          Помимо того, важно указать на защитную функцию аппарата. Слой управленцев непосредственно представляет собою организованную военную силу, нередко монополизирующую право на владение оружием. Производители в этом отношении также сильно уступают бюрократии, хотя в традиционных обществах порой и участвуют в ополчениях на положении вспомогательных войск.

          Наконец, стоит отметить и фактор естественного авторитета управленцев, их психологического доминирования в социуме. Общественный руководящий пост всегда сообщает личности особый вес в глазах подчинённых. Разобщённость последних в древности делала их вдвойне уязвимыми и в этом отношении. При таком раскладе власть имущим легко психологически давить на массу, выдавая свою волю за волю всего сообщества, представлять которое они и в самом деле уполномочены, и навязывая её отдельным производителям.

          Ввиду этих обстоятельств в древних земледельческих обществах силовое преобладание слоя управленцев было естественным. Последние имели возможность навязывать производителям выгодные им порядки. И тем самым объективно являлись не просто управленцами вообще, а именно бюрократией. То есть их функциональное в своей основе бытие приобрело специфическое социальное измерение.

          Форма-образец     Таким образом, мало того что раннее общество явочным порядком организовалось на базе организации управленческого аппарата, но и сам этот аппарат имел возможность навязывать и, естественно, навязывал обществу такие формы общежития, которые считал нужными. А нужными (правильными) он считал, разумеется, формы своей собственной организации (раз он сам по ним организуется). Объективные тенденции тем самым дополнялись и субъективными устремлениями господствовавших социальных сил. Что делало реализацию этих тенденций неизбежной. Следовательно, основные особенности организации рассматриваемого типа общества производны от форм организации бюрократии, которые, в свою очередь, обусловливаются её свойствами: исходно-функциональными, производно-социальными.

          Обращаю внимание, что я по-прежнему придерживаюсь принятой мной ещё в первом томе методологии: ищу те исходные формы, те модельные образцы социальных отношений, которые легли в основание всей общественной организации исследуемой эпохи. В классическом роде в этой роли выступала материнская группа, в родственном — семья. Теперь же исходной стала форма организации управленческого аппарата. Однако в последнем случае имеются уже и существенные нюансы. Субъектом социоустроительства отныне и на длительную историческую перспективу выступило не всё общество в целом, а лишь его господствующий слой.

          Что же представляет собой собственная организация бюрократии с её функциональной (управленческой) и социальной (властной) стороны?

          2. Сущность управления и адекватная ей его организация

          Опора на функцию     Управленческий аппарат (в том числе и выступающий в форме бюрократии) есть метачасть общества. Части, как понятно, суть вещи во всём многообразии их свойств. Но частями они становятся и к целому относятся лишь в той мере, в какой их бытие является составной частью бытия целого. Для самого целого, которое здесь и изучается, они, во всяком случае, интересны только с этой стороны. Включённость в бытие целого означает для части не что иное, как выполнение ею в нём определённой функции. Следовательно, исследовать в теории конкретного целого необходимо прежде всего именно те свойства его частей, которые связаны с выполнением их функций.

          Впрочем, функция является не просто критерием отбора существенных свойств, но и вообще фактором, определяющим бытие части (метачасти) в составе целого. Развитие целого происходит в направлении приобретения им всё большей целостности; при этом части, обратным образом, становятся всё более частичными в своём бытии. Их функционально сориентированные свойства в процессе постоянной тренировки и совершенствования гипертрофируются, а все прочие — консервируются и даже атрофируются. Материально это выражается в развитии или отмирании соответствующих органов и обслуживающих их собственных подчастей данных частей-вещей. То есть функция на деле сказывается и на организации внутренней жизни последних.

          Хотя в данном случае речь идёт об организации не простых частей (отдельных управленцев), а целой их совокупности-метачасти (управленческого аппарата), принцип этой вторичной организации остаётся тем же: она определяется функциональным предназначением метачасти, её ролью в целом. В истории осуществлялся естественный отбор аппаратов управления на предмет их наивысшей устойчивости, наилучшего соответствия требованиям исполняемой функции. Прочнее, жизнеспособнее оказывались именно те общества, в которых данные аппараты организовывались адекватно их общественной роли.

          Два типа метачастей     Кстати, на примерах классов бюрократической эпохи можно заключить, что для общества характерно существование, по крайней мере, двух видов метачастей. Одни из них могут представлять собой простые скопления, своего рода аморфные "кучи" частей, которые выполняют свою функцию порознь и достигают масштабного звучания её лишь путём простого суммирования их отдельных действий. Таковы в рассматриваемом случае земледельцы, каждый из которых существует сам по себе.

          Другие же метачасти имеют некую внутреннюю организацию и являют собою более прочную совокупность, зачаток системы с неоднородностью составных элементов (которая необходима для любой системы). Таковым является в нашем случае аппарат управления и именно поэтому он оказывается способен играть роль организующего начала в обществе вообще. А организационной структурой он обладает опять же потому, что это необходимо для выполнения его функции. Функция тут определяет не просто форму организации управленцев, но и наличие самого феномена их организованности: управление без этого не может осуществляться, ибо и сводится по своему содержанию не к чему иному, как к организации.

          А вот метачасти с иными функциями, не требующими для своего исполнения какой-либо организованности, последней могут и не обладать — по крайней мере, в общественно значимом смысле: например, для земледельцев бюрократической эпохи масштабы их собственной организации в идеале ограничивались рамками семей-домохозяйств; точно так же не представлял собою организованного единства и класс позднейшей буржуазии (организованность вообще не есть признак метачасти: в роли такового выступает общность функции множества суммируемых в ней частей).

          Поясню дополнительно, что такое "организационное" различение вообще возможно только в отношении тех метачастей, которые не являются вещами-целыми сами по себе (а суть лишь их скопления), в отличие от нормальных частей. Последние в силу вещности и, тем самым, целостности своего бытия всегда внутренне организованы.

          Общее содержание функции управления     Функцией ведущей метачасти бюрократического общества является управление. Каково же содержание этой функции, обусловливающее собой, во-первых, как только что установлено, необходимость внутренней организации данной метачасти вообще, а во-вторых, специфичность формы этой организации?

          Прежде всего, управление есть некоторое действие и даже совокупность действий, то есть процесс. В нём, как во всяком процессе, участвуют материальные субъекты и объекты: управление есть особый род воздействия первых на вторые (в том случае, когда субъекты и объекты совпадают, имеет место самоуправление). Специфика данного воздействия состоит в том, что результатом его является некоторая организация действий объектов, сообщение этим действиям определённого порядка.

          То, что управление по самой своей представляет собой природе процесс организации, внесения порядка в хаос, уже предполагает, что осуществлять его может только как-то само по себе организованное начало. Хаотическое может породить лишь адекватную себе неупорядоченность и не более. Для управляющей метачасти собственная её организация обязательна. Вопрос лишь в форме последней, которая связана, с одной стороны, опять же с природой управления вообще, а с другой — с особенностями такого специфического типа управления, как управление в обществе.

          Объединительный характер управления     Итак, управление по своей сути есть прежде всего организационная деятельность. Всякая же такая деятельность одновременно представляет собой и объединение участвующих в ней (в качестве как субъектов, так и объектов) элементов. То есть является упорядочением их взаимодействий, сведением их в систему, превращением в единый процесс. При этом между элементами данной системы, то бишь участниками указанного процесса, устанавливаются некоторые не случайные связи и отношения. Яркий пример тому — целое, которое как раз и представляет собой организованный процесс взаимодействия вещей-частей, доходящий до их полного "слияния в тесном объятии", то есть до образования в результате нового (относительно частей) отдельно сущего и единого бытия-вещи.

          Таким образом, управление, будучи организующим воздействием, всегда является объединительным фактором. Оно выполняет эту роль как в отношении самой управляющей метачасти, которая должна быть внутренне организована-объединена, так и в отношении объектов управления, которые соединяются данным процессом в совокупность участвующих в нём элементов.

          Централизующий характер управления при обособлении субъекта     В том случае, когда управление является функцией особой метачасти (когда нет самоуправления, самоорганизации), последняя выступает организующей силой в отношении всех прочих частей, оказывается центром притяжения целого, его активным объединительным началом. Единство частей достигается тут не просто в их взаимных связях и зависимостях, а через посредство именно данной метачасти — через всеобщую связь с ней и зависимость от неё. То есть здесь имеет место не простое объединение, а сплочение вокруг некоего центра, который появляется в лице указанной особой метачасти. Управление приобретает при этом централизующий характер.

          Два типа порядка     Всякая организация есть не только упорядочивающая деятельность, но и её результат, то бишь определённый порядок в чём-либо (в процессе, в структуре вещи и пр.). Под порядком, вносимым управлением в действия его объектов, тут понимается, конечно, не простое наличие временнОй последовательности этих действий, которое обнаруживается всегда и везде, а какая-то закономерность в ней. Закономерности же (этот термин, строго выражаясь, в данном контексте употребляется неправильно, но более удачный подобрать трудно) бывают двух типов: объективные, выражающиеся в повторяемостях, обусловленных повторяемостями их оснований, и субъективные, разовые (не повторяющиеся; здесь как раз и не годится термин "закономерность"), при которых порядок сообщается действиям конечной целью, преследуемой субъектом (а последний при этом, конечно, должен быть способным ставить цели, то есть обладать разумом). В обоих случаях в процессах выявляются тенденции, направления, но в первом причиной их является влияние каких-то объективных обстоятельств, а во втором — организующая воля, устремленная к цели. Мы нередко путаем эти два вида порядка, — объективную тенденцию, закономерность — с субъективной тенденцией, телеологически обусловленным направлением.

          Таким образом, управление как комплекс действий субъектов (процесс), упорядочивающий действия объектов, в силу такого возможного двойственного характера порядка может быть и "автоматическим", запрограммированным, опирающимся на закономерности, действующим по принципу "сигнал-реакция" (так работают, например, гены и простейшая нервная система), и — волевым, свободным, целевым, что связано с феноменом интеллекта как "механизма" управления поведением, работающего в нежёстком оценочном режиме и обладающего тем самым большей свободой выбора вариантов действий. То есть управление может быть как объективно, так и субъективно обусловленным процессом (последнее, разумеется, имеет место только там, где имеются сами субъекты — теперь уже не просто в смысле активно действующей стороны управления, а в смысле обладания разумом и способностью целеполагания, то есть, если можно так выразиться, "субъективностью" в отличие от "субъектности"; термин "субъект", увы, так же неоднозначен, как и многие другие).

          Производное различение объектов     Указанные два типа порядка и, соответственно, управления порождают и возможность различения объектов управления. Пока ещё не в качественном смысле, не в собственных свойствах управляемых вещей (в которых люди отличаются, например, от клеток; к этому аспекту я ещё вернусь ниже), а, скорее, в целостно-колониальном. Особенность объектам тут сообщается извне — именно особенностями самих типов порядка и управления.

          Там, где имеется объективно обусловленное управление, оно имеется лишь в рамках целого. Порядок здесь обнаруживается в форме организации взаимодействий вещей. Это не простая закономерность, не повторяемость вообще, а закономерность организации (порядок) процесса. Таковая же в объективном мире обнаруживается лишь в вещах-целых. И объективное управление, будучи именно организацией внутреннего функционирования и внешнего поведения вещи, существует в реальности только как функция части (или всех частей — при самоуправлении) целого. Объектом объективного управления всегда является целое. В других случаях такого рода управления просто нет.

          Субъективно обусловленное управление организует действия объектов иначе — посредством выдвигаемой цели. Функционирование конкретного целого в рамках свойственного ему порядка осуществляется само собой, закономерно, а вовсе не потому, что этим преследуется какая-то субъективно заданная цель. К примеру, гены никаких целей не ставят, но управляют развитием организма по заложенной в них программе. Примитивная нервная система поддерживает гомеостаз автоматически, а не потому, что желает этого. Обладающий же разумом человек способен к совершенно специфической организации своих и чужих действий — благодаря программе достижения цели. Здесь реализуется иной по природе, специфический порядок, алгоритм действий, который может существовать безотносительно к целому — как какая-то разовая акция. Цель сама по себе субъективна, произвольна, может быть единичной и т.п. Группа действующих элементов, создаваемая для её достижения, связана лишь процессом этого достижения, но легко может распасться по его окончании. Тут нет целого как вещи, а есть просто временное соединение с временными задачами. Таким образом, если объективное управление имеет своим объектом лишь целое, то субъективное — любую произвольную группу вещей. При этом понятно, что если первое встречается в любом целом, то второе — лишь там, где водятся разумные субъекты.

          Управление в обществе     В обществе присутствуют и целостность, и люди как мыслящие существа. Соответственно, в нём налицо обе отмеченные разновидности управления. Во-первых, тут мы встречаем управление обществом как целым, организацию его циклического функционирования вообще, то есть поддержание "гомеостаза", некоторого порядка взаимодействий людей, обеспечивающего их общее воспроизводство. Во-вторых, нередки и случаи разовых управленческих акций, направленных на достижение посторонних бытию целого целей. В первом варианте объектом является всё общество, во втором — отдельные люди вообще (даже не обязательно выступающие в качестве членов какого-либо социума).

          Особенности управления в обществе     Несмотря на различия своих объектов, управление в обществе во всех случаях имеет ту общую родовую черту, что оно есть управление людей людьми. Тут важны уже как раз не относительные и производные, а собственные качественные особенности субъектов и объектов. Управление, осуществляемое людьми и в отношении людей, конечно, отражает в своём процессе природу человека.

          Эта природа, во-первых, порождает сам феномен субъективно (а не просто субъектно) обусловленного управления. Но мало того: во-вторых, она вообще придаёт всем управленческим процессам в обществе субъективно-целевую окраску. Даже опирающиеся на объективные закономерности вынужденно-автоматические процессы общественной самоорганизации формально выглядят здесь результатами действий якобы свободных в выборе линии своего поведения людей. Объективное реализует себя через субъективное (повторяю: субъективность не тождественна субъектности). Люди обладают свободой воли; но не зависящая от них закономерность функционирования общества пробивает себе дорогу: тот, кто злоупотребляет указанной свободой, то есть ведёт себя вразрез с общественными установлениями, просто отторгается обществом, исключается из числа его частей и, чаще всего, гибнет. Тем не менее, абсолютный автоматизм управления здесь исключён самим субъективным характером действующих участников процесса.

          Структура процесса управления в обществе     Кардинальная особенность человека состоит в том, что он обладает разумом. Его поведение не запрограммировано жёстко, оно не инстинктивно, а определяется рациональной оценкой ситуации; эта оценка выступает результатом соотнесения информации о новой обстановке с прошлым опытом, то есть со знаниями, накопленными мозгом. Отсюда указанное поведение вариабельно. Силой, организующей действия человека, является не некая закономерность сама по себе, а воля, опирающаяся на осознание этой закономерности как условия, диктующего выбор необходимого поведения. Воля в своей основе есть то, что изнутри понуждает человека к активности, она есть заложенное в любой живой организм (в виде определённых физиологических механизмов мотивации) стремление к поддержанию его гомеостаза, к воспроизводству, то есть к удовлетворению наличных потребностей (собственно волей это животное стремление делает опосредование его сознанием). Воля, стало быть, выступает "пускачом" преследующих конкретные цели действий; интеллект же определяет конкретное содержание поведения, оценивая его соответствие обстановке с точки зрения достижения желаемого результата. Эта промежуточная процедура оценки, составляющая суть сознания и отличная от автоматизма инстинктивных реакций, и сообщает человеческому поведению относительную свободу. В одинаковых условиях человек может поступать по-разному.

          Вместе с тем наличие данной процедуры оценки расщепляет управленческий процесс на две операции: помимо самого действия тут присутствует и выработка решения о его характере. Управление в обществе состоит из постановки цели, определения алгоритма её достижения, а затем уже — из исполнения (рабочим моментом которого является столь любезный сердцу некоторых контроль) намеченного комплекса действий. В отношении управления обществом как целым, то есть в отношении обеспечения бесперебойного функционирования последнего целеполагание отчасти играет и постериорную роль. Общественный порядок не только создаётся людьми, но ещё и наследуется ими, активно формируя их менталитет, то есть те же знания, потребности, стереотипы поведения, ценности и жизненные цели.

          Форма организации процесса управления     Таким образом, управление в обществе само по себе организовано определённым образом (речь теперь идёт уже не о процессе организации чего-либо, каковым является управление, а об организации самого этого процесса, о его структуре и т.п.): в частности, оно состоит из двух вышеупомянутых операций. В то же время любое управление, как отмечалось, носит объединительный и порою даже централизующий характер. При этом объединяются и централизуются не только материальные участники действа, но прежде всего сам управленческий процесс (объединение участников есть целое, объединение их действий — процесс его функционирования). Мы и говорим о наличии процесса управления лишь благодаря этому его единству. Организация здесь — это главным образом организация действий, порядок коих и создаёт некий замкнутый, особый, имеющий направление и "смысл", то есть конкретно определённый процесс. Управление актуально имеется лишь там и постольку, где и поскольку присутствует такое единство действий: управление и состоит в создании данного единства действий, в подчинении их некоему объединяющему, направляющему порядку. Раздельные внешне элементы при этом действуют не как бог на душу положит, а организованно, упорядоченно, кооперированно, отчего их действия и превращаются по существу в нечто единое, что выражается, в частности, и в единстве их общего результата. Это — или определённая достигнутая цель, или целое с его особыми свойствами-действиями.

          Данное "опорядоченное" единство действий присуще любому управлению, в том числе — и общественному. Вместе с тем в последнем случае, в силу указанной двойственности структуры процесса, единству действий в обязательном порядке предшествует ещё и единство цели. То есть тем самым — единство сознания, определяющего алгоритм действий, и воли, понуждающей к его выполнению. Специфика действий людей такова, что эти действия определяются ситуацией не напрямую, они не являются инстинктивными, жёстко запрограммированными, необходимыми реакциями. Тут присутствует элемент случайности, тут имеется посредник в лице разума с его свободой воли и правом на ошибку. Прежде чем добиться единства действий людей, нужно добиться единства направляющей эти действия цели, а следовательно, единства сознания и единства воли. Эти последние нужны обязательно. Без них единства действий просто не будет и, стало быть, не будет никакого управления как актуально сущего.

          Единство воли и единство сознания (а конкретно — решения о цели и алгоритме её достижения) теоретически могут иметь место в двух вариантах. Во-первых, при одинаковости мыслей и устремлений всех участников процесса. Это вариант идеальный — однако не только в смысле своего совершенства, но и с точки зрения отношения к действительности: на практике он почти не встречается. Тождественность опыта, мышления, психического склада, интересов и пр. людей просто невозможна (особенно, при социальном расслоении последних), а если бы и имела место, то по сути имелось бы вовсе не человеческое (субъективистское) управление, а объективно-закономерное (ибо тут отсутствовали бы сами субъекты с их индивидуальной субъективностью).

          Поэтому, во-вторых, необходимые для управления в обществе единство воли и единство сознания (цели и алгоритма) на практике достигаются главным образом не сведением содержания всех мозгов к общему знаменателю (хотя обработка их, мозгов, в этом направлении, конечно, не исключается), а простым подчинением действий многих людей какой-то одной воле, одной цели. В управлении в обществе всегда присутствует элемент насилия, ограничение свободы воли и действий отдельных личностей.

          Однако тут нам пока важны вовсе не средства, коими обеспечивается необходимое единство, а сама та специфика последнего, что оно является фактором, противостоящим отдельно взятым личностям, обобщающим и подчиняющим себе их воли и сознания. Единство решения о цели и порядке действий в обществе достигается (независимо от процедуры его выработки) лишь с отрицанием разброса индивидуальных воль. До индивидов данное решение доводится в конечном счёте в виде команды. Аналогично обстоят дела и в отношении его исполнения, то бишь собственно действий. Несогласные с этим решением всё равно должны его выполнять. Иначе управление просто не реализуется.

          Управление в обществе неизбежно сводится к команде-исполнению, начальствованию-подчинению. Неважно, кто является субъектом командования, а кто — исполнения (это могут быть одни и те же люди), но важно само наличие именно данной формы организации процесса. Процедура управления в обществе иерархична по своей природе. Предпосылкой действий тут является решение об их характере (выработка программы действий), и это решение порождается не свободной волей действующего индивида, а спускаются ему в качестве директивы, является всеобщим единым обязательным к исполнению распоряжением. Единая воля (кто бы ни выступал в качестве её субъекта) необходима для единства действий, и она носит тут диктаторский характер в отношении воль отдельных управляемых индивидов. Только благодаря этому диктату преодолевается разнобой устремлений личностей и осуществляется сам процесс управления ими.

          Команда-исполнение в обществе есть, по сути, то же, что сигнал-реакция (причина-следствие) в объективно обусловленном процессе управления. На деле управление повсюду организовано одинаково, просто общие принципы реализуются на практике по-разному ввиду различия условий их реализации, в частности — ввиду особенностей природы субъектов и объектов управленческого процесса. В закономерном процессе порядок его протекания обусловлен физическими свойствами элементов-частей: по своей конституции все они приспособлены для осуществления специфических действий-реакций, которые и увязаны в вещи-целом в единую цепь, обусловливая друг друга. Прохождение сигнала по этой цепи и преобразование его в конечное действие происходит автоматически. Таково положение дел даже в близких по форме человеческим социумам сообществах муравьёв и пчёл, где имеется жёсткое определённое физиологически разделение особей по функциям.

          Люди же как части общества не различаются по своей физической конституции. Им их функциональные различия и соответствующее социальное положение сообщаются самим социумом. То есть эти различия даны тут не от природы и не определяют жёстко организацию общества, существуя априори, а, напротив, определяются самой общественной организацией. Людское сообщество более мобильно не только в смысле свободы его членов при выборе вариантов их поведения, но также и в ротации функций отдельных особей. Это — вторая сторона всё той же незапрограммированности, сиречь неспециализированности действий людей (в отличие от тех же муравьёв, не распространяясь уже об электронах и пр.); специализацию люди приобретают в ходе социализации и вовсе не раз и навсегда. В то же время общий принцип "сигнала-реакции" сохраняется и в обществе. Просто здесь он принимает конкретную форму команды-исполнения.

          Форма организации управляющей метачасти     Итак, я описал структуру процедуры управления и некоторые её характерные черты. Но все процессы суть действия вещей, то есть имеют своё материальное выражение. При этом организация процесса, естественно, накладывает свой отпечаток и на организацию его участников. В рассматриваемом случае последними являются элементы метачасти, исполняющей функцию управления. В силу того, что эта функция требует собственной первоначальной организации управляющих, в их лице имеется некий единый организм — аппарат управления. Форма организации этого аппарата и отражает форму процесса управления.

          Поскольку процедура управления сводится к команде-исполнению, то между участниками данного процесса происходит соответствующее распределение ролей, функций, полномочий. Наличие операций командования и исполнения закономерно требует специализации участников процесса, разделения их на командующих и исполняющих. Причём в рамках аппарата управления исполнение состоит ещё не в непосредственных действиях, а в руководстве ими, в организации конкретного исполнения по предначертанному командой плану. Этот аппарат управления играет роль проводника "сигнала" (решения-команды) от продуцирующей его инстанции до конкретно действующих элементов. Поэтому каждый член аппарата выступает как поглотитель и исполнитель сигнала сверху, как его преобразователь (конкретизатор, адаптирующий решения верха сообразно с местной обстановкой) и транслятор вниз, дальше — то есть либо к следующей ступени ретрансляции, либо уже непосредственно на конечный уровень действия.

          При этом, как легко заметить, данные операции и исполняющие их инстанции относятся друг к другу специфически. Во-первых, команда определяет исполнение, довлеет над ним. Имеется своеобразная иерархия в самих соотношениях этих функций. Во-вторых, команда спускается по цепочке, в которой каждое предшествующее звено полномочнее последующего, то есть исполняет более командующие функции и менее исполнительские: по ходу удлинения цепочки прохождения сигнала имеет место убывание его решающей, командирской составляющей и возрастание исполнительской. Это отражает, в-третьих, всё ту же потребность единства воли, решения и пр., порождающую централизацию командования. Решение может быть единым для всех лишь в том случае, если оно единственно. Для чего оно должно исходить лишь из одной полномочной инстанции: конкуренция решений и воль тут недопустима, ибо, естественно, парализует все действия и управление вообще как процесс.

          В силу этого процесс управления в обществе носит иерархические черты. В нём обязательны концентрация волевых (решающих) полномочий в некоем едином центре и постановка в зависимость от последнего действий (реакций) последующих инстанций. При этом при значительности управляемого объекта, требующей адекватного себе аппарата управления, данный аппарат также должен строиться иерархически — с постепенным убыванием полномочий его звеньев в зависимости от места инстанции в цепочке прохождения управленческого сигнала (команды). Признаком принадлежности к аппарату тут является само наличие полномочий продуцировать сигнал (команду) в отношении хоть какого-то круга участников процесса, то есть наличие хоть каких-то черт субъекта управления, активного его начала — в отличие от полных объектов, всего лишь исполняющих, но совсем не вырабатывающих решения его участников.

          Отношения командования-исполнения одновременно суть также отношения начальствования-подчинения. Предшествующее звено, спускающее команду последующему, выступает здесь как обладающее полномочиями приказывать, распоряжаться в отношении своего воспринимающего контрагента. Последний же играет роль подчинённого, для которого данное распоряжение обязательно к исполнению: независимо от специфики исполнительской реакции — хотя бы она и состояла лишь в ретрансляции команды дальше, в обеспечении её доведения до звеньев, стоящих на более низких ступенях процесса.

          Таким образом, исходная суть иерархии состоит в последовательности расположения инстанций на пути прохождения сигнала от места его продуцирования до пункта конечного действия. Это расположение правильно определяется терминами "предшествующее" и "последующее". Однако в обществе, где объективные взаимодействия по принципу "сигнал-реакция" реализуются в субъективной форме "команды-исполнения", то есть "начальствования-подчинения", где к тому же место на пути прохождения сигнала и соответствующие полномочия нередко сопряжены с побочными социальными различиями индивидов, уместнее оказываются чисто иерархические термины: "высшие-низшие" инстанции. Линейную последовательность объективного управления общество с его субъективистской ориентацией подменяет пирамидальной, то есть иерархической.

          Поясняю: если в автоматических системах имеются простые физико-химические зависимости звеньев указанной цепи, а также изначально заданные различия элементов, то в обществе приходится говорить о распределении полномочий. Люди, как отмечалось, одинаковы, не специализированы от рождения. Помещение их на ту или иную ступеньку управленческого процесса представляет собой обычно фактическое нарушение этого исходного равенства и воспринимается именно как неравное распределение прав, то бишь как своего рода иерархия. Данный термин, увы, зачастую используется нами неправильно. Иерархия — это, по сути, отрицание равенства. Она возможна лишь там, где имеется данное равенство как её противовес. Там же, где никакого равенства нет и в помине — не в смысле его антагонистического отрицания, а в смысле прямого принципиального отсутствия данного феномена в природе вещей, — там не может быть и нарушения этого равенства, то есть его противоположности (неравенства) как объективно сущего феномена. В этом случае возможна лишь субъективно привнесённая со стороны человека оценка: мы можем попытаться назвать объективный процесс управления иерархическим (используя, например, понятия "высшая нервная система", "низшая нервная система" и т.п.) — по образу и подобию своих собственных человеческих отношений. И будем не правы. Ибо в указанном контексте аналогии с феноменом иерархии являются неуместными.

          Управление и власть     Наконец, надо отметить ещё одно существеннейшее обстоятельство. Управление реализуется лишь там, где не просто продуцируется команда, а там, где она проходит все инстанции до конечного исполнения, где это прохождение обеспечено. В тех целых, где управление основано на объективных закономерностях, "сигналах-реакциях", сие обеспечение достигается автоматически — самой природой материала инстанций, функционально приспособленных для этого. В обществе такого нет, ибо люди, повторяю, биологически не специализированы. Прохождение команды требует тут особого дополнительного обеспечения-принуждения. Поэтому всякое общественное (субъективистское) управление неизбежно связано с насилием, с властью. Власть как раз и есть не что иное, как выражение силового превосходства, способность навязать свою волю (команду) окружающим (подчинённым).

          Отсюда не следует, однако, что управление и есть власть. Обладание силой и выполнение управленческих функций — разные феномены и могут быть сосредоточены в руках разных метачастей. Но управление в обществе должно опираться на власть, находиться в каком-то отношении к ней, поддерживаться ею. Иначе его просто не будет как реального процесса.

          Функциональная структура аппарата управления     Таким образом, всякий аппарат общественного управления, во-первых, структурирован иерархически, подразделяясь на высшие и низшие инстанции согласно объёму их полномочий. Это наиболее общий и важнейший для нас (для теории) способ организации управленцев. Однако, во-вторых, стоит вкратце упомянуть и о другом типе дифференциации и, соответственно, структурирования последних, проистекающем уже из частных различий функций тех или иных частей аппарата. До сих пор я рассматривал управление как абстрактный процесс — в его всеобщих составляющих (хотя бы и принимающих конкретную форму в особых условиях: объективную или субъективную). Теперь же необходимо напомнить и о феномене различий сфер управления в обществе.

          Общественная жизнь многообразна. Аппарат управления ею един по своей общей сути, но внутри него имеются, конечно, отдельные группы, специализирующиеся на управлении теми или иными сторонами жизни общества. С развитием последних данные группы порой вообще выделяются в особые профессии. В рассматриваемом здесь достаточно примитивном случае возможно уже отметить дифференциацию управленцев на отряды руководителей-администраторов, военачальников, идеологов. Первые отвечают за общий порядок в обществе, вторые — ведут военные действия, а третьи — обрабатывают мозги населения в плане внушения ему покорности воле вышестоящих начальников.

          Впрочем, на раннем этапе бюрократической формации отмеченные виды управленческой деятельности нередко исполнялись одними и теми же функционерами-многостаночниками. Но уже довольно быстро задачи оптимизации и повышения эффективности управления принудили управленцев к специализации. Разумеется, при этом каждый из профессиональных отрядов управленцев внутри себя организовывался иерархически.

          И в целом между данными отрядами существовала известная иерархия соподчинения.

          3. Нюансы организации бюрократии

          Влияние условий     Итак, всякий аппарат управления, сообразуясь со своими задачами, организован, если можно так выразиться, по принципу цепи — вдоль пути прохождения управленческого сигнала. В обществе структура этого аппарата имеет форму пирамиды (лучше было бы употребить термин "конус", но с подачи архитекторов Древнего Египта пирамида как-то лучше ассоциируется в нашем сознании с могуществом власти): команда в нём распространяется как бы по ступенькам лестницы (отчего ещё более удачным символом тут кажется образ шумеро-аккадской ступенчатой пирамиды-зиккурата), сверху вниз. При этом данные ступеньки различаются между собой по объёму сосредоточенных на них полномочий. Нижние имеют их меньше, верхние — больше. Такое устройство процесса и обеспечивающих его материальных структур (метачасти), повторяю, обусловлено особенностями и потребностями самой функции управления. Главным определяющим фактором тут является, конечно, функция.

          Но помимо неё значение имеют и условия, в которых она осуществляется. Хотя эти условия и не определяют организацию аппарата управления, но так или иначе корректируют её. К числу таких существенных условий относятся, в частности, особенности конкретного типа управляемых объектов и управляющих субъектов (формирующиеся, разумеется, под влиянием общей исторической обстановки). Благодаря этим особенностям, между участниками процесса управления складываются определённые специфические взаимоотношения — как между субъектами и объектами, так и внутри самих данных групп, взятых по отдельности.

          Характер объектов управления и их отношения с субъектами     По поводу взаимоотношений управленцев и управляемых в древности я уже подробно рассказал выше. Поэтому буду краток.

          Характер объектов управления в рассматриваемую эпоху таков: они представляют собою разобщённых, атомизированных, индивидуальных производителей, не способных к какой-либо самоорганизации. Соответственно, субъект управления — аппарат — также автономен в своём положении в обществе и выполняет в отношении управляемых роль внешней им организующей их силы. При этом данный аппарат, в силу исполняемой функции и связанной с ней общественной мощи, объективно довлеет политически над управляемыми земледельцами и рано или поздно реализует данное доминирование в виде различных материальных и социальных привилегий своих представителей. Управление сливается тут с властью, общественная функция — с господствующим положением. Управление и власть оказываются в руках одного социального слоя. Тем самым аппарат управления становится особым классом — бюрократией.

          Соответственно, иерархическая пирамида управления бюрократическим обществом со всеми её ступеньками и лестничными маршами приобретает характер социальной иерархии. С одной стороны, возникает водораздел между управляемой массой и классом управленцев-бюрократов: последний сосредоточивает в своих руках всю власть и все привилегии. С другой стороны, иерархическое социальное строение пронизывает и сам аппарат, разделяя по объёму привилегий и власти его собственные страты на "низшие" и "высшие".

          Отношения внутри аппарата управления     Как отмечалось, управление является эффективным и вообще имеется в наличии лишь в той степени, в какой гарантировано прохождение руководящего сигнала по всей цепочке управленческого процесса до конечного действия. В объективно обусловленных процессах, основанных на жёстких закономерных реакциях, сие обеспечивается автоматически. В субъективных же процессах указанное прохождение команды и подчинение всех звеньев цепи решению высшего звена достигается принудительно. То есть с опорой на силу. Силовые факторы (в их роли могут выступать и широкие массы самих управляемых) являются обязательными рабочими средствами, рычагами управления в обществе.

          Необходимость наличия данных силовых факторов ставит вопрос об их природе и, соответственно, подчинённости. В нашем случае силовые структуры определённо относятся к самому аппарату, формируются в его недрах как его функциональные подчасти. Массы производителей совершенно не способны к исполнению этой роли. Собственно, потому управленцы и превращаются в древности в бюрократию, в неконтролируемый массами управляемых класс власть имущих. Но, будучи поставленным волею обстоятельств в автономное в отношении производителей, самодовлеющее положение, аппарат тем самым и в своём собственном устройстве может исходить только из внутреннего для него распределения сил. Поскольку силовые структуры не отделены от аппарата, то последний и в своей организации никак и никем не контролируется извне. Он контролирует сам себя. Распределение ролей между его функционерами и положение конкретных управленцев в управленческой иерархии определяется при этом лишь силовой борьбой внутри самого аппарата.

          Если бы аппарат не был самовластным, то его устройство регулировалось бы теми внешними по отношению к нему (то есть к государству) социальными слоями, которые в данном случае обладали бы властью, то бишь общественной силой (ведь свято место пусто не бывает: без власти вообще невозможно ни управление, ни общество как устойчивый организм). При таком раскладе эти властвующие слои (то есть, тем самым, классы), естественно, использовали бы государственный аппарат как орудие управления обществом в целях обеспечения своих (а вовсе не самих аппаратчиков) классовых интересов.

          Но в рассматриваемый период таких, способных поставить управленцев под свой контроль, функционально-социальных слоёв в обществе нет. Никто не в состоянии перебежать дорогу аппаратчикам, противопоставить их силе — свою. Основные общественные силовые структуры ещё пребывают в составе госаппарата. Сам он в целом и является прежде всего такой силовой структурой, не только принимающей решения, но и принудительно проводящей их в жизнь. Соответственно, устройство этого аппарата и определяется непосредственно распределением сил между его членами. Сила является тут не просто средством управления, рабочим моментом последнего, но и определяющим фактором организации самой бюрократии, конституирующим принципом её внутренних взаимоотношений.

          Уточняю: всякий аппарат общественного управления уже по своей природе склонен к иерархии. Последняя в любом случае присутствует в нём в виде распределения полномочий. Но в условиях властного положения этого аппарата его внутренняя управленческая иерархия всегда приобретает также и властный характер, становится силовой в своей основе. В управленческом аппарате и без того нет почвы для равенства высших и низших инстанций: они сами по себе различаются объёмом полномочий. Но при внешней бесконтрольности эти различия к тому же неизбежно принимают и форму силовых различий. Иначе они просто не могут тут реализоваться. Слабый не в состоянии командовать сильным, воплощая в жизнь свои решения. В результате пирамида распространения команд (управленческая иерархия) в любом бюрократическом аппарате закономерно выстраивается соответственно, если можно так выразиться, пирамиде распределения силы (властной иерархии). Только в таком виде управление и может существовать при данных обстоятельствах.

          При других же обстоятельствах, когда власть (сила) каким-то образом разводится с управлением, внутренняя иерархия аппарата вовсе не опирается на собственную силу иерархов, она опирается лишь на признание данного порядка за необходимый контролирующей его извне силой — например, силой гражданского общества. Именно отсутствие последнего и объединение функций управления и принуждения в руках аппаратчиков и ведёт в бюрократическом обществе к засилью силового начала в строительстве самого аппарата. Раз нет внешнего контроля за прохождением (исполнением) решений, то он может иметь место лишь как контроль верхов за низами (а контроль необходим для реализации управления). Следовательно, верхи должны быть в состоянии осуществлять этот контроль, добиваться выполнения решений. Что возможно лишь в том случае, когда иерархия управления совпадает с иерархией силы. В итоге в бюрократической иерархии управления всегда господствует воля того, кто сильнее.

          Жёсткость форм бюрократического управления     Всё это придаёт организации бюрократии жёсткую форму. Имея своей опорой силу, она неизбежно выстраивается в виде диктатуры, в виде завершённой пирамидальной структуры власти. Где наверху сосредоточивается максимум прав (на деле — власти, силы), а все понижающиеся ступени формируются по мере убывания этих прав. Если при простом управлении его высшие инстанции имеют лишь столько полномочий, сколько нужно для успешного выполнения ими своего предназначения, своей функции, и, таким образом, ограничены в своих возможностях определять жизнь общества, то при бюрократическом управлении, при котором место в иерархии определяется силой, высшая инстанция является и сильнейшей, всевластной, бесконтрольной со стороны общества и даже, в значительной степени — низовых слоёв самой бюрократии. Она может творить любой произвол — лишь бы позволяли объективные обстоятельства (заставить Солнце остановить свой бег по небу не мог, увы, и Александр Великий, а не то что жалкий древнееврейский царёк Иисус Навин). В данном случае функциональное предназначение субъективно становится даже побочным: властное наполнение должности превалирует в мотивации тех, кто мечтает её занять. Целью индивидуальных устремлений тут оказывается обычно сама власть, связанная с местом в аппарате, а не соответствующая общественная функция.

          Неустойчивость     Социальная система, положение элементов которой обусловлено лишь соотношением их сил, неустойчива. В отличие, например, от экономической организации, основанной на разделении труда, которая является стабильным объединением, целостностью с внутренней специализацией частей, отчего каждая из этих частей выполняет свою функцию и не претендует на функции партнёров. При чисто же силовой политической организации никакой специализации её элементов нет, а присутствует лишь простое распределение между ними прав и полномочий соответственно тому, кто какой силой обладает. Члены такой силовой структуры могут безболезненно для её функционирования меняться местами. Данные метаморфозы тут не имеют общественного значения, отражаясь лишь на личных судьбах конкретных людей. При этом происходят изменения в положении отдельных индивидов, но вовсе не структурная перестройка аппарата.

          Таким образом, определяющие бюрократическую организацию различия в силе не являются различиями специализации, обеспечивающими стабильность взаимоотношений элементов, их "взаимонезаменяемость" (как любят выражаться бюрократы: "У нас незаменимых нет") и прочность общественного положения. Это последнее сохраняется здесь лишь в той мере, в какой сохраняется соотношение сил индивидов. Но сила как структурообразующий фактор как раз переменчива. Сегодня силён один, завтра — другой, что неминуемо ведёт к перетряхиванию иерархии, к смене лиц, занимающих те или иные ступеньки её лестницы. Бюрократический аппарат всё время находится в состоянии внутренней борьбы за власть, за место в пирамиде. В ходе которой нередко не только меняется личный состав аппарата, но и сам он рассыпается на куски (а вместе с ним и скрепляемое им общество). И прежде всего именно по этой причине периоды великих объединений в истории бюрократических обществ всё время чередуются с периодами тотальной раздробленности.

          Неопределённость масштаба     Та же внутренняя бессвязность (чисто внешняя связь) бюрократической силовой организации обусловливает неопределённость её масштабов. И численность членов самого аппарата, и величина управляемых территорий с населяющими их людьми зависят тут исключительно от силы верховного иерарха. Политическая структура обусловливается в своих объёмах только мощью её представителей — здесь имеет место разве что лишь нижняя граница, связанная с минимальными размерами управляемых производственных ячеек. Но для расширения бюрократического аппарата и масштабов контролируемого им общества никаких границ не существует принципиально.

          К примеру, экономический организм, подобно целому (основанием которого в обществе он и является), может функционировать лишь в тех рамках, которые указаны ему внутренними соотношениями его взаимозависимых частей: в рамках их стабильных взаимодействий. Ни больше и ни меньше. В политических же системах все взаимодействия сводятся только к подчинению одних силе других. Чем значительнее эта сила, тем большее число людей она способна "освоить". Ввиду этого для бюрократического периода характерно постоянное образование огромных, но рыхлых, скреплённых лишь силой оружия империй, и столь же постоянное крушение их вследствие закономерного уменьшения силы этих империй (последнее является уже проявлением вышеотмеченной общей неустойчивости основанных только на силе организаций).

          "Форма империи — внешне централизованного, но внутренне аморфного и непрочного политического объединения, тяготевшего к универсализму, — была характерна для многих наиболее крупных ранне-феодальных государств в Европе (Великоморавская держава в IX в., империя Оттонов в X в., держава Кнута Великого, объединявшая в начале XI в. Англию и Скандинавские страны)" (18, с. 117), наконец, империя Карла Великого VIII-IX вв.

          4. Особенности и ограниченность бюрократического управления

          Содержание данного параграфа во многом опирается на умозаключения, доказываемые ниже, поэтому адекватное его понимание может быть достигнуто лишь по прочтении всей части.

          Властный характер централизации     Итак, важнейшей имманентной чертой любого управления вообще является его иерархическая организация, централизм, которые, однако, могут носить различный характер. Их варианты различаются между собой принципами формирования аппарата и, соответственно, ориентацией аппаратчиков. Во всех случаях поведение последних определяется волей и интересами тех, в чьих руках находится их судьба, то есть функция назначения; при бюрократическом управлении в этой роли выступают высшие инстанции самого аппарата и в конечном счёте — иерарх.

          То есть бюрократический централизм, во-первых, является просто антидемократическим и состоит в отчуждении общества от процесса управления, в монополизации последнего в руках аппарата. В том случае если, например, бюрократия вмешивается в управление сложными процессами производства (что, конечно, было нехарактерно для древности — за неимением данных сложных процессов, — но зато сплошь и рядом встречается в современных бюрократических обществах-государствах), то это выражается в подмене ею экономических связей производственных ячеек, вызревших на почве потребительских интересов, на связь через себя.

          Во-вторых, данный централизм представляет собою и внутреннюю характеристику организации самого класса управленцев. Бюрократический аппарат, повторяю, имеет форму пирамиды власти. Это уже не просто управленческая, но прежде всего властная структура, организация и действия всех ячеек которой детерминируются не столько задачами управления, сколько распределением власти. Важнейшим фактором тут оказывается не функциональное общественное предназначение данного органа, а его властное положение. Отсюда проистекает множество существенных обстоятельств.

          Смена ориентации и характера действий     Основным следствием при этом выступает смещение ориентации бюрократов с потребностей общества на собственные интересы, а в их рамках — на интересы вышестоящих инстанций и в итоге — на интересы иерарха. Главным содержанием деятельности аппаратчиков становится борьба за власть, что, конечно, негативно сказывается на попутно осуществляемом выполнении ими управленческих обязанностей. Управление в данных условиях протекает главным образом не так, как нужно с точки зрения общественной пользы и собственной его эффективности, а так, как это выгодно начальнику управленца: ведь и настоящее, и будущее положение последнего, то есть его карьерный рост полностью зависят от того, как ему удастся потрафить непосредственному руководству.

          Повторяю: основным содержанием процесса становится именно всеобщая борьба бюрократов за упрочение своего положения на иерархической лестнице власти, успехи в которой (и, соответственно, материальное и прочее благополучие) зависят вовсе не от того, насколько эффективна деятельность тех или иных аппаратчиков как собственно управленцев. Последний критерий тут отходит на задний план, а на первых ролях оказываются совсем другие качества: хитрость, ловкость, мастерство плетения интриг, "гибкость позвоночника", артистические способности по части демонстрации преданности начальству и т.п.

          Различия показателей эффективности политического и экономического управления     В те примитивные эпохи, когда управление жизнью обществ носило ещё поверхностный политический характер, данные особенности бюрократического управления не влекли за собой катастрофических последствий, а, напротив, были даже весьма ко двору. Задача управленцев сводилась тут преимущественно к обеспечению стабильности внешних условий производства, то есть главным образом к защите его от чисто политических угроз. На этом поприще наиболее эффективными являлись как раз те методы, которые применялись бюрократами в их внутриаппаратной борьбе за власть. Сила и хитрость обеспечивали успех как внутри государства, так и на межгосударственной арене, способствуя упрочению режима. А в политическом управлении главным показателем эффективности как раз и является прочность власти.

          Однако перенесение тех же методов на почву управления экономикой (а тем более — сложной, современной) чревато негативными последствиями. Эффективность самого производства определяется уже не просто стабильностью внешних условий его функционирования, а степенью производительности труда, уровнем себестоимости продукции, способностью к возобновлению производственного процесса и т.д. Всё это суть параметры посторонние и даже чуждые сориентированному на политические успехи бюрократическому управлению, и их достижение в его рамках просто невозможно. Повторяю: бюрократы в основном безразличны к результатам своей общественной деятельности, ибо их личное благополучие зависит не от них, а от продвижения по служебной лестнице, поскольку материальные блага в бюрократической системе, как будет видно ниже, распределяются по должности, по рангу.

          Рассмотрим более детально, что происходит в рамках бюрократического процесса управления вообще, и, в особенности, когда бюрократия берётся управлять современной экономикой.

          Тотальный центризм     Прежде всего тут неизбежно имеет место тотальная централизация управленческого процесса, отражающая собой аналогичную централизацию власти. Поскольку подоплёкой всего на деле является не что иное, как раздел этой власти, постольку верхи аппарата закономерно стараются перетянуть её дырявое одеяло на себя целиком и полностью, то есть прибрать к рукам все властные полномочия. Оборотной стороной чего выступает уничтожение местного самоуправления как противоречащего сути бюрократической организации. Управление принимает жёсткие формы, при которых абсолютно всё решается наверху и в идеале — наивысшей инстанцией, а все нижние этажи аппарата представляют собою лишь простых исполнителей её воли.

          Например, в СССР уже с первых лет Советской власти (с 1919 г.) её

          "Центральные органы всячески ограничивали инициативу на местах и пытались решать все вопросы через непосредственно подчинённые им учреждения или через своих комиссаров. Наблюдалась тенденция к единоначалию, закреплению ответственности за конкретным лицом. Каждый орган управления стремился иметь на местах свои отделы и подотделы. Формально они находились в двойном подчинении — центральным и местным органам, но за первыми был безусловный приоритет". В ВСНХ "местные "губтекстили", "губтопы", "губкожи" и т.п. были фактически не органами двойного подчинения, а исполнительными органами центра" (17, с. 206).

          В том же ВСНХ деятельность всех аппаратов мест

"строго регламентировалась спускаемыми сверху положениями, инструкциями, в неимоверном числе расплодившимися в советских учреждениях. Нечто подобное происходило и в других ведомствах" (17, с. 206). "В период существования СССР в обществе функционировали исключительно вертикальные связи (через властные структуры). Например, ещё недавно два завода, разделённые только забором, могли общаться между собой исключительно через министерство" (60, сс. 34-35).

          Всё это характерно для бюрократического управления как при господстве центра, так и в периоды его ослабления, в условиях засилья кланового сепаратизма (о котором ниже): просто в последнем случае централизм перемещается рангом ниже, в пределы самих кланов.

          "Самозащита без оружия"     Отмеченный тотальный централизм порождается, однако, не только "стяжательскими" наклонностями центральной власти, но также активно формируется и деятельностью членов низового аппарата, стремящихся избежать ответственности, уклониться от принятия каких-либо самостоятельных решений, дабы невзначай не прогневить начальство. Советская

"Номенклатура была не способна и не заинтересована в широком обсуждении вопроса, для неё важнее всего были чёткие указания и директивы, согласно которым следовало действовать. Всякие дискуссии и рассуждения рассматривались как мешающие делу, пустая болтовня и трёп" (17, с. 247).

          Всё это является нормальными защитными реакциями низовых бюрократов. Любое своё действие они норовят подстраховать массовостью, разложив ответственность между максимально большим числом хотя бы косвенно причастных к делу лиц, а то и вовсе спихнув её на сторону. Это порождает практику постоянных согласований вопросов во множестве различных инстанций, замыливание решений в бумажной работе. Низы аппарата твёрдо знают, что в их системе инициатива наказуема, отчего всеми способами уклоняются от её проявления.

          Причём сие проистекает не только из боязни совершить ошибку, а просто уже из самой сути взаимоотношений бюрократических инстанций, в рамках которых любое проявление самостоятельности низов расценивается верхами (и вполне справедливо) как покушение на их власть. Инициатива снизу здесь пресекается на корню как институт враждебной бюрократизму демократической системы организации власти, как признак явной нелояльности центру. В этой обстановке массы бюрократов стараются ни на шаг не отходить от предписаний спускаемых сверху инструкций, превращаясь в бессловесные винтики системы. Они жаждут данных инструкций, то есть объявления воли начальства, точно так же, как само начальство со своей стороны жаждет издавать их в немереном количестве, материализуя и реализуя тем самым свои властные полномочия. В СССР

"К началу 80-х гг. только в управлении народным хозяйством накопилось до 200 тыс. различных приказов, инструкций и других подзаконных актов, которые регламентировали каждый шаг хозяйственников, сковывали их инициативу" (17, с. 581), а точнее (если учесть, что данные хозяйственники были вовсе не частными предпринимателями, а чиновниками), служили им спасительными поплавками в их опасном плавании по бурному морю аппаратной жизни.

          Негибкость и немобильность управления     Первыми очевидными следствиями вышеописанного являются крайняя неповоротливость и замедленность реакций бюрократического управленческого механизма. В своей негибкости он подобен механизму инстинкта, ибо способен эффективно действовать только в стереотипных ситуациях, то есть в тех случаях, на которые имеются соответствующие инструкции. Новая же обстановка приводит массы низовых бюрократов в замешательство, в состояние ступора, в котором они и замирают, как суслики у норок, в ожидании разъясняющих указаний руководства. Естественно, что при этом нередко время бывает упущено, ситуация принимает характер патовой и для её ликвидации требуются уже значительно большие усилия, чем поначалу. Я уж не распространяюсь о том инстинктоподобном поведении бюрократов, когда они вместо впадения в ступор продолжают действовать по инструкции в частично или даже полностью изменившихся обстоятельствах, вдвойне усугубляя обстановку хаоса и неразберихи.

          Таким образом, бюрократическое управление может быть эффективным только в отношении достаточно простых объектов. Оно не срабатывает ни в сложно дифференцированных системах, изобилующих специфическими ситуациями, на каждую из которых трудно, а то и невозможно разработать инструкцию, ни, тем более, в быстро развивающихся, то есть изменяющихся обстоятельствах. Но именно сие характерно для современного производства. Бюрократия с её управленческими ухватками не в состоянии соответствовать его нуждам. Тотальный централизм, во-первых, тяготеет к унификации всего и вся, вопреки естественному многообразию индустриальной экономики; во-вторых, он не может обеспечить оперативного руководства, требующего мгновенного принятия решений на местах.

          Уже в первые годы Советской власти

"Центральное руководство имело весьма смутное представление о реальном положении дел. Непрерывно растущее количество учреждений, их сложность и громоздкость вызывали обратный эффект того, чему они были призваны служить, приводили к неуправляемости, волоките, беспрерывным согласованиям. Прежде чем, например, решение Президиума ВСНХ доходило до каждого предприятия, оно должно было пройти 6-7 звеньев и совершенно тонуло в море других бумаг, застревавших в условиях бездорожья и отсутствия связи" (17, с. 207).

          Снижение качества решений     Помимо того, как отмечалось, при бюрократическом управлении имеет место такое разделение управленческих функций между инстанциями, что практически все полномочия по принятию решений сосредоточиваются тут на верхних этажах аппарата, а его нижние этажи выступают в роли простых исполнителей. Это порождает свои негативные последствия и отражается прежде всего на качестве самих решений, естественно, в сторону его снижения, что обусловливается многими причинами. В их числе стоит отметить четыре основных.

          Во-первых, реальную перегруженность центра работой (если он, конечно, даёт себе труд серьёзно заниматься управлением; впрочем, при несерьёзном отношении к делу о качестве решений тем более нельзя вести речь), ибо ему сплошь и рядом приходится принимать решения даже по самым пустяковым вопросам.

          Во-вторых, значение имеет склонность бюрократии приписывать воле своих иерархов мистическую силу в отношении не только судеб аппаратчиков, но и природы вообще (о чём подробнее будет рассказано ниже). Эта черта, разумеется, присуща и самим иерархам как таким же бюрократам по своей ментальности. Они нередко мало считаются с объективными обстоятельствами, с практикой, а ставят свою волю превыше всего. Любой из нас стремится к реализации того, что желательно, а не того лишь, что возможно. Но обычный человек в этом плане постоянно ощущает свою ограниченность и бессилие, в то время как у вождей бюрократии постоянно культивируются чувства всемогущества и уверенности в своей непогрешимости. Любое их решение принимается раболепно и не подвергается критике окружающими (а, наоборот, превозносится как верх мудрости). Отчего тут больше шансов ошибиться. Единоличные решения и сами по себе несут в себе все недостатки и слабости вырабатывающих их индивидов, а в данном случае эти недостатки ещё и усугубляются специфическим положением и соответствующим мироощущением указанных особых личностей.

          В-третьих, на качестве бюрократических решений сильно сказывается и ложность их информативной базы. Сплошь и рядом информация о положении дел на местах поступает на верха бюрократической пирамиды в виде отчётов снизу, то есть через посредство работников низового аппарата. Иным образом при достаточных масштабах общества её сбор просто и не может быть организован (Гаруны-аль-Рашиды с их маскарадами ныне, увы, в далёком прошлом). Но данные низовые аппаратчики озабочены, естественно, в первую очередь вовсе не тем, чтобы дать руководству объективные сведения, а тем, чтобы создать у него благоприятное впечатление о себе. Начальству сообщается не то, что имеется в действительности, а, с одной стороны, то, что не вредит репутации подчинённых, а с другой — то, что данное начальство вообще желает услышать, дабы в свою очередь благополучно отчитаться о достижениях вверенного ему участка ещё выше; то есть имеется даже некий всеобщий интерес всех промежуточных звеньев аппарата, на каждом из которых притекающая снизу информация претерпевает дальнейшие приукрашивающие действительность искажения. В результате для бюрократической отчётности в целом характерны так называемые приписки, замалчивания негативных и преувеличения позитивных сторон реальности и т.п. Процеженная и отобранная таким образом информация создаёт у высших инстанций неверные представления о положении дел, что закономерно ведёт к ошибочным решениям.

          Более того, в-четвёртых, тут вообще обеспечивается иллюзия благополучия на местах и в целом в стране, вожди "на практике" уверяются в мудрости собственного руководства, что вкупе с их указанными исконными бюрократическими "культовыми" склонностями служит основанием самого махрового волюнтаризма, подталкивая высшие инстанции бюрократии к форсированно неверным шагам.

          Таким образом, при бюрократическом управлении обычно существует значительный, а то и полный разрыв между содержанием принимаемых решений и требованиями реальности. Для поддержания хотя бы частичного их соответствия требуются немалые усилия со стороны центра и, следовательно, эффективный централизм. С ослаблением последнего закономерно усугубление бесконтрольности на местах и рост потока дезинформации, притекающей в высшие инстанции аппарата. Правда, с возрастанием сепаратизма одновременно снижается и значение руководящих указаний центра, которые постепенно всё больше принимают символический, ритуальный характер; волюнтаризм при этом понижается в ранге и превращается в массовое местечковое явление. Поэтому эпохой расцвета центрального волюнтаризма закономерно оказывается лишь период относительного равновесия сил, когда и центр ещё значим, и места уже достаточно упрочились в своём положении. В СССР, например, таким периодом явилось время правления Хрущёва — переходное между жёстким централизмом сталинской эпохи и "коллективизмом управления" брежневской поры.

          Характер исполнения решений     Исполнение вышеописанных бюрократических решений, во-первых, определяется их качеством. Поскольку они очень часто оказываются нелепыми и неисполнимыми, то понятно, что на деле исполнение тут обычно заменяется простым бумаготворчеством, отчего иллюзорность информации, поступающей в принимающие решения инстанции, возрастает лавинообразно со всеми вытекающими отсюда последствиями. То есть бюрократическое исполнение нередко сводится лишь к псевдоисполнению (весь пар уходит в гудок), а управление — к видимости управления. Точнее, данное управление, конечно, как-то осуществляется (ведь иначе общество попросту погибло бы), но осуществляется через пень-колоду, как бог на душу положит, зачастую вопреки, а вовсе не в соответствии с руководящими указаниями центра. Тем самым частично гасится катастрофичность руководящей глупости. Чего не может быть, того просто и не случается.

          В то же время, во-вторых, происходит сие вовсе не благодаря здравому смыслу низовой бюрократии. Последняя-то как раз завсегда: "Рада стараться!" Поскольку её классовый здравый смысл не столько подталкивает её к игнорированию нелепых указаний верхов (низовая бюрократия подвергает своей цензуре только те распоряжения начальства, которые вредны и опасны непосредственно для неё, но не для общества вообще), сколько побуждает выслуживаться перед ними, игнорируя, напротив, требования реальности.

          В целом понятно, что характер конкретной ориентации низовых бюрократов обусловлен соотношением их сил с силой центра. В эпоху полной централизации власти решения иерарха являются законом, но тут они одновременно оказываются и более осмысленными из-за меньшего искажения отчётности. В эпоху равновесия сил, с одной стороны, возрастает поток дезинформации, а с другой — ещё довлеет центр, отчего торжествует волюнтаризм решений, и вместе с тем они усиленно проводятся в жизнь, что ведёт к особо гибельным последствиям для управляемых областей, в рассматриваемом случае — для экономики. При ослаблении централизма падает как авторитетность решений центра, так и вообще исполнительская дисциплина. Единый процесс управления в основном разбалансируется, а точнее, реально растекается на множество более мелких ручейков, каждый из которых характеризуется уже своими показателями соотношений централизма и сепаратизма.

          Однако стоит подчеркнуть, что на всех этапах цикла развития бюрократизма в том или ином виде и масштабе присутствуют как ошибочность решений верхов, так и исполнительность низового аппарата, организующего свои действия в соответствии не с реальной обстановкой, а с требованиями руководства — независимо от степени их нелепости. Ведь судьбы бюрократов определяются свыше, и в глазах этих "судьбоносных" инстанций критериями оценки деятельности того или иного аппаратчика являются его лояльность, готовность выполнить любое распоряжение, а вовсе не какие-то иные практические результаты.

          Насильственный характер бюрократического управления     Другой важной чертой бюрократического управления является его насильственный характер. Будучи по своей природе чисто силовым, государственным аппаратом, бюрократия, естественно, и не может решать встающие перед ней и обществом проблемы иным образом. Впрочем, этим грешит любой господствующий класс, но для бюрократических режимов по самой их сути характерна откровенность насилия, его непосредственность, незамаскированность различными собственническими и демократическими институтами. Её насилие осуществляется весомо, грубо и зримо — уже в самОм первичном отчуждении населения от процесса формирования власти, в подавлении всяческих свобод и индивидуальных потенций личности.

          Здесь в особенности важно, что тот же характер носит и бюрократическое управление индустриальной экономикой. В данной области бюрократия своевольно распоряжается рабочей силой (а также, разумеется, и прочими ресурсами, но насилие, понятно, возможно только в отношении людей). Для неё типично широкое применение методов принуждения к труду и силовое изъятие у тружеников практически всей производимой ими продукции (потребление населения при этом поддерживается на минимально необходимом уровне). В результате закономерным является сопротивление масс производителей данным действиям, носящее как активный (забастовки, вооружённые выступления), так и пассивный характер (воровство, уклонение от работы, низкое качество труда и т.п.). С этими явлениями, например, советская бюрократия принялась бороться с самого своего зарождения, причём порой даже с ужасающей жестокостью, но так и не сумела с ними совладать.

          Плановость любого управления     Наконец, стоит отметить и такую особенность любого и, в том числе, бюрократического управления, как его плановость. Раз уж управление вообще имеет место быть, то оно всегда по самой своей природе преследует какие-то заранее выдвигаемые цели и состоит в выработке и осуществлении некоего алгоритма действий, направленного на достижение этих целей. Но сие и есть плановость: она имманентна управлению как процессу.

          Причём бюрократическая плановость, естественно, сохраняет в себе все родовые черты бюрократического стиля управления. То есть, с одной стороны, тут обнаруживается всё тот же тотальный централизм, стремление верхов зарегламентировать абсолютно всё и причём до малейших деталей. В СССР

"Планировалось всё: от иголок до космических кораблей, от удоев до количества студентов в вузах" (60, с. 425).

          С другой стороны, "планов громадьё" нередко представляет собою лишь разновидность обычных бюрократических решений, в которых желаемое существенно расходится с возможным и действительным.

          К вопросу о достоинствах централизма     В защиту бюрократического (советского) централизма иногда высказывается такое мнение, что при всех его недостатках ему, тем не менее, присущи и свои несомненные достоинства. Дескать, благодаря ему возможно сосредоточение усилий и средств на ключевых направлениях развития экономики.

          Но это является достоинством не бюрократического, а любого централизма вообще. Конечно, его демократические формы не способны обеспечить действия, направленные против интересов масс (естественно, в масштабах, соответствующих степени демократичности власти). Однако само наличие демократии предполагает совсем иной уровень развития обществ, иную способность их членов к осознанию своих общих интересов. Тут как раз, во-первых, вполне возможно самоограничение масс в обеспечении своих частных интересов во имя обеспечения общих, то бишь по данной позиции демократический централизм вряд ли так уж сильно уступает бюрократическому. Во-вторых же, при демократии зачастую просто и нет тех проблем, которые сплошь и рядом приходится решать колоссальным напряжением всех сил общества (причём, естественно, прежде всего за счёт управляемого населения) бюрократическим режимам. Данные проблемы тут обычно бывают или разрешены до становления демократий (иначе просто невозможно само существование оных), или же разрешаются естественным образом в рамках самодействия масс, то есть не достигают стадии проблем, которые надо решать чрезвычайными мерами. Таким образом, "достоинствами" бюрократических режимов предлагается считать, по сути, то, что они способны (за счёт общества) решать те проблемы, которые сами же себе (а также обществу) и создают (отсюда, кстати, видно, что данная черта является особенностью именно бюрократических режимов, а вовсе не национального русского характера; последнему ныне вообще неправомерно приписывается многое, присущее на деле совсем не русским людям как таковым, а просто ментальности либо бюрократии, по сей день господствующей в России, либо российского населения, живущего под её пятой: на свете, увы, немало любителей спутывать классы с "народами", а классовые особенности — с национальными.

          Отрицательный отбор     Всё вышеописанное характерно для бюрократического управления как процедуры независимо от качества личного состава самого аппарата. Однако в рамках данной системы отношений управленцев неизбежно происходит и снижение этого качества, постепенная деградация кадров в плане их личных способностей, умений, энергии и даже профессиональной квалификации. К таким последствиям в отношении, например, профессиональных навыков ведёт уже само то, что бюрократическое управление — это не столько управление, сколько борьба за власть, отчего наверху пирамиды тут оказываются всегда не лучшие специалисты и организаторы, а мастера политических интриг. В данных условиях не только подменяются задачи руководства, но и постепенно падает его уровень.

          Ещё большее значение в плане снижения общего качества управленческих кадров имеет собственная внутренняя селекционная деятельность бюрократии. Формирование аппарата осуществляется тут путём назначения низших инстанций высшими (о чём подробнее пойдёт речь позднее). При этом все бюрократические вожди-начальники от первого до последнего преследуют прежде всего, естественно, свои личные интересы. Подбор кадров ведётся ими, во-первых, не по профессиональным и прочим достоинствам претендентов, а по принципу их личной преданности назначающему, что само собой способствует продвижению Молчалиных, а не Чацких. Во-вторых же и в главных, в указанном подборе вообще происходит целенаправленная выбраковка наиболее талантливых, энергичных и знающих людей, которые благодаря данным своим качествам попросту представляют собою угрозу для начальства, выступают его потенциальными конкурентами в борьбе за место в аппаратной иерархии. Нормальная кадровая бюрократическая политика исповедует принцип естественного отбора назначаемых по таким признакам, которые являются отрицательными с точки зрения потребностей собственно эффективного управления. В результате всякий бюрократический аппарат, развивающийся по своим внутренним законам, постепенно деградирует в плане потенциала его личного состава, что, разумеется, негативно сказывается и на качестве его управленческой деятельности.

          Резюме     Таков характер бюрократического управления вообще и управления экономикой в частности. Для него типичен властный и, следовательно, тотальный централизм. В этом выражаются особенности класса бюрократии, то бишь организация его внутренних взаимоотношений, а другими словами — характеры тех целей, которые ставит перед собою каждый бюрократ в своей повседневной жизнедеятельности, и тех средств, благодаря которым он способен достичь этих целей. Каждый стремится тут к упрочению своего личного положения в пирамиде власти и может добиться этого, лишь всесторонне изощряясь в демонстрации своей лояльности верхам, а также в формировании лояльных себе низов.

          В итоге бюрократическое управление экономикой (если оно, конечно, в действительности имеет место быть, а не сводится лишь к простой организации системы распределения материальных благ, как в период классической древности) не гибко и не оперативно, в немалой своей части состоит в продуцировании неверных решений при слепом или липовом их исполнении, опирается на силу и ведётся по плану, а также постепенно деградирует в плане своей квалифицированности. Данное управление носит исключительно политический характер, терпимо лишь в отношении простых объектов и, тем самым, адекватно только эпохе первичного примитивного производства и общества.

* * *

          Во-вторых, по причине чисто силового преобладания данного аппарата над прочими функционально-социальными слоями, отчего он и навязывает им, то есть всему обществу, выгодные и понятные для него самого порядки.

          Закономерно, что оные порядки и формы организации своим прообразом, с одной стороны, имеют именно порядки и формы, характерные для самой бюрократии как специфической функционально-социальной метачасти. С другой же стороны, они определяются также её классовыми интересами, о которых пойдёт речь в следующем разделе. Главной особенностью бюрократической организации является её иерархическое устройство, выражающееся в соответствующем распределении прав и привилегий между её элементами. Иерархия — это вообще такая организация системы, при которой имеется пирамидальное распределение чего-либо: полномочий, власти и т.п. Бюрократическая пирамида управления строится на базе распределения силы и связанной с нею власти.